Глава 17

Мерик ходил по верхней палубе «Яны», хмуро посматривая на солнце. Отправить Сафию фон Хасстрель в Лейну может оказаться намного труднее, чем он планировал. Она вела себя так же, как в битве и танце – толкая людей к обрыву, проверяла их возможности.

Ему только мешало, что ноги Сафии были выставлены напоказ. Они были бледнее, чем ее руки или лицо. Эта бледность нервировала Мерика. Отрицать факт, что он видел ту часть тела, которая предназначена только для глаз любовника, было глупо.

Мерик громко вздохнул. Думать о Сафии фон Хасстрель таким образом было безрассудно. Всякий раз, когда он думал о ней – или находился рядом с ней, – в груди все воспламенялось. Очень быстро и очень сильно.

Сначала он списывал это на плотское желание – просто и ясно. На протяжении многих лет он побывал с большим количеством женщин и прекрасно понимал, что значит это ощущение внизу живота, и в этом не было никаких сомнений – ведь Сафия была очень привлекательной. Она походила на неукротимую силу природы или на грозовые тучи на бушующем горизонте.

Но Мерику не нравилась необузданность. Он не любил бурное море. Он любил порядок и контроль – и идеально заправленные рубашки. Он любил спокойные волны, чистое небо и уверенность в том, что ярость удалось спрятать где-то глубоко.

Поэтому, если между ним и доньей действительно существовало взаимное влечение, ему придется упорно его игнорировать. Независимо от того, насколько заманчиво было бы поближе узнать Сафи. Независимо от того, насколько легко он мог ее рассмешить или вызвать улыбку. И независимо от того, насколько сильно его отвлекали ее голые ноги. Мерик все никак не мог укротить это звериное чувство в своем животе.

С тех пор как в столовой дожей надломилась его выдержка, по венам словно постоянно гулял ток. Он заставлял его дыхание надрываться, постоянно вызывал желание вызвать сильный, злой ветер. Это был такой же дикий гнев, который он легко выпускал на волю, когда был ребенком, – что и привело к сдаче Магического экзамена в слишком юном возрасте.

Он не мог допустить, чтобы это чувство овладело им снова.

Верные Мерику моряки – еще с его первого корабля – прекратили драить палубу и отсалютовали. Это вернуло Мерика к действительности, и он коротко кивнул, прежде чем его взгляд скользнул к рулевому, ведуну Прилива. Как и большей части экипажа короля Серафина, этому человеку не слишком нравился Мерик. Но, по крайней мере, он умело направлял «Яну».

До этого момента.

Мерик рассеянно поправил рубашку и тщательно пробежался взглядом от мачты до мачты, по такелажу, над парусами. Казалось, все в порядке, и поэтому он отправился к лестнице, ведущей в трюм. Несколько отцовских матросов косо на него посмотрели, а один пробормотал: «Эта поганая матци на борту».

По спине Мерика пробежал холодок. Ему нужно убедиться, что все заняты делом, и предупредить донью. Она попросила его об этом, и хотя это его оскорбило, но также и произвело сильное впечатление.

Сафия была преданной и свирепой – и это было то, что Мерик мог понять.

– Пошевеливайтесь! – рявкнул Мерик, ускоряя шаг. Мужчины вяло отсалютовали в ответ, но Мерик был уже в тени лестницы. Его неистовой ярости придется подождать.

Мерик прыгнул в главный трюм, приземлился… и встревоженно сказал:

– Тетя. Я имею в виду… Монахиня Иврена. – Медленно, несколько раз моргнув, он наконец-то сфокусировал взгляд на ее серебряных волосах.

Она тихо произнесла:

– Я только что говорила с ведуном Голоса Хермином, адмирал. У меня есть новости.

Мерик сжался, готовясь к худшему. Если его отец мертв, если Серафин наконец сдался этой странной изнуряющей болезни – Мерику придется с этим так или иначе справляться.

Хотя он молился Богу, чтобы его отец был еще жив.

– В монастыре, – спокойно сказала Иврена, – знают о девушках.

– А. – Мерик вздохнул с облегчением. Новости о каравенцах он мог пережить. Он кивнул на пассажирскую каюту. – Пойдем.

После того как они расположились внутри, Мерик перевел испытующий взгляд на Ноэль – ее грудь размеренно вздымалась во сне. Как кто-то может ее бояться, подумал Мерик. С другой стороны, он видел много караванов номаци в детстве. Их обычаи всегда казались ему странными, но он привык к их мертвенно-бледной коже и черным как смоль волосам.

