4

Существование двух различных реформ в период перехода китайской экономики на рыночные рельсы наиболее отчетливо проявилось в конце 1970-х – середине 1980-х годов. После XIV Всекитайского съезда КПК в октябре 1992 года, когда социалистическая рыночная экономика была официально объявлена главной целью китайских экономических преобразований, частный сектор и рыночные силы, возникшие в экономике в основном благодаря периферийным революциям, получили политическое признание. Неприметные экономические агенты, существовавшие на периферии экономики, постепенно превращались в опору нарождавшейся социалистической рыночной экономики. Идеологическая враждебность по отношению к «народным» реформам вскоре сошла на нет. Тем не менее на протяжении 1990-х годов и далее рыночные преобразования отличались двойственностью: реформа под диктовку Пекина шла по одному пути, инициированная «снизу» – по другому. Наличие второго, проложенного инициативами на местах пути развития экономики и его уникальная первопроходческая роль в осуществлении рыночных реформ в Китае с особой силой дали о себе знать в таких процессах, как становление фондовых бирж в Шэньчжэне и Шанхае в начале 1990-х годов, приватизация государственных предприятий и разрастание промышленных парков с середины 1990-х.

Учет двух различных реформ не только помогает составить адекватное представление о китайской экономической реформе (по крайней мере избежать некоторых фактических ошибок, часто встречающихся в специальной литературе). Он позволяет лучше понять природу рыночных преобразований в Китае: в частности, предоставляет возможность исследовать два наиболее загадочных аспекта реформы – необычайную скорость трансформации и переход к капитализму при содействии Коммунистической партии Китая.

Стивен Чунг в своем оригинальном исследовании пишет, что стоимость институциональных изменений складывается из двух составляющих – из издержек сбора информации об альтернативных институциональных механизмах и издержек переговорного или принудительного процесса введения изменений, особенно в том случае, если надо добиться согласия членов общества, интересы которых могут пострадать от нововведений (Cheung 1982). Именно эта простая, но мощная аналитическая конструкция наряду с проницательными, но бессистемными наблюдениями за ходом преобразований в Китае после смерти Мао Цзэдуна позволили Стивену Чунгу сделать вывод, что Китай, безусловно, движется в сторону капитализма. Несмотря на аналитическую ясность и логическую строгость, эта конструкция имеет один недостаток. Она трактует общество как однородное образование, а институциональные изменения – как разовое событие, которое одним махом переворачивает все общество, заменяя худшие институты лучшими. 20 лет спустя значительная часть литературы по общественным наукам продолжает рассматривать институциональные изменения под тем же углом зрения – как будто не существует таких понятий, как процесс и время.

Такой статичный анализ институциональных изменений, как и сравнительный статичный анализ в экономике, направлен в большей мере на конечный результат или конечную точку этих изменений, чем на сам процесс. Институциональные изменения в Китае, стране гигантских размеров и удивительного регжонального разнообразия, редко случаются одномоментно. Напротив, они происходят постепенно и неравномерно. Поэтому мы должны рассматривать институциональные изменения как процесс во времени и пространстве. Последуют ли за первыми переменами другие, в иных регионах, – зависит от того, как воспримут акторы в этих регионах результаты первых изменений, как оценят они новые возможности и ограничения, с которыми придется столкнуться. Таким образом, довольно сложно предсказать, смогут ли первые институциональные изменения набрать силу и окончательно закрепиться или же их встретят в штыки и отвергнут. В этом процессе развития институтов государство выступает как мощный источник неопределенности – в силу своей регулирующей роли и способности в принудительном порядке изменять расходы, стимулы и набор возможностей, с которыми имеют дело другие акторы.

Бенджамин Франклин заметил, что великую империю, как большой торт, легче всего обрезать по краям. Насколько оправдана эта логика в отношении периферийных революций в Китае, во многом определяется двойственным характером реформы. Признание одновременного существования двух реформ позволяет проследить взаимосвязь между ними на протяжении длительного периода времени и изучить взаимодействие конкурирующих идей. Благодаря этому мы сможем проследить за эволюцией во взглядах китайского руководства – прежде всего за тем, как менялось его отношение к социализму, рынку и частному сектору. Как отмечалось выше, перемена во взглядах по большей части представляла собой адаптацию к стремительно меняющейся экономической реальности: неудача с реформой госпредприятий заставила власти пересмотреть свое отношение к реформе в частном секторе. В свою очередь это позволило расширить границы при проведении экономической реформы как в частном, так и в государственном секторе.

