Глава 7

Мерик уставился на три миниатюрных корабля на его столе с картами. Они были точными копиями далмоттийских галеонов с их округлым корпусом.

Мерику хотелось выбросить эти чертовы вещицы в открытое окно. Возможно, тогда его четыре капитана наконец-то поняли бы, насколько он против их пиратской затеи. Словами их не переубедить, так почему бы не применить немного магии Ветра?

Но нет. Мерик не был сильным колдуном, и его волшебство зачастую оборачивалось против него самого. Ему было всего семь лет, когда отец отправил его на Магический экзамен. Король Серафин был уверен, что вспышки гнева Мерика – это признак большой магической силы. Король и принцесса могли управлять знаменитой яростью Нихаров, почему тогда она неподвластна Мерику?

Но его вспышки гнева не были признаком силы. Мерика едва ли можно было назвать человеком, достойным Знака магии, и королю Серафину едва удалось скрыть перед экзаменационной комиссией свое недовольство.

В карете, по пути назад в Ловатцкий дворец, именно тогда, с новой меткой, которая все еще горела на тыльной стороне его руки, Мерик резко ощутил, насколько сильно от него отдалился отец. Ощутил, что слабый, вспыльчивый принц не может быть полезен своей семье. Мерик был отослан к своей тете, от которой отреклось семейство Нихар. Она обитала на юго-западных родовых землях. Спустя четырнадцать лет Мерик научился сдерживать ярость, которая постоянно подогревала его кровь. Его отец с сестрой, дед и тетка – все они умели ее контролировать. И их абсолютно спокойные, но смертоносные решения пугали еще больше.

Мерик хотел быть таким. Он даже думал, что он станет таким, а иначе зачем отец назначил его адмиралом? И почему его сестра Вивия поддержала это решение?

Для Мерика это была честь, на которую он не мог надеяться даже в самых смелых мечтах.

Но сейчас в груди снова вскипело непреодолимое желание закричать и все разрушить, потому что люди не понимали, что нужно делать. Его капитаны не прислушивались к голосу разума.

Что хуже всего, Мерик знал – непонятно откуда, – что это было только начало. В ближайшие дни события обрушатся лавиной.

Свет фонаря мерцал на лицах четырех капитанов, он освещал комнату чуть ярче косых лучей заката, падавших в открытое окно. Ветер доносил до Мерика отдаленные голоса, грохот телег и стук копыт.

Принц знал, что нужно закрыть окно.

Капитан Дэа повысил голос, чтобы перекрыть шум вечерней сутолоки и объяснить, как нападение в подходящий момент на торговые суда Далмотти может привести к добровольной сдаче груза. Но в каюте Мерика было слишком жарко, чтобы преградить путь воздуху, задвинув щеколду. К тому же масло в лампе сильно чадило, распространяя вонь еще более отвратительную, чем сточные каналы Веньязы.

Мерик считал, что лучше экономить, используя вонючий животный жир, нежели платить огромные деньги за заколдованные фонарики, которые не чадят. Еще один вопрос, в котором его мнение расходились с мнением капитанов.

Один из многих.

Ни разу за двадцать один год жизни Мерик не видел, как его отец кричит на своих капитанов. И потому в первый свой день в качестве командующего Мерик принял решение, что он тоже никогда не станет кричать. Кроме того, король Серафин всегда прислушивался к ним, а когда не был согласен с их мнением, приводил аргументы. Спокойно. Логично. В случае особо важных решений Серафин всегда ставил вопрос на голосование.

Мерик решил, что будет таким же разумным и спокойным. Логика должна была склонить этих ведунов Прилива, капитанов, на его сторону.

Но сегодня все это не работало, и в момент, когда капитан Хайет оскалил зубы в очередной ухмылке, Мерику захотелось скормить здравый смысл, спокойствие и свободу слова акулам.

И ему очень хотелось дать Хайету в зубы.

Вспышка гнева была неизбежна, и он обратился к Куллену. Задачей первого помощника капитана была поддержка дисциплины среди моряков и контроль выполнения всех поручений. Но с тех пор как три года назад Мерик возглавил военный корабль (пусть и с экипажем вдвое меньшим), он привык, что Куллен справляется со всеми проявлениями ярости на борту.

Что-то бесконечно пугающее и убедительное было в том, как элегантный Куллен вкрадчиво улыбался…

А потом выбивал воздух из легких провинившегося.

