ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой Читатель сразу же знакомится с главными героями, а также узнает цель их путешествия

Ранним утром в год одна тысяча шестьсот третий от Рождества Христова по дороге, ведущей прочь от славного града, что называется Прага, ехали два путника. Солнце по-весеннему нежарко припекало, а потому путники были довольно тепло укутаны в необычные для иных земель, кроме чешской, хламиды, напоминающие одновременно туники гордых римских патрициев и сутаны священнослужителей. Подобные одеяния могли бы вызывать недоумение, однако же местные жители, по преимуществу селяне, везущие в Прагу на продажу добытые тяжким трудом дары природы, едва завидев наших путников, тотчас ломали перед ними шапки, кланялись, а когда путники проходили мимо, часто-часто крестились. Ведь одеяния на путниках были не чем иным, как университетскими мантиями, столь полюбившимися в последнее время жителям пражского района, прилегающего к Староместской площади, что у церкви Девы Марии Снежной, более известного как улицы Колдунов. Селяне справедливо полагали, что лучше уж лишний раз поклониться — спина, чай, не обломится, — чем навлечь на себя гнев мага. Тогда уж и урожая не будет, и скотина плодиться перестанет, и торговля не пойдет, да чего там, даже, упаси нас Господь, жена так обозлится, что хоть из дома беги. А потому жители окрестных деревень старались быть крайне почтительными с путниками.

Наши герои ехали на осликах, милых кротких созданиях с узкими мордочками и длинными ушками, что неторопливо трусили по успевшей уже высохнуть под весенним солнцем дороге. Шаг их был преисполнен некоего благоговейного трепета и крайнего внимания, оказываемого седокам. Видимо, умные животные понимали, что везут не каких-то там школяров-недоучек, регулярно производимых Пражским университетом, но ученых мужей, склонных к созерцательному образу жизни, а потому не терпящих тряски. Изредка один из осликов останавливался около роскошных репейников, только-только зазеленевших у края дороги. Тогда сидящий на нем путник легонько ударял ногами, обутыми в сапоги, по округлым бокам осла, и тот, недовольно прядая ушами, устремлялся далее прочь от репейника, представлявшегося сладким угощением лишь таким кротким тварям, как ослики.

Одному путнику на вид было уже более пятидесяти лет, его аккуратно подстриженная небольшая борода уже серебрилась сединой, что делало мужчину похожим на благообразных библейских мудрецов с полотен фламандских живописцев, ставших с недавнего времени столь модными в Европе. Мантия мужчины была оторочена мехом, а на голове красовалась маленькая меховая шапка, укрывавшая от ветра голову с начавшими еще в юности удлиняться залысинами, делавшими более обширным и без того высокий лоб. Зоркий взгляд из-под очков скользил по открывавшимся путнику красотам местного пейзажа, достойного кисти самых великих живописцев. Так как дорога наших путников лежала на север, то красивые долины, представшие их восторженным взорам, оттенялись горным хребтом, вместилищем богатств Чехии, коими она так знаменита. Хоть мужчина и выглядел очень уверенным, однако внимательный Читатель, верно, подметил, что сидел он на ослиной попоне весьма неустойчиво, видимо из-за большей привычки к кабинетному креслу.

Что ж, пора нам представить его. Это не кто иной, как библиотекарь самого чешского короля Рудольфа II, Платон, прозванный Пражским за то, что родился и вырос в сем славном граде, да и, по собственному честному признанию Платона, никуда далее Нуслей не ездивший. Всю свою сознательную жизнь просидел Платон в библиотеке, сначала как ученик старого библиотекаря, а затем и сам стал библиотекарем и хранителем несметных фолиантов и манускриптов, собранных во дворце Рудольфа II. Чрезвычайно начитанный, он предпочитал сохранять свою мудрость в себе, не высовываясь и почти не встревая в ученые споры, коими так славен двор чешского короля, собравший в последнее время практически всех хоть сколько-нибудь значительных чародеев, магов, волшебников и оккультистов Европы, сбежавшихся под крылышко Рудольфа, тем более что во всех остальных местах на них велась охота и травля Священной инквизиции, столь усердно отправлявшей на костер людей, интересующихся магией, что скоро уж, кажется, наука эта совсем вымрет, уступив место схоластике.

