Книга: Свет глубоких недр
Назад: ГЛАВА 3
На главную: Предисловие

ГЛАВА 4

1
Подземный мир действительно не знает времен года. Десятого декабря они отправились в путь.
Вертолет спустил снаряжение в серый сумрак мороза. Полярная ночь огладила сугробы. Рыхлые очертания сопок слились с низкими облаками.
Петр Петрович ступил на землю последним. Маленький, полный, он притопывал мохнатыми сапогами.
— Хорошо! Превосходно! — И умолк, наклонив голову, словно слушая что-то. — Шипенье…
Лелька улыбнулась.
— Дыханье твое, папа. Настоящий мороз — шелестит…
Возле самого лаза, у подножья двух сопок, раскинули лагерь. Мгновенно поднялся домик из нинолина, потянулась в небо антенна.
Зимой очень тихо, ветер не прорывается сквозь сплошные цепи гор.
Вертолет висел над ними, пока все не было готово… Вспыхнули желтые огни в туманных стенах домика.
Путешественники раскинули легкие складные стулья. Вадим установил связь с Большой Землей.
— Что передать? Идем ко дну?
— Или к потолку, — добавил Петр Петрович, — что в нашем положении будет одно и то же… А сейчас…
— Отпустим вертолет…
Они вышли в туманный стелющийся мороз. Долго стояли в холодной мгле. Руки подняты для прощального взмаха и так застыли. Небо не сохраняет ничего, даже теней. Но хочется поймать последние движения крыла или хотя бы туманную нить. Что это, связь с прошлым и будущим?
Вернулись погрустневшие и молчаливые.
Ксения Михайловна ставила на стол румяный пирог с брусникой, огромную рыбу в прозрачном желе. Ее пальцы дрожат… Неловко опущена на скатерть тарелка. Но лицо серьезное, обычное… И трудно понять, о чем она думает…
А наверное, о том же, о чем Лелька и Саша…
Напряженность перед прыжком. И ждешь — быстрее бы наступил… И невольно замираешь — остановиться… Тем более что теперь можно передохнуть, как говорят, законно. Чуть-чуть задержать желанное… То, что должно быть, — уже неотвратимо. Никто не в силах отменить спуск в земные недра. Более того — это уже их долг, повседневная работа. И скоро станет буднями…
Петр Петрович отдавал последние распоряжения. Пробираться в подземное море всем вместе. Там можно будет разделиться. Одна группа — Петр Петрович, Леля, Вадим, вторая — Саша, Ксения Михайловна, Эдик.
Спать трудно в последнюю ночь. Лелька лежала в одной комнате с Ксенией Михайловной и чувствовала в темноте: та тоже не спит.
— Как перед боем, — тихо и как-то особенно задушевно сказала Ксения Михайловна, — помню, под Курском вдруг наступила тишина, еще более напряженная, чем сейчас…
А Лелька и не знала, что Ксения Михайловна — участница Великой Отечественной войны.
— Мне было тогда, как тебе сейчас, двадцать… Раненых в тыл отправили. И я спала, вернее, как сейчас, пыталась спать. И думала еще о том, что Миша Левчук вечером крепко-крепко сжал мне руку… Мы стояли в сугробах, у камней искромсанного дома.
У каждого в жизни бывает такая ночь. Только у кого весенняя, полная цветения, а у кого завьюженная, прошитая чернью развалин, с крупинками песка и острого снега на губах.
— Утром началась атака. Я видела, как Миша поднял роту… А потом застыл на снежном бугре… Я ползла к нему — а вокруг десятки раненых. И все мотала и мотала бинты на бурую кровь… А когда доползла — тело не сохранило даже тепла. Вот и остались мы с ним на всю жизнь двадцатилетними.
Лелька побоялась спросить: неужели больше никого не было в жизни? Но как бы отвечая на незаданный вопрос, Ксения Михайловна добавила:
— Я не из тех, кто легко любит…
Лелька в темноте не только не видела, но сейчас даже не могла себе представить ее лицо. Уже располневшая женщина, прямые стриженые волосы, неприметное лицо. Но какое оно сейчас? Как светится?
2
Проникнуть в подземный мир трудно. Пришлось несколько расширить отверстие воронки. Прежде чем решиться на это, Александр долго думал, рассчитывал, отбирал множество проб воды, замерял температуру и давление. Увеличение стока на поверхность может исказить термодинамическую картину.
Но что делать, если лодка больше не сжимается? Соорудили подвижный заслон. Пять… Самое большее семь минут, и они проскользнут в глубинное море. Отверстие задвинется, станет прежним…
Для безопасности решили, что лодки будут проходить жерло гейзера пустыми.
Люди проникали отдельно. Петр Петрович проверил на каждом водолазные костюмы.
Первым нырнул Вадим.
Шел пройденным путем, но как будто заново открывал его. Вот жерло суживается, узкий вертикальный стержень воронки. Изгиб… И Вадим в серо-голубой, похожей на сновиденье мгле. Тогда было тяжело, душил жар… Теперь, напротив, одна легкость движении и ясность восприятия. Дал сигнал.
— Все хорошо.
Отплыл, оглядываясь. Насколько хватало глаз, везде поднимались снизу гигантские ветви пальм, светло-голубые и часто-часто вспыхивающие мелкими огнями. Как иллюминация в праздничном городе. Несмотря на значительный ток воды, эти ветви не шелохнутся. Вадим наблюдал, как в узкое отверстие протискивается пузырь лодки. И вот наконец выползла она вся, удлинившаяся, тонкая. Потом встряхнулась, расправилась.
Сигара с чуть удлиненным носом, прозрачная и голубая, как вода, под стать этому миру.
— Готово! — крикнул в микрофон Вадим.
Вторым появился Александр.
Его тело по сравнению с медленно просачивающейся лодкой юркнуло удивительно быстро и з этом сине-зеленом мареве казалось тенью, колеблющейся и неясной.
Вадим несколько мгновений наблюдал за ним. Саша метнулся в сторону, потом в другую. Увидел Вадима, подплыл, они встал л рядом.
Сквозь щель пробиралась вторая лодка. Она не пузырилась при выходе, а натягивалась, как шнур, проползая все дальше и дальше.
Наконец расправилась и она, покачиваясь в токе воды.
Показались люди: Лелька — слишком любопытная и подвижная, даже в громоздком костюме. Она сразу увидела ребят, но отскочила к переливающимся огням зарослей, протянула руки им навстречу, хотя притронуться невозможно: рука не рука, а широкий эластичный шланг. Профессор — неуклюжий и легкий в воде, как мячик. Эдуард — весь внимание и собранность. Он помогал Ксении Михайловне, слегка поддерживая ее за плечи.
— Немедленно по лодкам, — пресек Петр Петрович желание молодежи поплавать просто так. — В лодке меньше подстерегает неожиданностей.
Лелька с явной неохотой подчинилась приказу отца. Но, попав в каюту, обрадовалась. Материал стен настолько удачно подобран, что не чувствуешь себя здесь отгороженным от внешнего мира. Казалось, находишься непосредственно в сине-зеленой густой воде среди причудливых сверкающих растений. Стоит только протянуть руку, чтобы отломать веточку.
Пер/Вое время лодки старались идти рядом. Но «заросли» становились гуще.
