– Эх, дурни! – захохотала Оторва. – С луны свалились, что ли? Кончились времена, когда солдаты останавливались на постоялых дворах. И где вас таких откопали? Теперь, если заявился куда, выбирай себе дом, какой приглянулся, и устраивайся, не спрашивая никаких разрешений. Для кого же революция делалась? Для господ? Нет, нынче мы сами господа. Ну-ка, Панкрасио, дай тесак. Ишь, богачи сволочные! Все-то у них за семью замками.

Вставив конец ножа в щель над верхним ящиком, она нажала на рукоятку, как на рычаг, сломала планку а подняла расколовшуюся крышку письменного стола.

Анастасио Монтаньес, Панкрасио и Оторва принялись ворошить груды писем, открыток, фотографии и бумаг, вываливая их на ковер. Не найдя ничего ценного, Панкрасио сорвал досаду на каком-то портрете в застекленной раме, так поддав его носком своего гуараче, что стекло разлетелось вдребезги, ударившись о канделябр, стоявший посреди комнаты.

Отчаянно бранясь, мужчины отошли прочь с пустыми руками. Только неутомимая Оторва продолжала взламывать ящик за ящиком, пока не обшарила все уголки стола.

Никто не заметил, как маленькая коробочка, обтянутая серым бархатом, упала на пол и откатилась к ногам Луиса Сервантеса. Деметрио, раскинувшись на ковре, казалось, спал. Молодой человек, с видом глубокого равнодушия наблюдая за происходящим, носком башмака придвинул к себе футляр, нагнулся, почесал щиколотку и незаметно поднял его.

Содержимое коробочки ослепило Луиса: два бриллианта чистейшей воды сверкали в филигранной оправе. Он быстро сунул находку в карман.

Когда Деметрио проснулся, Сервантес сказал ему:

– Поглядите, генерал, какой кавардак устроили здесь ребята. Не лучше ли без этого?

– Нет, барчук. Это же их единственное удовольствие. Зря, что ли, бедняги голову под пули подставляли?

– Верно, генерал, только все равно не надо бы. Понимаете, это принижает нас, хуже того, принижает наше общее дело.

Деметрио окинул Луиса своим орлиным взглядом, пощелкал ногтями по зубам и сказал:

– А краснеть зачем? И зубы мне заговаривать тоже не следует. Мы все знаем: твое – тебе, мое – мне. У вас коробочка, у меня часы с боем. Вот и хорошо.

И уже нисколько не таясь, они похвастались друг перед другом своими «трофеями».

Тем временем Оторва со своими приятелями обшаривали весь дом.

В гостиную вошли Перепел и девчонка лет двенадцати, лоб и руки которой были уже изукрашены синяками, и в изумлении остановились. Перед ними на ковре, столах и стульях валялись груды книг, сорванные со стен разбитые зеркала, огромные рамы с изодранными гравюрами и портретами, куски переломанной мебели, расколотые безделушки. Перепел, затаив дыхание, жадными глазами выискивал себе добычу.

Снаружи, в углу двора, Сало, окутанный клубами едкого дыма, варил кукурузные початки, подбрасывая в огонь книги и бумагу, весело пылавшие ярким пламенем.

– Ух ты! – заорал вдруг Перепел. – Погляди-ка, что я нашел! Какие подседельники для моей кобылы!

И он сильно рванул плюшевый занавес, который вместе с карнизом свалился па спинку кресла, украшенную тонкой резьбой.

– Смотри-ка сколько баб голых! – воскликнула подружка Перепела, с восторгом разглядывая эстампы в роскошном издании «Божественной Комедии», – Картинки, ей-ей, по мне. Я их с собой заберу.

И она принялась вырывать особенно понравившиеся ей гравюры.

Деметрио поднялся, сел рядом с Луисом Сервантесом и попросил пива. Одну бутылку он отдал своему секретарю, другую, не отрываясь от горлышка, осушил сам. Потом его потянуло ко сну, он закрыл глаза и задремал.

– Послушайте, – обратился какой-то человек к Панкрасио, стоявшему в передней. – Когда я могу поговорить с генералом?

– Никогда. Его весь день с перепою ломает, – ответил Панкрасио. – А вам что?

– Хочу, чтобы он продал мне одну из книг, которые тут сжигают.

– Да я и сам могу их продать.

– Почем?

Панкрасио растерянно нахмурился.

– С картинками – по пять сентаво, а другие отдам в придачу, если только разом все заберете.

Покупатель вернулся за книгами с корзиной, в которую собирают кукурузные початки.

– Деметрио, эй, Деметрио, проспись же! – крикнула Оторва. – Хватит тебе валяться, боров раскормленный! Посмотри, кто пришел? Белобрысый Маргарито. Ты еще не знаешь, чего этот белобрысик стоит.

– Я очень вас уважаю, генерал Масиас. И пришел сказать, что искренне к вам расположен – очень вы мне по душе. Поэтому, если не имеете ничего против, я перехожу в вашу бригаду.

– А чин у вас какой? – поинтересовался Деметрио.

– Я – капитан.

– Ну, что ж, переходите. У меня станете майором.

Белобрысый Маргарито был круглый человечек с закрученными кверху усами и очень злыми голубыми глазками, которые, когда он смеялся, терялись где-то между щеками и лбом. Бывший официант из ресторана «Дельмонико» в Чиуауа, он горделиво носил теперь медные планки – знаки различия капитана Северной дивизии.

Белобрысый, не скупясь, расточал похвалы Деметрио и его людям, и по этой причине компания быстро опорожнила целый ящик пива.

Внезапно в гостиную, шурша великолепным шелковым платьем с пышной кружевной отделкой, впорхнула Оторва.

– А чулки надеть забыла! – чуть не лопаясь от смеха, заорал Маргарито.

Девчонка, приведенная Перепелом, тоже расхохоталась.

Однако Оторва не удостоила их вниманием. С напускным безразличием она разлеглась на ковре, сбросила с ног белые атласные туфли, облегченно пошевелила пальцами, затекшими от тесной обуви, и скомандовала:

– А ну, Панкрасио, сбегай принеси мне голубые чулки из моих «трофеев».

Новые и старые друзья постепенно заполняли комнату. Деметрио повеселел и пустился в подробное описание своих наиболее громких бранных дел.

– Что там за шум? – прервав рассказ на полуслове, удивленно спросил он.

Со двора доносились звуки настраиваемых инструментов.

– Генерал, – торжественно объявил Луис Сервантес. – Это мы, ваши старые друзья и соратники, готовим в вашу честь банкет, чтобы отметить героическое сражение под Сэкатекасом и ваше заслуженное производство в генералы.