Платон, прозванный родителями, людьми также чрезвычайно начитанными и учеными, в честь известного древнего мудреца, был от природы своей скромен, в спорах и диспутах участвовал, лишь когда спрашивали его мнение по тому или иному вопросу, а оттого считался другими чародеями человеком неопасным для их положения при дворе. Многие даже прибегали в спорах к Платону Пражскому как к третейскому судье, разбиравшему суть дела с тщательностью, достойной всяческих похвал. Видимо, из-за этой черты характера король Рудольф и выбрал Платона в качестве следователя для выполнения миссии, заставившей библиотекаря переместить свое ученое седалище с удобного кресла на ослиную попону.

Второй путник был значительно моложе. Было ему не более шестнадцати лет от роду. Щеки юноши цвели, словно маки, радуя глаз горожан своим здоровым румянцем, более характерным для деревенского жителя, нежели для горожанина, привыкшего к узким прокопченным улочкам и спертости воздуха. Мантия молодого путника, более простая и скромная, нежели у его старшего товарища, была покрыта густым слоем пыли. Казалось, будто юноша валялся в ней на дороге, что было недалеко от истины. На самом деле виной тому послужила маленькая оплошность, случившаяся в дороге. Когда они только выехали за городские стены, юноша, который с утра был весьма невысокого мнения о своем старшем спутнике, считая его недотепой и тихоней, устремил своего осла во всю прыть, думая, будто под ним скачет молодой горячий рысак. Ослик, некоторое время быстро перебиравший ногами, решил, что такое усердие уже избыточно, а потому резко встал посреди дороги, как вкопанный. Молодой путник, не ожидавший подобного маневра, по инерции перелетел через голову осла и упал прямо перед ним в самую пыль. Ну и хохотал же неторопливо подъехавший к месту событий Платон, пока юноша отчаянно ругал осла и хлопал себя по мантии, выбивая тучи пыли!

Юношу звали Йошка, и был он подмастерьем придворного аптекаря. Как-то библиотекарь сильно простудился, и Йошка принужден был каждое утро таскать ему микстуру и свежезаваренный травяной настой. Аптекарь считал, к величайшему удивлению Йошки, пана Платона человеком, достойным всякого уважения, а потому старался, чтобы тот поскорее поправился, посылая подмастерье каждое божье утро с завернутыми в тряпицы склянками в самый дальний конец дворца. Там располагалась библиотека, в которую, к неудовольствию юноши, приходилось перебираться через огромный двор перед королевским дворцом. Естественно, никому это не понравится проделывать, особенно когда на улице хлещет, как из ведра, дождь!

Так они и познакомились. Позднее аптекарь, пан Ванек, имевший склонность к чтению, не раз заглядывал к пану Платону. И всякий раз он брал с собой подмастерье, разумно считая, что тот, следя за мудрой игрой в шахматы и слушая не менее мудрые речи двух начитанных людей, сам наберется ума-разума. Йошка же был невысокого мнения о библиотекаре, считая его недотепой, не умеющим достичь многочисленных материальных благ при дворе, как многие собравшиеся там маги и волшебники. Что ж, дорогой Читатель, простим Йошке эти воззрения незрелой молодости.

Йошке было чрезвычайно неприятно, что он столь позорно пал в прямом и переносном смысле слова в глазах своего старшего товарища. Он долго выговаривал ослику в длинное ухо грозные слова обещаемого возмездия, а затем столь же долго дулся на пана Платона, предпочитая не разговаривать с ним и односложно отвечать на вопросы, изредка задаваемые старшим товарищем и нынешним наставником. Но прекрасный солнечный день, изумительные виды, открывающиеся путникам, в конце концов сделали свое дело, и юноша заговорил, забыв про прежние надуманные обиды. Путники как раз проезжали мимо раскидистой яблони, росшей подле дороги, когда Йошка предложил пану Платону спешиться и немного перекусить в тени дерева. Ученый муж был не против, и путники, скоро спешившись, отпустили осликов пощипать травку, а сами уселись под яблоней.

