3

На протяжении 1980-х годов правительство КНР стояло перед идеологической дилеммой. Китайские лидеры продолжали верить в превосходство социалистического строя, но в то же время были вынуждены признать, что их страна сильно отстала от Запада. В связи с этим китайские политики оказались в весьма уязвимом положении. Чувство незащищенности в сочетании с преданностью социалистическим идеям привело к тому, что у китайских лидеров развился параноидальный страх перед «мирной эволюцией»: им чудилось, что враждебные силы за рубежом все время пытаются подорвать и в конце концов свергнуть коммунистический режим, посеяв «семена чуждой идеологии» и подлив «культурной отравы». Правительство всерьез озаботилось тем, как научить китайцев противостоять буржуазным искушениям. В 1983 году оно развернуло полномасштабную кампанию против «духовного загрязнения» (Tang Jisheng 2004: 275–285; Zhao Ziyang 2009: 162–168). Нескольких видных коммунистов, осмелившихся открыто выступить в защиту индивидуальных свобод, исключили из рядов КПК. Хотя Дэн Сяопин еще в 1979-м объявил политическую реформу предпосылкой успешных экономических преобразований, в 1983 году о ней все еще не было и речи. Даже дискуссии на тему рыночной экономики и либерализма подвергались жесточайшей критике.

Несмотря на неблагоприятную политическую обстановку и явную дискриминацию со стороны властей, едва народившийся частный сектор в 1980-х годах сумел выжить и даже вырасти. Но как удалось негосударственному сектору пережить идеологическую враждебность правительства?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует признать, что зарождавшийся частный сектор китайской экономики был лучше развит, чем принято думать. Например, в сельском хозяйстве успеху реформы способствовало введение системы производственной ответственности крестьянских дворов. Но это был далеко не единственный фактор: вспомним хотя бы 22-процентное повышение закупочных цен на зерно в 1979 году и повсеместное использование удобрений. Две деревни, ставшие первопроходцами на пути реформ (о них мы писали в предыдущей главе), показали, на что способно одно только стимулирование. В результате в сознании большинства исследователей закрепилось представление, что своим успехом агропромышленная реформа в Китае обязана исключительно усовершенствованной в результате де-коллективизации системе стимулирования крестьян. Однако такое представление не отражает всей сложности реформы. Когда в Китае впервые ввели систему производственной ответственности крестьянских домохозяйств, она представляла собой не более чем контракт между государством и крестьянами, благодаря которому крестьянские дворы превратились в мотивированных претендентов на доход после выполнения нормы выработки. Изначально государство продолжало диктовать крестьянам, какие сельскохозяйственные культуры им выращивать. Но правительство быстро утратило способность следить за исполнением своих указов. Возможности крестьян управлять своей деятельностью постепенно расширялись. Наиболее важным и долгосрочным результатом деколлективизации стало возвращение экономической свободы. Крестьяне вскоре сами смогли решать, что им сажать, сколько времени тратить на возделывание земли и чем заниматься помимо земледелия. Массовое перераспределение времени и трудовых ресурсов в пользу иных, нежели фермерство, занятий повысило эффективность последнего, а также способствовало возрождению садоводства, рыбоводства, торговли, ремесленничества и промышленности на селе. В результате крестьяне в значительной мере диверсифицировали источники дохода и занятости и экономика на селе стала расти темпами, значительно превышавшими темпы роста сельскохозяйственного производства и традиционных кустарных промыслов.

Некоторые критики деколлективизации указывали на серьезные, по их мнению, недостатки реформы аграрного сектора: начатые при Мао Цзэдуне общественные работы (в первую очередь ирригационные проекты) были заброшены, объекты постепенно разрушались. Это омрачало перспективы фермерства в начале реформ. Но со временем отсутствие государственных инвестиций в развитие сельского хозяйства было компенсировано ростом частных капиталовложений. Частные инвестиции обусловили внедрение более совершенных орудий сельскохозяйственного производства, широкое использование воды из подземных источников для орошения земли (что снизило потребность в ирригационных системах), улучшение качества семян и удобрений, а также меры по борьбе с вредителями. Хотя частные инвестиции не смогли полностью заменить общественные работы, частные фермерские хозяйства оказались гораздо жизнеспособнее, чем думали критики. Кроме того, местные общественные блага – например, дороги – постепенно стали создаваться за счет частного капитала или благодаря совместным усилиям частных предпринимателей и государства.

