После закрытия
Closing Time. © Перевод А. Аракелова, 2007.
В Лондоне еще остались клубы. Старинные и имитирующие старину, с вытертыми диванами и трескучими дровами в каминах, газетами, диспутами или традиционным безмолвием; и новые, вроде «Граучо» и его многочисленных копий, куда захаживают актеры и журналисты, желающие показаться на людях, выпить, насладиться своим сиятельным одиночеством или даже поговорить. У меня есть друзья и в тех клубах, и в других, но сам я ни в одном не состою. Уже нет.
Много лет назад, полжизни назад, будучи молодым журналистом, я вступил в один клуб. Существовал он лишь затем, чтобы паразитировать на строгом законе о лицензировании питейных заведений, который запрещал пабам продавать горячительное после одиннадцати – в одиннадцать все закрывалось. Этот клуб под названием «Диоген» представлял собой комнату над магазином грампластинок в узком проулке, выходившем на Тоттенхэм-Корт-роуд. Владела им веселая пухлая женщина по имени Нора, и сама не дура выпить; она не уставала сообщать всем, кто интересовался, – как, впрочем, и тем, кто не очень, – почему клуб получил такое имя: потому, дорогуша, что она по-прежнему ищет правильного человека. Вверх по узкой лестнице, и – в зависимости от Нориного каприза – перед вами могли распахнуться или же не распахнуться двери клуба. Работало заведение когда придется.
Клуб наполнялся, когда закрывались пабы, и так было всегда и так будет до конца, несмотря на обреченные, однако упорные попытки Норы подавать еду и ежемесячно рассылать всем членам клуба письма с трогательным напоминанием о том, что в клубе таки подается еда. Несколько лет назад я с грустью узнал, что Нора умерла, и сам поразился тому, какая вселенская скорбь меня охватила, когда в прошлом месяце, приехав в Англию, я ходил по той улочке в поисках «Диогена» и нашел только со второй попытки, разглядев над магазином сотовых телефонов окна закусочной под выцветшими зелеными навесами, на которых красовалось изображение человека в бочке. Эта почти вульгарная перемена разбудила воспоминания.
В «Диогене» не было ни каминов, ни старинных кресел, но там все равно рассказывали истории.
В основном в клубе пили мужчины, хотя время от времени появлялись и дамы, а Нора даже приобрела изящный предмет обстановки в виде помощницы, златовласой польки, которая обращалась ко всем «даракуша» и опрокидывала рюмочку всякий раз, когда оказывалась за барной стойкой. Нагрузившись по самое не хочу, она сообщала всем и каждому, что происходит из графского рода, и умоляла сохранить эту тайну и не рассказывать никому.
Разумеется, в клуб захаживали актеры и писатели. Монтажеры, радиоведущие, полицейские и забулдыги. Люди со свободным графиком. Люди, которые задерживались допоздна или не хотели идти домой. Иногда там собиралось человек двенадцать, а то и больше. А бывало, я забредал туда и оказывался единственным посетителем – в таких случаях я брал один виски, выпивал его и уходил.
В тот вечер шел дождь, и после полуночи в клубе осталось четверо.
Нора с товаркой сидели у стойки, трудились над сценарием своего комедийного шоу. Главной героиней в нем была веселая толстушка, владелица питейного клуба, и ее чокнутая помощница, аристократическая заграничная блондинка, которая смешно коверкала английские слова. Похоже на «Будем здоровы», говорила всем Нора. Комичного еврея-домохозяина назвали в мою честь. Иногда Нора показывала мне сценарий.
Еще в баре был актер по имени Пол (известный, как Пол-актер, чтобы не путать его с другими завсегдатаями, Полом-полицейским и Полом-пластическим-хирургом-расстригой), редактор журнала о компьютерных играх Мартин и я. Мы были кое-как знакомы, сидели за столом у окна и любовались дождем, который баловался с уличными огнями.
Был в клубе еще один человек, намного старше любого из нас. Болезненно худой, мертвенно-бледный и седой, он сидел в одиночестве в углу и медитировал над единственным стаканом виски. Я отчетливо помню его твидовый пиджак с бурыми кожаными заплатами на локтях. Он не говорил с нами, не читал, вообще ничего не делал. Просто сидел, глядел на дождь и темную улицу, а иногда без видимого удовольствия потягивал виски.
