Глава 20

В тот вечер Совет быстро закончился, потому как вождям не до рутины было. Быстро решили все вопросы и разошлись. Брячислав даже не понял, с чего тогда собирались, когда можно было и без говорильни лишней обойтись. Едино, что внимания заслуживало, что встал со своего места новый вождь сенека да кинул перед ним свою дубинку крашеную. Толкнула мужа Кими, шепнула, чтобы подобрал. Взял брошенное князь да о колено и хряпнул с размаху надвое. Вздрогнули вожди, а супруга любимая губу закусила. Побледнела даже. Сразу четверо ещё поднялись с места, кинули Брячиславу свои колотушки. Тот на них посмотрел, потом вынул нож свой из ножен боевой, булатной стали, хотел было рассечь, да удержала его руку жена, не дала непоправимое сделать. После объяснила, что, если ломаешь Топор войны, значит, живых людей не оставишь у противника. Закончится битва лишь тогда, когда все противники мертвы будут. Лютое дело. Смертное. Выругался про себя князь, да назад хода нет уже. Каюга, онондага, мохоки и тускарора поддержали братьев по крови. Онайда воздержались. Значит, не против одного племени война будет. А супротив пятерых. Дёрнул Брячислав щекой недовольно, а в душе сомнения – справятся ли? То от Крута зависит. Сколь людей и каких привезёт. Но воевать славяне умеют. Да против стали и конных не попрёшь, и лучники у славов не чета здешним. И в битвах дружина училась драться куда более жестоких, чем здешние меднокожие.

Припечатал про себя решение – справимся! Коль хотят здешние войны – они её получат. Настоящую войну! Коей не видели. То и хорошо, что на примере малом покажут остальным, что значит славов задирать! Брендан-ирландец машины свои наладит, жрецы зелье смертноносное для них изготовят. Собаки засады найдут да дома-стойбища. Ну а конная дружина вместе с закованными в сталь витязями всех вырубят, кто посмеет поднять оружие против нового племени. Так и будет!

Поднялся князь с места, поклонился Совету, отдельно склонил голову перед теми, кто его людям войну объявил. Удивились все, зашептались, а Брячислав молвил:

– Благодарю Совет за доброту его, что признали нас равными себе.

Довольно заулыбались медноликие, задвигались. Лишь вождь пуэбло молчит, смотрит на слава чёрными глазами, и не обманул его предчувствий белоликий, закончил своё слово так, как и ожидал земледелец:

– Принято у моего народа, что кто приходит к нам с добром – с тем мы дружбу крепкую держим. Но коли порешили пять вождей на нас войной пойти, пусть не удивится следующий Совет, ежели места их пустыми будут в будущем. – Закончил – сел.

На том и разошлись вожди, объявив назавтра торговый день, и последний. Перед тем-то просто народ ходил, приценивался да выбирал, кому что нужно. А нынче будут договариваться, сделки заключать. Кому, сколько, чего поставить, где мену производить станут, чем рассчитываться… С утра, после завтрака люди и пошли. Ахали, застыв перед шкурами, на которых белолицые свои товары выложили: котелки и котлы железные, ножи разные, топоры, утварь всевозможная да наконечники стрел охотничьих. Девы возле них сидят, переговариваются весело, дразнят светлыми глазами молодых охотников, собравшихся на смотрины. У тех носы бледные от возбуждения – не видали ещё такой красы от роду! Даже представить себе не могли!

Вожди более ответственно к делу подходят: выбирают, что в первую очередь необходимо, насчёт чего договориться с чужаками. Заодно думу думают: поддержать ли им племена, объявившие войну бледнокожим, или постоять в стороне, дождаться, пока не качнётся чаша весов в ту или иную сторону? Коли есть у них подобные вещи, из материала невиданного, который гибок и прочен одновременно, который ни камнем не поцарапать, ни, тем более, костью, может, и не стоит лезть в чужие дела? Да и ведьма их на звере невиданном многих задуматься заставила…