В то же время, поскольку земля по-прежнему принадлежала государству, а заготовка зерна осуществлялась централизованно (от этой практики отказались только в 1985 году), аграрная реформа не угрожала общественной собственности и централизованному планированию. Поэтому на нее практически не повлияли ни политические дискуссии о централизованном планировании, ни кампания против экономической преступности. Волостные и поселковые предприятия также были ограждены от влияния политики: они находились под покровительством местных органов власти и официально числились коллективными хозяйствами, а не частными, хотя в реальности ситуация обстояла несколько иначе. Начало 1980-х годов ознаменовалось бурным расцветом волостных и поселковых предприятий по всей стране. В какой-то момент Комитет по планированию экономики при Госсовете КНР задумал включить все такие предприятия в государственный производственный план. Однако это предложение пришлось отклонить, поскольку оно вызвало мощное противодействие в Цзянсу и других провинциях, власти которых активно участвовали в развитии волостных и поселковых предприятий,

Чаще всего городским индивидуальным предпринимателям предъявляли обвинения в совершении экономических преступлений. В этой связи показателен пример Нянь Гуанцзю из города Уху в провинции Аньхой (Ma Licheng 2005: 162–166; Huang Yasheng 2008: 50–51). Нянь – безграмотный бедняк, не имевший постоянной работы, – в дореформенное время дважды попадал в тюрьму за лоточную торговлю. Выйдя на свободу после смерти Мао Цзэдуна, Нянь зарабатывал себе на жизнь тем, что торговал на улице жареными семечками (эта вкусная и дешевая закуска очень популярна в Китае). Спустя несколько лет Нянь Гуанцзю изобрел собственный рецепт приготовления семечек – с уникальным привкусом. Они пользовались таким спросом, что за ними выстраивались очереди. Чтобы расширить бизнес, Нянь Гуанцзю нанял работников: родственники уже не справлялись. О марксистской точки зрения это была явная эксплуатация чужого труда. Несмотря на то что в феврале 1979 года Государственное управление промышленности и торговли разрешило безработным горожанам заниматься индивидуальной трудовой деятельностью в сфере услуг, ремонтных работ и кустарных промыслов, наем рабочей силы был под запретом. Жена Нянь Гуанцзю боялась, что муж снова попадет в тюрьму, и умоляла его свернуть бизнес. О Няне доложили Дэн Сяопину, который, вместо того чтобы осудить предприимчивого китайца, сказал: «Давайте подождем и посмотрим». В 1980-м Нянь зарегистрировал торговую марку «Семечки дурака». К концу того же года он стал одним из первых китайских миллионеров. «Семечки дурака» быстро превратились в семейный продуктовый бренд – редкое явление для Китая. Тем не менее предприятие Нянь Гуанцзю считалось политически сомнительным, и Дэн Сяопину пришлось еще дважды выступить в защиту Няня (в 1984 и 1992 годах), чтобы спасти его от тюрьмы.