В эту минуту Куллен лишь показал свое недовольство, охладив воздух так, что пар повалил изо рта. Пока Мерик ждал завершения видимости дискуссии между капитанами по поводу предложения Хайета, его лицо застыло, а взгляд стал ледяным.

– Пиратский флаг приведет в ужас иностранные флотилии, – сказал капитан Бэрн и нервно заморгал, посмотрев на Мерика. Он был самым молодым капитаном, хоть и на десять лет старше адмирала, с буйно вьющимися волосами и шрамом, пересекавшим губы и подбородок. Серебряные пуговицы на камзоле – серебряные, для обозначения статуса капитана – были криво застегнуты и вечно в пятнах.

Это выводило Мерика из себя – ему хотелось собственноручно застегнуть их заново.

– Хороший способ возобновить Великую войну, – сказал Бэрн, моргая. – Достойный.

– За исключением того, – ответил Мерик тусклым голосом, – что мы здесь для мирных переговоров. И хотя я согласен с тем, что пиратский флаг когда-то был эффективным методом запугивания, с тех пор прошло несколько столетий. С тех пор флотилии империй уничтожили нашу.

Мерику было тяжело смотреть на Бэрна. Да, как адмирал, он должен быть выше мелочной неприязни, но ничего не мог поделать. Капитан хотел уже склониться на сторону Мерика, но Хайет подавил его порыв – пользуясь возникшим у Бэрна в последние недели недоверием к опыту принца. Один капитан Себер остался на стороне Мерика. Это был пожилой человек, напоминавший бульдога с обвисшей челюстью. Но и он, к сожалению, не стал спорить с капитаном Хайетом.

Себер откашлялся и поднял узловатую руку.

– Да? – произнес Мерик. Ему не нравилось, как Себер поджимает губы.

– Адмирал, никто не верит, что соглашение о Двадцатилетнем перемирии будет продлено.

Напыщенный тон старого Себера отозвался в ушах Мерика. Заставил сердце уйти в пятки.

Его единственный сторонник покинул судно. Если вопрос будет поднят на голосование – он знал, что Хайет будет на этом настаивать, – Мерик потерпит поражение. Пиратство победит.

Когда-то ему казалось, это благородно – нападать на торговые корабли, чтобы накормить бедных, а дома у камина рассказывали чудесные сказки о старых пиратах.

Но Мерик знал и другое. Воровство у богатых все равно оставалось воровством, и сказать, что они будут избегать насилия, было проще, чем от него воздержаться.

– И, – продолжил Себер, – сейчас кажется… маловероятным, что снова начнется торговля…

– У меня намечена еще одна встреча, – возразил Мерик, – С Шерстяной гильдией.

– Которая закончится ничем, – пробормотал Хайет. Бросив взгляд на Мерика, он добавил уже громче: – Я думал, вы хотите накормить своих людей, адмирал.

В груди Мерика заискрило. Он разжал кулак, оперся на стол и наклонился к Хайету.

– Никогда, – прорычал он, – не сомневайтесь в моем желании накормить Нубревену, капитан.

Назревала буря. И желание выбить зубы Хайету становилось все сильнее.

Но Куллен предостерегающе поднял густые брови. Воздух охладился еще больше, и Мерик заставил себя сдержаться. Он стиснул челюсти, чтобы подавить ярость семейства Нихар.

Наконец он процедил:

– Добыть пропитание для моего народа – моя единственная цель здесь, капитан Хайет. Не забывайте об этом.

– Что ж, – Хайет развел руками. – Я предложил вариант добычи пропитания. Способ преподать урок империям – не нарушая подписанное королевой соглашение о Двадцатилетнем перемирии.

– То, что вы предлагаете, – грубо ответил Мерик, – это разбой.

– Все, что я предлагаю – уравнять шансы.

Слова Хайета резали, словно клинок.

– И позвольте напомнить, адмирал, что, в отличие от вас, я на самом деле воевал. И, в отличие от вас, я присутствовал на Военном саммите и раньше, я видел, как империи пытаются раздавить нас своим каблуком. Это, – он указал на три миниатюры на карте, – это способ нанести ответный удар. Вернуть могущество Нубревены. Говорите что угодно, но вы упускаете эту возможность, принц.

Лишь только он произнес это слово, температура в каюте сильно упала. Куллен вскинул руку. Быстрее, чем Мерик успел что-то сделать, Куллен перекрыл Хайету воздух.