Толпятся вожди, а позади них пятеро наособицу, те, кто воевать решил. Пришли не из любопытства. Хотят посмотреть, что у чужих есть. Над чем думать придётся. Как противостоять белокожим? А те своё показывают, и от каждого показа вожди только в грудь себя бьют одобрительно да кричат дружно «Хао!». Вышли одетые в белые шкуры славы, в руках – топоры. Сразу понятно. Поставили на деревянные рогатки бревно, в обхват толщиной. Взяли полосу из материала неизвестного, двое её задвигали, и посыпалась стружка мелкая белой пылью. Пахнуло тёплым лесом. А полоса всё больше в тело тополиное погружается, на глазах режет дерево. Охнули вожди – такой толщины ствол свалить не один день каменными топорами нужно махать, а тут до ста досчитали – и готов кругляк со срезом ровным таким, что можно все кольца годовые сосчитать. Ещё раз до сотни досчитали – второй кругляк. Его на первый поставили. Другой слав своим топором махнул, треснул с размаху – разлетелся чурбак на кусочки! Ни клиньев тебе, ни силу соразмеривать, поскольку не боялся тот, что сломается хрупкое лезвие. Двое сменили первых пильщиков, и вот уже готова кучка чурбаков, и поленья наколоты. Уложили их в поленницу аккуратную, к будущему году готовые дрова будут. Сухие, словно лист на земле. Один из славов поленце взял, устроился поудобнее – завилась стружка из-под лезвия ножа. На глазах рождается фигурка зверя лесного. Узнают освобождаемого из дерева оленя. Быстро. Аккуратно. Вновь к небу клич «Хао!» вознёсся – оценили искусство резчика собравшиеся. Костёр поодаль горит, вода в котле булькает – то сбитень горячий варится, оделяют им желающих. Бесплатно. Просто угощают. Самые смелые пьют, причмокивают и дивятся, что вода бурлит, а материал котла пламени не боится. Весь жар воде отдаёт! А наконечники? Ровные, лёгкие! С таким стрела по ниточке лететь будет. Не вильнёт в сторону. Точно в цель угодит. Эх!..

Вожди пуэбло и навахов сразу в шатёр к белоликим пошли. Не стали рты разевать, как прочие. Там их ждут уже, встречают гостей дорогих. Угостили пищей невиданной, напоили напитками, доселе не пробованными, обсудили цены, сговорились удачно для всех сторон. Довольны и продавцы, и покупатели. На будущий год порешили, что приплывут славы в уговоренное место, а место то – в огромном заливе на самом полдне. Там и станут товарами меняться. Навахо пообещали ещё земляных яблок привезти, добыть в походах. А пуэбло – томатов, сколь можно много, маиса немерено, масла цветка Солнца пятьдесят больших бочонков глиняных. Взамен – посуда железная разная, мотыги стальные, лопаты, грабли. Всё, чем за землёй ухаживать. Само собой – ножи и топоры. Наконечники. Ещё пообещал вождь пуэбло, что пошлёт со славами двоих своих людей, чтобы научили их растить томаты и цвет Солнца. Ну и посмотрят, что ещё можно обменять друг у друга, что земля сможет родить.

Довольны все. Особенно навахо. Идёт, улыбается. У них этих яблок земляных – полно! Отбирают у слабосильных племён, что в горах живут. Те уже сами им плоды привозят, лишь бы не ходили к ним грозные навахо в походы. Так что спокоен и доволен вождь – договор с белолицыми он исполнит! И станет его племя богатеть и набираться силы. Тогда можно будет пойти соседей пощупать – тверда ли их рука, сильны ли их воины… Пуэбло тоже доволен – по нраву ему пришёлся хлеб. И белый, и коричневый. Куда как вкуснее и сытнее кукурузных лепёшек! И маленькие хлебцы, щедро политые сверху кленовым сладким сиропом. И каша из коричневой крупы под названием «греча». И пшено тоже, и горох. Вкусны и плоды чужаков «репа», «капуста». Разнообразить посевы не помешает. Даже очень не помешает! Ну а рассказать, как сажать земляные яблоки да томаты с маисом и подсолнечником – не страшно. Их, тех, кто живёт своим трудом на земле, не так много. И те племена, что землю обрабатывают, должны друг другу помогать. Не в войне. В труде. Так великий Маниту заповедал…

