После Барни супруги Максуини сделали передышку, но потом привыкли к нему, решили, что не так уж он и плох, и совсем скоро опять взялись строгать детей. Всего они произвели на свет одиннадцать отпрысков. Мэй души не чаяла в своем первенце: Тедди, проворный, хитрый, умный и осмотрительный, был удальцом и красавцем. По четвергам он играл в карты, по пятницам резался в «орлянку», по субботам устраивал танцы, был букмекером на скачках, срывал куш в день Мельбурнского кубка и первым кидал клич к сбору средств, если кому-то на те или иные цели требовались деньги.

Говорили, что Тедди способен продать матросу морскую воду. Ценный игрок, ключевой форвард дангатарской футбольной команды, само обаяние и любимец девушек, но при всем этом… Максуини. Бьюла Харриден звала его не иначе как лодырем и жуликом.

Тедди сидел перед фургоном на продавленном автобусном сиденье, стриг ногти на ногах и поглядывал на дымок, что поднимался из трубы в хижине Чокнутой Молли. В глубине двора сестры стирали простыни, сгибая и разгибая спины над большим старым корытом, которое также служило семейной ванной, поилкой для лошади, а летом, когда речка мелела и кишела пиявками, – еще и бассейном для малышни. Мэй Максуини перебросила мокрые простыни через телеграфный провод, натянутый между вагончиками, и расправила их, взмахом руки согнав ручного розового какаду. Мэй была практичной, лишенной фантазии женщиной, пухленькой и аккуратной, с молочной кожей и веснушками на лице. Она носила пестрые хламиды свободного покроя и пластмассовый цветок за ухом. Вынув изо рта прищепки, Мэй обратилась к старшему сыну:

– Помнишь Миртл Даннедж? Уехала из города еще девчонкой, когда…

– Помню, – отозвался Тедди.

– Вчера она целыми тачками вывозила мусор на свалку.

– Ты с ней разговаривала?

– Она не желает ни с кем разговаривать. – Мэй снова взялась за белье.

– Еще бы. – Тедди задержал взгляд на вершине холма.

– Симпатичная девушка, только, говорю же, держится особняком.

– Я слышал, что ты сказала, мам. Она тоже с приветом?

– Да нет.

– Ну, мамаша-то у нее чокнутая.

– Хорошо, что мне больше не надо таскать наверх еду. Я и без того надрываюсь. Сынок, принесешь нам к ужину кролика?

Тедди встал, засунул большие пальцы в шлевки серых саржевых брюк и слегка подался вперед, словно собираясь уходить. Мэй знала: он принимает такую позу, когда что-то обдумывает.

Элизабет и Мэри отжали простыню, скрутив ее между собой, как толстую сливочную тянучку. Маргарет забрала простыню у сестер и плюхнула в плетеную корзину.

– Опять фрикасе из кролика? Не хочу-у… – жалобно прохныкала девочка.

– Хорошо, принцесса Маргарита, – фыркнула Мэй, – может, твоему брату посчастливится раздобыть фазана и трюфелей – там, на пустыре. А не желаете оленины?

– Я бы не отказалась, – вздохнула Маргарет.

Тедди вышел из фургона с винтовкой двадцать второго калибра за плечом. Поймал за грядками парочку гладких хорьков, посадил их в клетку и отправился на охоту в компании трех бойких джек-рассел-терьеров.

Потрескивание огня в камине и дробный топот опоссума на крыше разбудили Молли Даннедж. Держась за стены, она добрела до кухни. Худенькая девушка опять крутилась возле печи – размешивала в кастрюле отраву. Молли опустилась в ветхое кресло у огня, девушка протянула ей тарелку каши. Старуха упрямо отвернула голову.

– Еда не отравлена, – сказала девушка. – Все это ели.

Молли обвела взглядом комнату: никого.

– Что ты сделала с моими друзьями? – подозрительно осведомилась она.

– Они поели и ушли, – улыбнулась Тилли. – Сейчас дома только мы с тобой, мама.

