– Тетушка Ремихия, одолжите яичек. Моя пеструха утром села на яйца, а у меня сеньоры гостят – им позавтракать надо.

Соседка таращила глаза – после яркого солнечного света она очутилась в полумраке убогой хижины, полной к тому же густого дыма из очага. Но уже через несколько секунд она отчетливо различила очертания предметов и разглядела в углу носилки с раненым, изголовье которых упиралось в закопченную лоснящуюся стену.

Соседка присела на корточки рядом с тетушкой Ремихией и, украдкой поглядывая в сторону, где лежал Деметрио, шепотом спросила:

– Ну, как он? Полегчало? Вот и хорошо! Смотри, совсем еще не старый. Только очень уж бледный, в лице ни кровинки. А, понимаю. Значит, рана еще не закрылась? А может, тетушка Ремихия, полечим его?

Обнаженная по пояс тетушка Ремихия, не отнимая худых жилистых рук от жернова метате, продолжала растирать никстамаль .

– А вдруг они не согласятся? – отзывается она, не прерывая своего утомительного занятия и почти задыхаясь от натуги. – У них свой дохтур, значит…

– Тетушка Ремихия, – пролезает в дверь другая соседка, предусмотрительно согнув тощую спину, – не найдется ли у вас лаврового листа? Хочу для Марии Антонии отвар сделать – у нее с утра резь в животе.

На самом деле это лишь предлог посмотреть да посплетничать. Поэтому соседка бросает взгляд в угол, где лежит Деметрио, и подмигивает хозяйке – дескать, как здоровье больного.

Тетушка Ремихия опускает глаза, давая понять, что гость спит.

– Ах, вы тоже здесь, тетушка Пачита! А я и не заметила.

– Дан вам бог удачи, тетушка Фортуната. Как спалось?

– Какое там спалось! Мария Антония со своим «старшим» валандается. Да и как всегда, у нее колики.

Соседка присаживается на корточки, бок о бок с тетушкой Пачитой.

– Нет, голубушка, у меня лаврового листа, – отвечает тетушка Ремихия, на мгновение отрываясь от работы. Она откидывает волосы, упавшие ей на глаза и вспотевшее лицо, запускает обе руки в глиняную миску и вытаскивает полную пригоршню вареного маиса, с которого стекает мутная желтоватая вода. – У меня-то нет, но вы сходите к тетушке Долорес: у нее всегда разной травки в достатке.

– Долорес еще с вечера ушла в Кофрадию. Сказывают, ее позвали к тетушке Матиас – у той девчонка рожает.

– Неужто, тетушка Пачита? Быть не может!

Три старухи сбились в кружок и еле слышно, но с воодушевлением принялись чесать языки.

– Видит бог, истинная правда!

– Помните, я еще первая сказала: «Что-то Марселина потолстела». А меня и слушать не стали.

– Ах, бедняжка! И хуже всего, что младенец-то вроде or Насарио, а ведь он ей дядя.

– Да сжалится над ней господь!

– Да нет, дядюшка Насарио тут ни при чем. Это все штучки проклятых федералистов.

– Вот и еще одну у нас осчастливили.

Кумушки так разболтались, что Деметрио наконец проснулся.

На минуту старухи примолкли, затем тетушка Пачита вытащила из-за пазухи ручного голубя. Он чуть не задохся у нее и теперь широко разевал клюв, жадно хватая воздух.

– По правде сказать, я принесла птицу, чтоб сеньора подправить. Но раз за ним смотрит лекарь…

– Это дохтура не касаемо, тетушка Пачита. Тут дело особое…

– Не обессудьте, сеньор, я вам подарочек принесла, хоть и маленький, – сказала старуха, подходя к Деметрио. – Самое лучшее средство, когда кровь идет.

Деметрио не стал возражать. Ему уже клали на рану куски смоченного водкой хлеба. Когда их снимали, от живота валил пар, и больной чувствовал, что внутри у него все горит от жара.

Тетушка Ремихия извлекла из тростниковой корзины длинный кривой нож, которым обычно срезают плоды нопаля, взяла в другую руку голубя, повернула его брюшком кверху и, с ловкостью заправского хирурга, одним махом рассекла птицу пополам.

– Во имя Иисуса, Марии и святого Иосифа! – осенив себя крестом, сказала она и быстро приложила к животу Деметрио две теплых кровоточащих половинки голубя. – Вот увидите, сразу полегчает.

Повинуясь указаниям тетушки Ремихии, Деметрио повернулся на бок и затих.

Тетушка Фортуната поведала о своих печалях. Она очень расположена к сеньорам революционерам. Месяца три тому назад федералисты увели с собой ее единственную дочь, и с тех пор она сама не своя.

В начале рассказа Перепел и Анастасио Монтаньес, пристроившиеся подле носилок, подняли голову и, раскрыв рот, слушали тетушку Фортунату, но она пустилась в такие подробности, что Перепел, не дослушав даже до половины, заскучал и вышел на солнышко погреться; а когда старуха торжественно закончила повествование словами: «Надеюсь, господь и пресвятая дева Мария содеют так, что ни один из этих треклятых федералистов не уйдет от вас живым», – Деметрио, повернувшись лицом к стене и ощущая большое облегчение от голубя, приложенного к животу, мысленно строил планы похода на Дуранго, а Монтаньес издавал храп, напоминавший звуки тромбона.