Около полуночи Пол, Мартин и я принялись рассказывать истории о призраках. Я только что закончил самую что ни на есть достоверную страшилку своих школьных дней: повесть о Зеленой Руке. В начальных классах моей школы все свято верили, что некоторым неудачникам является светящаяся рука без тела. Человек, узревший Зеленую Руку, вскоре умирал. Естественно, всем нам сильно повезло, мы сей тяжкой судьбы избежали, но слышали трагические истории про наших предшественников, которые видели Зеленую Руку и поседели за одну ночь. Согласно школьным легендам, их увозили в психушку, и где-то через неделю несчастные угасали, не промолвив ни слова.
– Подожди, – сказал Пол-актер. – Если они не сказали ни слова до самой смерти, как люди узнали, что эти ребята видели Зеленую Руку? Они же что угодно могли увидеть.
Мальчиком, слушая истории, я над этим не задумывался, и теперь вопрос Пола поставил меня в тупик.
– Может, они что-то такое писали, – вяло предположил я.
Поспорив некоторое время, мы согласились, что Зеленая Рука – какой-то маловразумительный призрак. Потом Пол поведал реальную историю о своем друге, который подобрал голосовавшую девушку, подвез туда, где, как она сказала, был ее дом, а утром, вернувшись, выяснил, что это кладбище. Я вспомнил, что точно такая штука стряслась и с моим другом. Мартин заявил, что у его знакомого был такой же случай, только похлеще: девушка, которую он подвозил, замерзла, и он одолжил ей куртку, а утром нашел куртку на кладбище – она была аккуратно сложена на девушкиной могиле.
Мартин принес новую порцию выпивки, и мы принялись рассуждать, зачем девушкам-привидениям мотаться ночами по стране и голосовать на дорогах, и Мартин предположил, что, наверное, живые автостопщики теперь скорее исключение, чем правило.
Потом кто-то из нас сказал:
– Если хотите, вот вам подлинная история. Никогда, ни одной живой душе я ее не рассказывал. Это было на самом деле и со мной, а не с каким-то там другом, но я не уверен, что это история о призраках. Может, и нет.
Это было двадцать с лишним лет назад. Я столько всего позабыл, но наверное, никогда не забуду эту ночь – и чем она кончилась.
Вот рассказ, прозвучавший тогда в клубе «Диоген».
Это случилось в конце шестидесятых, мне было лет девять, я ходил в маленькую частную школу недалеко от дома. Учился я там меньше года – хватило, чтобы невзлюбить владелицу школы, которая купила ее, чтобы закрыть и продать землю под застройку, – вскоре после моего перевода оттуда она так и поступила.
После закрытия школьное здание очень долго – больше года – стояло заброшенным, пока его наконец не снесли и не построили офисный центр. В любом мальчишке есть что-то от домушника, и как-то раз, когда опустевшая школа еще стояла, я туда вернулся. Пролез в незапертое окно, походил по безлюдным классам, где еще пахло мелом. Я унес из школы только одну вещь – свой рисунок: домик с красным дверным молотком в виде какого-то демона или чертенка. На листе стояла моя подпись. Я снял рисунок со стены и забрал домой.
Еще учась в той школе, я каждый день ходил домой через городок, потом по тенистой просеке, сквозь лес на песчаниковых холмах, мимо заброшенной сторожки. Потом являлся свет, дорога миновала поля и выводила прямо к моему дому.
Тогда вокруг множество старых домов и усадеб, викторианские реликты доживали свои дни в ожидании бульдозеров, что сровняют их и их дряхлые дворы с землей, дабы на этом месте возвели безлико одинаковые и такие желанные современные жилища – и все выстроены по линеечке вдоль дорог, ведущих в никуда.
Мне помнится, что по дороге домой я встречал только мальчишек. Мы не были знакомы, но, как партизаны на оккупированной территории, обменивались информацией. Боялись мы взрослых, а не друг друга. А чтобы бегать по двое-трое или сбиваться в стаи, вовсе не нужно знакомиться.
В тот день по дороге из школы на самом темном повороте я встретил троих. Мальчишки что-то искали в кустах, в канаве и на сорнячном дворе сторожки. Все трое были старше меня.
– Вы чего потеряли?
Самый длинный, настоящая жердь, востролицый и темноволосый, протянул мне разорванные надвое страницы – видимо, из старого, очень старого порнографического журнала.
– Смотри!
Девушки были черно-белыми, с прическами, как у моих двоюродных бабушек на старых фотографиях. Страницы разметало по дороге и одичавшему саду возле сторожки.
Я включился в бумажную охоту. Совместными усилиями мы собрали почти полный экземпляр «Услады джентльмена». Затем перелезли через ограду в опустелый яблоневый сад и принялись разглядывать трофеи. Голые женщины из далекого прошлого. Аромат яблок, свежих и подгнивших, бродящих для сидра, до сих пор напоминает мне о запретном.
