Глава 11

Новый, 1982 год я встретил дома. Спал. Этот год, как показало время, оказался весьма насыщен событиями. Зимние прыжки прошли быстро и в режиме летних, с той разницей, что всё происходило на холоде. Некоторые операции укладки парашюта невозможно было сделать в перчатках, и раскалённый от мороза шёлк обжигал руки. Февраль миновал быстро, а за ним и март.

Весна в этот год выдалась ранняя и необычайно тёплая. Солнце пригревало, и снег, без того жиденький, давно стаял, что для апреля-месяца было большой редкостью. Склоны сопок и даже низины просохли, лишь пожухлая, оставшаяся с осени трава напоминала, о том, что до настоящего тепла ещё далеко, но никакой умной мысли в моей голове по этому поводу не сформировалось.

Это была последняя в полном объёме проверка в моей службе. Отстаивать честь батальона шли две группы – по одной от каждой роты, том числе и моя. Предстояло отработать всё тот же привычный норматив «поиск». Волноваться было нечего – «ракету» выставлял кто-то из штаба бригады, поэтому, как вы догадались, координаты были известны заранее. Оставалось только дойти и под приглядом окружного посредника «продавить» связь. Дело было обычное и не обещало быть сложным, но тем не менее всё происшедшее осталось в памяти навсегда и изменило меня самого.

Задача была настолько простой, что даже не стали переодеваться в летнюю прыжковую форму. Прямо так, как были, в повседневной форме, экипировались, получили оружие и выдвинулись к автопарку. На одной машине нас развезли по исходным точкам, определили время, и отработка норматива началась.

На месте я скорее для приличия, чем по необходимости глянул на карту и повёл группу, общим числом шесть человек, в нужном направлении. Часа два или три шагали по просёлочной дороге. Ещё в курсантские годы я научился не зацикливаться на текущих обстоятельствах, какими бы неприятными они ни были. Холод, усталость, психическое напряжение – ничего не имело значения во время выполнения задачи, но не потому, что это было уж очень важно – так психологически легче преодолевать неудобства и лишения. Если всё вышеперечисленное не замечать, то этого как бы и не было вовсе. Всё плохое когда-нибудь кончается. Хорошее, к сожалению, тоже имеет такое свойство.

В реальность меня вернул мелкий моросящий дождик. Как-то незаметно небо заволокли тучи, солнце исчезло, а вместе с ним исчезло и тепло. Однако энергичная ходьба компенсировала небольшое похолодание. Бойцы за моей спиной о чём-то оживлённо переговаривались. Я и замкомвзвода сержант Якимов шли впереди. По мере того как усиливался дождь, настроение становилось всё хуже и хуже. Эта прямо пропорциональная зависимость через пару часов превратила плохое настроение в отвратительное. Холодный дождь уже лил сплошной стеной, но пока ещё удавалось не обращать внимания на промокшее до нитки обмундирование и промозглый ветер. Темп движения увеличился – хотелось быстрей дойти и покончить с этой морокой.

С дороги мы уже давно свернули в лес и продвигались по едва заметной тропинке. Несмотря на то что местность мне была знакома достаточно хорошо, время от времени я всё же сверялся с топокартой. Верхушки деревьев мрачно шумели, усилился ветер. Быстро, не по времени сгустились сумерки. В этом дневном полумраке мы и подошли к объекту. Возле опушки леса стояла радийная машина, бортовой ЗИЛ, рядом кунг и командирский уазик. Цель была достигнута, но оставалось ещё отправить шифровку в штаб бригады. Лейтенант Слава Кулемин – командир взвода радистов-маломощников – радистов дал хороших, ведь для него сдача проверки заключалась в обеспечении качественной связи. Они не подвели и, отработав свой норматив на отлично, быстро отправили координаты объекта. Лишь после этого я доложил офицеру разведотдела округа о выполнении задачи. Он торопливо записал в блокнот номер группы, фамилию командира, время доклада и, несмотря на то что прибыли ещё не все группы, хлопнул дверью уазика и быстро умчался в сторону части.

Обеспечение так же спешно сворачивалось, и в скором времени поляна опустела. В ближайшем леске мы, командиры групп, всего четыре или пять человек, провели короткое совещание. Ёжась под ударами снежных зарядов, решали, что делать дальше. Вариантов было два: первый – идти в часть, попытавшись опередить ураган, второй – переждать непогоду в заброшенной кошаре. Оба варианта казались сомнительными, второй вроде бы был предпочтительнее, но только не понятно, как долго продлится эта свистопляска. Я настаивал на первом варианте, отсюда и родилось соломоново решение, что я иду в часть, остальные ждут помощи, по возможности определившись в ближайшей кошаре. Её местоположение определили по карте. Радиста я оставил вместе со всеми, чтобы не был обузой, так как рация была довольно тяжёлой.

