Глава 16

Как-то незаметно месяц целый пролетел в трудах непрестанных. Пришла пора первый урожай собирать, осенью прошлой посеянный. Выходили в поле поутру, с песнями, жали серпами, приговаривали слова древние, от сердца идущие, – благодарили мать сыру землю за щедрость, ибо взошло зерно невиданное – урожай сам-пять-десят оказался. И каждый колос полон и налит на славу, пустых зёрен нет! Скотина привезённая тоже на новых землях прижилась – отъелась за дорожный пост, повеселела. Нашла себе траву по нраву. Да и новой живности поприбавилось – чудов лесных наловили, в загоны наскоро устроенные запустили. Те едят всё, что дают. Курлыкают, свадьбы птичьи играют. Сытые, здоровые, довольные. Но девок, за ними ухаживающих, по-прежнему обижают, за ноги щиплют больно. Те, бывало, ревмя ревут. Зато яички не переводятся с общинного стола, всем хватает. И мясо розоватое нежное тоже по нраву всем.

Чужинцы-дикари меднокожие притихли. А что? Силу их, со всех окрестных племён собранную, как князья поняли, в первой же битве перемололи. Теперь им не до войны – прокормить бы тех, кто сиротами да вдовами остался. Иногда к граду мелкие группки дикарей подходят, но в бой не вступают. То ли собак огромных боятся, ужас на них наводящих. То ли смотрят, чем пришельцы бледнокожие занимаются. Раз нашли шкуры разостланные, на которых травы да коренья сложены невиданные. Посмотрели, жрецов кликнули. Те глянули, унесли, проверили, что к чему, – свой вердикт вынесли: лечебные это растения. На другой день на те шкуры положили десяток ножей. Не боевых. Охотничьих. Из металла поплоше. Простого. Не из стали. Через неделю на том месте снова шкуры легли. На сей раз нечто непонятное. Вроде как мясо сушёное, жиром сверху залитое. Пленники увидали положенное, загомонили сразу. На рты показывают, мол, жуют. Значит, продукт какой-то. Проверили – не отравлено. На вкус – терпимо. Зато сытно до невозможности. Куда лучше обычной вяленой дичины или домашнего мяса. Опять отдарились ножами. Правда, больше чужинцы такого не устраивали. Но зато и спокойней стало. То ли у медных времени на то, чтобы товары новые изготовить, нет. Ибо туры дикие появились вокруг озёр во множестве, то ли хватило им ножей. А может, посчитали, что невыгодно им.

Но пока вот так стало. Впрочем, подобная мена явно на пользу пошла. Отошли меднолобые от города славянского на другие берега Больших озёр. Там своими лагерями стали. Как смирились с тем, что пришельцы теперь на этом берегу живут. Впрочем, князья на лаврах не почивали и без дела не сидели. Едва туры дикие в лесах чесаться начали о деревья да потомство принесли, отправили отряды телят молодых отлавливать. Живьём. Удачно оказалось. Наловили почти сотню и бычков, и коровок. Согнали в загоны. Те ревут, мамок с папками кличут. Да только их родители уже давно в желудках людских побывали. Так что плачь не плачь, судьба у вас, зверей, одна: человеку полезными помощниками быть.

Так и живут славяне. Отправили на лодье вверх по реке, что в море ведёт, отряд рудознатцев. Те нашли места рудные, богатейшие. Поверху земли руда лежит, бери да в домницу кидай. И пустой породы немного будет. Ещё и туда пленников приспособили. Правда, одевать их пришлось – мёрзли теплолюбивые аборигены на берегах Ледяного моря. Конечно, их никто не обижал. Одного раза хватило, чтобы всем мозги вправить. Работай, слушай, что тебе говорят, – будешь и сыт, и обихожен, и не обидят тебя. Кормили от пуза. Как себе, так и этим стол собирали. Одевали опять же, как своих. Правда, пленники рубахи носить не стали. Одни штаны освоили. У них такие же были. Только из двух штанин по отдельности. А вот заморские, цельные, сейчас лишь увидели. Вначале нос воротили, потом – ничего, привыкли.