Младших мальчиков, которые все равно были старше меня, звали Саймон и Дуглас, а длинного, которому могло быть лет пятнадцать, звали Джейми. Я решил, что, может, они братья. Спрашивать не стал.
Пересмотрев страницы, они сказали:
– Мы спрячем журнал в нашем тайном месте. Хочешь с нами? Только ты должен молчать, где оно. Умеешь хранить секреты?
Они велели мне плюнуть на ладонь, сами сделали то же самое, и мы все пожали друг другу руки.
Тайным местом оказалась заброшенная водонапорная башня в поле неподалеку от моего дома. Мы залезли на нее по высокой лестнице. Снаружи башня была грязно-зеленой, а внутри оранжевой от сухой ржавой пыли, покрывавшей стены и пол. На полу лежал бумажник без денег, зато с сигаретными вкладышами. Джейми показал мне карточки – фотки давно состарившихся игроков в крикет. Мальчишки сложили журнальные страницы на полу, придавив бумажником.
– А теперь пойдем в «Ласточкино гнездо», – сказал Дуглас.
Это было большое поместье поблизости от моего дома и вдали от дороги. Отец говорил, владельцем усадьбы был граф Тентерденский, но он умер, а новый граф просто запер особняк и уехал в город. Я туда ходил, но углубляться в сад не решался. Поместье вовсе не выглядело заброшенным. Сады были ухожены, а где есть сад, полагается быть и садовнику. То есть взрослому.
О чем я им и сообщил.
– Да ну, – сказал Джейми. – Вряд ли там кто-то живет. Может, раз в месяц кто-нибудь приезжает постричь газоны. Ты что, боишься? Мы там сто раз уже были. Даже тысячу!
Разумеется, я боялся и, разумеется, сказал, что ни капельки не боюсь. Мы дошли по дорожке до главных ворот. Они были закрыты, и мы протиснулись между прутьями.
Дорожку обрамляли кусты рододендрона. Перед домиком, где, видимо, когда-то жил привратник, стояли ржавеющие железные клетки, куда поместились бы охотничья собака или ребенок. Мы прошли мимо, к подкове парадного въезда и дверям. Мы заглянули в окна, но ничего не увидели. Внутри было слишком темно.
Обойдя дом, нырнули в заросли рододендронов, вынырнули – и очутились в какой-то сказочной стране. Там был волшебный грот с камнями, нежными папоротниками, причудливыми растениями, каких я никогда не встречал: цветы с пурпурными листьями и листья, как будто пальмовые, и прячущиеся маленькие соцветия, точно драгоценности. Водопадом скатываясь с камней, по гроту бежал ручеек.
– Я туда посикаю, – объявил Дуглас.
Сказано – сделано. Он подошел к ручейку, стянул шорты и помочился в воду, брызгая на камни. Остальные тоже повытаскивали свои штучки и встали рядом.
Меня это поразило. Я отлично помню. Поразило, с какой радостью они взялись за это дело, – и то, что они повели себя так погано в этом чудесном месте, осквернили чистую воду и магию грота, превратив его в туалет. Это казалось неправильным.
Закончив, они не убрали свои пиписьки, а стряхнули, развернулись и уставили их на меня. У Джейми уже пробивались волосы.
– Мы кавалеры! – закричал Джейми. – Знаешь, что это значит?
Я читал про английскую гражданскую войну, где кавалеры (неправые, но романтичные) сражались с круглоголовыми (правыми, но неприятными), но вряд ли он об этом. Я покачал головой.
– Это значит, что мы необрезанные, – объяснил он. – А ты кавалер или круглоголовый?
Теперь я понял.
– Круглоголовый, – пробормотал я.
– Ну-ка покажь! Давай. Вынимай!
– Нет. Отстаньте, вас не касается.
На секунду я решил, что дела плохи, но Джейми рассмеялся, убрал член, и остальные, как по сигналу, сделали то же самое. Потом они рассказывали друг другу матерные анекдоты, которых я вообще-то не понимал, поскольку был смышленым ребенком, не более того, но все запомнил и спустя месяц чуть не вылетел из школы: рассказал анекдот однокласснику, а тот порадовал им родителей.
В анекдоте было слово «хуй». Тогда я впервые его услышал – в грязной байке, в волшебном гроте.
Директор вызвал моих родителей и сообщил им, что я сказал очень плохое слово, настолько непристойное, что он не решится его повторить и вообще объяснить, что же я натворил.
Вечером, когда мы вернулись домой, мама спросила, что это было за слово.
– Хуй, – выпалил я.