Йошка хоть и слыл среди сверстников известным прохвостом, однако же был добрым юношей. Он расстелил перед Платоном Пражским чистую скатерть, на которой разложил съестные припасы: изрядный кусок окорока, выклянченный на кухне у дворцового повара, хорошенько прокопченный перед этим на крюке над углями, затем полкруга козьего сыра, к которому пан библиотекарь имел склонность, да еще краюху хлеба и вареный сладкий картофель. В угол скатерти была поставлена бутыль с пивом, оплетенная лозой специально для использования во время путешествия. Вслед за тем наши путники, наскоро воздав хвалу Господу за ниспосланный обед, предались трапезе. Пища, вроде бы и не изысканная, прямо-таки таяла на глазах. Всему виной был аппетит и молодой организм Йошки, который, взявши в одну руку здоровенный ломоть окорока, а другой ухвативши полкраюхи хлеба с возложенным на нее отрезанным куском сыра, набивал себе рот за двоих, тем более что библиотекарь ел мало, старательно и аккуратно отщипывая перстами кусочки от сыра и задумчиво посылая их в рот. Но Читателю надо знать, что юноша был чрезвычайно любопытен, так как по прошествии некоторого времени он спросил у устремившего вдаль взор свой библиотекаря, в чем же заключается конечная цель их путешествия.

— Неужто, пан Платон, мы едем в городок? — Тут Йошка назвал местность на севере Чехии, которую я, с позволения Читателя, опущу дабы не утруждать местных жителей излишним любопытством к истории их родного городка, тем более что времени прошло достаточно, чтобы все нижеизложенное успело уже забыться. Далее я намерен называть местность просто Городок.

— Неужто вас послали из-за того дела? — продолжал допытываться Йошка с набитым ртом, возвращая пана королевского библиотекаря из грез в реальность.

Платон погладил ладонью холеную бороду, смахивая с нее воображаемые сырные крошки, так как он не только ел чрезвычайно аккуратно, но не любил неопрятность в собственной внешности, и ответил, глядя на любопытствующего юношу, отданного ему другом-аптекарем в качестве помощника в это путешествие:

— Да.

Видя, что сей краткий ответ вряд ли удовлетворил любопытство Йошки, пан Платон счел должным более подробно изложить цель путешествия:

— Его Величество послал меня для расследования того дела, кое ты имел в виду.

Йошка захлопал длинными и пушистыми, как у девицы, ресницами. Удивительно, сказал он самому себе, как это наш мудрый король Рудольф, которого всегда отличали поступки, полные учености, послал для расследования такого важного дела со мной тихого библиотекаря? Тут Платон, словно бы догадавшись о том, что в эту минуту думал юноша, сказал:

— Его Величество решил, что именно я наиболее подхожу для сего расследования происшедшего в Городке необъяснимого явления.

Тут его внимание было отвлечено небольшой телегой, проезжавшей по дороге мимо них. Некий поселянин, загорелый и кряжистый, всю жизнь провозившийся в своих грядках, вез в город мешки с зерном. Поравнявшись с нашими путниками, крестьянин оглядел сидевших под яблоней пана Платона и Йошку и поклонился. Путники учтиво кивнули в ответ. Видя, что городские жители не сторонятся его, поселянин остановился, рванув поводья на себя. Тотчас же из-за вороха мешков высунулась милейшая мордашка и круглыми от любопытства глазами уставилась на пана Платона и его юного спутника.

— Простите, ученые паны, что я к вам обращаюсь и отвлекаю от трапезы, — молвил селянин, снимая старую грязную шапку и подходя к сидевшим под яблоней. — Позвольте спросить, нет ли среди вас, случаем, доктора?

Не успел пан Платон и рта раскрыть, как Йошка, напустивши на себя важный вид, строго спросил крестьянина, какого доктора он имеет в виду:

— Доктора богословия или же доктора юриспруденции? А может быть, доктора языков?

Поселянин замялся, тиская в грубых руках шапку.

— Нет, просто доктора.

Йошка так и прыснул в кулак. Он хотел уже было сказать, что среди них нет «просто доктора», как королевский библиотекарь прервал его:

— Тебе надо лекаря? Я могу тебе помочь.

Поселянин радостно закивал головой, устремив все свое внимание на ученого мужа.

— Не мне, дочке моей. — Он кивнул в сторону мордашки, испуганно таращившейся из-за мешков с зерном на незнакомцев. — Болеет она у меня, прямо беда. Вот я и решил ее в Прагу свезти, доктору показать.

Пан Платон внимательно посмотрел на девчонку.

— А мешки с зерном, стало быть, нужны для оплаты лечения? — предположил он.