– Вы должны обращаться к своему адмиралу подобающим образом. – Куллен сжал пальцы. Хайет выпучил глаза и беспомощно открыл рот. – Он для вас адмирал Нубревенского королевского флота Мерик Нихар, пока мы не ступим на родную землю. Это понятно?

Хайет не двигался, его глаза сверкали, а лицо покраснело.

– Это понятно? – взревел Куллен, и магия окутала помещение. Затрещал огонь фонаря, а окна задребезжали.

Хайет судорожно кивнул. Кулак Куллена слегка разжался. Достаточно для того, чтобы капитан вздохнул.

И прохрипел:

– Да… Адмирал.

Куллен отпустил Хайета. Тот упал вперед, уцепился за стол, а затем, хватая ртом воздух, обратил свой язвительный взгляд на Мерика.

– Сражайтесь в своих битвах самостоятельно, адмирал.

– Только когда они стоят моего времени.

Мерик отвел от Хайета бесстрастный, как он надеялся, взор и посмотрел на остальных капитанов.

– Кто еще хочет высказаться по этому вопросу?

Молчание. Никто не пошевелился. Даже все еще полный презрения, задыхающийся Хайет.

Мерик бросил полный надежды взгляд на Себера, но тот явно был на стороне Хайета.

Принц не мог ничего поделать, но пытался понять, не упустил ли он каких-то важных моментов. Может, это действительно был шанс для Нубревены? Может быть, существовала какая-то грань, которая отделяла воровство ради наживы от воровства ради выживания?

Мерик взглянул на Куллена, который медленно и бесстрастно ему подмигнул. Этот знак был одним из множества, что Куллен подавал Мерику тысячу раз в день.

Знак, говорящий, что надо ждать.

Первый помощник был прав. Мерику не нужно ставить вопрос на голосование прямо сейчас.

Хайет хотел атаковать далмоттийские галеоны до разгрузки, в период высокого ночного прилива, а это означало, что у Мерика было время на завтрашнюю встречу с Шерстяной гильдией. Если он сумеет открыть это торговое направление, получит козыри против поднятия пиратского флага.

Казалось, сам бог одобрил идею Мерика: прежде чем принц произнес свои заключительные слова, раздался стук в дверь каюты.

Райбра, девушка, живущая на корабле, возлюбленная Куллена, заглянула внутрь.

– Адмирал? Простите, что прерываю, сэр, но это срочно. Здесь человек, который хочет увидеться с вами. Он похож на марстокийца, но говорит, что представляет фон… – она поморщилась, – фон Хасстрелей. Из Карторры. И он хочет обсудить торговлю с Нубревеной.

Мерик из последних сил пытался совладать с собой – только бы не разинуть рот и не выпучить глаза.

Торговля… с Карторрой.

Она действительно так и сказала? Боже, ты это слышал?

Мерик откашлялся и повернулся к своим капитанам, силясь сохранить невозмутимость, но знал, что ему это не удалось. Он почувствовал, как губы дернулись, будто вот-вот расплывутся в улыбке.

– Объявляю заседание закрытым, – провозгласил он, скользнув взглядом от одного загорелого, освещенного фонарем лица к другому. – Мы продолжим позже. Сейчас возвращайтесь на свои корабли и готовьтесь к сегодняшнему балу.

Затем он бросил свой взор на Райбру, не в силах больше бороться с улыбкой.

– Приведи этого человека ко мне, Райбра. Немедленно.

Ноэль приблизилась к поселку Миденци, как только солнце начало садиться за западные холмы и слепящие лучи прекратили свое кровожадное пиршество. Когда главная дорога опустела достаточно, чтобы можно было набрать скорость, она погнала кобылу свободным галопом.

Ладонь еще долго продолжала кровоточить, но она оторвала кусок оливковой ткани от юбки и крепко обмотала руку. Каждый раз, когда кровь пропитывала всю ткань, она отрывала еще немного и плотнее перевязывала рану.

Ноздри у кобылы покраснели еще до того, как они покинули город, но уши она держала бодро, так что Ноэль не позволяла ей сбавлять ход. Только когда они были уже в миле от Веньязы, она предоставила лошади самой выбирать темп. Через каждые несколько вдохов Ноэль оглядывалась, высматривая погоню.

Она не могла встретиться с ведуном Крови в одиночку. Он был слишком быстрым, и от его глаз, в которых под алым таилось светло-голубое, в груди у Ноэль холодело. Мурашки бежали по спине. Если этот монах учует ее запах, начнет охотиться на нее, он потащит за собой всю городскую стражу.