Времени терять не стали. Завернувшись попарно в плащ-палатки – ефрейтор Кручинин оказался без пары, – выдвинулись строго по дороге в часть. Вскоре стало понятно, что непогоду опередить не удастся, но отступать было некуда. Промокшее летнее обмундирование заледенело и затрудняло движение. Ураганный ветер буквально сдувал с дороги, и тем не менее мы, прижавшись, друг к другу шагали вперед.

Это только на следующий день выяснилось, что ветер был порывами до 25–27 метров в секунду, а температура опустилась до минус десяти градусов, но тогда было не до этого. Видимость была нулевая, дождь превратился в сильную метель, и на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Вдруг как по команде мы остановились, и мысль о том, что дороги уже под нами нет, по-моему, тоже пришла всем одновременно. Впервые я растерялся и не знал, что делать. Как говорят, вся жизнь промелькнула перед глазами, хотя и прожито было совсем немного. Почему-то представилось, как я лежу вмёрзший лицом в грязную лужу, а заледеневшие волосы помаленьку оттаивают под утренними лучами солнца.

В этот момент ефрейтор Кручинин, опустившись на четвереньки и ощупывая землю руками, исчез за бешеной круговертью ледяной пороши. Ещё через мгновенье он появился и потянул нас за собой. Оказалось, что дорога плавно поворачивала, а мы, не заметив поворота, так и пошли прямо, буквально на каких-то пять-шесть шагов, но и они могли оказаться роковыми, если бы не находчивость Валеры.

Сказать, что дальнейшие события происходили как в тумане, было бы неправдой. Я вообще ничего не помню. В памяти, правда, в мельчайших подробностях остались две картины. Справа вдруг возник черный лес, снег к тому времени пошёл на убыль, и можно было различить окружающую местность, однако ветер только усилился. Сразу за лесом дорога должна была повернуть почти на девяносто градусов, и это означало, что до части оставалась пара километров. Эти две тысячи метров, которые на марш-бросках преодолевались за десять минут, превратились в непреодолимую преграду! Дело в том, что после поворота ветер стал бить прямо в лицо, и мы, карабкаясь чуть не ползком, едва могли продвинуться вперёд.

Собирая прёодолённые десятки сантиметров в метры, бойцы постепенно сокращали расстояние. Мы с сержантом Якимовым двигались впереди, зачем-то держа за углы плащ-палатку, которая развивалась как флаг и ни от чего уже не спасала. Мешал двигаться ледяной панцирь, в который превратилась наша одежда, но, возможно, это спасало от пронизывающего ветра и мороза. Именно в этот момент я опять подумал, что не дойдём. Только на этот раз не было никаких ужасающих картин собственной гибели, было полное безразличие ко всему, даже к тому, что вдали уже были видны помещение КПП и распахнутые ворота. Запасы воли иссякли окончательно, и только ответственность за жизни подчинённых мне солдат заставляла карабкаться вперёд.

КПП в/ч 55433

Помню неожиданно нависший, угрюмый и пугающий темными глазницами окон офицерский пятиэтажный дом. Полная тишина, завывающий ветер и ни души. Полная тишина, в смысле не безмолвие, а как будто вымершая часть. Ни единого человека. Я был в шоке. Настолько, что даже на какой-то момент забыл о непогоде. Всю дорогу мне казалось, что разыгрывается трагедия. Семь человек в ураганной метели сражаются за свою жизнь, и только надежда на то, что вот-вот мы увидим свет фар спасительной – или спасательной – машины, помогла нам добраться до части. Ещё два десятка ожидали помощи, и не факт, что в тепле, а нас даже не искали! Все спали.

Вот так пять лет спустя проспали в Афганистане Олега Онищука. Там группа погибла, но об этом позже. Это было первым глубоким разочарованием в жизни. За эти несколько часов я приобрёл громадный жизненный опыт. Не могу сказать, что он помог мне в дальнейшей жизни, – скорее, наоборот.