Слав с Анканой за Йоллой присматривают. Та каждый день на пристань бегает. Любимого ждёт. Но старается и по хозяйству работать. Что ни скажут ей старшие делать – слушается. Чего не умеет – учится старательно. Избу молодому воеводе лично Гостомысл повелел одному из первых ставить, и уже готова она. Не просто изба – чуть ли не терем о двух этажах с клетями-переходами. Мастера и печи сложили, но Йолла там пока жить не хочет – мужа ждёт. Вместе с ним хочет в новый дом войти. Одобрили люди такое. Ещё немного к тугаринке оттаяли их сердца. А потом и вовсе случилось…

Пошли девки в лес орехов пощипать. И Йолла с ними увязалась. С ними – воин один. Для охраны. На всякий случай. Как вдруг из кустов бер зарычал страшно, вылез на свет белый. Дружинник за меч схватился, только куда там! Топтыгин на задние лапы встал, махнул, и отлетело тело изломанное, кровью обливающееся, в сторону на три сажени. А зверь пасть ощерил и на лапах же задних на девок попёр… Те как окаменели, смерти неминучей ждут. Уже предков своих встретить на небесах приготовились, да тут… Свистнула стрела одна, вторая, третья… Не успел никто ничего сообразить, а уже из глаз и пасти серого гиганта целая щетина жуткого вида торчит. Словно ежа его Йолла из лука дружинника утыкала. Рявкнул зверь напоследок задушенно да грохнулся оземь замертво. Тогда только девки в себя пришли, завопили так, что им на выручку из града все мужики ломанулись, и пленники меднолобые с ними заодно, топоры похватали, дубины – и на крики… Потом долго дивились на диво невиданное. Головой качали. Затылок чесали. Брячислав на такое дело посмотрел задумчиво. На лук глянул. На деву-тугаринку. Повелел мишени поставить на поле чистом. Тут-то Йолла и показала, что не зря в поход с мужчинами наравне пошла: весь колчан в око бычье уложила. Правда, лук ей послабже пришлось взять. Не мужчина всё же. Но на две сотни шагов тул опустошила без промаха… Словом, стали к ней относиться с уважением, да и Храбру позавидовали – по себе жену взял. Тоже воина.

Ну а там и двулодник из похода явился. Исполнил молодой воевода повеление княжеское – привёз-таки лошадей сотню. Скольких трудов это стоило, не говорил. Но лошади все здоровы, жаждой не измучены, не особо и отощали за дорогу длинную. Выгрузили их на пристань, в поле отогнали. Не сказать что все одной породы, зато теперь отряды дозорные на лошадях куда как быстрей передвигаются, да и устают люди меньше. И площадь успевают осмотреть гораздо большую! Да разведать заодно. Правда, меднолобые пленники коней испугались едва ли не до смерти! Перед ними ниц падают, голову руками прикрывают, словно молятся им. Тому князья рады. Значит, коли опять нападут по весне, глядишь, испугаются конных-то.

И растёт град быстро, прямо на глазах. Поля стали распахиваться новые. Мяса наготовили полные погреба, насушили, навялили. Да ещё и стадо туров небольшое загнали в долинку и там и держать стали. Решили попробовать, удастся ли их приучить к людям? А молодых туров, что наловили, так и держали в окрестностях города. Как те траву под ногами съедят, переносят ограду на новое место. Долго ли с полсотни столбов в землю вбить? Звери ещё маленькие, силёнок родительских не имеют. Вывернуть забор сил не хватает. Вот и пасутся там, где им участок выделен. К человеку привыкают.

А там и осень подошла. Лист желтеть начал. Дожди зарядили, правда нечастые. Но ночами похолодало. Тур дикий стал откочёвывать. Пленники затосковали, посему князья посовещались и решили их отпустить на волю. Всё равно зима близится, столько работы, как по первому времени было, не станет. Зачем их зря кормить? Собрали всех вместе, вывели в поле. Пленники заволновались, стали переглядываться. Заподозрили плохое… Только ошиблись. В поле том кузнецы цепи ножные сбивали споро, потом вели по очереди бывшего пленника к телегам, чуть поодаль стоящим. Там каждому давали одёжу новую, шерстяную, благо шерсти турьей, на деревьях клоками висящей, набрали невиданное количество, целые амбары забили, и под навесы сложили не меньше. По новым сапогам дарили и самое главное – нож давали железный и топор плотницкий. Затем прощались, благодарили, напоследок – котомку с караваем хлеба большим да мясом валеным, поясняли жестами – всё, мил человек. Иди куда глаза глядят. За работу тебе уплачено. Но коли опять с худом придёшь – не обессудь. Ненавязчиво указывали на овраг, в коем тела погибших сожгли по славянскому обычаю, уважение оказали. Те сообразили наконец, что худого им не будет. Ждали терпеливо, пока всех раскуют. Потом по-своему благодарили – ведь из небесного железа им орудия дадены! Прочные, гибкие, сноса вовек не знающие. Воистину щедро им бледные пришельцы заплатили. Пытались меднолобые говорить что-то, жесты непонятные делали, да… Так и не поняли друг друга. И как призраки растаяли отпущенные среди деревьев, а у мужей славянских на душе легче стало. Вроде и смирные пленники, да всё равно подвоха ждёшь.