Мерик повернулся к Иврене, которая возилась со своими опаловыми серьгами.

– Кажется, – сказала она, – монахов, которые загнали этих девушек в угол, вызвал их собрат из Веньязы. Им приказали захватить донью фон Хасстрель живой, поэтому, когда они увидели девушек, большинство из них отступило.

Что-то в уклончивом взгляде Иврены заставило Мерика задуматься.

– Почему? – спросил он. – Они что-нибудь знают? Например, того, кто нанял первого монаха?

Она покачала головой.

– Эдуан работает на высокопоставленную особу, но кто это может быть, монахи не знают. Но я знаю кое-что о нем самом. – Тяжело вздохнув, Иврена подошла к окну и посмотрела на солнце. – Эдуан – Ведун крови, и если он жив, то я уверена, что он до сих пор охотится на твоих пассажирок.

Мерик откинул голову назад.

– Ведуны крови существуют на самом деле?

Тетя мрачно кивнула, а он мысленно вернулся к сражению на маяке. Он ярко представил себе красное пламя, горящее в глазах молодого монаха – пламя, приковавшее Сафию к месту.

Но нет. Все это было на самом деле. Ведун крови был реален.

– Конечно, хотя… – медленно сказал Мерик. – Этот Ведун крови не сможет настигнуть нас, прежде чем мы доберемся до Лейны. А когда мы высадим донью, найдет ее этот монах или нет, меня больше не будет касаться.

Иврена вскинула брови.

– Ты так легко отдашь ее на растерзание волку?

– Я сделаю это, чтобы защитить свой флот.

– И все же целый флот может справиться с одним человеком. Даже с Ведуном крови.

– Без жертв не обойдется, а я не могу рисковать экипажем ради двух девушек. Независимо от того, насколько сильно нам нужен этот контракт. После того как мы высадим их, – добавил Мерик, – донье и ее подруге придется справляться самим.

Иврена сморщила нос.

– Разве прошло так много времени с тех пор, как я последний раз тебя видела?

Мерик напрягся.

– Что это значит?

– Что ты стал больше похож на свою сестру, чем на мальчика, которого я знала.

Долгое время в каюте слышался лишь скрип корабельных досок и всплески волн. Потом Мерик резко поднялся и поклонился.

– Спасибо, монахиня Иврена.

– Ты очень хорошо знаешь, что это не было комплиментом.

Мерик молчал, хотя чувствовал, как вспыхнули его глаза. И то, как гнев наполнил легкие.

– Если ты думаешь, – продолжала Иврена, разрумянившись, – что твой отец будет уважать тебя больше, если ты будешь вести себя, как Вивия – потому что это она бросила бы беспомощных девушек, – то, возможно, ты не так уж хочешь его уважения.

– Эти девушки, – ответил Мерик, указывая на Ноэль, – совсем не беспомощны. Если бы у меня были деньги, чтобы откупиться от ведуна, я бы это сделал. Но, – он вскинул руки, – у меня их нет. Так что я буду защищать своих людей, и да, я буду зарабатывать уважение своей семьи. Я командую флотом умирающего отца. Эти моряки будут бороться за него до последнего, так что если я буду вести себя, как он – или моя сестра, – и заработаю ту же преданность себе, то пусть так и будет.

Девушка на матрасе повернулась во сне.

Дыхание Мерика сбилось. Его тетя… хотела как лучше. Он был уверен в этом. Тем не менее, она оставила нихарские земли почти десять лет назад, а королевский дворец – и того раньше. Она не имела ни малейшего представления о королевской семье. И конечно, не знала ничего о королевском флоте.

Поэтому он постарался взять себя в руки и спокойным… более спокойным тоном сказал:

– Пожалуйста, помни, что нубревенский флот обычно не переправляет монахов через океан, и если отец узнает, что я взял тебя на борт… Ну, ты сама можешь угадать его реакцию. Не заставляй меня жалеть о моем решении. Я буду защищать донью Сафию до тех пор, пока действует договор с Хасстрелями, и я доставлю ее в Лейну любой ценой. Но если появится ведун Крови, флот встанет для меня на первое место. Так должен поступать адмирал.

Несколько долгих мгновений Иврена стояла неподвижно и молчала, впившись глазами в Мерика. Затем резко выдохнула и отвернулась.