– Никогда больше этого слова не повторяй, – сказала мама. Сказала твердо и тихо, она хотела мне добра. – Оно очень плохое, хуже не бывает.
Я пообещал, что больше не буду.
Но позже, изумленный мощью одного-единственного слова, я шептал его про себя, когда оставался один.
В тот осенний день после школы трое взрослых мальчишек рассказывали анекдоты в пещере, ржали, и я ржал вместе с ними, хотя совсем не понимал их шуток.
Мы вышли из грота. В английский сад с мостиком через пруд – мостик был виден как на ладони, и мы нервничали, когда его переходили, но оно того стоило: в черной глубине пруда мы увидели здоровенную золотую рыбу. Потом Джейми повел нас в лес по гравийной дорожке.
Лес, в отличие от сада, был совсем запущенный. Как будто на многие мили вокруг – ни души. Тропинка совсем заросла. Она петляла между деревьями, а потом вывела на поляну.
На поляне стоял домик.
Игровой домик, построенный лет сорок назад для ребенка или детей. Тюдоровские окна с освинцованными стеклами в ромбах. Псевдотюдоровская крыша. Тропинка вела прямо к двери.
Мы вместе подошли к домику.
На филенке висел металлический дверной молоток. Он был малиновый, отлитый в виде какого-то чертенка, злого эльфа или скалящегося демона со скрещенными ногами, – висел, уцепившись руками за петлю. Как бы описать его поточнее… я даже не знаю. В общем, недобрая была вещица. Одно лицо чего стоило. Помню, я еще подумал, кому придет в голову мысль прибивать такое к двери детского домика.
На этой полянке в надвигающихся сумерках я испугался. Я отступил подальше от домика, и остальные тоже.
– Мне, наверное, пора, – сказал я.
Зря я это сказал. Все трое повернулись ко мне и заржали, стали тыкать в меня пальцами и обзывать нюней и сопляком. Уж они-то не боятся какого-то домика.
– Ну, давай, если смелый! – сказал Джейми. – Постучи в дверь, коль не дрейфишь.
Я потряс головой.
– Если не постучишь, – добавил Дуглас, – навсегда останешься сопляком, и мы не будем с тобой играть.
Вот уж чего мне теперь не хотелось, так это с ними играть. Они обитали в стране, куда я не готов был ступить. Но и прослыть сопляком не хотелось.
– Давай. Мы-то не боимся, – сказал Саймон.
Я пытаюсь вспомнить, как он это сказал. Тоже испугался и прикрывался бравадой? Или забавлялся? Давно это было. Хотел бы я знать.
Я медленно подошел к домику. Потянулся, правой рукой схватил ухмыляющегося бесенка и со всей силы вмазал по двери.
То есть, попытался вмазать со всей силы, чтобы доказать этим троим, что не боюсь. Ничего не боюсь. Но что-то произошло – такое, чего я не ожидал, – и молоток как-то вяло брякнул.
– А теперь ты должен войти! – закричал Джейми. Я расслышал его злорадный восторг. Может, они уже тут бывали, подумалось мне. И я не первый, кого они привели.
Но я не сдвинулся с места.
– Нет, вы входите, – сказал я. – Я постучал. Сделал, как вы сказали. Теперь вы заходите. Если не трусите. Покажите, какие вы смелые.
Я внутрь не пойду. В этом я был уверен. Ни сейчас. Никогда. Я почувствовал, как что-то шевельнулось, как молоток дрыгнулся под моей рукой, когда я стукал этим лыбящимся бесенком по двери. Я тогда был не настолько взрослый, чтоб не доверять своим ощущениям.
Они молчали. Они не двигались.
Потом, очень медленно, дверь распахнулась. Они, должно быть, решили, что это я ее толкнул. Дернул, когда стучал. А я не дергал. Точно не дергал. Она открылась потому, что была готова открыться.
Надо было тогда убежать. Сердце ушло в пятки. Но в меня точно дьявол вселился, и вместо того, чтобы дать стрекача, я посмотрел на трех взрослых мальчишек и спросил:
– Вы что, струсили?
Они пошли к домику.
– Темнеет, – сказал Дуглас.
Они прошагали мимо меня, один за другим, и вошли. Чье-то побледневшее лицо обернулось ко мне в дверях – мол, почему я не иду за ними. Но едва последний, Саймон, перешагнул порог, дверь с треском захлопнулась, и, богом клянусь, я к ней не прикасался.
С деревянной двери на меня щерился злобный демон, яркое малиновое пятно в серых сумерках.
