Пятнадцать раскрашенных карт из колоды вампира

– Чего надо?

Вот уже месяц молодой человек приходил на кладбище каждую ночь. Наблюдал, как луна омывает ледяным светом холодный гранит и свежий мрамор, мох на старых каменных плитах и статуях. Шарахался от теней и сов. Созерцал влюбленные парочки, пьяниц и подростков, нервно срезавших дорогу среди усыпальниц, – всех, кто оказывался на кладбище в ночную пору.

Днем он спал. Кому какое дело? В ночи же он стоял на кладбище один и дрожал от холода. Ему казалось, что стоит он на краю пропасти.

Голос раздался из тьмы вокруг, зазвучал у него в голове и вне ее.

– Чего надо? – повторил голос.

Осмелюсь ли обернуться и глянуть, подумал молодой человек и понял, что нет.

– Ну? Ходишь сюда каждую ночь – сюда, где живым не место. Я тебя видел. Чего тебе?

– Я хотел встретиться с вами, – ответил молодой человек, не оборачиваясь. – Я хочу жить вечно. – Голос его дрогнул.

Он шагнул в пропасть. Возврата нет. Он уже воображал, как острия клыков вонзаются ему в шею, – пронзительная прелюдия к вечной жизни.

Начался звук. Тихий и печальный, словно гул подземной реки. Лишь несколько долгих секунд спустя молодой человек сообразил, что это смех.

– Это не жизнь, – произнес голос.

Он не сказал больше ничего, и через некоторое время молодой человек понял, что он на кладбище один.

У слуги графа Сен-Жермена спросили, действительно ли его хозяину тысяча лет, как об этом твердит молва.

– Откуда мне знать? – ответил лакей. – Я служу ему всего триста лет.

Ее кожа была бледна, глаза темны, а волосы выкрашены в цвет воронова крыла. Она появилась в дневном ток-шоу и объявила себя королевой вампиров. Оскалила перед камерами вылепленные протезистами клыки и вытащила на сцену бывших любовников, которые, разнообразно смущаясь, признались, что она действительно пускала им кровь и пила ее.

– Но ведь вас видно в зеркале? – спросила ведущая. Хозяйка шоу была самой богатой женщиной в Америке – так вышло, потому что она ставила перед своими камерами всяких уродов, калек и заблудших, чтобы они являли свою боль всему миру.

Зрители в студии засмеялись.

Женщину, похоже, это несколько задело.

– Да. Вопреки тому, что думают люди, вампиров видно в зеркалах и телевизионных камерах.

– Ну, хоть тут вы не ошиблись, дорогуша, – ответила хозяйка дневного ток-шоу. Но при этом накрыла микрофон рукой, и в эфир эти слова не попали.

«Се тело мое, – сказал он две тысячи лет назад. – Се моя кровь».

Единственная религия на свете, давшая то, что обещала: жизнь вечную для своих приверженцев.

Некоторые из нас, живущих и по сей день, еще помнят его. И некоторые из нас утверждают, что он был мессией, а некоторые просто считают его человеком, наделенным особыми талантами. Да какая вообще разница? Кем бы он ни был, мир он изменил.

Умерев, она стала являться к нему по ночам. Он все больше бледнел, под глазами появились темные круги. Поначалу считали, что он ее оплакивает. А потом как-то ночью он исчез.

Было трудно получить разрешение на ее эксгумацию, но удалось. Гроб выволокли наружу, развинтили. А затем смогли оценить то, что обнаружили в ящике. На дне было шесть дюймов воды: железо окрасило ее темно-оранжевой ржой. В гробу лежали два тела: ее, разумеется, и его. Он разложился больше.

Потом кто-то очень удивлялся, как два тела поместились в гроб, сработанный под одного. А особенно – если учитывать ее состояние, сказал этот любознательный, поскольку она, совершенно очевидно, была весьма и весьма беременна.

Поднялось некоторое смятение, поскольку, когда ее хоронили, беременность была незаметна.

Потом ее выкопали еще разок – по требованию церковных властей, до которых докатились слухи о том, что обнаружили в могиле. Живот ее был плосок. Местный лекарь сказал всем, что живот ей просто раздувало газами. Горожане глубокомысленно покивали – как будто и впрямь поверили.

Генная инженерия в лучшем виде: создали породу людей, коя долетит до звезд. Людям этим надлежало жить до невозможности долго, поскольку расстояния между звездами велики, места в кораблях мало, поэтому запасы пищи требовались очень компактные; люди эти должны были уметь обрабатывать местные ресурсы и своим потомством колонизовать новооткрытые миры.

Родной мир пожелал колонистам удачи и доброго пути. Все упоминания о собственном местоположении из бортовых компьютеров, однако, стерли. На всякий пожарный.

Куда вы девали доктора? спросила она и рассмеялась. Мне показалось, доктор вошла десять минут назад.

Извините, ответил я. Я был голоден.

И мы оба рассмеялись.

Схожу найду ее вам, сказала она.

Я сидел в кабинете врача и ковырялся в зубах. Немного погодя медсестра вернулась.

Простите, сказала она. Должно быть, доктор просто вышла. Давайте я назначу вам прием на следующую неделю?

Я покачал головой. Я позвоню, сказал я. Но впервые за тот день солгал.

– Это не по-человечески, – сказал мировой судья, – а потому не заслуживает человеческого суда.

