8
Не холла, конечно, а так, прихожей, то есть помещения общего пользования. Вглубь вел коридор, вдоль которого тянулись специализированные служебные помещения с закрывающимися дверями.
Разговаривали в дверях: санитары внутри, медсестра и врач из приемного отделения – на улице. Пришли они с просьбой: дескать, родственники Плаксиной нагрянули, умоляют показать им покойную. Какой такой Плаксиной? Да той девочки, которую вечером привезли. Очень похоже, труп перестает быть неопознанным. В любом случае, нужно убедиться – она это, не она…
– Вообще-то у нас много работы, – возразил Непокатигроб.
Лицо медсестры пошло красными пятнами, глаза стали совершенно круглые.
– Да вы что? – зашипела она. – Ее отец – из обкома! Не советую ломаться!
– А нам фиолетово, отец там или кто, – известил всех Костян.
– Ты дурак?! – Женщина затряслась и коротко оглянулась. – Он третий секретарь, заместитель Романова!
– Чего-чего? – ошалело спросил Шурик.
– Того, идиоты…
Она со стоном втянула воздух и нарочито громко сказала – с убежденностью хорошо напуганного человека, которому вдобавок заплатили:
– Надо войти в положение, мальчики, такое горе.
Из обкома, ожгло Шурика. А я тут с его дочерью… Это конец, понял он, проваливаясь в невесомость.
Узкий холл между тем наполнился непонятными молчаливыми людьми – в строгих костюмах и словно без лиц. Они, как вода, заняли собой все пространство: углы, щели, оконный проем, – а следом в морг ворвался Сам.
Один из невидимых хозяев города… Странное дело, этот гость единственный среди прибывших не очень-то был похож на высокопоставленного функционера: костюм без галстука, пиджак распахнут, рубашка застегнута криво. Или ничего странного? Трагические вести не способствуют аккуратности… А еще товарищ Плаксин внезапно оказался приличным человеком – не грозил громами небесными, не тряс маузером, не кричал своей своре «фас». Оттеснив медработников, он подошел к застывшим стражам морга, сунул каждому по сотне и сказал, сдерживая чувства:
– Такие дела, мужики.
Рядом с ним семенила пожилая женщина – миниатюрная седая старушка. Тоже родственница, видать.
– Конечно, конечно, – покивал Шурик, изображая, как умел, скорбь. – Пойдемте.
Костян Закатов, мудила пьяный, принялся смотреть сотенную на просвет и потому промолчал.
Товарищ третий секретарь, не глядя на свиту, распорядился:
– Ждать здесь, без вас разберусь.
И Шурик повел ночных гостей по коридору. Их было всего двое: партийный бонза да старушка – больше никого. Ну еще дежурный врач, вынужденный их сопровождать, – на него жалко было смотреть. Медсестра исчезла, хитрая баба. Костян, закрыв морг, пошел замыкающим…
Миновали несколько лампочек и поперечных дверей, которыми был перебит коридор. Тусклое пространство, разделенное на зоны, чем-то напоминало систему шлюзов. «Осторожно, ступенька», – не уставал повторять Шурик перед каждой из переборок, однако это слабо помогало: сзади раз за разом спотыкались, чертыхаясь. Старое здание после бесконечных переделок превратилось в полосу препятствий с кучей всяких неудобств. Мимо тянулись служебные помещения (Плаксин все порывался в них заглянуть), а на другом конце размещался бокс, через который ввозили трупы.
– Пригнитесь, а то голову зашибете, – предупредил Шурик.
Вход в секционную был низковат.
– Заботливый, – пробормотала бабуля. – Хорошим мужем будешь…
Несчастный отец более сдерживать чувства не смог – вбежал в «салон», безошибочно нашел тележку, приподнял простыню… хорошо хоть успели прикрыть тело, чтоб не отсвечивало.
– Танюшка! Танюшка! – прорыдал он.