Теперь лишь свои славяне в граде новом, и сделано немало. Даже очень немало! Все люди в избах живут, широко поставленных, привольно раскинувшихся. Дворы добротные, с постройками всеми хозяйственными. Там же и баня среди амбаров-конюшен притулилась. Как же человеку без исконной утехи быть? И не только утеха – первый лекарь для тела баня славянская! Вознеслись на валах и стены новые, из дуба толстого, высокие, с башнями боевыми. Каменные станут ставить, когда народа прибавится. По новым границам. А пока и дуб пойдёт. Да ещё поднялся на холме храм Святовидов. Пока невелик. Но смотрит уже идол на все четыре стороны мудрыми глазами. При храме школа будет и лекарня. Ещё строение – не знает Брячислав, как ему назвать это: жрецы там всякие механизмы мастерят, травы-коренья испытывают на скотине бесполезной – мышах-леммингах, лисах, птицах, зайцах. Проверяют руды найденные. Словом, делом безусловно полезным и нужным заняты. А вот как назвать, князь не знает.

У подножия холма – терем княжеский, на две половины разгороженный. В одной Гостомысл живёт со своей Эпикой-женой. Та уже тяжела. Во второй половине – Брячислав, холост пока. И когда себе невесту найдёт, супружницу, одним богам ведомо.

Так что в зиму славянский град вступает уверенно. Спокойны люди за будущее: амбары полны, зерна в достатке, одёжа добрая имеется, и скотина также. Кормов скоту наготовлено с избытком. И овощей полно, и яблок диких с грушами немерено набрано. Грибов насушено, засолено. Ягод замочено. Так что теперь ждать весны и дальше строиться, осваивать земли здешние. Планы великие в жизнь претворять. По весне вновь караван в родные края послать, снова людей привезти на поселение. Послать видаков чертежи земель окрестных рисовать, искать полезное в землях. Будут ставить домницы, железо плавить, а ещё хочет князь построить корабль великий, по образцу получившегося нечаянно двулодника. Лес уже лучший отобран, сушится, уложен аккуратными штабелями. Ну, да посмотрят, что из этого выйдет. А пока…

На счастье брата, если откровенно, тяжко смотреть. Тот милуется со своей Эпикой, надышаться не может, особенно после вести радостной. А князю тяжело. Уже столько времени без женщины… Теперь же, когда медные откочевали невесть куда за стадами турьими, полюбилось Брячиславу, оседлавши коня, вдоль озера ездить, пока снега не выпали. На душе спокойней становится и легче. Зверь вокруг сейчас сытый, нагулял запасы жира под густой шкурой. Конь добрый. Так чего не побродить по лесам золотым от осенней листвы? Поразмышлять в тишине над будущим? Град – как махина отлаженная. Всё само собой делается, без суеты. Всяк знает, чем ему заниматься. Есть свои работы, домашние. Есть и общинные. Так что без дела никто не болтается. Можно и князю от трудов непрестанных роздых дать себе. А коли нет жёнки горячей, что может быть лучше такой вот прогулки по лесам осенним, озёра Великие окружающим? Вот и едет всадник мерным шагом вдоль берега. Там на птичье гнездо полюбуется, тут зверя спугнёт водяного, прыгнет выдра в волны спокойные, хвостом ударит, закрутится вода в воронке. А бывало, лежит зверь спокойно на спине, держит рыбину в лапах передних да грызёт неспешно. А как увидит человека невиданного, на коне восседающего, даже чуть приподнимется, любопытством обуянный. А Брячиславу смешно. Настолько уморительная мордочка у зверя, даже улыбается воин. Здесь ведь его никто не видит, и можно побыть иногда, на краткий миг, обычным человеком со своими радостями и горестями.