– Долго ты здесь пробудешь?

– Пока не решу уехать.

– Тут нечего делать.

– Как и везде. – Тилли поставила тарелку на стол перед матерью.

Молли зачерпнула кашу и спросила:

– Зачем ты вернулась?

– Хочу тишины и покоя, – просто ответила Тилли.

– Черта с два! – заявила старуха и метнула содержимое ложки в дочь.

Горячая каша, точно расплавленная смола, обожгла руку Тилли. На коже вздулся волдырь.

Тилли закрыла рот и нос платком, завязанным сзади; поверх широкополой соломенной шляпы натянула мешок из-под лука и присборила его на шее с помощью шнурка. Брючины засунула в носки и, толкая перед собой пустую тачку, двинулась вниз по склону. На свалке Тилли спустилась в мусорную яму и стала копаться в зловонных остатках пищи и размокших газетах. Над ее головой роились мухи. Пытаясь вытащить из кучи инвалидную коляску, наполовину зарытую среди отбросов, она вдруг услышала мужской голос:

– У нас дома есть точно такая же, причем исправная. Можешь ее взять.

Тилли подняла глаза. У ног говорившего, навострив уши, сидели три мелких пса коричнево-белой расцветки. Парень держал клетку, в которой извивались хорьки, на одном плече у него висело ружье, а через другое была перекинута связка из трех убитых кроликов. Жилистый, не очень высокий, кепка сдвинута на макушку.

– Я – Тед Максуини, а ты – Миртл Даннедж, да? – Он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

– Откуда ты знаешь?

– Я много чего знаю.

– Мэй, твоя мать, заходила к Молли, верно?

– Ну да, бывало.

– Передай ей спасибо. – Тилли зарылась глубже, разбрасывая в стороны банки из-под консервированных фруктов, кукольные головы и гнутые велосипедные колеса.

– Сама передашь, когда придешь за коляской, – невозмутимо произнес Тед.

Тилли продолжала раскопки.

– Вылезай оттуда, – предложил Тед и добавил: – Конечно, если хочешь.

Тилли разогнулась и вздохнула, рукой отогнав от лица мух. Она начала карабкаться по дальнему склону свалки, как раз рядом с канавой, куда глава семьи Максуини сливал ночные горшки. Тед обошел вокруг и к тому моменту, когда Тилли добралась до верха, уже стоял там. Она выпрямилась, подняла голову и от неожиданности потеряла равновесие. Тед схватил ее, удержал на месте. Оба заглянули в канаву, где булькала бурая жижа. Тилли высвободилась из его объятий.

– Ты напугал меня, – сердито сказала она.

– Это мне надо тебя бояться, разве не так? – задорно подмигнул Тед.

С этими словами он развернулся и, насвистывая, зашагал вдоль по склону.

Дома Тилли сорвала с себя всю одежду, бросила ее в огонь, пылавший в печи, а потом долго отмокала в горячей ванне. Она думала о Тедди Максуини и о том, отнесутся ли к ней другие горожане столь же дружелюбно. Тилли сушила волосы у камина, когда из своей комнаты, шаркая, вышла Молли.

– А, вернулась. Чаю хочешь?

– С удовольствием, – кивнула Тилли.

– Тогда и мне налей чашку.

Молли села в кресло, взяла кочергу и поворошила угли в камине.

– Встретила на свалке знакомого? – хихикнула она.

Тилли налила кипятка в чайник и достала из буфета две чашки.

– У нас тут ничего не утаишь, – продолжила старуха. – Все про всех всё знают, только языки за зубами придерживают, потому что не хотят, чтобы и про них всякого порассказали. Но ты – дело другое. Изгоев травить никому не запрещается.

– Возможно, ты права, – произнесла Тилли и разлила по чашкам крепкий сладкий чай.

На следующее утро она обнаружила перед задней дверью старенькую инвалидную коляску из ветхой лозы, с потрескавшейся кожаной обивкой и дребезжащими стальными колесиками. Коляску недавно мыли; от нее резко пахло дезинфектантом.