Этот мир, если не всматриваться внимательно, напоминает глубины океанов. Но… свечение… Слишком много внутреннего подводного света. Светятся или скорее люминесцируют сами образования. И разными оттенками…
Окаменелость… В этом мире нет гибкости, нет подвижности. Окаменелость коралловых рифов.
Океаны бурлят, в каждой своей капле полны жизни. Здесь давление отсутствует. Не копошатся на дне крабы, морские звезды, медузы не колышатся у поверхности.
Мир остановился, замер, кажется, от жара…
Щупы-автоматы с глухим треском отламывали кусочки махровых листьев пальм. По ту сторону стен они были розовыми, желтыми, фиолетовыми, красными. Они источали переливчатое сияние.
В каюте становились малиновыми и тусклыми. Как будто жизнь покинула их. По команде Петра Петровича щупы вырывались все дальше, с пятидесятиметрового расстояния приносили пробы. Но эффект один: попав в каюту, искрящиеся разноцветные обломки меркли. Казалось, это уже другая субстанция.
Лелька не поднималась из-за спектрофотометра.
Ох! Какая четкая тройная связь кремний — углерод. Какую она дает ясную линию поглощения. И все время эта связь. Лелька улыбалась.
— Вот вам и полукаменные цветы!
Профессора Воронина нет. Он остался далеко за толщью воды, за сыростью пещер. До него тысячи километров мороза. Но что бы Лелька теперь ни делала, Старик присутствен вал незримо… Нет! Она не допустит нелепости.
Лодки шли десять часов, но не было конца-края подземному морю.
— А мы не кружимся на одном месте? — заметила Леля. — В этом изящном однообразии потеряешься…..
— Что изящно, то изящно, — вставил Петр Петрович, — а вот насчет однообразия — не совсем точно. Все, что мы видим, действительно из кремний-полиинов. Но это разные кремний-полиины. И в этом есть что-то целесообразное, энергетически подобранное. Это полупроводники, они соединены так, что…
Резкий четкий звук прервал рассуждения профессора.
«Ток! Ток!»
Звук нарастал со всех сторон, оглушающе сильный.
И мир не то что ожил, а как бы зашевелился. Вернее, заколебалась вода. А потом оказалось, не вода, а тени на воде. Гигантский угол, черный и тонкий.
Вадим резким движением загнал лодку в негнущиеся стебли. Все утихло.
Петр Петрович вздохнул с облегчением, всматриваясь в бледное лицо дочери. Он не понимал, почему Лелька вся напряжена и как будто готова закричать. Нет, она не кричит, она мучительно слушает, она всем своим существом пытается что-то слушать.
Побелевшие губы едва шевельнулись:
— Папа, приемник молчит…
3
Прежде всего Александр увидел полосы. Четкие, прямые, они плыли одна за другой в мутной глубине, где-то очень высоко. Что это? Опасность?
Александра ошеломил звук цокающий, точный. Как будто в этом призрачном мире он понимал его неизбежность и все время ждал. Успел подумать: спрятаться в гуще лапчатых образований. Но что-то необратимо изменилось. Страшное ощущение скованности. Дикое откровение: лодка не подчиняется воле человека. Более того! Она сжимается… Ока наваливается… Душит… Трещит.
Голос Эдуарда.
— Рация! Рация!
И самое страшное: рации больше не существует.
Он старался успокоиться, внимательно осмотреть все, но взгляд судорожно прыгал с изломанной рации на черные крылья неведомо откуда взявшейся мельницы, вдруг двинувшиеся со своего привычного места. Крылья, как ножи, приближались друг к другу, все плотнее и плотнее, перетягивая на две неравные части эластичный корпус лодки.
В образовавшемся маленьком отсеке Ксения Михайловна. Она сжалась, не отрывая глаз от надвигающихся стен, от… неминуемой гибели… Александр каждой клеточкой тела чувствовал только эту гибель. Корпус лодки может быть разрезан… Оказаться в кипятке… Рядом водолазные костюмы… Схватил один… Начал судорожно натягивать… И увидел: Эдуард проталкивает что-то Ксении Михайловне в еще не сомкнувшееся отверстие. Тоже костюм! Она ухватилась за него двумя руками! Но уже невозможно… Отверстие узкое… Зажало… Эдуард засунул ножку стула, стараясь противостоять напору сжимающихся тисков. Нет сил…
— Саша! Нажми!
Саша навалился. И оба упали… Стул сломан… Эдик схватил второй… Но отверстие замкнулось. Ксения Михайловна лежит, сжатая прозрачными стенами. Голова запрокинута, следит за надвигающимися пластинами.
Лелька непрестанно радировала:
— Отвечайте! Отвечайте! Отвечайте!
Петр Петрович рядом, почти прижался к дочери. И слушает не менее напряженно, чем Лелька… Вот-вот проступит легкое потрескивание…
Вадим стремительно вел лодку среди каменистых дебрей, подчиняясь неведомо какому зову. Ни Леля, ни профессор Логинцев не понимали, по каким признакам Вадим выбирает курс. Это не мог бы сказать и он сам.
От первого знакомства с этим миром в сознании осталось что-то слишком смутное… Неслышные звуки, что ли… Но Вадим уверен, что точно определяет, где это «что-то» происходит. Нет, не то чтобы он видел знакомые места. Все знакомо и незнакомо. Все застывшее… Застывшее?.. Да! Застывшее! Но где-то есть движение. И он его улавливает. Он идет к этому движению. Он как будто что-то помнит… Стоп! Резко затормозил. Движения больше нет.
Леля слабо вскрикнула. И тогда Валим увидел. Деревья в каменистых джунглях переливаются сотнями огней. Среди сияния темная, строго вертикальная полоса. Она не отражает света. Черная, как сажа… Время от времени веером от нее разметаются искры. Искр особенно много там, где эта стена пережала лодку. Два вздувшихся пузыря-отсека.
В меньшей части (она ближе к Вадиму) — Ксения Михайловна. Ее лицо невозможно рассмотреть, только беспомощно запрокинутый затылок.
Эдик между черных пластин старается протолкнуть ножку стула.
Саша растерянно оглядывается. И вдруг бросается к штурвалу давлений.
«Что он хочет! Эти гигантские крылья не растолкнуть, а лодку разорвет».
— Стой! — закричала Лелька, прекрасно сознавая, что он не может ее слышать.
Саша оттолкнул рычаг и в изнеможении опустился на пол.
Леля чувствовала: он их не видел и опомнился не потому, что они близко. А по велению собственного сердца… Нет! Старик бы так не растерялся. Анатолий Иванович точно бы знал, что следует делать.
Вадим вел лодку в глубину. Подобраться можно только снизу. Вверху безраздельно властвуют блестяще черные пластины-ножницы.
Вадим не замечает ничего, даже ее, Лелю. Петр Петрович крупными цифрами исписывает листок за листком. Вадим, не отрываясь от сверкающих дебрей, взял левой рукой исчерченную бумагу, мельком взглянул.
— Ясно!
Он четко выполнял волю Лелиного отца. Он рассчитал, он все предвидит. Как можно быть таким уверенным? Как можно все предусмотреть?
Вечное единоборство воли и разума с неведомым… Не в этом ли вся жизнь Петра Петровича? И Старика тоже. Такая же судьба ожидает Лельку, если… если она сумеет работать со Стариком…
Годы поисков, высоко развитое чувство интуиции… И вот… смертельная схватка…
Отец бормотал:
— Полупроводники… Все эти образования — полупроводники… А пластина — углерод-три, сомнения нет… Пустить ток в обратном направлении, расширить запирающий слой… И перестанет проводить ток…
Гибнущая лодка над ними.
