В картине проявлений неврозов чувство вины, по всей видимости, играет первостепенную роль. При некоторых неврозах это чувство выражается открыто и сильно: при других оно является более скрытым, но на его наличие указывают поведение, взаимоотношения и образ мышления и реагирования. Вначале я буду кратко обсуждать различные проявления, указывающие на наличие чувства вины.

Как я упоминала в предыдущей главе, человек, страдающий неврозом, часто склонен объяснять свои страдания как заслуженные. Это чувство может быть крайне смутным и неопределенным, или оно связано с мыслями или действиями, на которые общество накладывает табу, такими, как мастурбация, инцестуозные побуждения, желание смерти своим родственникам. У такого человека обычно имеется тенденция по малейшему поводу чувствовать себя виновным. Если кто-то хочет увидеться с ним, его первая реакция — ожидание услышать упрек за что-либо им сделанное ранее. Если друзья не заходят или не пишут какое-то время, он задается вопросом, не обидел ли он их чем-то? Он берет на себя вину, даже если не виноват. Виновников своих обид он оправдывает, обвиняя во всем случившемся только себя. Он всегда признает авторитет и мнение других, не позволяя себе иметь собственное мнение или по крайней мере высказывать его.

Имеется лишь неустойчивое различие между этим латентным чувством вины, готовым проявиться по любому поводу, и тем, что истолковывалось как бессознательное чувство вины, явное в состояниях депрессии. Последнее принимает форму самообвинений, которые часто являются фантастическими или по крайней мере сильно преувеличенными. Кроме того, вечные старания невротика выглядеть оправданным в собственных глазах и в глазах других, в особенности когда ясно не осознается громадная стратегическая важность таких усилий, предполагают наличие свободно перемещающегося чувства вины, которое приходится держать в латентном состоянии.

На наличие смутного чувства вины указывает преследующий невротика страх разоблачения или неодобрения. Беседуя с аналитиком, он может вести себя так, как если бы между ними были взаимоотношения преступника и судьи, делая таким образом очень трудным для себя сотрудничество в процессе анализа. Любое предлагаемое ему истолкование он будет воспринимать как укор. Например, если аналитик покажет ему, что за его определенным защитным отношением скрывается тревожность, он ответит: «Я знаю, что я трус». Если аналитик объяснит ему, что он сторонится людей из-за страха быть отвергнутым, он примет вину на себя, интерпретируя данное объяснение тем, что пытался таким образом облегчить себе жизнь. Навязчивое стремление к совершенству в большой степени развивается из этой потребности избегать какого-либо неодобрения.

Наконец, если случается неблагоприятное событие, такое, как потеря состояния или несчастный случай, невротичный человек может явно почувствовать себя более уверенно и даже утратить при этом некоторые невротические симптомы. Наблюдение этой реакции, а также тот факт, что иногда, по-видимому, сам невротичный человек устраивает или провоцирует неприятности, может вести к предположению, что он испытывает столь сильное чувство вины, что у него развивается потребность в наказании как средстве избавления от этого чувства.

Таким образом, имеется очень много свидетельств, говорящих не только о существовании особо острого чувства вины у человека, страдающего неврозом, но также и о том властном влиянии, которое оно оказывает на его личность. Но, несмотря на эти очевидные свидетельства, необходимо задаться вопросом, является ли сознательное чувство вины невротика подлинным и не позволяют ли симптоматичные отношения, наводящие на мысль о бессознательном чувстве вины, интерпретировать их иначе. Имеются различные факторы, дающие основание для таких сомнений. Чувство вины, подобно чувству собственной неполноценности, вовсе не является крайне нежелательным; невротичный человек далек от желания избавиться от него. В действительности он настаивает на своей вине и яростно сопротивляется любой попытке снять с него это бремя. Одного лишь этого отношения было бы достаточно, чтобы указать на то, что за его настойчивым утверждением его вины должна скрываться тенденция, как в случае чувства собственной неполноценности, которая несет важную функцию.

И еще один фактор следует иметь в виду. Подлинное раскаяние или стыд — болезненные чувства, а обнаруживать эти чувства перед кем-либо — еще более болезненно. На самом деле невротичный человек более других людей будет воздерживаться от этого из-за страха неодобрения. Однако то, что мы назвали чувством вины, он выражает очень охотно.