Сбежать во второй раз будет невозможно.

Но по крайней мере стены и ловушки поселка Миденци будут держать ведуна на расстоянии. Худшее, что могли сделать номаци, – снова избить ее, а вот Ведун крови был способен на более страшные вещи.

Но так ли это? Ноэль вспомнила странное чувство, возникшее, когда она впервые встретила его взгляд. Когда она спросила себя, может ли он навредить ей. По всей видимости, ответ был – «да». В конце концов, он был демоном. Он пришел прямиком из Пустоты и жаждал смерти. Но после сегодняшней ночи, по словам Хабима, ведун будет не опасен.

Только на одну ночь, повторяла она себе снова и снова. Один раз проплывут по небу луна и звезды, и Ноэль сможет вернуться к Сафи. Они сядут на корабль, идущий к Сотне островов. Смогут, наконец, начать новую жизнь.

Одна ночь, одна ночь, одна ночь. Хлыст Ноэль щелкнул, и лошадь помчалась галопом, а затем карьером.

Наконец, в двух лье от границы города, когда лошадь потемнела от пота, Ноэль пустила ее рысью. Лишь ночь, лишь ночь, лишь ночь. Вот что отбивали копыта.

В такт ударам в груди Ноэль пульсировала надежда на то, что Сафи будет ждать ее завтра на перекрестке. Что Ноэль никоим образом не подвергла Сафи опасности, направив ее к старому маяку. Импровизация не была ее сильной стороной – и это сообщение через Хабима тоже было непродуманным и поспешным.

Ноэль достигла ольховой рощи, остановила лошадь и соскользнула с седла. Поясница ныла. Она не ездила верхом неделями, а на такой скорости – месяцами. Она все еще чувствовала, как зубы стучат от галопа. Или, может быть, это был гул цикад в зарослях боярышника.

За поросшей кустарниками опушкой леса на мили растянулось поле. Трава и дикие цветы были Ноэль по пояс, а лошади по грудь, а солнечный свет превращал заросли в море мерцающих огоньков. Хотя казалось, будто Ноэль просто следует за звериной тропкой, вьющейся сквозь траву, она знала, что это было: тропа номаци. Теперь она двигалась медленнее, вокруг нее высоко и пронзительно гудели насекомые. Ноэль с осторожностью пыталась прочесть знаки своего племени.

Палка, воткнутая в землю, которую она заметила почти случайно, предупреждала об острозубом медвежьем капкане на ближайшем изгибе тропы.

Полянка «диких» вьюнков с западной стороны тропинки означала, что впереди ждет развилка: восточное ответвление приведет в туман ведьмы Яда, а другое – в поселок.

Знак за знаком Ноэль продвигалась вперед. И все это время она молилась о силе духа, чтобы та не покинула ее на пороге старого дома, и молилась, чтобы ловушки оказались достаточно мощными и задержали ведуна Крови.

Империя Далмотти позволила номаци жить так, как им угодно, до тех пор пока их кибитки остаются по меньшей мере в пяти милях за пределами любого города Далмотти. Но они по закону объявлены «животными». Если далмоттиец хотел избить или даже съесть номаци, то ему это не запретят и не накажут за это. Такое раньше случалось. Поэтому сказать, что поселок Миденци неласково встречал гостей, значило бы сильно преуменьшить опасность.

Но они не только стремились удержать подальше чужаков, они пытались сохранить собственный народ. Однако всякий, покидавший поселок, становился чужим, а оказаться чужим – этого номаци хотели меньше всего, даже Ноэль.

По крайней мере, она не хотела этого раньше. Но теперь она сама могла назвать себя чужачкой.

Когда наконец показались сигнальные дубы, маскирующие стены поселка, черные и зловещие в ночной темноте, Ноэль остановилась. Это был ее последний шанс бежать. Она могла бы развернуться и провести остаток своей жизни, никогда не увидев племя снова, хотя это могла оказаться очень короткая жизнь. Мгновение тянулось долго и мучительно медленно. Она чувствовала, как удары сердца отдавались эхом в ушах.

Ветер шуршал листьями и шевелил края ее юбок. Кобыла запрокинула голову. Затем начала перебирать ногами. Ей нужно было передохнуть. Поесть.

Луна поднималась на востоке, освещая Ноэль. Она спрятала свою косу под платком. Женщины номаци носили волосы не длиннее подбородка, а у Ноэль коса отросла до середины спины. Ей необходимо было скрыть это. И, хотя ее нос уже много лет был покрыт веснушками, кожа до сих пор была молочно-бледной.