Направили прожектор на темную массу пластин. И ножи вздрогнули. Там, где они сдавили лодку, сильнее посыпались искры.
Но не разжались.
Вадим, передав Лельке управление, выскользнул в море. Лелька старалась следить за ним. И это не трудно. Вадим — единственная тень среди мерцающих глубин.
Цок! Цок! — это стучат ножи друг о друга.
Вадим набросил провод на пластину. Прикосновение не вызвало реакции.
Ждали мучительно долгие мгновения, пока Вадим вернется. И только тогда пустили ток. Крылья-ножи дернулись.
Цок! Цок! — сотрясались они. Упругие волны, как в теле рыб-угрей, изгибали их.
Пластины расходились.
Прозрачная масса лодки начала пульсировать, как бы отодвигая страшные черные тиски. Неестественно скрученное тело Ксении Михайловны бессильно расправилось. Леля видела, как Эдик и Саша бросились к ней. Эдик, сжав ладонями ее безжизненную голову, повернул лицом к себе, потом прижался ухом к груди. Саша стоял над ней на коленях. Разогнул спину: откуда пришло спасение? И увидел их. Вернее, ее, Лельку… Поднялся, сделал шаг им навстречу, потом второй… как будто хотел пройти сквозь стены, сквозь кипящее море…
А глаза — ошеломленно мутные, даже трудно сказать, что радостные…
И опять Леля подумала: а как бы выглядел Старик на его месте? Нет! Старик не согнется! И глаза у него всегда ясные: насмешливые — так насмешливые, радостные — так радостные. Он всегда знает, чего хочет…
Саша виновато перевел взгляд на Вадима. Вадик, сосредоточенно слившийся со штурвалом, не замечал его. Петр Петрович ткнул рукой в грудь: бьется?
— Бьется! — кивнул Эдик.
Вверху, пересекая застывшую синь воды, пробегали тени.
Эдик достал аптечку, шприц.
— Наконец-то, — облегченно вздохнула Лелька. Ксения Михайловна после возбуждающего открыла глаза.
И отвернулась…
Застыли каменные изваяния пальм, папоротников, лиан. Густая, синяя муть. И Лельке захотелось закричать:
— Когда же ты кончишься? Когда?
4
Лодки соединились вместе. Это тоже предусмотрено конструктором.
Ксения Михайловна лежит очень бледная, усталая. Слабо улыбается.
— Мне уже хорошо… Совсем хорошо…
У ее постели собрались все.
А снаружи — тишина, абсолютный покой.
— Мы знаем теперь, — медленно начал Петр Петрович, — обманчивость этой застывшей каменной неподвижности. Движение есть! Пока неизвестное нам движение… Не только напряжение тока вдоль этих образований, не только непроходящее свечение. Но и обычное механическое действие. Люди при помощи электричества заставляют машины работать. И здесь…
— Да! Как это происходит здесь?.. — вставила Лелька.
— И чтобы ответить, — продолжал профессор, — надо идти дальше… Но…
Лодки загнали в самое тихое место, в густые заросли пальм.
Отсюда хорошо просматривалось свободное от растений пространство — мутно-синяя, едва колеблющаяся вода.
Приборы улавливали едва заметное усилие или уменьшение напора воды, малейшее изменение электрических потенциалов.
Ждали десять часов. По-прежнему все оставалось спокойным.
Тогда Саша и Эдик отправились в первую разведку. Каждые пять минут посылали сигнал: «Порядок!»
Обследовали район радиусом в два километра. Все те же полукаменные изваяния, никаких признаков черных пластин.
Передвинулись еще на несколько километров. И опять разведка не принесла нового.
Здесь решили отдохнуть.
Лелька сидела у постели Ксении Михайловны. Чтобы свет не беспокоил больную, с одной стороны задвинули темные шторы.
На лице Ксении Михайловны тень, постель неясно выступала из сумрака.
Но Лелька освещена голубым рассеянным светом. Она печальна и еще очень неспокойна.
Ксения Михайловна говорит:
— Мне хорошо. Мне уже совсем хорошо, Иди, Леля, отдыхай…
Лелька не отвечает, но и не уходит.
— Ты чем-то расстроена, Леля?
— Как вам сказать? Не очень. Вы профессора Воронина хорошо знаете?
— Хорошо. Я занималась образованием минералов из растворов. Много приходилось консультироваться у него.
— Сколько силы в этом человеке! Почему нет молодых таких?
Ксения Михайловна чуть заметно улыбнулась.
— Молодым надо дорасти до Воронина. Пройти сквозь все передряги.
Лелька отрицательно качнула головой.
— Я не вижу ни одного, который смог бы, пусть через много лет, но стать таким.
— А Саша?
Лелька высокомерно передернула плечами.
— Не веришь в него? А жаль…
Ксения Михайловна понимала, что происходит с девушкой. Первая любовь не терпит пятен. В двадцать лет не прощают малодушия, даже если оно минутное. И чувства больше нет, оно уходит. Презренье остается. И обида, как будто тебя обокрали.
Ксения Михайловна потеряла любимого сразу. На снежном бугре. И осталась боль, одинокая жизнь. Почему она не нашла больше друга? Люди говорят: такая судьба… Кто его знает! Не она первая и не она последняя… А как научить Лельку быть справедливой, а не беспощадной?
— Думаешь, Старик не срывался в молодости?
— Знаю, что срывался. Но он был другим.
Лелька все так же презрительно улыбалась. И Ксения Михайловна прекратила разговор. Вольно или невольно, но Лелька подняла весь осадок прошлых воспоминаний. Они немного горьковаты. Человек не создан быть одиноким. А Ксении Михайловне кажется, что на нее всю жизнь наваливается одиночество. Наваливается и душит.
«Милая девушка! Ты-то не будешь одна! Разочарования? Могут быть! И очень много! Но такие, как ты, не остаются в „старых девах“».
Где корень одиночества? Наверное, в ней самой.
Спокойная, умная, она ладила с людьми. Но всегда оставалась непреодолимая душевная застенчивость. Ксения Михайловна очень чутка к горю и радостям других. А сама о себе все молчит… Все внутри держит. И нет сил оборвать эту обособленность. Но разве об этом сейчас время думать!
Трое суток все спокойно. Мир застыл. Он не грозит неожиданным. И приборы говорят: стабильность! Равновесие!
Тишь… Покой… А для профессора Логинцева самое трудное время.
Погружаться дальше… А не безрассудство ли это? На Земле никто никогда не предполагал, что подземные моря могут иметь такую протяженность. Но нельзя же отступать неизвестно перед чем! Первооткрыватели идут вперед и вперед…
А угроза… Есть ли она? Есть! Черные полозья ножниц!..
Собрались в салоне.
Когда Петр Петрович вошел, все молчали. Смотрели сквозь прозрачные стены. Женский голос передавал сводку погоды: «В Москве в пять часов утра было двенадцать градусов мороза».
Профессор выключил приемник. Кажется, продумал все, говорил минут десять.
— Я не могу это решить самостоятельно, без вашего согласия. Я должен знать, что думаете вы.
— Продолжать погружение! — первой сказала Леля.