Я обошел домик, заглядывая в окна, одно за другим. Темная, пустая комната. Все неподвижно. Наверное, думал я, они прячутся внутри, жмутся к стенкам, от смеха прям лопаются. Может, это просто игры для тех, кто постарше?
Я не знал. Не понимал ничего.
Я стоял на полянке у домика и ждал; небо темнело. Вскоре взошла луна – огромная осенняя луна медового цвета.
А еще через некоторое время дверь распахнулась, но ничего не появилось.
Я остался один на поляне, один-одинешенек, как будто никогда и не было никого. Где-то ухнула сова, и я понял, что можно уходить. Я повернулся и пошел прочь по другой тропинке, стараясь держаться подальше от большого дома. Перелезая через ограду под луной, я выдрал клок из школьных шорт и пошел – не побежал, не нужно было бежать – по убранному ячменному полю, в калитку и дальше по дороге из песчаника, что вела – если идти подольше – к моему дому.
Где я вскоре и оказался.
Родители не успели заволноваться, просто отругали меня за рыжую ржавчину на одежде и порванные шорты.
– И где ты болтался? – спросила мама.
– Гулял, – ответил я. – Забыл про время.
И больше мы к этому не возвращались.
Было почти два часа ночи. Польская графиня уже ушла. Нора принялась с шумом сгребать стаканы и пепельницы, вытирать стойку.
– Ну, вот здесь точно живут призраки, – весело сказала она. – Не то чтобы меня это беспокоит. Люблю пообщаться, дорогуши, иначе не открыла бы клуб. Но, ребятки, у вас что, своего дома нет?
Мы попрощались с Норой, она велела каждому поцеловать ее в щечку и закрыла за нами двери клуба «Диоген». Спустившись по узкой лесенке мимо музыкального магазина, мы вышли в проулок – вернулись к цивилизации.
Метро давно закрылось, однако оставались ночные автобусы – или такси для тех, кто мог себе это позволить. (Я не мог. Такие были времена.)
Через несколько лет клуб «Диоген» закроется – его прикончит Норин рак и, надо думать, изменение британских законов, легализовавших ночную торговлю выпивкой. Правда, после той ночи я туда редко захаживал.
– А что с ними стало, – спросил Пол-актер, когда мы вышли на улицу, – с теми тремя мальчишками? Ты их видел потом? Что-нибудь про них слышал? Или они пропали без вести?
– Ни то, ни другое, – ответил рассказчик. – В смысле, я их с тех пор не встречал. Но никто не заявлял о пропаже, и поисков не было. Или были, но я о них не слышал.
– А домик так и стоит? – спросил Мартин.
– Не знаю, – признался рассказчик.
– Я не верю ни единому слову, – заявил Мартин, когда мы добрели до Тоттенхэм-Корт-роуд и направились к автобусной остановке.
Нас было не трое, а четверо посреди ночной улицы, спустя много часов после закрытия всего. Надо было сразу сказать. Один из нас не произнес ни слова – пожилой человек с кожаными заплатками на локтях, он вышел из клуба вместе с нами. И сейчас впервые заговорил.
– А я верю, – произнес он ломко, почти извиняясь. – Не могу объяснить почему, но верю. Джейми умер вскорости после отца. Дуглас не хотел возвращаться, он и продал усадьбу. Хотел, чтобы все снесли. Но дом оставили, «Ласточкино гнездо», – его-то не тронули. Все остальное, должно быть, уже сровняли с землей.
Ночь выдалась прохладная, да еще дождик моросил. Меня передернуло, но это я просто замерз.
– Эти клетки, – продолжал незнакомец, – те, что у ворот. Я не вспоминал про них лет пятьдесят. Он запирал нас там, если мы плохо себя вели. Мы, наверное, вели себя очень плохо, а? Гадкие, нехорошие мальчики.
Он вертел головой, оглядывал Тоттенхэм-корт-роуд, словно искал чего-то. Потом снова заговорил:
– Дуглас, конечно, покончил собой. Десять лет назад. Я тогда еще в дурке был. Память, конечно, не та. Не та, что раньше. Но Джейми вы описали точно, как в жизни. Никогда не давал нам забыть, что он старший. И знаете, нам ведь не дозволялось заходить в игровой домик. Отец не для нас его построил. – Голос его дрогнул, и на мгновение в этом бледном старике я разглядел мальчишку. – У папы были свои игры.
Он вздернул руку и крикнул:
– Такси! – К обочине подкатило такси. – В отель «Браунз», – сказал он водителю и сел в машину. Он не попрощался. Захлопнул дверцу.
И в щелчке замка я услышал, как закрывается множество других дверей. Дверей в прошлое, которых уже нет и заново не откроешь.