Более того, обвинениям в свой адрес, которые столь часто интерпретируются как признаки скрывающегося под ними чувства вины у невротика, свойственны отчетливые иррациональные элементы. Не только в своих своеобразных самообвинениях, но также в смутном ощущении, что он не заслуживает никакого доброго отношения, он склонен доходить до крайних пределов иррациональности — от явных преувеличений до чистой фантазии.

Еще одним признаком, наводящим на мысль, что упреки в свой адрес не обязательно выражают подлинное чувство вины, является тот факт, что бессознательно сам невротик отнюдь не убежден, что является недостойным или ничтожным человеком. Даже когда он выглядит подавленным чувством вины, он может прийти в крайнее негодование, если другие станут всерьез принимать его самообвинения.

Последнее наблюдение приводит к фактору, отмеченному Фрейдом при обсуждении им вопроса о самообвинении при меланхолии: несообразность, которая заключается в том, что присутствует явно выраженное чувство вины и отсутствует чувство унижения, которое должно ему сопутствовать. Одновременно с заявлениями о том, что он недостойный человек, невротик будет предъявлять огромные претензии на внимание и восхищение и обнаружит весьма явное нежелание соглашаться с малейшей критикой. Эта несообразность может сильно бросаться в глаза, как, например, в случае с женщиной, которая ощущала смутную вину по поводу любого преступления, о котором сообщалось в газетах, и даже винила себя каждый раз, когда умирал кто-то из родственников, но отреагировала приступом безудержной ярости и потерей сознания на довольно мягкий упрек сестры за постоянное требование внимания к себе. Но это противоречие не всегда выражается столь наглядно. Оно присутствует намного чаще, чем выходит наружу. Невротик может ошибочно принимать свою склонность к самообвинениям за здоровое критическое отношение к себе. Его чувствительность к критике может прикрываться мыслью, что переносима лишь дружеская критика или носящая конструктивный характер. Но эта мысль является только ширмой и противоречит фактам. Даже дружеский совет может вызвать гневную реакцию, ибо совет любого рода предполагает критику в связи с некоторым несовершенством.

Таким образом, если тщательно исследовать чувство вины н испытать его на подлинность, становится очевидным, что многое из того, что кажется чувством вины, является выражением либо тревожности, либо защиты от нее. Частично это также справедливо и для нормального человека, В нашей культуре считается более благородным бояться Бога, чем бояться людей, или, на нерелигиозном языке, воздерживаться от чего-либо по велению совести, а не из страха быть пойманным. Многие мужчины, которые говорят о сохранении верности на основе велений совести, в действительности просто боятся своих жен. Вследствие высочайшей тревожности при неврозах невротик чаще, чем здоровый человек, склонен прикрывать свою тревожность чувством вины. В отличие от здорового человека он не только страшится тех последствий, которые вполне могут иметь место, но заранее предвидит последствия, абсолютно несоразмерные с действительностью. Природа этих предчувствий зависит от ситуации. У него может быть преувеличенное представление о грозящем ему наказании, возмездии, покинутости всеми, или же его страхи могут быть совершенно неопределенными. Но какой бы ни была их природа, все его страхи зарождаются в одной и той же точке, которую можно грубо определить как страх неодобрения или, если страх неодобрения равносилен сознанию греховности, как страх разоблачения. Страх неодобрения очень часто встречается при неврозах. Почти каждый невротик, даже если на первый взгляд он кажется абсолютно уверенным в себе и безразличным к мнению других, испытывает чрезвычайный страх или сверхчувствителен к неодобрению, критике, обвинениям, разоблачению. Как я уже упоминала, этот страх неодобрения обычно понимается как указание на скрывающееся под ним подспудное чувство вины. Другими словами, он рассматривается как результат такого чувства. Критическое наблюдение ставит под сомнение это заключение. В ходе анализа пациент часто крайне затрудняется говорить об определенных переживаниях или мыслях — например, о тех, которые имеют отношение к желанию чьей-то смерти, мастурбации, инцестуозным желаниям, — из-за того, что испытывает по их поводу столь большую вину или, точнее, потому, что думает, что испытывает вину. Когда он обретает достаточную уверенность для их обсуждения и осознает, что они не встречают неодобрения, его чувство вины исчезает. Он чувствует себя виновным, потому что в результате своей тревожности он даже более, нежели другие, зависит от общественного мнения и вследствие этого ошибается, наивно принимая его за собственное осуждение. Кроме того, его общая чувствительность к неодобрению остается в основе своей неизменной, даже если его чувство вины по конкретным поводам исчезает после того, как он заставляет себя говорить о тех переживаниях, которые их вызвали. Это наблюдение наводит на мысль, что чувство вины является не причиной, а результатом страха неодобрения.