Крестьянин тяжело вздохнул. Видно было, что ему очень уж не хотелось расставаться с добытым тяжелым трудом зерном, но здоровье дочери было для него дороже. Пан Платон легко поднялся, подошел к телеге и тщательно осмотрел девочку. Хотя в Европе еще и не закончилась волна чумы, истреблявшей целые города, однако же было видно, что библиотекарь не боится общаться с больной. Йошка также опасливо подошел к телеге и глянул на девочку. Ей не было на вид и семи лет. Выглядела девочка крайне болезненно, причем низ подбородка ее отливал желтизной.

— У твоей дочери желтуха, — констатировал пан королевский библиотекарь, оглядев ребенка. — Всему виной плохая печень и не более того. И что же, в твоей деревне нет ни одной бабки, которая знает травы и умеет ими пользоваться? — спросил он у смиренно стоявшего подле него крестьянина, все еще мнущего шапку в руках.

— Да как же нету. Есть. Да только нет у нее никаких сил вылечить мою дочку. Болеет, — беспомощно развел руками крестьянин.

— Да, странно, — пробурчал себе под нос библиотекарь, отойдя от телеги обратно к дереву.

В задумчивости оглядевшись, он внезапно задрал голову, заметив почти на самой верхушке прошлогоднее яблоко. Плод, переживший зиму и каким-то чудом избежавший жадных рук путников и птичьих клювов, висел высоко на ветке, радуясь солнечным лучам и чистому синему небу.

— Думаю, я могу тебе помочь, — сказал библиотекарь.

Не успели Йошка и крестьянин и рта раскрыть от удивления, как пан Платон легонько тронул ладонью ствол дерева, другую же выставив вперед. И тотчас же яблоко, продержавшееся на ветке бог знает сколько дней и не поддавшееся ни сильным ветрам, ни тяжелым снегам, упало прямо в подставленную библиотекарем ладонь. Словно завороженные смотрели отец больной девочки и юноша на сморщенный плод, поданный паном Платоном Пражским, который предварительно сказал что-то яблоку, поднеся его к самым своим губам.

— Держи! А теперь езжай домой, и пусть девочка съест это яблоко. Утром завтрашнего дня она будет здорова, — объявил библиотекарь.

Крестьянин, казалось бы, колебался, испуганно глядя на протянутое яблоко, и не решался его брать, видя в плоде некое проявление колдовства, когда неожиданно из телеги высунулась худенькая детская ручка и ухватила «лекарство».

— Спасибо, пан, — пискнула девочка и вонзила в яблоко зубки.

Удивительно, казалось, что яблоко было сморщенным и старым, однако едва маленькие зубки прокусили его, как брызнули капли сока.

— Волшебство, — прошептал Йошка, а крестьянин судорожно перекрестился.

Пан Платон же усмехнулся, потрепал ласково русую девичью головку и возвратился к прерванной трапезе. Поселянин, пришедши в себя, стал стаскивать с телеги причитающиеся за лечение мешки с зерном, но королевский библиотекарь и слышать ничего не захотел о вознаграждении.

— Господь с тобой, — отмахнулся он от поселянина. — Куда же я с этими мешками?

И, правда, что библиотекарь делал бы с зерном, совершенно непонятно. Бормоча слова благодарности, крестьянин подхватил под уздцы мула, уже успевшего свести знакомство с осликами, и покатил обратно к себе в деревню. Вечером он не преминул рассказать о великом волшебнике и лекаре, которого повстречал по дороге, едущем на осле в сопровождении не то юноши, не то девушки, не то самого дьявола. А уже утром крестьянин благодарил Господа, ниспославшего здоровье его единственной дочке.

Оставленный один на дороге Йошка подошел к сидевшему подле расстеленной скатерти Платону и, усевшись напротив, с уважением посмотрел на старшего спутника, чего не делал ранее. Это неудивительно, ведь прежде Йошка считал, что для ведения следствия в Городке должен был поехать не пан Платон, а знаменитый Михаэль Майер, доктор философии, более сведущий в таком тонком деле, как магия. Теперь же, воочию увидев мастерство библиотекаря, юноша не знал, что и думать, а потому спросил:

— Думаете, магическое яблоко поможет больной девочке?

Платон удивленно взглянул на спутника:

— Магическое? Это яблоко было самым обычным.

— Почему же, в таком случае, вы сочли, что оно может помочь несчастной? — не отступал Йошка.