— Конечно, продолжать, — поддержала Ксения Михайловна.
Мужчины не возражали.
И профессор решил: погружаться… пока открытая вода, исследовать всю эту гигантскую трещину.
Погружаться и наблюдать…
5
Изменилось то, что было по ту сторону прозрачных стен.
Синь налилась желтизною, потом зазеленела. На душе стало легче. Как будто настоящий лес выступил из мрака, придвинулся вплотную. Только масса огней. Иллюминация… Блещущие всеми цветами радуги валуны.
Форма «растений» не изменилась. Они все тянулись и тянулись снизу. Появились образования. И все сферической формы, непрозрачные, но сверкающие. Шары диаметром в несколько метров… Эллипсоиды — изумрудно-зеленые, ласковые.
Чем глубже, тем свечение сильнее сдвигается в красную область спектра.
Дни и ночи заполнены до отказа. Непосвященному кажется, что они однообразно-монотонные. Все одни и те же приборы, все одни и те же замеры, типичные расчеты. Самописцы чуть-чуть шелестят, Лелька снимает и сортирует графики.
Но сводная таблица кричит: мир богат, мир разнообразен!
Плотность тока неуклонно растет.
Теперь Саше понятно, почему на поверхности Земли улавливалась аномальная полость с магнитными свойствами на глубине двух километров. Постоянная циркуляция тока вдоль стеблей, вдоль листьев, вдоль стен подземного водохранилища создает магнитное поле. Сейчас он сопоставляет ранее рассчитанные размеры с тем, что они замеряют в действительности. Совпадение удовлетворительное.
Как развивался этот мир?
Петр Петрович и Саша много времени проводят у микроскопа Ксении Михайловны. Они не садятся за прибор. Здесь Ксения Михайловна не знает себе равных. Она молчит, не желая отвлекаться. Им остается только рассматривать ее скудные записи.
Вдоль монолитных стен есть включения. Маленькие ручейки, стекая с поверхности земли, несли с собой песок, глину, а некоторые — растворенную органику. Что-то поднималось с магматическими водами из недр земли и тоже выкристаллизовывалось в трещинах. Так на стыке двух стихий образовался этот мир.
Ксения Михайловна дает скупые пояснения к протоколам минералогического анализа.
— Собственно говоря, эти полиины с такими характерными для каждого, оптическими и электрическими свойствами, с такой строгой геометрией форм — минералы…
И думает, что этих минералов ей хватит навсегда. Вот оно, дело всей жизни!
И Петр Петрович и Саша понимают: в такой жестко налаженной системе где-то должно быть управление и реакции и действия, направленные на самосохранение. Иначе бы этого мира не существовало.
На белом ватмане резкими линиями очерчиваются границы подземного моря. Два листа… На одном обычная карта, где есть и восток, и север, и юг… Синими змейками разной интенсивности отмечена глубина. Вторая — пространственное изображение — трапециевидная трещина в земной коре. Книзу суживается. Контуров дна пока нет, они еще не известны досконально.
Что это? Подлинное дно? Или есть ходы в более глубокие недра?
Ответ пришел очень быстро.
Саша вернулся из очередной разведки очень возбужденным.
— Скважина! Скважина! — почти кричал он.
За этой скважиной ему чудились безбрежные подземные океаны.
Сашино открытие подтвердилось: в глубину вела единственная щель, почти такая, как та, по которой они спускались из жерла гейзера.
Чувствительные щупы запустили на максимальную глубину. Все спокойно. Все те же «кремний-полииновые породы»… Температура по ту сторону прохода повысилась на десять градусов… Давление почти не меняется. Плотность рака растет незначительно.
— Петр Петрович, — тихо говорит Саша, — мое дело — происхождение этих вод и их пути — в земной коре. Разрешите мне первому пойти в скважину!
Петр Петрович долго не отвечает. Саша отодвинулся к прозрачной стене. И Леля видела, как он стоял на фоне зеленой мути, слегка покусывая губы.
— Только пятнадцать минут! — резко бросил профессор. — Увидишь что или не увидишь, но через пятнадцать минут должен вернуться!
Леля смотрела, как Вадик затягивает на Саше водолазный костюм. Накручивает шлем. Но сквозь мутные стекла ясно видно лицо. Чисто выбрит подбородок. Уверенность в движениях…
Ксения Михайловна шепнула Лельке:
— Разве это не молодой Воронин?
Лелька промолчала. При всей своей предубежденности она не могла сейчас не любоваться Сашиной уверенностью.
— Тот же творческий почерк! — продолжала Ксения Михайловна и, не выдержав, крикнула Саше:
— Помни: не больше пятнадцати минут.
Он улыбался из-за стекол скафандра.
— Есть! Не больше пятнадцати минут!
Как рыба, головой вперед, вырвался в зеленую воду. Двигался легко, уверенно, словно полноправный житель этой стихии.
Вернулся ровно через пятнадцать минут. Докладывал весело, даже торжествующе:
— Скважина простирается на двести пятьдесят метров… И за ней…
Слова подкреплял показаниями приборов.
— Там такая же тишь, как здесь… Ничего опасного. Мы обязаны проникнуть туда…
Петра Петровича самого подгоняло нетерпение. Но прежде чем ответить, он долго ходил по своей крошечной каюте, бросал косые взгляды в дебри подземного леса. Если бы он был одни!
А что может быть?
Никаких бурь, никаких перепадов плотностей, давлений, температур, тока — приборы не отмечают.
Решил. Но остановился в дверях отсека.
Из-за спины Саши белеют контуры карты на столе… Леля, Вадим и Эдуард следят, как Саша что-то пририсовывает. Скважину, конечно!
Ксения Михайловна сидит в стороне и безучастно смотрит в окно. Волнуется… Она одна предполагает опасность… Она мучается его, Петра Петровича, сомнениями.
Саша говорит:
— Раз нет никаких флуктуации, значит, равновесие… Такое же равновесие, как здесь…
— Идите отдыхать, — глухо произносит Петр Петрович, — завтра утром двинемся…
И опять как будто наступила ночь перед боем. Нет покоя Лельке… Неужели эти породы простираются и дальше? И свечение… Может быть, там то, что управляет? Центр… И свое собственное гложет Лельку, как будто что-то потеряно.
Ксении Михайловны нет в каюте. Где она? Тоже ждет боя? Все сегодня неспокойные. Лелька прошла в другой отсек. С одной стороны — темные корешки книг, с другой — застывшая пучина вод. «Ксения Михайловна права. Саша сегодня поступил, как Старик…» И все-таки… Что особенного в Старике? Трагизм прожитой жизни? Нет! Он, как глыба, как монолит, прямой, резкий, идущий напролом.
— Леля!
Саша стоял рядом.
— Тебе хорошо, Леля?
Она молчала. Чувствовала: он немного смущен, он взволнован. Вспомнился снегопад на московских улицах.
— Ты расстроена… Но разве не об этом мы мечтали?
Ее беглый взгляд скользнул по оживленному лицу Саши, по строгому костюму: неудержимая улыбка и блестящие зубы, красивая небрежность позы. Успокоился… Уверен… Даже доволен… Считает, что разведкой в скважине искупил все… Если бы в нем была хоть капля… того… воронинского!
— Что с тобой, Леля? Ты изменилась…
Она хотела нагрубить, но ответила очень спокойно:
— Все мы меняемся.