Потянулись вожди один за одним в палатку белоликих, но большинство возвращались ни с чем. Готовы белые торговать. Только вот нет товаров на обмен. Довольны остались оджибве – их соль всегда всем нужна. И взяли пришельцы много драгоценной соли. И оплатили щедро. Готовы её брать постоянно и даже больше, чем сейчас, если будут возить её в становище их. А чтобы не обидели их ненароком воины славские, дал князь им знак свой, племенной. Круглый, с ликом невиданным и знаками непонятными – покажете его моим воям, проводят вас с почестями! Но несколько вождей янктонаев недовольны остались. Уповали они на табак, который в трубку мира кладут. Да только при виде отборных сушёных листьев лучшего табака вождь белолицых на ноги вскочил, руками замахал отрицательно, сразу в отказ ушёл. Неужели не курят в племени славов? Не может такого быть! Хотя, может, кто-нибудь уже поставляет им сушёный лист?

В общем, расторговались славы удачно. Продали всё, что привезли, с большой прибылью, да столько же и нагрузили. Злорадствовали поначалу медноликие – как смогут белые столько всего утащить? Ведь сотня их всего. И ещё десять! Опозорятся воины? Навьючат на себя? Ибо женщинам не под силу перенести столько грузов. Да только белоликие опять всех удивили. Уложили всё на свои волокуши, впрягли в них по паре бизонов да, свистнув неслыханно, тронулись. Сотня и десять. Животные невиданные и бизон, послушный человеку. И знак племени над людьми, отныне равными прочим, славами… А пока остальные люди выходили на тропы, к своим местам ведущие, от белых уже и след простыл. Быстро несут их животные. Легко тянут неспешной рысцой и туры свои возки. Ну а люди – те к сёдлам привычные, как к земле. Спешат все домой – и товар есть, и вести добрые, и к войне готовиться надо. Ибо сказано – сделано. Хао!

Едут всадники по степи великой, бескрайней, дивятся. Есть в старых землях Великая степь. И здесь также. Видать, куда ни приди, всегда увидишь подобное краям, в которых раньше жил. Хорошо, тихо. Знак мира охраняет караван. Пока не вернутся домой посланники, никто не смеет на них руку поднять. Так и едут. Пыль позади оседает, припекает Ярило. Начинает желтеть трава, но всё ещё сочна. Стада огромные турьи по пути вокруг, родники, озёра большие и малые. Весело едут, отдыхают. Ибо спокойствие на душе от видов величественных, и предвкушение великих подвигов. Не ратных. Мирных. Сколько землицы освоить ещё предстоит? Смотрит пахарь вокруг и невольно прикидывает, где лучше вспахать под поле пшеничное, где рожь с овсом посеять. Куда посадить горох сладкий, а где репа свои хвосты выпустит, наливаясь соками. Грады бы поставить по пути, заставы, да не скоро ещё славы этим займутся, ибо даже берега Великих озёр не освоены. Там дел делать – не переделать не одному поколению, ибо задумки велики у князя славянского, ой как велики! Желает Брячислав Вещий создать не просто поселение – государство великое, равного которому на земле, людьми населённой, нет. Хочет он, чтобы рос народ его, богател. Хочет ставить грады и селения, пахать землю жирную, добывать из земли богатства рудные да новые знания осваивать, богов истинных славить. И они те, кто уже живёт на новой земле, первые из тех, кому думы эти воплощать предстоит. А что? И не такое славянам по плечу! Главное – дух, вера! А Брячиславу Вещему да Гостомыслу Хваткому каждый общинник верит, ибо не уклоняются братья-князья от дел. Наравне с простыми людьми лес валят, за плугом стоят, веслом машут либо топором брёвна тешут на стройке. А то и лопатой в землю вгрызаются, избы строя. Ни от чего не отказываются и нос не задирают. Простых людей продвигают. Вот Слав Говорун, прозванный так за то, что со зверем умеет общаться. Не в последних среди дружинников ходит. А Храбр Дальноходец? Простой отрок был. Из захудалого рода. Но вот стал уже и старшим дружинником, и верит ему князь старший, как самому себе. Самые трудные дела поручает. Да не делит князь общину на своих и не своих. И ирландцы теперь среди славов, и греки-ромеи, и иннуиты, и гуроны. Но все – славы. Одного роду-племени, хотя цвет кожи у каждого разный. Ибо сказал князь вещие слова, что хоть разные мы с виду, а кровь у всех одна – алая. Так и держатся теперь общинники этого закона. Истинного.