— Потому что печень девочки в нем нуждалась, — ответствовал пан Платон. Видя, что юноша не понял, он добавил: — Печень была насыщена желчными выделениями, и кислота, имевшаяся в яблоке, нейтрализовала бы ее.

— Что же вы тогда шептали? — удивился юный спутник, хлопая по привычке длинными ресницами.

— Слова великого лекаря и мага Парацельса: «Подобное лечится подобным».

Йошка замолчал, подумав, что не так уж мудрый король Рудольф был не прав, посылая старого библиотекаря для выяснения столь запутанного и странного дела.

Не буду мучить далее Читателя и объясню, что же заключало в себе то дело, о котором так часто упоминали наши путники и которое они ехали распутывать, подобно королевским следователям по особо важным делам. Дело сие заключалось в необычном исчезновении пана Карла Новотного, великого мага и алхимика, удалившегося от суеты двора Рудольфа II в Городок и проводившего там свои изыскания трансмутации простых металлов в благородное золото. Случилось так, что этот маг и алхимик, отличавшийся несомненными качествами человека спокойного, рассудительного и чрезвычайно пунктуального, что всегда отличало алхимиков, внезапно не пришел утром в местный трактир, где он ежедневно столовался. Трактирщик, забеспокоившийся об отсутствии постоянного посетителя, уведомил об сем событии пана бургомистра. Вдвоем они отправились в домик к пану Новотному. А надо сказать, что маг жил один, даже не допуская присутствия у себя прислуги. Придя к дому, трактирщик и пан бургомистр обнаружили, что входная дверь закрыта изнутри. Кое-как открыв дверь и войдя в домик, они, к своему изумлению, не нашли внутри мага. При этом в домике был идеальный порядок, однако почти все книги и записи мага исчезли. Вообще же внутреннее убранство поразило трактирщика и пана бургомистра своей пустотой. Об исчезновении было тотчас же доложено в Прагу, а так как пан Новотный был человеком весьма известным, то король повелел завести следствие по делу о его пропаже. Вот вкратце суть дела, по которому ехали в Городок пан библиотекарь и его юный спутник, переданный ему в дорогу аптекарем в качестве помощника.

Лишь только путники собрали скатерть, оседлали осликов и вновь тронулись в путь, как любопытный Йошка, которому не терпелось побыстрее разобраться в крайне интересном для него деле с исчезновением пана Новотного, заговорил о нем, не преминув высказать свою точку зрения на эту тему, причем весьма занимательную:

— Что до меня, то я считаю, что пан Новотный занимался черной магией! — заявил он, держась подле библиотекаря, неторопливо трусившего на ослике и задумчиво оглядывающего пейзажи. — Он продал душу дьяволу, который его и забрал с собой.

— А ты не так уж далек от истины, Йошка, — изрек Платон.

Юноша, чрезвычайно довольный неожиданной поддержкой пана королевского библиотекаря, чей авторитет после случая в дороге сильно возрос в глазах спутника, сразу же начал развивать свою мысль. По его словам, пан Новотный, который долгое время занимался Великим Деланием, устав проводить опыт за опытом, решился на крайний шаг и вызвал себе в помощь дьявола. Но, видно, что-то у него пошло не так с нечистым, и сатана или один из его приспешников, демон, сумел взять над алхимиком верх и утащил его в ад. Такой взгляд на события был далеко не нов в те времена в Европе, где пылало множество костров с еретиками, колдунами и ведьмами. Лишь в славной Чехии да далекой Англии уцелели некие подобия островков свободной мысли, позволявшие людям открыто заниматься алхимией, прозванной Великим Деланием, и магией, соотнося, правда, ее с изучением Божественного Глагола. Йошка высказал мысли, гулявшие при дворе короля Рудольфа II после исчезновения пана Карла Новотного. Тем более что сам король, как говорили, ждал со дня на день открытия алхимиком секрета трансмутации металлов. А ради чего же еще окружил себя Рудольф столькими магами, как не для пополнения казны, рассуждал Йошка, трясясь на осле подле пана Платона Пражского. Платон покивал головой, соглашаясь с юношей, и сказал, что тот, даже не зная и половины того дела, по которому они едут, близок к истине, сведения о которой тщательно сокрыты королем.

— Какие сведения сокрыты? — сразу же навострил уши любопытный подмастерье королевского аптекаря.