Так и ехал князь неспешно уже три дня, отдыхом наслаждаючись, пока не услышал плач горький, безутешный. Рыдает кто-то. Безнадёжно так. Отчаявшись. Удивился славянин, любопытство одолело. Направил коня на голос. Ведь всадник по лесу без шума едет. Тонет звук копыт в почве лесной, мягкой, да ещё толстым слоем листвы палой покрытой. Ветки конь раздвигает, те на место возвращаются, как проедет человек. Не ломает их. Раздвинул конь орешник грудью, и выехал князь на полянку крохотную. Там родничок бьёт небольшой. А посередине прогалины свалены в кучу несколько мешков не мешков, котомок не котомок. Кули какие-то квадратные, тощие. Иголками сосновыми вышитые. И на них сидит девица с ногой распухшей, роду-племени медного. На голове повязка узкая, через лоб пущенная, вышитая бисером. Волосы цвета воронова крыла в две косы длинные заплетены. Платье на ней кожи тонкой. Тоже с узорами. Рядом нож каменный лежит да лук охотничий с десятком стрел. Ещё шкура турья. Тоже выделана, но с мехом. Вроде одеяла. На ногах… Тут Брячислав и замер: на одной ноге что-то вроде лаптя кожаного. А вот вторая – вся синяя, с багровыми пятнами. Да и вывернута безобразно. И вот девица эта и плачет безутешно. Заметила всадника невиданного, схватилась за лук, натянуть пытается, только руки дрожат, стрелу ухватить не может. Тут Брячислав с коня спрыгнул, ногой у неё оружие выбил. Меднокожая за нож хватается, но славянин каменное лезвие двумя пальцами взял, и хрупнул кремень под его рукой жалобно. На половинки развалился. Замерла девка, глаза прикрыла. Дрожит мелко-мелко. Князь по сторонам огляделся – не засада ли? Но не слышно никого и не видно. И следов свежих не видать. Присел на корточки перед девой, бережно ножку взял за пятку, осмотрел внимательно. Ясно всё стало. Сломала девица ногу. Видел такое Брячислав не раз. Воин всё же… А свои соплеменники, видать, её оставили, чтобы не держала род, который на кочёвку уходил. Дали припас какой-никакой, а дальше – прости. Или сама с голоду помрёшь, или зверь лесной сжалится, мученья твои прервёт. Суровый, видать, у медных закон. Жестокий.

Поднялся Брячислав на ноги. Снова осмотрелся. Сумки-конверты уже пустые. Видать, не первый день девица эта здесь сидит. А почему нога стала такой, тоже ясно – за водой ползала, кости поломанные шевелила. Вот и… Смотрит на неё князь, думает, что делать… Лицо у неё тонкое, правильное. Красива на удивление дева. Совсем как у славянского племени девицы, только кожа темнее. Оставить её, как родичи решили? Только не привыкли славяне человека в беде бросать! И что же делать-то? Взял её одеяло меховое, скатал в подушку. Привязал к седлу. Потом котомки девичьи вышитые в кучу собрал. Из седельной сумы вытащил скатку полотна узкого, коим раны бинтуют, повязки накладывают. Ножом засапожным махнул, ветку срубил в руку толщиной. Примерился, отрубил от той, сколь надобно. Затем вдоль на две части расколол. Снова на корточки присел, примерился, опять за ногу осторожно ухватился, а девица молчит, но уже глаза закатывать начала от испуга. Ладно. Приложил одну часть ветки к внутренней стороне голени, вторую – к другой. Подходит. Верно угадал. Взял рулон ткани, бережно бинтовать начал. Первый слой сделал, чтобы кожу уберечь. Дева, похоже, догадываться начала, что бледнокожий задумал. Немного успокоилась. Чуть ровнее дышать стала. А Брячислав тем временем палки прибинтовал плотно. Чтобы не тревожила девица свой перелом. Ноге сейчас покой нужен, дабы кость срослась.

Встал, вернулся к коню, снова в сумки перемётные полез. Достал оттуда каравай хлеба, мяса сушёного кусок, протянул меднокожей. Та чиниться не стала. А может, оголодать уже успела не на шутку. Сумки-то её тощие, пустые. Сходил к роднику, воды принёс в туеске. Напоил. Поела, попила. Заёрзала, на мужчину глядючи. Алеть щёки начали, ну куда уж больше-то? И так кожа красная. Понял князь – стесняется его. А дело делать нужно. Усмехнулся, взял коня под уздцы, отошёл в сторону, уздечку за ветку завязал, сам за кусты зашёл. Ждёт. Долго ждал. Потом вышел. Девка сидит спокойно. Не боится. То ли не сильничают меднолобые своих, то ли просто не думает об этом. Но лицо спокойное. Смотрит на мужчину уже с любопытством. Повязку трогает, дивится невиданной ткани.

– Ну что с тобой делать-то? – молвил князь, а у самого вдруг сердце ёкнуло – улыбнулась девица слабо-слабо, но личико её вдруг таким стало… И сразу словно теплом повеяло, душу лаской окатило.