– Да, адмирал Нихар. Как пожелаете.

Мерик смотрел на ее серебряные волосы, а она подошла к койке и еще раз встала на колени подле Ноэль. Желание извиниться щекотало горло – он чувствовал, что ему необходимо еще раз объясниться с ней. Вивия могла быть холодной, да, но она была лучшим капитаном нубревенского военно-морского флота. Мерик провел последние пять лет, изучая действия своей сестры и подражая им.

Но Иврена сложила свое мнение об их семье задолго до того, как он родился. Она была непоколебима – и Мерик не мог ничего с этим поделать.

Он вышел из каюты, думая о том, как лучше всего справиться с Ведуном крови, если тот на самом деле был жив. Кажется, единственный шанс – достичь Лейны в кратчайшие сроки. Чтобы это сделать, хотя ему очень этого не хотелось, он должен был снова использовать магию. Конечно, его морякам придется немного поработать.

К счастью, Мерик точно знал, как справиться с простоем.

– Стройся! – проревел он. – Все по местам!

Ноэль ворочалась во сне. Она застряла в ужасном состоянии между сном и бодрствованием – в той дыре, где точно знаешь, что если сможешь открыть глаза, окажешься жив. Это полусонное состояние всегда мучило ее во время болезни. Когда единственным желанием было проснуться и попросить что-то от распухшего горла или зудящей оспы.

Хуже всего было то, что этот полусон застал Ноэль посреди кошмара. В котором она понимала, что может убежать от всего этого, если просто…

Проснется…

Ноэль было десять, она собирала яйца в курятнике за домом Гретчии. Гудели цикады, едкий запах куриного помета, казалось, сочился из деревянных стен, нагретых летним солнцем.

Ноэль всегда засиживалась за этой рутинной работой, обращаясь к каждой курице по имени и прося «рассказать» последние куриные сплетни, а затем делала вид, что курица отвечает. Ноэль любила представлять, что куры – это люди и ее друзья и что она может читать их эмоции, как любая нормальная Ведьма Нитей.

Возле входа в курятник выросла тень. Толстяк дышал ртом, огромное, но дряблое тело колыхалось. Нити пылали лиловой похотью, и Ноэль отпрянула назад, ведь выход был перегорожен этой тушей.

– Иди сюда, маленькая Ведьмочка Нитей, – сюсюкал мужчина. – Я не причиню тебе вреда. Тебе это понравится. Другая это сделала, и ты сможешь. Иди сюда, малышка. – Его влажные, тяжелые руки схватили ее за грудь…

Ноэль кричала, кричала, кричала… Она кричала, пока этот человек не ушел. Она кричала, пока Гретчия не нашла ее…

Сон поменялся. Тот же год, но позже. Каждый в племени знал, что Ноэль отвергла толстяка. Они знали, что она съежилась и дрожала, как ребенок. Деревенские мужчины скрещивали пальцы в ее сторону, когда проходили мимо. Женщины плевали ей под ноги.

Но хуже всего себя вели мальчишки. Они бросали в нее камешки и кричали:

– Воображала! Это твоя работа – спать с нами, так что перестань делать вид, что не хочешь этого! Воображала, воображала!

Некоторые мальчишки постарше даже двигали бедрами, когда она проходила, будто говоря, что в один прекрасный день они получат ее…

Сейчас Ноэль было одиннадцать, и она смотрела на рабочий стол Гретчии, усыпанный камнями Нитей. Сокрушительный вес навалился на нее. В течение трех лет она пыталась связать Нити и камни. Это было ее долгом. Она должна была делать это, чтобы стать ученицей своей матери. Но ей ни разу не удалось… а теперь новая Ведьма Нитей в поселке – девушка по имени Альма – сделала это с первой попытки. Альма сделала десять Камней Нитей за одну неделю и заработала улыбку Гретчии. Настоящую, какую Ноэль никогда раньше не видела.

Из-за этого Ноэль возненавидела Альму.

Сон снова сменился – ее перенесло в серый, морозный вечер со снегом, в котором Ноэль увязала до колен. Она споткнулась и упала, убегая от криков и стальных Нитей ненависти, которые преследовали ее до самых ворот поселка.

Каким-то образом в Миденци поняли, что Ноэль уезжает. Их с матерью план убежать тихо и без проблем рухнул. Кто-то рассказал про него, и был только один человек, который мог это сделать: Альма.

Альма, которая отсутствовала в то утро. Альма, которую нигде не было видно и сейчас.