Он не был назойлив, он понял: ему лучше уйти. Сказал приветливо:
— Пойду отдохну перед боем. Спокойной ночи!
Боем! Это слово резануло ее. Как будто Саша лишен даже права на бой! Слушала, как глохнут его бесшумные шаги. Здесь странный шелестящий звук шагов. И ноги немного дольше, чем обычно задерживаются на пластмассе. Зеленый свет ползет из-за стеблей пальм, сквозь веера листьев. Блестящие искры огней отрываются от валунов.
Где-то, наверно в рубке радиста, невнятно слышатся звуки радио.
Вадик дежурит сейчас.
Голос мужской, неразборчиво однообразный… И вдруг… Знакомое сочетание звуков… Как будто имя знакомое… И услышала совсем ясно: Эдуард Шпак. Диктор повторил:
«Поздравляю Вас, дорогой Эдуард Шпак, с сыном. Ваша жена чувствует себя хорошо».
Жена?.. Значит, та накрашенная девушка все-таки жена… И сын…
Это хорошо, что мысли отвлеклись от своего….. Хорошо, что она сосредоточилась — на чужом… Она не обвиняла Эдуарда: очень уж вульгарной помнилась та девушка… Но сын…
«Маленький Володя чувствует себя хорошо…» — сказал диктор.
Володя… Это уже необратимо. А когда процесс еще обратимый? И невольно улыбнулась: «Вот какую строгую логику я выработала!»
Ксения Михайловна вошла с кем-то.
— Наглость так говорить об отце… и… коммунисте… Твою вечную позу можно было бы считать ерундой, если бы она не отравляла тебя самого…
Ксения Михайловна села у стола, на котором так и осталась разложенная карта. Леля увидела Эдуарда. Он стоял.
— Ты считаешь: легко только с теми, кто не думает? Напротив, с ними тяжело. Надо мной можно подтрунивать: старая дева. А мне жалко тебя… Избрать цинизм и бездумность своим жизненным девизом! Страшно! Вот и бьют тебя! Услышать такое в эфире! Поздравляют с сыном, которого ты признавать не хочешь!
— Простите…
Ксения Михайловна разбушевалась не на шутку.
— Что: простите? Что? Мне нечего прощать! А ты, как был подлецом, так и…
— Если бы вы позволили… Простите…
— Убирайся вон!
Ксения Михайловна тяжело дышала.
Полутьма. Ксения Михайловна полулежит в кресле. Зеленое сиянье морских глубин отсвечивает на крышке стола. В руках Ксении Михайловны свернутая в тугую трубку карта.
За прозрачными стенами искрятся листья пальмы. Изумрудная зелень распространяет покой.
Ксения Михайловна не отрывала глаз от чащи, но почувствовала Лелькино присутствие.
— Каждый день надо жить полной жизнью, Леля, — медленно сказала она. — Любить так любить, ненавидеть так ненавидеть
6
Скважину пролетели моментально, каждая лодка отдельно.
Петр Петрович приказал: соединиться Он как будто боялся отпускать людей от себя.
Земные недра оказались щедрыми. Не тьму, не давящий мрак подземелий дарили они людям. А свет нежнейших цветов и оттенков. Сейчас золотисто-розовый.
Не поднимались больше лапчатые образования. Только сферы, полусферы кругом, насколько хватает глаз. Вода не застыла, а серебрится, рябит от внутренних течений.
Это похоже на сон. Когда тело обретает невесомость. И плаваешь легко, как рыба. Так в детстве бывает. Так стало сейчас. Лелька мечтательно улыбается и без прежней неприязни смотрит на Сашу.
Саша у прозрачной стены установил чертежную доску. Его плечи, его спина, склоненная голова резко выделяются в полуфантастическом мареве вод.
Штрих за штрихом… И вое яснее картина неведомого. Где основная циркуляция вод. Конечно, не это море…
В стенах полиинов проложены русла сверхгорячих источников… Эти источники нагревают полиины-полупроводники… Иначе тока не будет и не будет свечения.
А какое все это имеет отношение к гидрогеологии? Наипрямейшее!
Саша бросает цепкий взгляд в густую пучину. Он там каждой клеточкой тела. Хотя руки механически вычерчивают то, что давно отчеканилось в сознании: форма и границы этой трещины, направления течений.
Лелька рядом с Эдиком за спектрофотометром.
Чуть-чуть шумит самописец, сами собой вырисовываются линии концентраций: красная — суммарная органика, синяя — кремний; желтая — металлы.
Органики становится все меньше. Растет процент кремния, все ощутимее примеси металлов: сначала железо, никель, кобальт. А потом поползла вся восьмая группа периодической таблицы Менделеева: рутений, родий, палладий и, наконец, осмий, иридий, платина.
— Вот они, благородные, где прячутся, — прошептал Эдик. — Здесь будут совсем другие кларкн. Платина станет дешевой.
— А натрий и алюминий — драгоценными, — вставила Лелька.
— Да, произошла переоценка ценностей, — глухо подтвердил Эдик.
Лелька заглянула ему в лицо. К влажному лбу прилипла прядь рыжеватых волос, губы сжались, побелели.
— Ты считаешь меня последним подлецом. Наверно, ты права.
— Опять родий! — воскликнула Лелька.
— Здесь благородного хоть отбавляй! — процедил Эдик. — А куда деваться мне, грешнику?
Лелька рассматривала график с родием, а сама думала, что Эдику тяжело, что-то в нем надломилось…
Этот мир неспокоен. Вихревые потоки перегретой воды разбегаются веером во всех на правлениях. Омывают полукруглые купола. Вдоль поверхности пульсирует ток такой могучий, что не замеряешь его силу.
А цвета сказочно-прекрасные — желто-розовые. Они успокаивают, они радуют.
Кажется, один профессор Логинцев улавливает обманчивость такой красоты. Здесь, где рождаются сильнейшие термотоки, не может быть покоя.
— Это последний наш грот, — сказал он, — осмотрим его и будем возвращаться.
Грот действительно оказался последним этапом подземного моря. Кроме скважины, по которой они проникли, других выходов не имел.
Внизу, с боков, — сферические наросты из кремний-полиинов.
— Царство кремний-полииннов, — теперь уже вполне определенно констатировал Петр Петрович.
Вот он, потерянный, загнанный в глубь Земли, еще один путь развития органики!
— А сколько их, этих путей, может быть? — спросила Лелька.
— Вообще говоря, — не думая ответил профессор, — бесконечное множество. Хотя…
Он задумался.
— Хотя это не так просто. Кремний-полиинов может быть бесконечное множество. Но устойчивыми станут только определенные системы. И, наверно, те, что включились в энергетику Земли. Те, что «научились» за миллиарды лет отбора превращать тепло магмы в ток. А ток в свет. Кремний-полиины каким-то образом обособились. Ну, хотя бы вот так…
Профессор указал на волнообразные выступы, более желтые, более светящиеся, чем окружающие.
— Органика не может существовать в застывшем состоянии. Она всегда как-то взаимодействует с окружающим. В живой клетке всегда и непрерывно протекают десятки тысяч реакций. В неживых соединениях эти реакции идут гораздо медленнее. Но все равно идут. Окисление кислородом воздуха (тление) или восстановление в атмосфере аммиака, сероводорода, метана… И вот это…
Профессор опять ткнул рукой в ясно-желтые волны.