— А такие, что пан Карл не просто так пропал, а по особой причине…

— По какой же причине? — так и запрыгал на попоне от охватившего его волнения Йошка.

Ослик удивленно оглянулся на седока, думая, не сошел ли тот с ума, но Йошке и дела не было до какого-то там осла. Он круглыми от любопытства глазами смотрел на своего старшего спутника, ловя каждое его слово.

— Дело в том, что пан Карл, мой товарищ и старинный приятель, получил в недавнем времени перед самым своим переездом в Городок некую книгу, — объявил пан Платон, перейдя с громкого разговора на тихий полушепот, хотя на дороге, кроме него и юноши, никого не было. — Настоящую колдовскую книгу. Утерянный гримуар. Настоящий, с росчерком самого князя утренней звезды. — Тут библиотекарь выразительно глянул на помощника блестящими из-под стекол очков глазами.

Глаза у пана Платона всегда блестели, как заметил Йошка, когда речь заходила о новых книгах, уж тем более таинственных.

— Что это был за утерянный гримуар? — затаив дыхание, спросил Йошка.

Юноше на миг показалось, что солнце, уже начавшее клониться к западной стороне горизонта, внезапно потемнело, а мимо пронесся холодный ветерок. Йошка мелко задрожал, будто ветер тот нес на себе Самаэль, демон лихорадки, приходящий с востока, и стал озираться кругом. Пан Платон же выражал собой чрезвычайное спокойствие и присутствие духа и своим примером успокоил юного спутника.

— Сей гримуар, по слухам, является одной из самых загадочных и заповедных книг, кои имеются на земле, — объявил все тем же полушепотом пан королевский библиотекарь.

Чрезвычайное волнение охватило юного следователя, а именно так мысленно называл себя Йошка, и он стал нервно теребить в руках концы поводьев, доселе мирно висевших на шее осла. Суть дела, разбирать которое ехали путники, становилась все более таинственной и чрезвычайно увлекательной. Платон, заметив, что глаза у Йошки стали совсем уж круглыми от любопытства, однако же виду не подал и, к величайшему разочарованию юноши, перевел тему разговора совсем в иное русло, пространно рассуждая о ранней весне, выдавшейся в этом году, и о том, как хорошо быть молодым, когда кажется, что все тебе подвластно и разрешимо.

— И впереди можно встретить изумительную любовь, первую и свежую, как те желтые цветы, коими уже пестрят окрестные поля, — указал пан библиотекарь в направлении ближайшего холмика у дороги, сплошь усеянного только что распустившимися одуванчиками.

Хоть и был Йошка зеленым юнцом, задиристым и самоуверенным, впрочем, как и все мы в эти золотые годы, однако он догадался, на что так туманно намекает его старший спутник, а потому сказал с большим почтением:

— Прошу простить меня, пан… э-э, мастер Платон, за неучтивое к вам отношение, а также за ту недостойную выходку с крестьянином. Прошу также нижайшего дозволения звать вас учителем, а себя — вашим учеником.

Платон добродушно улыбнулся и кивнул, давая понять, что извинения приняты.

— Прекрасная погода, сын мой, стоит, так что забудем о прошедшем.

Так сам собою утвердился между Платоном Пражским и Йошкой иерархический взаимопорядок, принятый во всяком обществе, особенно в мужском. С этого самого момента юноша уже звал старшего спутника не иначе как своим учителем и мастером, а себя учеником. Видимо, великие возможности и знания, случайно приоткрытые в дороге паном библиотекарем, ранее казавшимся юноше таким тихим и невзрачным, сильно повлияли на мировоззрение Йошки.

Багровый шар солнца медленно клонился к закату, когда путники выехали на гору, с которой им открылся прекрасный вид на Городок, раскинувшийся в низине. Крыши домов, покрытые большей частью глиняной черепицею, багровели в лучах заходящего солнца. Даже обитая железом крыша ратуши, в иные часы зеленая, и та, казалось, была охвачена пламенем или же засеяна сплошь маковыми полями, это уж как кому более по душе приходится. Картина предстала перед уставшими путниками столь красочной и завораживающей, а Городок казался таким славным, почти игрушечным, что путники остановили своих понурых осликов и долго любовались, устремив взгляды вдаль.