Обычно Ноэль расстраивало, что она не такая смуглая, как Сафи, но сейчас это было более чем кстати. Женщины номаци старались сохранить свою кожу белой, как луна, которой они поклонялись.

– Назовись, – раздалось на гортанном номацийском. Враждебная стального оттенка Нить замелькала слева от Ноэль, а между деревьями можно было разглядеть смутные силуэты арбалетчиков.

Она покорно подняла руки, надеясь, что повязка на ее ладони не слишком заметна.

– Ноэль, – крикнула она, – Ноэль де Миденци.

Дубовые листья шуршали; ветви скрипели. Переливчатых Нитей под деревьями становилось все больше – охранники принялись совещаться.

Крик расколол ночное небо.

Вспорхнули две ласточки.

Крик повторился, и его, безусловно, издал человек, которого Ноэль знала. Девушке показалось, что она падает.

Стремительно падает со скалы, теряя свою отвагу по мере приближения к земле.

«Спокойствие, – закричала она про себя. – Спокойствие от кончиков пальцев на руках до самых пяток. Спокойствие!»

Но она не ощутила спокойствия, пока не раздался оглушительный скрип ворот. Послышались шаги, и женщина в черных одеждах ведьмы Нитей подбежала к ней.

– Ноэль! – воскликнула ее мать, раскинув объятия. Она ступила на траву, вышла на лунный свет, по лицу ее, копии лица Ноэль, текли слезы. Конечно же, лживые слезы, так как настоящие ведьмы Нитей не плачут – а Гретчия была самой настоящей ведьмой Нитей.

Когда она заключила Ноэль в слишком тесные объятия, та заметила, какой маленькой стала мать: макушка еле доставала до носа дочери.

– О Ноэль! – Гретчия громко взвыла… слишком громко. – Ты дома. Я так рада, так рада! – И, еще повысив голос: – Наконец-то ты дома навсегда.

После того как Сафи вымылась в элегантной, ярко освещенной ванной, она последовала за служанкой с волосами цвета красного дерева в свою комнату, где та помогла Сафи одеться в серебристо-белое платье, а затем уложила волосы. Тугие локоны запрыгали и засверкали в лучах заката.

Сафи было непривычно, что кто-то ее одевает и ей прислуживает, – на протяжении семи лет она справлялась без посторонней помощи. Последнее воспоминание такого рода было связано с Прагой, куда ее пригласили на тринадцатый день рождения принца Леопольда Карторранского. Сафи было двенадцать, она была значительно выше всех остальных девочек, и ей отчаянно хотелось оказаться где угодно, только бы не на этом ужасном балу. Другие молодые доньи и доны вечно шептались о ее дяде, а в предыдущий сезон посмеивались над ее нарядом. Леопольд – или Полли, как Сафи всегда называла его, – никогда не насмехался. Хотя он и держался естественно в центре всеобщего внимания, Сафи знала, что это всего лишь игра, – магия говорила ей, что это так. Он мог важничать и красоваться, играя имперского принца, но ему нравилось все это не больше, чем Сафи нравилось быть доньей. Так что неудивительно, что он норовил спрятаться в огромной императорской библиотеке, как только у него появлялась такая возможность, и, к счастью для Сафи, когда она бывала в Праге, он всегда брал ее с собой.

Полли наверняка будет на балу сегодня вечером, подумала Сафи, внимательно разглядывая себя в узком зеркале рядом с кроватью. Прошло восемь лет с тех пор, как они виделись в последний раз, в тот день рождения. Это был самый долговязый и самый симпатичный мальчик во всем императорском дворе. Она не могла представить, как он выглядит сейчас – во что эти длинные светлые ресницы и пружинистые золотые кудри превратились у мужчины, которому уже двадцать один год.

Сафи, конечно, тоже изменилась, и нежного цвета платье это подчеркивало. Тугой корсаж облегал ее нетонкую талию и живот, рукава не закрывали длинные руки. Она не была женственной, хотя спадающие юбки делали линию бедер мягче. Косы оттеняли скулы и яркость глаз.

Она повернулась к служанке, прищурившись.

– Это платье сидит идеально. Да?

– Мастер Аликс талантливо управляется с шелком, миледи.

Сафи понимала, что наряд был сшит специально для нее. Она не стала давить на горничную, чтобы та сказала что-то еще. Женщина, вероятно, знала еще меньше Сафи о том, что за чертовщина происходит.