– Ах, – вымолвил адвокат. – Но мы ведь не можем казнить без суда: имеются прецеденты. Свинья, сожравшая младенца, упавшего в ее хлев. Свинью признали виновной и повесили. Пчелиный рой признали виновным в том, что зажалил до смерти старика, и городской палач сжег пчел публично. Дьявольскому отродью подобает то же самое.

Улики против младенца были неопровержимы. Вина его сводилась к следующему: женщина привезла младенца из деревни. Сказала, что ребенок ее, а муж у нее умер. Остановилась в доме каретника и его жены. Старый каретный мастер жаловался на меланхолию и усталость – а затем его самого, его жену и их жилицу слуга обнаружил мертвыми. Младенец в колыбельке был жив – бледный, с широко распахнутыми глазенками. Губы и лицо его были измазаны кровью.

Присяжные определили малютку виновным вне всякого сомнения и приговорили к смерти.

Палачом служил городской мясник. На виду у всего города он разрубил младенца пополам, а куски швырнул в огонь.

Его собственный младенец умер несколькими днями раньше. Детская смертность в те дни была высока – явление тяжелое, но обычное. Жена мясника была безутешна.

Она уже уехала из городка – повидать сестру в большом городе, а через неделю к ней приехал и мясник. Втроем – мясник, его жена и младенец – были такой славной семейкой, что просто загляденье.

Она сказала, что она вампир. Одно я уже знал совершенно точно – врать она горазда. По глазам видно. Черные как угли, но прямо никогда не смотрят: пялятся на невидимок у тебя за плечом, за спиной, над головой, в паре дюймов у тебя перед носом.

– Ну и как на вкус? – спросил я. Дело было на автостоянке за баром. В баре она работала в ночную смену – готовила великолепные коктейли, но сама ничего не пила.

– Как сок «Ви-8», – ответила она. – Не тот, где пониженное содержание натрия, а оригинальный. Или как соленый гаспачо.

– Что такое гаспачо?

– Такой холодный овощной суп.

– Ты меня подкалываешь.

– Нисколько.

– Так ты, значит, пьешь кровь? Как я пью «Ви-8»?

– Не совсем, – ответила она. – Если тебя от «Ви-8» затошнит, можешь пить что-нибудь другое.

– Ну да, – сказал я. – Я вообще-то не очень люблю «Ви-8».

– Вот видишь? А в Китае мы пьем не кровь, а спинномозговую жидкость.

– А она на что похожа?

– Да ничего особенного. Бульон и бульон.

– Ты пробовала?

– Других знаю.

Я попытался разглядеть ее отражение в боковом зеркальце грузовичка, у которого мы стояли, но было темно – толком не поймешь.

Вот его портрет. Посмотрите на эти плоские желтые зубы, на цветущее лицо. У него имеются рога, и в одной руке он держит деревянный кол длиною в фут, а в другой – деревянную колотушку.

Никакого дьявола, разумеется, не существует.

Те, кто постарше и побогаче, идут вслед за зимой, наслаждаясь долгими ночами, когда удается их обрести. Но все равно предпочитают Северное полушарие Южному.

– Видите эту звезду? – спрашивают они, показывая на одну в созвездии Дракона. – Мы пришли оттуда. Настанет день, и мы туда вернемся.

Те, кто помоложе, презрительно ухмыляются, фыркают и насмехаются. Но годы складываются в столетия, их одолевает тоска по родине, где они никогда не бывали, а северный климат утешает их, если Дракон скручивается в вышине вкруг Большой и Малой Медведиц, возле самой льдистой Полярной звезды.

– Представь себе, – сказала она, – что в небесах есть нечто вредоносное, может, даже убийственное. Какой-нибудь громадный орел, например. Представь, вот вышел ты наружу днем, а этот орел тебя сцапал… Так вот, – продолжала она. – С нами все так и есть. Только это не птица. А яркий, прекрасный, опасный дневной свет. Я его уже сто лет не видела.

Это способ говорить о вожделении, не упоминая вожделения, сказал он им.

Это способ говорить о сексе, о страхе секса, о смерти, о страхе смерти – а о чем еще говорить?

– Знаешь, что самое грустное? – спросила она. – Самое грустное, что мы – это вы.

Я ничего не ответил.

– В ваших фантазиях, – сказала она, – мой народ – такие же, как вы. Только лучше. Мы не умираем, не старимся, не страдаем от боли, холода или жажды. Мы лучше одеваемся. Мы владеем мудростью веков. А если мы жаждем крови – ну что ж, это ничем не хуже вашей тяги к пище, любви или солнечному свету, а кроме того, для нас это повод выйти из дома. Из склепа. Из гроба. Ну, неважно.

– А на самом деле? – спросил я.

– Мы – это вы и есть, – ответила она. – Мы – это вы, со всеми вашими продрочками и всем, что делает вас людьми. Вашими страхами, одиночеством, смятением… лучше ничего не становится. Но мы холоднее вас. Мертвее. Я скучаю по солнцу, по еде, по тому, каково это – коснуться кого-нибудь, о ком-то заботиться. Я помню жизнь, помню, как встречалась с людьми, и они были люди, а не источник пищи или объект контроля. И я помню, каково это – что-то чувствовать, что угодно, счастье, грусть, хоть что-нибудь… – Тут она замолчала.

– Ты плачешь? – спросил я.

– Мы не плачем, – был ответ.

Я ж говорю, врать она мастерица.