Едет неспешно Путята-жрец, свою думу думает. Почему вдруг боги отказали ему в просьбе помочь славам? Осерчали на то, что приняли те в свой род чужаков? Да нет, не может того быть. Ведь уже чуть ли не год прошёл, как гуроны славами стали, но всегда откликались и Мокоша, мать богов, и Святовид, и Велес на просьбу жреца. А тут вдруг молчанием наполнились небеса. И быть бы беде на Совете племён, коли не явил бы вдруг Перун, бог грома и воинов, милость свою нежданную, когда взмолился Путята всем богам славянским о помощи. Лишь он шагнул из наполненного зловещим молчанием Круга богов, когда жрец обратился к ним с просьбой. Бросил руку брата своего, Даждьбога, пытающегося удержать ратника в Кругу, взглянул неземными очами на стоящий перед ним дух жреца, протянул ему руку крепкую, в сталь закованную, дал слово своё. Но потребовал, чтобы признал старшинство отцовское его Маниту, бог меднокожих. Готов Перун его сыном назвать своим, принять как родовича равным себе. Ужаснулись боги, темнее ночи стали, выделяясь во мраке ликами своими. А Перун смотрел на жреца, улыбаясь – сделаешь ли так, жрец? Сделал. Научили Путяту вожди гуронов, как вызывать бога прерий и гор, и позвал жрец бога с медной кожей, в убор из орлиных перьев обряжённого, с початком маиса в одной руке и мотыгой деревянной в другой. Явился чужой бог в Круг, как нынче Брячислав на Совет, только богу легче было – не нужна оказалась меднокожему женщина речи его переводить. Сам говорил на языке богов. Посмотрел Маниту на Перуна, подивился стали, облегающей тело того, кто хотел его усыновить, попросил смиренно славянского бога уединённой беседы с глазу на глаз. Ушли оба бога, да тотчас вернулись, ибо властны они над временем всемогущим. А сколь та беседа длилась, неведомо сторонним. Но признал Маниту власть Перуна, как власть отца. Признал себя сыном чужого бога, поблагодарил и жреца, что позвал его для такого дела. Как равного поблагодарил. Пообещал помочь вместе с отцом на Совете племён. И слово своё оба бога сдержали.

Лишь после Совета, когда уже собирались славяне в обратный путь, явился во сне к Путяте Перун вновь и сказал, что отныне будет он жить в этих землях всегда и править ими вместе с сыном. А старый мир покинул Перун, ибо изгнали его боги из Круга богов. Но пусть не расстраивается жрец горестной вести – силён и могуч бог воинов, и давно уже хотел уйти от родителей, да не может славянин хлеб насущный лишь войной добывать, потому и терпел Перун столько лет. Но хвала изначальным – нашлись новые земли, нашёлся и бог земледельцев, которому защита требовалась, и пришлись оба бога друг другу по душе, нашли общий язык, договорились добром, не угрозами. И теперь будет этим миром править Перун-воин и сын его, Маниту-земледелец. Так вот и поведай, жрец, остальным, сказал на прощание бог, и мелькнула за стальным плечом доспеха воинского добрая улыбка Маниту, который держал початок маисовый и не только – вместе с маисом в руке бога и пучок пшеницы увидел жрец. И уверился в сказанном ему богами. В истине новой. И больше в Круг богов как ни пытался попасть жрец, не получалось. Не пускали его больше славянские боги к себе. В закрытые ворота ломился Путята, да тщетно…

Едут воины и жёнки, тянут туры телеги гружёные, мелькают дни за днями, и приближаются родные края, в которых град раскинулся новый, Славгород. Вот уже и поднялись на холм великий, блеснули синим озёра Великие. И встрепенулся Брячислав в седле, неужели показалось ему? Но скачет уже Анкана-иннуитка, остротой глаз с орлом поспорить могущая, говорит, что корабли прибыли, у града стоят, разгружаются. Что суетится возле лодий народу немерено. Обрадовался князь – люди новые прибыли! Значит, благосклонны к ним боги, дали жрецы людей и помощью не оставили.