Как только горничная вышла, оставив изумительную белую накидку на кровати, Сафи метнулась к своей сумке и вытащила оттуда каравенскую книгу.

Потом она шагнула к окну, за которым каналы были охвачены пламенем заходящего солнца.

Призрачный розовый свет пробежал по книге, и, когда Сафи откинула скрипучую кожаную обложку, страницы зашелестели. Книга открылась на странице тридцать семь, на ней заблестел бронзовый крылатый лев. Пиастр. Он служил закладкой и располагался там, где Ноэль закончила чтение.

Сафи быстро просмотрела содержание страницы. Вычурным далмоттийским шрифтом перечислялись каравенские монахи – послушники, диаконы, старцы. Потом были описаны подвиды каждого из званий, специальности, которыми монахи владели.

Дверь в спальню распахнулась, но Сафи хватило времени, чтобы запихнуть книгу в сумку до того, как в комнату вошел ее дядя.

Эрон фон Хасстрель был высоким мужчиной, мускулистым и ширококостным, как Сафи. Но в отличие от Сафи, его пшеничные волосы начали седеть, а под налитыми кровью глазами обозначились лиловые мешки. Может быть, когда-то он и был солдатом, офицером, но сейчас стал обычным пьяницей.

И выглядел еще хуже, чем в прошлый раз, когда Сафи его видела.

Эрон остановился в нескольких шагах от Сафи и почесал макушку. На ней почти не осталось волос.

– Так ты пыталась бежать? Глупо с твоей стороны, Сафия. Ты ведь знаешь, что я всегда тебя найду.

– Стало быть, хорошо, что я упрямая, – ответила она резко. – Я просто буду продолжать сбегать, пока ты не сдашься.

– Ты меня недооцениваешь.

«Правда».

Сафи напряглась. Но прежде чем она успела спросить еще о чем-то свою магию – о том, что это все могло значить, Эрон устремил на нее свой пронзительный взгляд.

– Ради Инан, – протянул он, – почему ты такая бледная? Ты выглядишь так, словно проклятая Пустота настигла тебя.

Эрон вскинул голову, и Сафи заметила, что дядя слегка пошатывается.

– Я полагаю, ты волнуешься по поводу сегодняшнего бала.

– Как и ты, – парировала она. – Как ты умудрился так напиться еще до обеда?

Его губы расплылись в улыбке, злобной улыбке. Он критически осмотрел наряд Сафи.

– Мне кажется, ты будешь похожа на карторранскую донью. Хотя это больше заслуга мастера Аликса, чем твоего самообладания. Прекрати сутулиться, ради Инан.

Скорчив гримасу, он подошел к окну и выглянул на улицу.

Сафи прикусила губу от обиды. Но она не могла позволить дяде Эрону унижать себя, как обычно. Вместо этого она расправила плечи и повернулась к нему.

– Итак, почему я здесь, дядя? Все будет идти по привычному для тебя сценарию? Игры в таро, петушиные бои, бордели? Признаться, – она лениво махнула рукой в сторону канала, – мне не хватает практики. Особенно со шлюхами. Боюсь, спрос на здоровую плоть в Онтигуа не так велик. Я не занималась этим с тех пор, как мы в последний раз были здесь восемь лет назад.

– Не валяй дурака, – ответил Эрон утомленным тоном, бросив на нее косой взгляд. – Я уже знаю, что Хабим и Мустеф случайно проговорились тебе. У нас есть планы. Большие планы, которые разрабатывались много лет, множеством людей.

– Множеством людей, – удивленно повторила Сафи. – Что же, мастер, сшивший мое платье, один из них?

Эрон заложил руки за спину.

– Да, и мастер Аликс, и я… Много лет. Как и все люди, замешанные в этом. В том числе и… – Он повернулся к Сафи. – В том числе и ты, Сафия. Сегодня вечером ты должна сыграть крошечную роль. А после ты можешь уйти навсегда.

– Погоди, что? – У Сафи отвисла челюсть. – Я могу… уйти?

– Да, – ухмыльнулся Эрон. – Ты и твоя маленькая сестра по Нити можете уплыть в закат, как вы планировали, и я не буду вас останавливать. Вы будете свободны.

Свободны. Свободны. Слова прогремели в воздухе, как финальный аккорд симфонии. Свободны. Свободны. Свободны.