И уже не думая ни о чём другом, наклонился Брячислав, подхватил её на руки. Забилась было дева, царапаться стала, да князь её к коню понёс, усадил на подушку меховую. Конь всхрапнул, ушами дёрнул, и замерла красавица. А князь ей пальцем шутливо погрозил, вернулся к тому месту, где она прежде сидела, сгрёб все сумки-конверты и на коня навьючил. Сам в седло запрыгнул, тронул жеребца. Обратно. Девица вновь задрожала, да на её страх славянин внимания боле не обращал. И правильно, вскоре та затихла, успокоилась. Даже чуть прижалась спиной к груди воина. А раз князь ей руку на талию тонкую положил, когда конь по оврагу взбирался, так даже вздохнула благодарно.

Вернулись в родные места. По пути спали на одной шкуре, другой укрывались, ночами холодными друг дружку грели. И тут из кустов волкодав громадный вымахнул, зубы ощерил, зарычал, дева в своего спасителя вцепилась, закричала жалобно. Прикрикнул Брячислав на пса, тот утих. Рядом побежал. Вот и дорога в лесу прорубленная открылась. Едет князь, а дева сидит уже спокойно. Не царапается, не кричит. Словно в привычку ей всё. Проехали по граду, во двор терема въехали. Князь поводья конюшим бросил, повелел позвать Путяту-жреца, да баню топить, ну и жёнок кого. Сам деву лесную на руки принял, в горницу поднялся. Той любопытно. Смотрит по сторонам, но молчит. И спокойна – на диво просто. Не шарахается, не кричит. Внёс в опочивальню, на ложе уложил, мехами драгоценными устеленное. А там и жрец явился, и жёнки две дружинников. Путята повязку, князем наложенную, снял, головой покачал, на распухшую лодыжку глядя. Начал прощупывать осторожно. Девица губу прикусила. Раз не выдержала, вскрикнула от боли.

– Кость в двух местах сломана, княже. Да ещё она её разбередила. Словом, плохо дело.

– Что, ходить боле не сможет?

Жрец рукой махнул:

– С чего бы вдруг? Сможет! Но прихрамывать немного будет.

Облегчённо вздохнул Брячислав, а жрец на девушку внимательно смотрит, на узоры, что по её платью вышиты.

– Видел я такие знаки, княже.

– Я тоже.

– И где ж ты такую красу лесную выискал? – полюбопытствовал.

– На грядке выросла, – буркнул Брячислав.

Жрец улыбнулся:

– Надо и себе такую поискать будет…

Ушёл жрец, а князь велел жёнкам девушку помыть, благо баня подоспела. Те кивнули. Брячислав тростиночку на руки подхватил, а она приникла к нему так доверчиво, голову на грудь положила. Жёнки даже руками от умиления всплеснули. Сам понёс. И кажется ему, что всегда деву лесную так и носил. Прежде когда-то. Настолько всё… знакомо, что ли… Или просто нечто забытое вспоминается… Да и у неё, похоже, такие же ощущения.

Потом ждал, пока её отмоют. Там, правда, без драки не обошлось, ну да славянки – девки крепкие. Как меднокожая ни царапалась, отмыли, отскребли, и кожа даже светлее стала. Чуть-чуть. Натянули на неё рубаху белую. Позвали князя – забирай своё чудо лесное. Та на лавке сидит, смотрит злобно на женщин, едва не шипит, как змей подколодный. Но Брячислава увидела, сразу успокоилась. Он её опять на руках наверх отнёс, вновь на ложе уложил, полостью медвежьей прикрыл. А тут уже и Гостомысл с Эпикой, и Путята вернулся с белой глиной. Первым любопытно, кого там брат и деверь в лесу нашёл. А жрец лечить явился. Ногу надо обездвижить, а перед тем косточки сложить. Пока жрец свою глину особую мешал в ведёрке крохотном, деву напоили отваром маковым. Она и глаза закрыла. Слегла. Жрец стал на ощупь кости править. Потому и усыпили меднокожую, чтобы больно не было. И воин сильный, бывало, криком кричит от такого… Потом Путята глину наложил.

Устроил на ложе князь девицу поудобней. Двери закрыл в опочивальню, в горницу вышел. Брат глянул на него, и Эпика, вздохнули, пошли на свою половину.

– Эй, вы чего? – опешил Брячислав.

А брат смеётся:

– Когда у человека такое лицо, разговаривать с ним бесполезно.

Сообразил старший, о чём ему тот говорит, смущённо улыбнулся:

– Что, так заметно?

Эпика кивнула. Тогда Брячислав облегчённо вздохнул:

– И ничего больше не скажете?

Но ему только рукой махнули в ответ.