Никто не помог Ноэль, пока она убегала, спасая свою жизнь. Даже мать не могла защитить ее от племени – если хотела сохранить их уважение. Если хотела сохранить свою роль предводителя Миденци.

Поэтому Ноэль бежала одна, с ранцем на спине в качестве щита номаци, но он не был таким крепким, как доспехи из дуба, а мальчишки бросали тяжелые камни. Одежда Ноэль была изорвана, холодный пот покрыл ее тело.

Женщины пихали ее, а мальчишки щупали. Ноэль попятилась. Она пихалась в ответ, шипела и ругалась. Ворота были так близко, за ними снаружи ждала лошадь.

Ей показалось, что она услышала рычание Скраффа. Крик Гретчии. Но не была уверена. Только Нити, шипя, лезли со всех сторон. Все, что она чувствовала, – камни и руки.

Ее ранец порвался, когда она проталкивалась через ворота. Вещи начали вываливаться из него – кукла, которую мать сшила для нее в детстве, сменная одежда и драгоценные камни, которые она должна была поменять на школьные принадлежности и еду.

В неистовом ужасе Ноэль схватила куклу. Из всего, что выпало, она подобрала именно бесполезную игрушку. Потом она запрыгнула на ожидавшую ее лошадь и ускакала к морю. Она оказалась на перекрестке и понимала, что должна спрятаться перед тем, как впадет в беспамятство. Возможно, она найдет убежище в этом маяке на горизонте – Ноэль никогда не бывала так далеко.

Как только она кое-как слезла с лошади и рухнула в высокую придорожную траву, над ней склонилась женщина в белом. Ее голос был чист, как воркование скорбящего голубя, а магия еще чище. Это была каравенская монахиня, и каждый раз, когда Ноэль приходила в себя и видела серебряный ореол ее волос, сияющих как Мать-Луна, она чувствовала себя немного сильнее.

На рассвете следующего дня, проснувшись, она обнаружила, что ее раны обработаны, а монахиня уходит. В ее помощи нуждались везде. Так что Ноэль сама поехала в Веньязу и села на корабль, идущий в Онтигуа – дорога была уже оплачена. Совсем одна, как и планировалось… За исключением того, что Ноэль этого больше не хотела. Она хотела, чтобы монахиня осталась с ней.

Дня три Ноэль пряталась в трюме с остальными бедняками, а ночью добывала кусочки хлеба или фрукты. На протяжении всего пути она сжимала свою куклу, взывая к Матери-Луне о помощи и защите. Грезила, что в один прекрасный день каравенская монахиня снова встретится ей на пути и возьмет с собой.

Ноэль достигла Онтигуа, все еще одна-одинешенька, и обнаружила, что, к счастью, Нити здесь светились приглушенно, и их можно было легко игнорировать. У нее не возникло никаких трудностей с поиском университета, за обучение в котором мать уже заплатила. Когда Ноэль добралась до него, ей предоставили комнату. Она была размером с весь их дом, и, хотя ей не очень нравилась соседка по комнате – Сафия, Ноэль была благодарна за возможность находиться рядом с другим человеком. Хотя Сафия и была надменной и пренебрежительной, вреда от этого не было.

В первый же университетский месяц кто-то украл ее куклу. Тогда и только тогда она позволила себе заплакать. Плакать, как ни одна уважающая себя Ведьма Нитей никогда не будет.

И Ноэль наконец-то призналась себе, что, кто бы ни появился в ее жизни, он точно так же исчезнет. Она была – и всегда будет – полностью и неотвратимо одинокой.

…Раздался громкий скрип, и Ноэль с большим усилием приподняла веки. Тени отступили, на их место пришла боль. Каждая клеточка ее тела корчилась в агонии.

– Сафи? – прохрипела она.

Сафи была здесь… Нет, не Сафи. Женщина с серебряными волосами, лицо которой она всего несколько минут назад видела во сне.

«Я все еще сплю», – проплыло в голове у Ноэль.

Но потом женщина коснулась ее руки, и в Ноэль будто попал пороховой заряд.

– Вы, – прошептала Ноэль. – Почему вы здесь?

– Я лечу тебя, – спокойно сказала монахиня, ее Нити сверкали насыщенным зеленым цветом. – У тебя рана от стрелы.