Сафи покачнулась. Это было больше, чем ее ум мог принять, – больше, чем могла принять ее магия. Слова Эрона горели правдой, а другие чувства, скрытые ранее, боролись внутри.

– Почему, – Сафи начала осторожно, боясь, что одно неверное слово может стереть все, что дядя только что сказал, – ты меня отпускаешь? Разве я не нужна тебе в качестве доньи в Хасстреле?

– Теперь уже нет.

Он повернулся обратно к каналу и провел рукой по стеклу. Удивительная снисходительность.

– Титулы скоро не будут иметь значения, Сафия, и посмотрим правде в глаза: ни ты, ни я никогда не ожидали, что ты возьмешь поместье под свой контроль. Ты точно не подходишь для этого.

– А ты подходишь? – Она понимала, что искушает судьбу, но остановиться не могла. – Зачем я потратила семь лет в Онтигуа, если это и был твой план? Я могла бы просто уехать…

– Нет, это был не мой план. – Его плечи напряглись. – Но все меняется, когда война на горизонте. Кроме того, ты переживаешь за Онтигуа? Ты готова научиться защищать и отстаивать его? Я бы сказал, наша сделка полностью устроит тебя, Сафия.

– Ты думаешь? – Она выпрямилась. – Что же, я должна поблагодарить тебя, дядя, ты это хочешь сказать? Я в долгу перед тобой за то, что Хабим, и Мустеф, и Ноэль учили меня? – Сафи расхохоталась. – Я тебе ничего не должна, дядя, но им обязана всем. Так что же мне мешает уйти прямо сейчас? Выйти отсюда, – она показала на дверь, – и утвердить свою свободу?

– Не будь дурой. – Эрон приподнял светлую бровь. – Ведун крови все еще там, висит у тебя на хвосте, по твоей вине. – Он отнял руку от стекла и понизил голос. – Этот демон не может добраться до тебя, пока ты остаешься со мной. И после сегодняшнего вечера, после того как ты отыграешь роль настоящей доньи перед лицом всех, перед Карторрой, Далмотти, Марстоком, после того как они увидят это, – Ведун крови перестанет быть проблемой. И ты получишь свою свободу.

«Правда», – шепнула Сафи магия. Она медленно выдохнула.

– Как? Как вы избавитесь от монаха?

– Не спрашивай, Сафия, просто прими это. Твоя нелепая сцена с мастером Золотой гильдии чуть не разрушила все, что я задумал.

Он приложил руку к окну, и старые шрамы от ожогов на подушечках его пальцев и на ладони плотно прижались к стеклу.

Сафи ненавидела эти шрамы. Она множество раз видела эти белые рытвины, пока росла. В Праге. В Веньязе. В любом достаточно большом городе, который может похвастаться любителями игры в таро, Сафи наблюдала, как эти руки держали веер карт, а Эрон ждал от нее сигнала – скинуть карты или продолжать.

– Ты не представляешь, Сафия, – произнес Эрон отсутствующим тоном, как будто его мысли скользили вдоль шрамов, как и взгляд, – что такое война. Опустошенные армиями деревни, терпящие крушение корабли, ведьмы, способные воспламенить тебя одной мыслью. Но ты узнаешь очень скоро. Во всех красочных деталях – если не сделаешь вечером то, о чем я тебя прошу.

Слова Эрона были похожи на сказанное Мустефом, за исключением того, что Сафи знала: у ее дяди нет намерения предотвращать Великую войну.

Похоже, он хотел победить в ней. Но это не таро, где лучший набор мастей и званий выигрывал…

Или?..

– Тебе нужно воспользоваться моей магией? – спросила она тихо.

– Нет. – Эрон растопырил пальцы, стекло заскрипело, шрамы вытянулись и стали еще тоньше. – Мне просто нужно, чтобы ты сделала вид, что тебя беспокоит что-то, кроме самой себя. Выглядела довольной. Улыбалась. Танцевала. Действовала так, как будто у тебя в целом мире нет проблем. Потом, когда часы пробьют полночь, ты можешь вернуться к своему эгоистичному существованию, которое тебе так нравится, забыв обо всем.

Эгоистичная. Безразличная. «Правда, правда, правда».

– Ненавижу тебя, – прошептала Сафи. Слова вырвались прежде, чем она смогла удержаться.

Эрон улыбнулся ей. Это была та легкая улыбка, которой он награждал служанок и забавных собачек.