Поскольку страх неодобрения столь важен как для развития, так и для понимания чувства вины, я здесь затрону некоторые из его внутренних смыслов.

Неадекватный страх неодобрения может слепо распространяться на всех людей или простираться лишь на друзей, хотя обычно невротик неспособен четко различать друзей и врагов. Вначале он относится лишь к внешнему миру и в большей или меньшей степени всегда остается связанным с неодобрением других, ко может стать также внутренним (интерноризованным). Чем в большей степени это происходит, тем в большей мере неодобрение извне теряет свое значение по сравнению с неодобрением его собственного «Я».

Страх осуждения может проявляться в различных формах. Иногда — в постоянной боязни вызвать у людей раздражение. Например, невротик может бояться отказаться от приглашения, высказать несогласие с чьим-либо мнением, выразить свои желания, не подойти под заданные стандарты, быть в каком-либо отношении заметным. Страх осуждения может проявляться в постоянной боязни, что люди про него что-то узнают. Даже когда он чувствует, что ему симпатизируют, он склонен избегать людей, чтобы не допустить своего разоблачения н падения. Страх также может проявляться в крайнем нежелании позволять другим что-либо знать о его личных делах или в несоразмерном гневе в ответ на невинные вопросы о себе.

Страх осуждения является одним из наиболее заметных факторов, делающих аналитический процесс трудным для аналитика и болезненным для пациента. Какими бы разными ни были процессы анализа отдельных людей, все они имеют общую черту; борьбу пациента с аналитиком как с опасным человеком, вторгающимся в его мир. Именно этот страх побуждает пациента вести себя так, как если бы он был преступником, стоящим перед судьей, и, подобно преступнику, он полон тайной непреклонной решимости все отрицать и вводить в заблуждение.

Такая позиция может проявиться в сновидениях о том, что его подталкивают к признанию, а он реагирует на это сильнейшим душевным страданием…

Если страх осуждения не порождается чувством вины, может возникнуть вопрос, почему же невротик столь озабочен по поводу своего разоблачения и неодобрения в свой адрес.

Основным фактором, который объясняет страх неодобрения, является огромное несоответствие, существующее между фасадом, который невротик показывает как миру, так и себе, и всеми теми вытесненными тенденциями, которые сохраняются спрятанными за этим фасадом. Хотя он страдает даже в большей степени, чем сам это сознает, находясь в разладе с самим собой по поводу всего того притворства, которым он должен заниматься, он вынужден тем не менее изо всех сил защищать это притворство, потому что оно служит оплотом, который защищает его от скрытой тревожности. Если мы осознаем, что то, что ему приходится скрывать, образует основу его страха неодобрения, мы сможем лучше понять, почему исчезновение определенного «чувства вины» не может освободить его от этого страха. Нужны более глубокие изменения. Короче говоря, именно неискренность в его личности, или, точнее, в невротической части его личности, ответственна за его страх неодобрения, и он страшится обнаружения именно этой неискренности.

Что касается более конкретного содержания его тайн, то он хочет, во-первых, скрыть общую величину того, что обычно понимают под термином «агрессия». Этот термин используется для обозначения не только его реактивной враждебности — гнева, мести, зависти, желания унижать и т. п., — но также всех его тайных претензий к другим людям. Так как я уже всё это детально обсуждала, здесь достаточно будет кратко сказать, что он не хочет предпринимать собственные усилия для достижения желаемого; вместо этого он скрыто настоятельно добивается того, чтобы питаться за счет энергии других людей — либо посредством власти над ними и эксплуатации, либо посредством привязанности, «любви» или покорности им. Как только затрагиваются его враждебные реакции или его претензии, развивается тревожность, не потому, что он чувствует себя виноватым, а потому, что он видит, что его шансы получить ту помощь, в которой он нуждается, находятся под угрозой.