Когда мы пересекли ворота КПП, ураган неожиданно стих. Группа ввалилась в расположение батальона, и все попадали прямо перед тумбочкой дневального. Отбой уже давно прошёл, но как только дневальный прокричал команду «дежурный по батальону на выход!», центральный проход тут же заполнился бойцами в белом нательном белье и сапогах. Эта картина до сих пор в памяти. Вот кто нас ждал! Несколько человек буквально донесли меня до кровати и стали сдирать замерзшее обмундирование. Куски льда, отлетая, как рыбья чешуя, падали со стуком на пол. Кто-то дал мне чистую нательную рубаху, а сверху накинули солдатскую шинель.

Замком взвода связи что-то спрашивал про своих радистов. В этой суете я не заметил, что нет Кручинина. Первым это обнаружил ефрейтор Визирев. Посмотрев на меня, он всё понял и, не одеваясь, побежал к выходу. Хотелось пить, меня трясло как бездомную дворнягу на морозе, но стресс постепенно проходил. Старшина роты сержант Семёнов достал свою заначку – три жестяные пятисотграммовые банки кабачковой икры. Хлеба не было, я залпом выпил половину банки и отдал дальше по кругу.

Спустя некоторое время появился рядовой Визирев. На руках он нёс Кручинина. Оказывается, Валера не дошёл до КПП всего метров двадцать и упал без сознания в кювет. Там он тихонько замерзал, и если бы не Ленька Визирев, то утром бы его нашли замёрзшим, как это часто бывает, практически на территории части. С тех пор слово «замёрзнешь» для меня имеет единственный смысл: упал и от холода умер. Всё остальное: продрог, озяб и тому подобное. Спустя многие годы, когда мама мне говорила: «оденься теплее, а то замёрзнешь», – я только хмыкал в ответ.

Не успел я прийти в себя, как раздался телефонный звонок. Меня вызывал дежурный по части, и я поплелся к нему в таком нелепом одеянии. В штабе части, кроме дежурного офицера, находился майор Широков. Он пытался что-то сделать для нашего спасения – выпрашивал машину, чтобы отправиться на поиски потерянных групп.

Дежурный по части нарочито бодрым голосом спросил:

– Ты мне дурака не включай, – чувствуя, как накатывает злость, произнёс Михаил, и сдавленным шёпотом добавил:

– Бронников, помнишь, где находятся остальные?

«Нет, бл…дь, забыл», – подумал я и ничего не ответил. Саня Широков, чтобы разрядить обстановку, спросил меня:

– Андрюха, карта где?

Я достал и молча протянул ему. Широков демонстративно проигнорировал дежурного офицера и развернул на столе топокарту а тот не унимался.

– Так, давай, дежурная машина уже под парами, дуй за остальными, – приказал он мне. Я просто задохнулся от злости. Надо же какое проворство – машина уже «под парами»! Александр Ефимович, всё так же флегматично распорядился:

– Покажи, где они могут быть.

Широков внимательно посмотрел на обведённый мной предполагаемый район и твёрдо произнёс:

– Я поеду.

Дежурный с удивлением посмотрел на Александра Ефимовича. Но, наверное, у дежурного были свои понятия о чести и достоинстве, если, конечно, ему вообще были знакомы такие слова.

Офицерский дом встретил меня темными глазницами окон. Видимо, я был так подавлен физической усталостью и моральной опустошенностью, что даже не удивился, когда вместо жены дверь в квартиру мне открыл Саша Вавилов, командир взвода связи центровиков и мой приятель. Я упал на диван. Саня влил в меня половину чайной чашки коньяка, раздел и, уложив, укрыл меня двумя ватными одеялами.

Постепенно коньяк сделал своё дело, и я, передавая свои вибрации дивану, пригрелся и уснул.

На следующий день, около полудня, прибыв в расположение батальона, я узнал, что заступаю начальником караула. Проверив самочувствие своих бойцов, развернулся и пошел готовиться к наряду.

Больных и обмороженных не было. Никто даже не чихнул ни разу. Вот они, скрытые возможности человеческого организма. Уверен, что даже если бы не все благополучно добрались до части, то это ровным счётом ничего бы не изменило.

Обо всём этом я думал, шагая через стадион к дому и жмурясь от лучей яркого забайкальского солнца, которое быстро пожирало остатки выпавшего ночью снега. Как будто не было вчерашней метели и ураганного ветра, только в душе образовалась брешь, и осознание свершившегося предательства не давало покоя. Сколько ещё раз в жизни приходилось испытывать это мерзкое и обидное чувство!