– Ты не ненавидишь меня, Сафия. Ты любишь меня… – Он отошел на несколько шагов, лениво разминая руки. – И ты остерегаешься меня. Это рок Хасстрелей, в конце концов. Мы горные летучие мыши, существующие для того, чтобы вселять страх в сердца наших врагов. Не забывай об этом.

Одарив ее еще одной ухмылкой, он резко развернулся на каблуках и зашагал к выходу.

Сафи смотрела, как он уходит. Она заставила себя смотреть ему вслед, на его бодрую походку и широкую спину, а по щекам текли слезы бессильной злости. Она привычно подумала, насколько по-другому сложилась бы ее судьба, если б родители были живы. Если бы брат-близнец дяди Эрона, ее отец, остался доном…

Эрон всегда обвинял Сафи в смерти родителей. Не важно, что она была только младенцем, когда они умерли. Не важно, что она была в Хасстреле, а они на пути к Праге, и не важно, что это аритванские разбойники перерезали им горло, а потом сожгли тела.

В глазах дяди Эрона это всегда будет виной Сафи.

Сафи позволила своему гневу и боли выплеснуться. Она погрузилась в нее на несколько обжигающих секунд. Эгоистичная и глупая? Возможно, она была такой, когда ей приходилось подчиняться дяде Эрону и выполнять его грязные желания, но не тогда, когда дело касалось Ноэль. Когда пришло время искать настоящий новый дом, Сафи была самоотверженной и целеустремленной.

Так что пусть дядя Эрон ведет себя так, как привык. Он дал Сафи шанс на свободу, настоящую свободу, и она не упустит его.

Она снова открыла каравенский фолиант. Пиастр светился, как роза на закате. Эта страница была особенно важной – правда, правда, правда, – и Сафи было необходимо разобраться, почему…

Она водила пальцем вдоль столбика с рангами монахов и их описаниями, пока не остановилась на одном, монахе-целителе.

Целитель, как та монахиня, которая спасла Ноэль, когда она покинула свое племя… Монахиня, нашедшая Ноэль на перекрестке возле старого маяка, к северу от Веньязы.

Перекресток. Маяк…

Ноэль хотела там встретиться. Должно быть, она планировала обойти поселок Миденци – слава богам – и отправиться прямиком к назначенному месту.

Сафи закрыла книгу. Она откинула голову и обратилась к своей магии. «Правда, правда, правда».

Сафи пока не могла пойти к этому перекрестку – даже если Ноэль уже там и ждет ее. Сафи сперва придется пережить сегодняшний вечер. Она должна была сбить со своего следа ведуна Крови, и дядя об этом позаботится. Затем, не беспокоясь о преследовании, она сможет отправиться на север и найти сестру. Конечно, Ноэль будет ждать ее.

Сафи резко выдохнула и повернулась к зеркалу. Ее дядя хотел видеть послушную донью, не так ли? Пусть так и будет. На протяжении всего детства карторранская знать считала ее тихой, застенчивой девочкой, которая прячется за спиной своего дяди, барабанит пальцами и болтает ногами.

Но Сафи больше не была той девочкой, и хотя дядя мог бы заявить, что мастерство и образование Сафи – его заслуга, Сафи знала, кто отточил этот меч в ее руках. За все, что озадачивало Сафи, причиняло ей боль и ужасно бесило, за все, через что ее заставили пройти Мустеф и Хабим, она должна быть благодарна им. Не Эрону. Ни в коем случае не Эрону.

Сафи расправила грудь, довольная тем, как платье подчеркивает ее плечи. Короткие рукава не скрывали небольших шрамов, заработанных в драке, – тех, которые она забыла обработать целебной мазью.

Она осмотрела свои ладони – с таким количеством мозолей, что она могла бы посоперничать с любым карторранским солдатом.

Сафи гордилась своими руками и не могла дождаться момента, когда вельможные доньи и доны посмотрят на них с отвращением. Когда знать во время танцев почувствует, что ладони шершавы, как песчаник.

На одну ночь Сафи может стать доньей из Карторры. Черт возьми, она будет хоть треклятой императрицей, если это вернет ее к Ноэль, избавит от ведуна Крови, и они смогут поплыть к Сотне островов. В чем бы ни состоял грандиозный план Эрона, она не позволит дяде все испортить. Что бы там ни случилось, Великая война или что угодно еще, Сафи и Ноэль будут далеко, заживут жизнью, о которой всегда мечтали.

После сегодняшнего вечера Сафи будет свободна.

Свободна. Свободна. Свободна.