Во-вторых, он хочет скрыть от других, каким слабым, беззащитным и беспомощным он себя чувствует, в сколь малой степени он может отстаивать свои права, сколь сильна его тревожность. По этой причине он создает видимость силы. Но чем более его отдельные стремления к безопасности сосредоточиваются на доминировании и, таким образом, чем в большей степени его гордость также связывается с понятием силы, тем в большей мере он в глубине души презирает себя. Он не только чувствует, что слабость опасна, но также считает ее достойной презрения, как в себе, так и в других. Он считает слабостью любое несоответствие требованиям, будь то вопрос о его месте в собственном доме или о его неспособности преодолеть внутренние трудности и т. д. Поскольку он, таким образом, презирает в себе любую «слабость» и поскольку не может не верить в то, что другие точно так же будут презирать его, если обнаружат его слабость, он предпринимает отчаянные усилия скрыть ее, но делает это всегда со страхом, что раньше или позже все раскроется; поэтому его тревожность сохраняется.

Таким образом, чувство вины и сопровождающие его самообвинения не только являются результатом (а не причиной) страха неодобрения, но также являются защитой от этого страха. Они преследуют двойную цель — достичь успокоения и уйти от реального положения дел. Последней цели они достигают либо путем отвлечения внимания от того, что должно быть скрыто, либо посредством столь громадного преувеличения, что представляются ложными.

Я приведу два примера, которые могут служить иллюстрацией данного поведения. Однажды один из моих пациентов горько укорял себя за то, что является тяжелой ношей для аналитика, который лечит его за низкую плату. Но в конце беседы он вспомнил, что забыл принести деньги за сеанс. Это было лишь одно из многих свидетельств его желания получать все даром. Его самообвинения были не чем иным, как уходом от конкретного вопроса.

Взрослая и умная женщина чувствовала вину за имевшие место в детстве вспышки гнева и раздражения. Несмотря на то что она понимала, что они были вызваны неблагоразумным поведением родителей, она тем не менее не могла освободиться от своего чувства вины. Это чувство вины со временем столь усилилось, что она стала склонна воспринимать свои неудачи в сфере эротических контактов с мужчинами как наказание за ее враждебные отношения с родителями. Ее отношение к мужчинам стало носить враждебный характер. Страшась отвержения, она порвала все сексуальные связи.

Самообвинения не только завещают от страха неодобрения, но также способствуют определенному успокоению. Даже когда к этому не причастен ни один человек извне, самообвинения через увеличение самоуважения приводят невротика к успокоению, ибо они подразумевают укор себя за те недостатки, на которые другие смотрят сквозь пальцы, и таким образом заставляют считать себя действительно замечательным человеком. Кроме того, они дают невротику облегчение, потому что редко затрагивают реальную причину его недовольства собой и поэтому фактически оставляют потайную дверь открытой для его веры в то, что он не так уж и плох.

Перед тем как мы продолжим дальнейшее обсуждение функций самообвинительных тенденций, мы должны рассмотреть другие способы ухода от одобрения. Защитой, которая прямо противоположна самообвинению и тем не менее служит той же самой цели, является предупреждение любой критики путем стараний быть всегда правым или безупречным и, таким образом, не оставлять никаких уязвимых мест для критики. Там, где преобладает этот тип защиты, любое поведение, даже если оно является вызывающе порочным, будет оправдываться интеллектуальной софистикой, достойной умного и ловкого адвоката. Такое отношение может зайти столь далеко, что человеку будет необходимо ощущать свою правоту в самых малозначительных и пустяковых деталях — например, чувствовать себя всегда правым в отношении прогноза погоды, — потому что для такого человека быть неправым в какой-либо одной детали означает подвергнуться опасности оказаться неправым во всем. Обычно человек такого типа неспособен выносить малейшее расхождение во мнении или даже разницу в эмоциональных акцентах, потому что, с его точки зрения, даже минутное несогласие равнозначно критике. Тенденции этого типа в очень большой степени объясняют то, что называется псевдоадаптацией. Она обнаруживается у лиц, которым, несмотря на тяжелый невроз, удается сохранять в собственных глазах, а иногда и в глазах окружающих людей, видимость своей «нормальности» и хорошей адаптации. Едва ли когда-либо ошибешься, предсказывая у невротиков этого типа огромный страх разоблачения или осуждения.