Вдоволь налюбовавшись красотой пейзажа, путники въехали в черту города, а вернее, миновали заставу, такую ветхую, что, казалось, она была выстроена еще во времена славных гуситов. Мирно сидевший подле заставы одинокий вояка, чьи роскошные и ухоженные усы указывали на необременительную службу в здешних местах, встал и испросил у панов дозволения поинтересоваться, кто они и куда держат путь. Тут пан Платон еще выше вознесся в глазах Йошки, вынув из глубочайших рукавов мантии пергамент, снабженный огромной королевской печатью красного сургуча, и подав его оторопевшему усачу. В пергаменте говорилось, что податель сего является тайным следователем Его Королевского Величества Рудольфа II и всякий обязан незамедлительно следовать его указаниям и способствовать ходу ведения расследования. Да, такой документ кому попало король давать не будет, подумалось юноше, во все глаза смотревшему, как ранее неторопливый и чрезвычайно важный вояка старательно гнет перед ними спину, указывая дорогу, по которой должны будут проехать паны, чтобы добраться до самого наилучшего постоялого двора в Городке.

— Насколько я знаю, постоялый двор в Городке только один? — как бы невзначай поинтересовался у усача библиотекарь и, не дав тому рта раскрыть дабы начать оправдываться, тронулся в путь.

Солнце уже совсем село за горизонт, на землю тихо опустились сумерки, а потому скорее интуитивно, нежели старательно разбирая дорогу, путники добрались до постоялого двора, спешились и вошли в дверь, над которой призывно горел масляный фонарь. Пан Платон первым переступил порог постоялого двора, а стало быть, первым столкнулся с выбежавшим на стук копыт о мостовую хозяина — дородного мужчины с таким доброжелательным выражением лица, что хоть сейчас оставайся у него на постой до конца жизни. Масленые глазки почти полностью скрывались за его огромными ярко-красными щеками, трясущимися на ходу, словно рождественский студень из свиных ножек и хрящиков. Однако сей факт не помешал пану Платону заметить, как за показным добродушием у хозяина постоялого двора на миг промелькнула в глазах тревога.

— Просим, просим! — восклицал хозяин, препровождая предполагаемых постояльцев через большую залу на первом этаже, где ярко горел открытый очаг, на котором жарился дивный окорок. Там за столиками с кружками пива сидело человек пять-шесть других постояльцев, любовавшихся, как румянятся бока окорока. — А у меня как раз готова комната. И как раз для двоих.

Пройдя залу трактира, путники поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в свою комнату. Тотчас же пан Платон велел хозяину, чтобы тот послал мальчишку отвести осликов в стойло и распорядился на кухне, чтобы ему с учеником быстро приготовили легкий ужин. Пока он выговаривал хозяину, чьи щеки уже успели из ярко-красных стать пунцовыми, чему виной, видимо, было желание угодить новым постояльцам, Йошка осмотрелся и нашел комнату весьма привлекательной. Здесь стояли две широкие деревянные кровати в углах, а также небольшой письменный стол у камина с приставленным к нему не ларем, а настоящим шкафом. С поперечной балки у потолка свешивалась лампа, что придавало комнате некое подобие торжественной залы. Видимо, хозяин предоставил им свою лучшую комнату, решил Йошка и не ошибся. Едва только дробный стук шагов убегавшего выполнять поручения хозяина затих, как Платон подтвердил предположение юноши.

— Да, сын мой, нас встретили, как настоящих посланцев Его Величества. Лучшей комнатой. Думаю, что слухи о нашем приезде распространились в Городке несколько раньше, чем мы успели выехать из Праги, — констатировал он, неторопливо обходя комнату и все тщательно оглядывая.

Закончив осмотр и удовлетворенно кивнув некоим своим мыслям, Платон предложил Йошке спуститься в общую залу и отужинать, после чего уже насладиться законным отдыхом. Юноша с радостью согласился.

На ужин, который расторопный хозяин уже успел самолично расставить на столе, чем немало подивил присутствующих постояльцев, привыкших, что этим обычно занимается мальчишка-половой, были поданы крылышки куропаток, варенные с винным соусом бобы, сыр и пиво. Далее был подан поджаренный окорок. Отужинав и отметив только, что здешнее пиво имеет какой-то сладковатый привкус, Платон и Йошка вернулись в комнату, где улеглись, юноша в углу, а библиотекарь у окна, и почти мгновенно попали в объятия к Морфею.