— …несомненно, поточные системы. Что-то из воды поступает в них, как-то перерабатывается, и что-то выбрасывается. Мы говорим о химических реакциях потому, что в живом мире белков они — главное. А здесь…
Он остановился. Мелькнула мысль: «Я говорю так уверенно, как истину. А между тем- это всего лишь мои предположения…»
— Здесь прежде всего действует температура, возможно, давление. «Выживают» системы, наиболее энергетически выигрышные. В живой клетке наиважнейшие процессы — химические. А здесь электрические, термоэлектрические, фотоэлектрические. Как с наибольшим коэффициентом полезного действия заставить работать теплоту? Только через термоэлементы, только благодаря полупроводникам. И вот они вокруг — полупроводники…
Профессор сделал рукой жест, как бы пытаясь обнять все, что видят глаза.
— Вокруг одни полупроводники. Кремний-полмины оказались наилучшими полупроводниками. Теплота превращается в электрический ток, ток в свет. И возник этот, мир, такой разнообразный и, кажется, такой застывший… Смотрите! Смотрите, как серебрится вода у этих валунов.
Леля пристально смотрела на светящуюся пульсацию воды. Частое подрагивание желто-зеленых волн у гигантского красного камня.
— Нет! Это далеко не застывшее. Оно эволюционирует… Но нам не уловить… Изменения можно обнаружить через сотни миллионов лет…
Профессор молчал очень долго.
Леля всем своим существом чувствовала: отца поразило что-то очень простое. И, наверное, потому, что простое, — верное.
— Надо сопоставить образования разных периодов! Эта пещера более поздняя…
Он подошел к палеометру. Прибор по соотношению изотопов углерода и изотопов свинца определял время, когда возникло данное образование.
— Миллиард сто миллионов лет тому назад. И в этих полиинах кремния больше… А там… у самой поверхности — около двух миллиардов лет…
— Когда палеонтологи ищут древнее, — вставила Леля, они опускаются все глубже в землю. А здесь — наоборот…
— Вполне логично, — подтвердил профессор, — там энергетическое начало — солнце и кислород воздуха. Здесь — жар магмы. Там эволюция на поверхности. Здесь — в более близких к интрузиву областях…
7
Эдик прав, произошла переоценка ценностей. А может быть, это случилось еще там, в лаборатории Воронина. Кремень-человек… Кремень? Нет! Огонь-человек!
Теперь все люди казались другими… Как будто земные недра приоткрыли Лелькиным глазам не только существование разноцветных вод… Она в другом свете увидела людей…
Эдик очень рассеян. Эдик допускает много неточностей. Лелька молча исправляет его ошибки, благо что особенно грубых нет. Но если так дальше будет продолжаться…
Однажды она все-таки не выдержала, сказала как можно мягче:
— Так нельзя, Эдик. Если тебе трудно сосредоточиться — не делай. А то в этой путанице скоро совсем не разберешься…
И губы ее, как показалось Эдику, презрительно дрогнули.
Он промолчал, но внутренне весь вспыхнул.
«Она презирает меня… И еще больше за Нелю. Не может простить, что та набросилась на нее тогда. А если сравнить ее и Нелю! Что Неля видела в жизни! Трудное детство. Деньги, наряды, кавалеры — только это интересовало ее мать. А ведь и Нельке хотелось чистой жизни! Вот почему Неля так ненавидит холеных чистеньких Леночек, которых с самого рождения ласкали и нежили. И не желает признавать их превосходства».
— Да что с тобой такое! — не выдержала Лелька. — И смотришь на меня волком.
— Прости, — спохватился Эдик, — выйду, рассеюсь немного.
Лелька не заметила, когда он ушел.
«Много элементов платиновой группы. Можно предположить, что они улучшают свойства полупроводников…»
— Все думаешь…
Лелька подняла голову. Вадик стоит рядом.
— Димка, мне очень некогда…
— Мешаю?
Она не ответила. Он сел на место Эдика. Сидит очень тихо, без движенья. Кажется, даже дыханье затаил. Но его присутствие отвлекает. И не скажешь так просто, как раньше: уйди. Обидится…
Конечно, она помнит все…
Верстак с душистыми стружками, что врос в траву на Вадькином дворе… Его отец с шершавыми руками. А матовый лед катка… Блаженная легкость движений… Зачем сейчас этот тоскливый напряженный взгляд? Сейчас она очень далека от него… И только сожалеет, что Вадика не тянет в дебри констант, комплексов, ионов, статистики… Сухо. Лаконично. Но для Лельки за сжатым росчерком формул и цифр встает поэтический мир непознанного, полный гармонии и строгой красоты. Он жаден, этот мир, раз захватив человека, больше не отпустит. За лабораторным столом Воронина впервые пришло это чувство. Или, может быть, только тогда она созрела для него? В пятнадцать лет тянет широкий мир. Не в его глубину, а в ширину. Потом захватывает борьба с вечным — с природой. Чем. больше знаний, тем этот конфликт острее.
«Я смогла бы полюбить только такого, кто повяз в этих дебрях по самые уши».
А Вадик сидит и молчит. Только смотрит на нее.
Каждое утро ровно в восемь часов ребята выплывали на разведку.
И Лелька не могла не любоваться сильными, уверенными, даже изящными движениями Вадима.
Все вокруг спокойно. Стабильно.
«Надо быстрее кончать, надо возвращаться», — понимал профессор Логинцев.
Чтобы ускорить исследования, он решил опять разъединить лодки. Каждая пойдет своим маршрутом. Вадим, как более опытный водитель, отправится с Сашей и Ксенией Михайловной. Профессор знает: Саша и Вадим не любят друг друга. И даже догадывается: из-за Лельки. Ничего, несколько дней выдержат.
А Лелька впервые в жизни изучала товарищей. Раньше она бездумно относилась к людям: один ей приятен, другой нет — и только. Сейчас — у каждого свое сокровенное «я». И это «я» может меняться.
Она с болью услышала презрительный голос Александра. Он зло выговаривал Вадиму:
— Здесь не топором рубить. Соображать надо.
И зачем Ксения Михайловна уверяет, что Саша — молодой Старик.
Неисследованным оставался один потолок. Лодки на расстоянии десяти километров друг от друга круто шли вверх.
Саша не выпускал из рук кинокамеру. Пленка зафиксирует то, что упустит глаз.
Сверху сочились пары. Где-то там, в невидимых трещинках-капиллярах, выделялись они, двигались, насыщались солями и, наконец, изливались здесь.
Как идет круговорот подземной воды — Саша не понимал. И вдруг… Страшная мысль… Почему она пришла? Конечно, потому, что Александр Каменских не находил сколько-нибудь удовлетворительного ответа на вопрос: куда стекает вода?
Она сочится миллиарды лет, ни на мгновенье не останавливаясь… Они прошли три моря — голубое, зеленое, розовое… И все они, как панцирем, скованы толщами водонепроницаемых пород. Гейзеры, даже если их много, практически ничего не меняют. Значит, выход один — катастрофа… Новые трещины, новые ходы, избыток воды изливается. И все становится на место. Вокруг не распыленные кремнийорганические образования, а строго организованная система, как единый организм, или, вернее, как один энергетический узел. Все подчинено определенным закономерностям. Специальные электромеханизмы охраняют стабильность этого мира.