Там и правда лежала его дочь. Ошибки не случилось…
Ничего особенного в подобном визите не было – родственники мертвецов как только не чудили. Непокатигроб, откровенно говоря, считал их всех чокнутыми и мирился с любыми фортелями, лишь бы платили. Однако нынешняя ситуация, ясное дело, была не вполне обычной. Ну откуда знать, что это дочь третьего человека в городе?! Лицо товарища Плаксина, кстати, оказалось смутно знакомым, регулярно мелькало по телевизору: то при спуске на воду очередного ледокола, то при вводе в действие новой станции метро. А также на трибунах, украшающих Дворцовую площадь во время парадов и демонстраций. Или по другим торжественным поводам. Скажем, повязывает Григорий Васильевич счастливым детишкам красные пионерские галстуки, а товарищ Плаксин непременно рядом, в первом ряду свиты. И вот такой человек лично посетил занюханный морг простой городской больницы… где пьяные санитары внаглую отымели и даже избили труп его единственной дочери…
«Нет-нет-нет, я девчонку не бил! – мысленно восстал Шурик, словно оправдываясь перед кем-то. – Это все Кощей, зверюг бешеный! Наоборот, я ее защищал!»
Как будто это имело значение.
– Почему она… – товарищ Плаксин оглядел собравшихся и звучно сглотнул, – умерла?
Доктор, откашлявшись, произнес:
– Последствия электротравмы, Иван Прокофьевич. Нарушения в работе сердца оказались слишком серьезными. Несчастный случай.
– Это понятно. Мне доложили, что при ней нет ни студенческого билета, ни кошелька!!! – закричал представитель обкома. – Ваши коновалы обшмонали? Как вы мне этот «несчастный случай» объясните?!
Лицо дежурного врача, больше похожее на маску, стало белым, как свежий гипс.
– В таком виде и доставили, есть опись. Надо скорую спрашивать… Но они вроде такими вещами не балуются…
– Спросим, еще как спросим! Ты мне скажи, Айболит, чего сам думаешь? Может, ее – того? Помогли? Насильно к проводам подключили? Кто тут, в конце концов, спец!
– Я же не судмедэксперт, я терапевт, – взмолился дежурный. – Внешне – на теле нет ничего подозрительного, никаких повреждений. Если девочка и боролась, то… Вскры… вскрытие покажет… Иван Прокофьевич.
– Вскрытие! – всхлипнул сановный отец. – Говорил ей, говорил, не шляйся где попало! Вся в мать!
И вдруг зарычал – громко и страшно.
Врач пошел с перепугу сыпать терминами, обкладывая ими, как ватой, хозяйский гнев; Плаксин тоже выкрикивал разные слова; и стало наконец ясно, что произошло. Девушка Таня была дочерью своевольной и строптивой, знакомилась и дружила с кем хотела. Мало того, категорически отказывалась от машины с шофером, ездила по городу как все люди. Объясняла папе, мол, не желаю перед друзьями позориться. Вот и в дом на углу Майорова и канала Грибоедова (это метрах в трехстах от морга) пришла своим ходом. Она регулярно здесь бывала – в гостях у подруги. Подруга не из ее круга, дочь простого университетского профессора. А в подъезде какая-то сволочь раскрутила выключатель: оголенные провода торчали наружу. Свет, соответственно, не горел, темень стояла, диверсию сразу не заметишь. И дом – старый фонд в исторической части Ленинграда; подъезды в таких называются парадными. Высоченные потолки, а от входной двери до лестницы – маленький зальчик. Вдобавок на улице дождь, обувь мокрая, на полу в парадной – вода. Попыталась Таня нащупать выключатель, взялась за фазу – и уже не смогла отдернуть руку. Не повезло… Вопрос, правда, куда подевалась ее сумочка. Вернее, объяснение лежало на поверхности: какой-то моральный урод, наткнувшись на лежащее тело, поживился и бросил девчонку умирать. Возможно, тот самый, что раскрутил выключатель. Банальный мелкий грабеж, классика. Но Плаксину больше нравилась версия заговора, что по-человечески так понятно…
– Я их начальника ЖЭКа… – корячился возле трупа обезумевший царедворец. – Я всю их ментовку… Под асфальт…
И все-таки на телке совсем нету «метелок», отметил Шурик мельком. Странно. Конечно, с трупами чего только не бывает, но ее же – там, в парадной, – долго не отпускало, должны были остаться метки… «На телке нет метелки» – стихи. Смешно.
– А ведь девочка жива, – отчетливо произнес чей-то голос.
И наступила тишина.
Забытая всеми седовласая старушка, звонко цокая туфельками, подошла к тележке.
– Успокойтесь, Ваня, – сказала она, взяв Плаксина за руку. (Тот вдруг обмяк, схватившись за края тележки.) Другую руку гостья положила на лоб покойницы.
Та приоткрыла глаза, приподняла голову, прошептала: «Бабуля…» и упала обратно.