Четыре силы, находившиеся на обочине китайской экономики, – фермерские хозяйства, волостные и поселковые предприятия, частные предприниматели и особые экономические зоны – первыми встали на путь экономических реформ в Китае в 1980-х годах. Власти терпели инициированные снизу экономические эксперименты только потому, что те происходили на периферии социалистической экономики и не бросали вызов режиму. Эти маргинальные силы реформы считались слишком ничтожными и незначительными, чтобы угрожать социализму, а потому пользовались некоторой политической свободой. Как только крестьяне и безработные горожане получили возможность заняться частным предпринимательством, они сразу же развили такую активность, что оставили государственный сектор далеко позади и убедили прагматичных китайских вождей в благотворности таких экспериментов для социализма. Когда неортодоксальные методы работы получили официальное признание, они ослабили влияние идеологии и расширили границы политической мысли.

Напротив, перестройка государственных предприятий, включая экономическую программу Хуа Гофэна и начатую в 1978 году реформу госпредприятий, по большей части закончилась провалом. Любая реформа, затрагивавшая основы социализма, проходила под руководством и под строжайшим контролем государства. В обоих случаях китайское правительство не могло себе позволить пустить на самотек развитие сектора, от которого, по их мнению, зависело благополучие всей социалистической экономики и политическая стабильность в стране. Избранный властями жесткий подход указывает на то, что они были сильно ограничены социалистической идеологией; чаще всего их усилия приводили к неутешительным результатам. Такую цену заплатил Китай за приверженность социалистическим идеям.

К счастью, правительство предпочло избрать политику невмешательства по отношению к преобразованиям в частном секторе. Власти готовы были терпеть несовместимые с социализмом явления отчасти из-за убежденности в том, что они смогут сохранить социализм до тех пор, пока будут удерживать контроль над госпредприятиями. Не связанные идеологией и бюрократическими препонами, привыкшие работать в условиях конкуренции, маргинальные экономические силы, действующие на периферии социалистического государства, смогли обогнать государственный сектор.

О течением времени периферийные революции, возникшие на обочине социалистической экономики, не только завоевали поддержку народа и пережили политическое сопротивление, но и послужили катализатором перемен в идеологии. Они помогли отказаться от традиционного понимания социализма как антитезы рыночной экономики и приучили терпимо относиться к дальнейшим экономическим реформам. В результате проводимая государством реформа стала более открытой для рыночных сил, а ее сторонники перестали испытывать враждебность к частному сектору. Поскольку китайское правительство контролировало значительную долю экономических ресурсов и определяло курс экономической политики, его инициативы и реформы сохраняли свое значение, даже если не приводили к поставленной цели.

Например, в первые годы китайской экономической реформы в качестве главного принципа, которым руководствовалось правительство, была выбрана формулировка «плановая экономика— главный, а рыночная – вспомогательный элемент»: ее предложил Чэнь Юнь, который выработал свое понимание социализма еще в 1950-х годах после радикальных кампаний Мао и полной ликвидации рынка (см., например: Zhao Ziyang 2009: 119–124). По мере того как уровень жизни китайцев повышался вместе с развитием рынка и ростом частного сектора, правительство все больше склонялось к тому, чтобы смириться с «товарной экономикой», как было принято говорить в то время. Этот марксистский термин позволял избежать такого политически чувствительного определения, как «рыночная экономика», и в то же время смягчал противоречие между социалистической доктриной и растущей ролью рынка. К октябрю 1987 года – к XIII Всекитайскому съезду КПК – китайская экономика выросла вдвое по сравнению с уровнем 1978 года. Партия с гордостью подтвердила, что считает экономическое развитие одной из главных своих задач: она в очередной раз заявила о преданности идеям социализма и о своей руководящей роли, а также о приверженности политике открытости и экономической реформе. Позиция партии была удачно сформулирована как «один центр, два главных пункта» (Peng Shen, Ohen Li 2008: 280). Правительство одобрило развитие частного сектора, полагая, что он внесет свой вклад в дальнейший экономический рост Китая, и даже разрешило открыть фондовые рынки, хотя те воспринимались как символ капитализма. Шанхайская фондовая биржа заработала в 1990 году, Шэньчжэньская – спустя еще один год.