Страх Александра достиг апогея. Сейчас… Сейчас произойдет что-то непоправимое… Ворвавшись в этот мир, странствуя в его дебрях больше месяца, люди не могли не нарушить равновесия… И реакция последует незамедлительно! Хотелось закричать:
— Назад!
Но почему? Почему? Все по-прежнему вокруг. Вверху клубятся серо-белые непрозрачные облака. Желтая светящаяся пучина под ними…
Вадим застыл у штурвала: ни волнения, ни нервозности. Кажется, он даже вспоминает что-то приятное. Чуть-чуть улыбается.
А Ксения Михайловна над столиком. Острием иглы выковыривает крапинки из оплошной пластмассы.
Тишина… Едва хлюпает вода о борт. И вдруг голос Петра Петровича:
— Немедленно уходить… Сверху нарастает гул. Надеть скафандры.
Вадим мгновенно погрузил лодку.
Золотистая вода с розовыми разводами не казалась больше пристанищем покоя, хотя только прежняя серебристая рябь волновала поверхность.
Все насторожилось и, продолжая сиять, приготовилось к смертельному бою.
Лодки стремительно скользили к единственному выходу, к скважине.
Петр Петрович следил за скоростью. Быстрее! Быстрее! Успеть бы!
Он не совсем точно знал: успеть бы что… Но для него несомненно: нависла опасность… Что это? Периодический сброс вод? Или реакция на их пребывание?
Какое это имеет значение!
Эдуард, веретенообразно вытянув прозрачный корпус лодки, влетел в проход. Десять метров темноты, пятьдесят, семьдесят… Сто… Они не могли понять, где Вадик, двигается ли он.
И вдруг предельно ясно, четкое:
«Цок! Цок!»
Цокало сзади. Эдуард не замедлил хода.
Застопорил машины лишь тогда, когда раскрывшийся простор зеленой воды наполнил даль. Не гнутся лапчатые листы каменных пальм. Как алмазы, как сапфиры, переливаются в них огни. Тишина и немеркнущая иллюминация.
И сзади тишина.
— Внимание! — крикнул Эдик. И тогда они увидели. Сверху неслышно скользили темные полосы. Вот они догнали друг друга.
«Цок!»
Эдик осторожно продвинул лодку в самую гущу пальмообразных деревьев. Их тень исчезла с чистой воды. И полосы успокоились, разошлись.
— Вот он какой, сторож этого мира, — шепнул профессор. — Равновесие не должно нарушаться! Постороннее выбрасывается этими пластинами. Вот вам и самосохранение!
— Их нет! — очень тихо заметил Эдик. — Боюсь, как бы такой же «сторож»… Я… пойду… обратно… сквозь скважину…
Эдик всегда бледен. Но сейчас он казался бледнее обычного… Редкие веснушки на носу исчезли совсем. Профессор понимал, что другого выхода нет.
— Иди!
Леля стала у руля.
Эдик, неуклюжий и громоздкий в термоводолазном костюме, пристегивал к поясу провода…
Если надо — они проведут ток от лодки. Эдик плыл в мутной воде, гроздьями поднимались пузыри над шлемом. И скрылся в скважине.
Лелька и профессор Логинцев ждали около часа.
В вечной и мертвой зелени гигантских листьев не гасло, не исчезало сверкание огней. А в кабине казалось, что в мире осталось единственное движение — суматошный бег секундной стрелки на часах.
Наконец сигнал: «Давайте ток!»
Лелька нажала кнопку.
«Д-зок! Д-зок!»
Лелька не улавливала времени. Стрелка на светящемся циферблате заметалась. Нет сил зафиксировать ее положение.
А вода — изумрудно зеленая, даже спокойная. Без теней. Где вы, тени? Где?
И вдруг… Скафандр вынырнул внезапно. Лелька не сразу поняла, кто это… Второй, третий… четвертый… Все!!! И сразу увидела ненавистные тени. Полосы стремительно надви-, гались. Подземный мир ревностно охранял свои владения.
Ни Саша, ни Вадик — никто из них не замечает. Медлить — гибель…
И Лелька в воде… Набросить провод на черные пластины… Подбиралась осторожно, рассчитывая каждое свое движение. Провод лег на острие… Отплыла. Подняла руку.
— Папа! Ток!
Смотрела, как корчатся, отступая, полозья, готовая броситься на них, если остановятся. Ее окликнули. Вадик.
— Быстрее в лодку!
Сам шел замыкающим. А потом, не снимая костюма, встал у штурвала.
Шестеро в лодке, а она рассчитана на троих… Немедленно к выходу!
8
Как Лелька ненавидела этот мутный мир! Больше суток они бьются у его выхода. Как проникнуть в узкое жерло гейзера, того самого гейзера, что привел их сюда?
Вадим, сам как каменное изваяние, не выпускает из рук рычаги управлений. За сутки не сказал ни слова, за сутки ни разу не взглянул на Лельку. И профессор молчит. Он сидит здесь же, в аппаратной, приткнувшись в уголке, и считает, исписывая листок за листком.
Лелька знает: от этих цифр зависит жизнь. Изъеденные солями стены л одни проросли, матовым налетом. Им не выдержать больше ни повышенной плотности тока, ни высоких температур. Силиколизавирол не оправдал себя в длительном испытании.
Как Лелька ненавидит эту духоту… В кабинах температура не может упасть ниже тридцати градусов. Саша очень разговорчив.
— Теперь везде и всюду будем говорить: мы пришли из сказки. Разве не сказкой было то, что мы видели: золотистая рябь розовой воды… Горящие изумруды, кровавые сапфиры в зелени фантастических зарослей? И разве то, что перед нами сейчас, не сказка?
«До чего же ты болтлив!» — с презрением думает Лелька.
Но он увлечен, уверен в себе.
— Можно считать установленным: полииновые породы образуются и сейчас… высокомолекулярная органика поступает из капилляров. Значит, там карбиды… реакции полимеризации, конденсации…
«Самоуверенность близка к глупости», — зло отмечает она. И сознает: «Я несправедлива к нему потому, что раздражена».
Пытается представить себе другое, что было совсем недавно. Тени-ножи нагоняют лодку. Послушная рукам Вадима, она увертывается, мечется среди сферических куполов, среди розового сияния.
«Цок!»
Схвачены! Но теперь они в костюмах.
Саша тщательно собирает записи наблюдений, прячет их в пластмассовый футляр. Ножи смыкаются… Ножи каждую секунду готовы раздавить его… Саша не забыл ни одной заметки, ни одного образца.
Петр Петрович отдает приказ:
— Лодку оставить! Будем по одному выбираться на поверхность. Захватать с собой записи и пробы.
Мужчины закрепили на груди чехлы с папками наблюдений, с образцами неведомых Пород. А море затаилось, как будто потемнело. Не упругой волной, а всей своей массой било о выступы пород, там, где вода устремляется в гейзер. Сиянье померкло. Пока еще далеко, но со всех сторон из-за лапчатых ветвей надвигалась темнота. Она шла очень медленно, но, кажется, неотвратимо.
Лельке хотелось закричать:
— Быстрее! Быстрее!
— Александр! Иди! — голос Петра Петровича one дрогнул.