– Нет, – сказала Ноэль, вертя в руках край белого плаща. – Я имею в виду… Вы. – Ее слова словно закружились в водовороте… Нет, вся комната начала вращаться, и ее слова тоже. Она даже не была уверена, что говорит по-далмоттийски. Возможно, это уже номацийский слетал с ее распухшего языка. – Вы, – попробовала она сказать еще раз, почти уверенная в том, что говорит это слово на далмоттийском. – Спасли… мою жизнь. – Произнеся эти слова наперекор боли и помутнению в голове, она заметила на плаще монахини грязные пятна. Ей стало стыдно, и она мгновенно выпустила его из рук. – Семь лет назад, – добавила она. – Вы спасли меня. В-вы… помните?

Монахиня замерла, ее пальцы замерли на плече Ноэль.

– Я спасла тебя? – спросила она. Она говорила на далмоттийском с акцентом. Ноэль не помнила этого. – Где?

– На перекрестке. К северу от Веньязы. Я была… – Ноэль с усилием вздохнула. Такая сильная боль. Словно ее кинули в кипящую смолу. Спокойствие. Надо расслабить пальцы рук и ног. – Я была тогда маленькой девочкой, и мои соплеменники… побили меня. У меня с собой была тряпичная кукла.

С губ женщины сорвался вздох. Она подалась назад, качая головой, а ее Нити засияли светло-коричневым цветом смущения. Потом она встряхнула серебряными волосами, а ее Нити стали бирюзовыми, цвет недоверия.

– Я не могу… Я не могу поверить в это, – сказала она, обращаясь скорее к себе, чем к Ноэль. И вдруг она близко наклонилась, мерцая, мерцая, мерцая… – Тебя зовут Ноэль?

Ноэль нетвердо кивнула, на короткое время отвлекаясь от боли. Глаза монахини странно заблестели, будто бы на них навернулись слезы. Но, возможно, просто показалось в темноте комнаты. Только одинокий лучик света пробивался в углу. Нити женщины не светились голубым горем, только фиолетовым рвением. И легкомысленным розовым.

– Это была ты, – продолжала монахиня, – на побережье, семь лет назад. Сколько тебе было?

– Двенадцать, – ответила Ноэль. – Посмотрите. У меня до сих пор есть отметина. – Левой рукой она потянула вниз лиф платья, обнажая ключицу. Там виднелся толстый белый шрам в форме сердца.

Женщина снова резко вздохнула. Подалась назад, будто не верила увиденному, и сомнение подкосило ее.

Затем она снова склонилась к Ноэль и спросила настойчивым низким голосом:

– Я была первым монахом, которого ты встретила, Ноэль? Ты должна сказать мне, если сталкивалась до меня с другими каравенцами. – Когда Ноэль покачала головой, она добавила: – Ты знаешь мое имя? Я тебе тогда его сказала?

Ноэль сглотнула. Думать было трудно, а вспоминать еще труднее. Обжигающий огонь поднимался по ее руке вверх, как приливная волна. И он вскоре достигнет мозга – накрывая ее своим жаром.

– Кажется… нет. Даже если сказали… я не… запомнила… его. – Голос Ноэль был слабым и звучал издалека, но она не понимала, что ей отказывает – уши или горло.

Монахиня отшатнулась, ее Нити светились болотистым беспокойством. Она снова стала целительницей, и только слабый бирюзовый и фиолетовый еще просвечивали в клубке ее Нитей.

Она положила теплую руку на плечо Ноэль, чуть выше раны от стрелы. Ноэль дернулась… затем расслабилась, и ее начал обволакивать сон.

Но Ноэль не хотела спать. Она не могла снова встретиться со сновидениями. Разве то, что она в реальной жизни вернулась в поселок Миденци, было еще недостаточно плохо? То, что ее снова избила толпа? Пережить это еще и во сне…

– Пожалуйста, – сказала она хрипло, еще раз дотрагиваясь до плаща монахини и уже заботясь о том, что снова его испачкает. – Больше… никаких… снов.

– Не будет никаких снов, – пробормотала женщина, и дремота начала окутывать Ноэль. – Я обещаю.

– А… Сафи? – добавила Ноэль, пытаясь задержать взгляд на лице монахини, чтобы бороться с этой успокаивающей волной. – Она здесь?

– Она здесь, – подтвердила та. – Должна вернуться с минуты на минуту. Теперь спи, Ноэль, и выздоравливай.

Ноэль сделала, как было велено. Она не могла больше бороться с нахлынувшим сном и со вздохом облегчения поддалась ему.