На протяжении всего периода реформ экономическая политика государства находилась под влиянием политической идеологии. Экономические инициативы, которые рождались в ходе реформ в частном секторе, не знали строгих идеологических ограничений. Пекин часто брал на вооружение успешные инициативы частного сектора и приспосабливал их под нужды государственного. Совершенно случайно «двухрельсовый» характер реформ снабдил Пекин эффективным и гибким институциональным механизмом – навигатором, с помощью которого можно было вести Китай по пути к рынку. Вначале этот механизм служил политическим буфером для Пекина, снижая риски, связанные с политической реформой. На ранней стадии реформы, когда партия продолжала исповедовать социализм, а рыночные силы и частный бизнес по-прежнему считались опасными с политической точки зрения, Пекин мог снисходительно относиться к капиталистическим экспериментам на периферии, не видя в них угрозы своим социалистическим убеждениям. Действительно, Пекин позволил реформе пойти по «вторым рельсам», когда еще не освободился из-под власти социалистической доктрины. Более того, экономические реформы всегда сопряжены с политическими рисками. Политические лидеры могут расстаться с занимаемыми постами в случае провала начатых ими реформ. Наличие «вторых рельсов» давало Пекину пространство для маневра при определении дальнейшего курса реформ, поскольку правительство не ассоциировалось с переменами на местах. Благодаря этой структуре политическая система осталась под контролем одной партии, но приобрела эластичность, восприимчивость и способность приспосабливаться к экономическим изменениям.

Двойная структура реформы и стоящая за ней децентрализованная политическая система содействовали коллективному обучению на протяжении всего периода рыночных преобразований. Рыночные реформы в Китае столкнулись с двумя препятствиями: первое было идеологического характера, второе – практического. До 1984 года, когда Пекин впервые согласился на «товарную экономику», идеологическая враждебность по отношению к рынку и частному сектору сильно мешала реформам. Кроме того, практические проблемы, связанные с реформированием социалистической экономики, вселяли в правительство страх, как показывают две неудачные попытки реформы ценообразования в 1980-х годах. Когда идеологическое сопротивление рыночным реформам ослабло и рынок постепенно завоевал позиции, обнаружилась новая проблема – непонимание того, что рыночная экономика работает как живая, развивающаяся система с множеством взаимосвязанных подсистем и что переход экономики к рынку связан с большой долей неопределенности. «Двухрельсовая» реформа позволила Пекину использовать знания и энтузиазм властей провинциального и субпровинциального уровней. Пекин тщательно изучал местные инициативы, давшие хорошие результаты, прежде чем включить их в национальную программу развития экономики. Это наглядно демонстрируют такие примеры, как приватизация в уезде Чжучэн или реструктуризация государственных предприятий в городах Шанхай и Чанша. Иногда Пекин предпочитал более активную роль: сначала экспериментировал с инициативами на местном уровне, затем вводил их по всей стране. В качестве примера можно привести произошедшее в 1984 году расширение особых экономических зон до целых областей, включающих несколько прибрежных городов, а вслед за этим – создание промышленных парков и налоговую реформу 1994 года.

Мало кто усомнится в верности предположения Стивена Чунга о том, что в результате перехода от социализма к капитализму эффективность производства возрастает. Осознание этих возможностей породило в Китае тягу к переменам. Но жажда перемен – это одно, а процесс обновления – другое. Для китайского руководства перемены означали необходимость действовать, не имея полной информации и не подозревая о возможных последствиях. Двойная структура реформ уменьшила политические риски и снизила издержки претворения новых идей в жизнь, что значительно облегчило переход экономики к рынку. Предсказание Стивена Чунга о том, что Китай придет к капитализму, сбылось благодаря «двухрельсовой» структуре экономики.