Возможно, Нянь Гуанцзю был самым удачливым бизнесменом в Китае. Предпринимателям из города Вэньчжоу в провинции Чжэцзян – колыбели китайского частного бизнеса – повезло меньше (Ma Licheng 2005: 175–177; также см.: Ma Jinglong 2008; Qian Xingzhong 2008). Там, как и в прочих регионах Китая, кампания против экономических преступлений вылилась в едва прикрытую травлю предпринимателей. Летом 1982 года восемь предпринимателей из разных сфер бизнеса были арестованы по обвинению в «спекуляциях» – при этом одному удалось спастись бегством и на протяжении восьми месяцев скрываться от полиции. Эти «экономические преступники» провинились разве что тем, что созданные ими фирмы приносили прибыль. К концу 1982-го в Китае было заведено более 16 тысяч уголовных дел об экономических преступлениях, более 30 тысяч предпринимателей были арестованы (Peng Shen, Chen Li 2008: 138). В столь агрессивной среде многим частным компаниям ничего не оставалось, кроме как регистрироваться в качестве коллективных или государственных предприятий. Владельцы бизнеса часто платили «административный взнос» реально существовавшим коллективным и государственным предприятиям или органам надзора за то, что те оформляли их в качестве «аффилированной организации». Китайцы называли такое прикрытие «красной шапочкой»: оно позволяло частным компаниям выживать во враждебной политической обстановке.

К счастью, китайское правительство быстро осознало, что самая ущербная часть экономики – это в действительности государственные предприятия. Их ущербность была следствием отсутствия нормальной системы ценообразования, хотя правительство, откладывая реформу ценообразования, в первую очередь думало о защите госсектора. Когда госпредприятиям предоставили больше самостоятельности, они почувствовали заинтересованность в результатах своей деятельности. Эффективность производства повысилась, его объем вырос. Однако вся система ценообразования пребывала в состоянии хаоса и нуждалась в реформе. Ценовые сигналы, в соответствии с которыми действовали предприятия, не отражали реальной стоимости или возможностей развития бизнеса. При такой запутанной, искаженной структуре цен предприятия, выпускавшие высококачественную продукцию, далеко не всегда хорошо зарабатывали, а высокодоходные предприятия часто поставляли товары, не пользовавшиеся спросом у потребителей. Например, поскольку цены на уголь искусственно занижались, ни одно предприятие угольной промышленности не могло извлечь прибыль, несмотря на растущий спрос на уголь. Помимо этого, государственные предприятия, гарантированно получавшие субсидии на закупку угля, не были заинтересованы в том, чтобы экономить топливо, хотя его реальная стоимость сильно выросла. Откладывая реформу ценообразования, китайское правительство стремилось удержать контроль над ценами, чтобы поддержать госпредприятия. Но без ценовых сигналов с рынка не бывает рыночной дисциплины. Поэтому госпредприятия были лишены наиболее эффективного механизма выживания в условиях конкуренции.

Частные компании и волостные и поселковые предприятия находились в другой ситуации. Не включенные в государственный план развития экономики, они могли покупать необходимые им товары и продавать свою продукцию по ценам, которые в большей или меньшей степени определялись рынком. Поскольку рынки факторов производства и реализации продуктов только зарождались, частные фирмы дорого платили за информацию – порой непозволительно дорого. Представители частных фирм ездили по всему Китаю, подыскивая для своих организаций новые источники производственных ресурсов и новые рынки сбыта. Они получали зарплаты выше среднего, и высокие заработки отражали не только их важный вклад в развитие бизнеса, но и то, насколько дорого обходился частным фирмам обмен. Высокая стоимость сделок была причиной неэффективности частного сектора: она съедала ресурсы, которые могли пойти на производство и инновации. Но частные компании могли самостоятельно принимать решения, не ведая навязанных государством ограничений, и действовали они в жестких рамках бюджета и подлинной рыночной дисциплины. Частным предприятиям не всегда удавалось добиваться лучших, чем у госпредприятий, результатов, но выжившие в процессе рыночного отбора, безусловно, были на это способны.

Таким образом, рост негосударственного сектора китайской экономики был обусловлен не только его преимуществами и динамичностью, но и недостатками государственных предприятий. Негосударственный сектор редко воспринимался как частный сектор, противостоящий социалистической идеологии. В нем видели дополнение к государственному сектору экономики и разрешали ему существовать вне сферы строго государственного контроля. Китайское правительство могло запросто его уничтожить, если бы захотело, как это делал Мао Цзэдун: кампания против экономической преступности в начале 1980-х годов наглядно это продемонстрировала. Почему же социалистическое правительство Китая позволило негосударственному сектору экономики расти и развиваться?