К вечеру въехали в град. Приветствовали их все, кто по пути встречался. Сдали лошадей и туров общинникам, доспехи, оружие вернули на склады воинские, разошлись по домам в нетерпении. Переступили Брячислав и Кими порог терема, там их уже Гостомысл встречает, и Крут с ним, с головой понурой. Лишь край лика виден темнее ночи у воина. Посуровел князь: и так война будет, а тут ещё вести дурные. Но с чего бы? Людей в граде как бы не более прежнего в два раза. Правда, худы многие на вид, и одёжка не справная, а ношеная и вроде бы с чужого плеча. И смотрят как-то непонятно на него, с опаскою. И удивлённо открывают рты при виде супруги княжеской, рядом с ним идущей. Подивился тогда ещё Брячислав, да виду не подал, не подобает ему.

Эпика хлопотала, угощенье богатое выставила на стол путникам. Гостомысл радовался – брат вернулся жив-здоров, и вроде как удачной его поездка оказалась. Сели все за стол, лишь Крут молчит. Кратко поведал старший князь, что отныне славы – одно из племён новой страны. Приняли их остальные. Но придётся им сейчас с теми самыми лихими племенами, что гуронов истребили, воевать. Но спокоен он за исход войны. Не соперники те племена славам. И ростом малы, и коней нет, и стали-железа не знают. Да и, похоже, не так много у них воинов. А ещё – торговлю заимели. Прикупили товаров невиданных, продали своё удачно, завели отношения дружеские с другими племенами, станут меняться злаками земными, учить друг друга, как их растить следует.

Крут немного отошёл, темнота с лица чуть спала. Потом его черёд пришёл говорить, старшего дружинника. И страшны были его речи. Тяжелы. Поведал Крут, где людей взял. Что пришлось ему рабов-холопов выкупать у хозяев, в том числе и у храма Святовида. За то осерчали жрецы на дружину, отказались отныне от помощи поселенцам, и впредь в земле славянской тем, кто стал жить здесь, отказано. Изгои они теперь. Рассказал Крут и о том, что на будущий год договорился он с работорговцами арконскими о выкупе всех рабов славянского племени и языка, которых они на рынок привезут, даже задаток внёс. Но жрецы потребовали плату за лодьи, которыми народ перевозят, и на тот же будущий год вернуть корабли с платой арендной за использование. А людей ожидается много. Едва ли не четыре тысячи. А сейчас он привёз почти две с половиной тысячи. И мужчин, и жёнок, и детишек. Просит Крут прощения у князей, что самовольно на подобное отважился, но явился к нему во сне дух неведомый, посоветовал так сделать. Словом, винится воин. И коли решат братья наказать его смертью за самовольство, так тому и быть. Ибо волей своей рассорил он Аркону и Славгород, и вина сия безмерна. На том голову понурил, решения ждёт.

А Брячислав глянул на Гостомысла, улыбнулся облегчённо. Не понравилось князьям, что жрецы им волю свою диктуют. А пожив здесь, поняли, что делать нужно и как устраиваться. И сомневались оба, что придут по нраву жрецам Святовида те задумки, что братья здесь исполнить хотят. А значит, ссора со жрецами лишь на руку сыграла славам, новому племени! И теперь не надо треть добычи в Аркону слать, всё можно на дело благое пустить. Ну а коли сдержат работорговцы слово своё, значит, будет их, славян, здесь достаточно, чтобы исполнить великое, им предстоящее!

Ласковым словом Крута успокоили, попросили не винить себя, ибо сделал воин всё верно – позор своего родовича в рабстве держать! Не по славянской правде! Значит, раз решили жрецы расстаться с дружиной, пусть так и будет! Взяли ножи оба князя, разрезали себе шуйцы, капнули крови в вино греческое, привезённое Крутом, осушили кубок сей поровну и сказали следующее:

– С сего дня, третьего года нашего исчисления, основано племя новое, славами прозываемое, вольное, никому не подвластное…

А с утра послали воинов объявить эти слова по граду, донести до каждого, чтобы никто не сказал потом, что слов этих не слыхивал.