Никто не шелохнулся, все только слушали… Саша шагнул к скважине. Туда, где бурлила вода. Оглянулся. Товарищи — пять темных фигур. За ними покинутая лодка, прозрачная, с тенями перегородок и приборов. И что-то надвигается из-за каменного леса, из-за причудливых, как будто ставших единым целым ветвей… Это уже не похоже ни на лес, ни на ветви! Огни в них погасли… Захлебнулись…
Небольшое усилие… Едва уловимый толчок… И Сашу подхватила бурлящая вода… Он скрылся в пене, в воде, которая стала почти бурой.
Вадим и Эдик придвинулись друг к другу. Они приготовились замыкать отступление.
Минута… вторая… третья… седьмая… Четкий голос Саши:
— Следуйте за мной. Все хорошо.
Лелька двинулась второй. Оказывается, подниматься тяжелее, чем спускаться против тока воды… Спуск был медленным, напряженным. Каждый мускул тела боролся с выталкивающим давлением. Так сантиметр за сантиметром продвигались они по скважине вниз. Сейчас вода и пары, как пробку, подбрасывают человека. Гибелью угрожает каждый выступ стенок. Кажется: удар! И все! Конец… Острой болью заныло левое плечо. Лелька не отметила, когда ушиблась.
По-настоящему опомнилась уже наверху. Исчезла вода, нескончаемая, непреодолимая и упругая… Хотела поднять руку, но она отяжелела на воздухе, как и все тело.
Лелька лежала на камнях. Саша склонился над ней. Он как будто разбух в водолазном костюме. Шлем успел стащить… Лицо бледное, очень бледное…
Лелька улыбнулась:
— Порядок.
И слегка приподнялась… Чуть не упала… Тяжело в этом костюме… Саша торопился скрутить ее шлем.
Первое блаженство… Воздух… Насыщенный парами и непривычными запахами. Саша помог подняться. Лелька громко рассмеялась, ощутив твердость под ногами… Воздух над головой… Черный с блестящими бликами потолок… А стены сияют…
Осматриваться некогда… Вынырнула Ксения Михайловна. Лелька вместе с Сашей подтянули ее к краю кратера. И очень скоро один за другим выплыли отец и Эдик… И, наконец, Вадим… Он еще находился там, только шлем мелькнул, когда прозвучало удивительно четкое:
«Цок! Цок!»
Эдуард и Саша выдернули товарища за камни.
Все инстинктивно попятились. Тени метнулись по потолку. И тишина. Только вода журчит, стекая маленькими ручейками.
— Вода, — шепнула Лелька, — в воде…
Она указала рукой провал гейзера. Разъяренные пары подбрасывали что-то мутно-синее, обрывки непонятной ткали. Как бессильные тряпки, несколько мгновений полоскались они. И начали медленно погружаться.
— Остатки нашей лодки, — сказал приблизившийся к кратеру Вадим.
До желтого домика из нинолина осталось совсем немного — несколько пещер, туннелей, лазов — обычные земные переходы.
Над жерлом гейзера безмятежно клубятся облака. Урчанье ручейков глохнет, как в полумягких стенах.
Избавление близко, рядом! Идти! Скорее идти! В земной простор.
9
А путь казался долгим. Эдуард шагает первым. Хлюпает вода под отяжелевшими ногами. Он ссутулился, но не от ноши. На его плечах килограммов пять — не больше.
Как он войдет теперь в лабораторию Воронина? Конечно, на его счету сотни редчайших наблюдений… А каждый мускул еще долго будет помнить всеобъемлющую, как удар тока, реакцию на опасность… И холодную рассудочность воли… И непреодолимую усталость. Сейчас все это сгустилось, сконцентрировалось в едином целом. И это единое дает ему право войти к Воронину равноправным. Равноправным? Нет… Старик никогда не унижал его. Наоборот, всегда старался подчеркнуть, что и он, Эдик, в лаборатории хозяин.
Уверенным в себе… Тоже нет… Он прекрасно сознает, что впереди очень много срывов, ошибок…
Просветленным? Да.
Они с Лелькой буду ковыряться вдвоем… Старик не откажется от нее…
Неля… Эта девушка, почти жена, теперь казалась близкой. И стало жаль не то ее, не то себя…
А сын… Сын уже живет… дышит…
Профессор и Саша пытаются идти рядом.
— Но это противоречит термодинамике! — резко восклицает Саша. — Второму началу…
— Это значит, — тихо говорит Петр Петрович, — мы что-то недопонимаем…
Они не замечают дороги.
Капли, что падают с потолка, и вода под ногами шумит в унисон: мы вернемся… мы вернемся еще…
Ничего, что светящийся мир полупроводников затерялся в миллиардах прошедших лет!
В пещерах темень, мрачные переходы. Душная влага. Першит в горле. Холодные и липкие прикосновения стен.
Ксении Михайловне тяжело. Каждый шаг дается с трудом.
«Старость, старость», — сердце работает с перегрузкой.
Вадим поддерживает ее… Подает руку в трудных местах… И она, болезненно сознавая, что так нельзя, наваливается на него всей тяжестью, сил нет…
Он чувствует: она измучена до предела, она идет сквозь мертвую точку, как говорят спортсмены. А ей еще тяжелее от мысли: «Я уже отжила. Осталась одна камергалка…»
Хотя того, что накопилось, что недодумано, хватит не на одну жизнь. Но… Больше не будет простора сопок… Подземных морей… Бе удел — микроскоп да белые стены лаборатории.
Плечо ноет у Лельки. Никому ни слова — заживет. Она проскочит еще не один гейзер! А пока… Пока за книги, за колбы и спектрофотометры. В лаборатории Воронина мягкий свет. И жесткие требования.
«Вот Старика я смогла бы полюбить, — решает она. — Смогла бы…»
Подземелье кончилось внезапно. Гораздо раньше, чем ожидала Лелька. Перед ними оказался не лаз, а широкий выход.
Выход в морозный простор сопок. Сумрак… Низкий туман застыл над землей… Он приблизил даль, сгладил очертания гор.
Раскрытым ртом Лелька жадно хватала обжигающий холод. Море воздуха над головой.
Лелька шагнула в нетронутый монолит снега. Не оглядывалась… Но знала — товарищи последуют за ней. Их, как ее, неотвратимо влечет острая влажность снега, раскрывшаяся бездна воздуха…
Прислушались. Где-то шумит живая вода.
Лелька тихо рассмеялась. Вот оно, могущество подземной стихии. Горячий поток в сорокаградусный мороз прогрыз себе ложе. Над ним непроницаемый туман. Но вода журчит, нарушая снежное безмолвие.
Хотелось бежать за упрямым ручьем. Лелька шагнула и провалилась по пояс.
— Леля, — кто-то шепчет рядом, — небо краснеет…
Но Леля повернулась не на юг, а к ребятам.
На лице Саши как будто отблески зари, он полон силы. Эдуард задумчив, его еще гложет сомнение… А Вадик — прежний, родной с детства. Робкая улыбка, смущенный взгляд.
Лельке хотелось сказать им:
— Родные мои, хорошие…
У снежных берегов, в темной парящей воде, мелькало что-то быстрое, серебристо-живое. Рыбки… Настоящие земные рыбки. Стало светлее. Розовые блики поползли по воде, по сугробам. И снег вспыхнул мелкими искрами. Рыбки радостнее задвигались. Ребята повернулись к солнцу. Оно показалось на несколько минут. Туман налился алым отсветом. Он тянется ввысь и вширь до самой космической пыли.
журнал «Ангара», № 2, 1965 год
Назад: ГЛАВА 3
На главную: Предисловие