Третий путь, которым невротик может защищать себя от неодобрения, — это поиск спасения в неведении, болезни или беспомощности. В Германии я столкнулась с выразительным примером этого в лице молодой француженки. Она была одной из тех девушек, о которых я уже упоминала, направленных ко мне по подозрению в слабоумии. В течение нескольких первых недель анализа я сама испытывала сомнения по поводу ее умственных способностей. Она, казалось, не понимала ничего из того, что я ей говорила, даже несмотря на то, что превосходно владела немецким. Я пыталась говорить то же самое более простым языком, но безрезультатно. Наконец два фактора прояснили ситуацию, У нее были сновидения, в которых мой кабинет представлялся в виде тюрьмы или кабинета врача, который проводил ее обследование. Обе эти идеи выдавали ее тревогу по поводу возможности разоблачения, причем последнее сновидение — потому, что она очень боялась любого медицинского обследования. Другим проясняющим фактором стал случай из ее сознательной жизни. Она вовремя не уладила формальности по поводу документов с немецкими властями. Когда наконец она предстала перед официальным лицом, то притворилась, что не понимает по-немецки, надеясь таким образом избежать наказания. Она со смехом рассказала мне об этом инциденте. Затем призналась, что использовала ту же самую тактику по отношению ко мне — и по тем же самым мотивам. Начиная с этого момента она «превратилась» в умную девушку. Она пряталась за таким поведением и тупостью, чтобы избежать опасности обвинения и наказания.

В принципе эту же стратегию использует каждый, кто ощущает себя и действует подобно безответственному, шаловливому ребенку, которого нельзя принимать всерьез. Некоторые невротичные люди постоянно практикуют такие отношения. Или, даже если они не ведут себя по-детски, они могут отказываться принимать себя всерьез в собственных чувствах. Функцию такого отношения можно увидеть в процессе анализа. На пороге осознания собственных агрессивных наклонностей пациенты могут внезапно ощутить беспомощность, внезапно начать вести себя как дети, не желая ничего, кроме защиты и любви. Или у них могут быть сновидения, в которых они видят себя маленькими и беспомощными, носимыми во чреве матери или у нее на руках.

Если беспомощность неэффективна или неуместна в данной ситуации, той же самой цели может служить болезнь. То, что болезнь может служить уходу от трудностей, хорошо известно. Однако в то же самое время она служит для невротика заслоном от осознания того, что страх уводит его от разрешения ситуации должным образом. Например, невротик, у которого возникли осложнения с вышестоящим лицом, может найти спасение в остром приступе желудочного расстройства. Апелляция к физической неспособности в такой момент объясняется тем, что она создает явную невозможность действия, так сказать, алиби, и поэтому освобождает его от осознания своей трусости.

Последней и очень важной формой защиты от неодобрения любого рода является представление о себе как о жертве. Чувствуя себя оскорбленным, невротик отбрасывает какие-либо упреки за собственные тенденции использовать других людей в своих интересах. С помощью чувства, что им пренебрегают, он освобождается от упреков за свойственные ему собственнические склонности. Своей уверенностью в том, что другие не приносят пользы, он мешает им понять, что стремится взять над ними верх. Эта стратегия «ощущать себя жертвой» столь часто используется и прочно укореняется именно потому, что в действительности является наиболее эффективным методом защиты. Она позволяет невротику не только отводить от себя обвинения, но и одновременно обвинять других.

Вернемся теперь к позиции самообвинения. Ока выполняет еще одну функцию: самообвинения не позволяют невротику увидеть необходимость изменений и в действительности служат заместителем таких изменений. Произвести какие-либо изменения сложившейся личности крайне трудно для любого человека. Но для невротика эта задача трудна вдвойне — не только потому, что ему гораздо сложнее осознать необходимость изменения, но также потому, что очень многие из его отношений порождены тревожностью. Вследствие этого он смертельно напуган перспективой изменения и прячется от осознания необходимости этого. Один из способов увиливания от такого знания связан с тайной верой в то, что посредством самообвинения он сможет «вернуться». Этот процесс можно часто наблюдать в повседневной жизни. Если человек сожалеет о том, что сделал или не смог чего-то сделать, и поэтому хочет восполнить это или изменить свое отношение, из-за которого так получилось, он не будет погружаться в чувство вины. Если все-таки это происходит, то указывает на его уход от трудной задачи изменения себя. В самом деле, много проще заниматься раскаянием, чем самоизменением.

В связи с этим упомянем, что еще одним способом, посредством которого невротик может препятствовать осознанию необходимости изменения, является интеллектуализация существующих у него проблем. Пациенты, которые склонны так поступать, находят огромное интеллектуальное удовлетворение в приобретении психологических знаний, включая знания, относящиеся к ним самим, но оставляют их без использования. Позиция интеллектуализации применяется тогда в качестве защиты, которая освобождает их от эмоциональных переживаний и, таким образом, препятствует осознанию ими необходимости изменения. Это как если бы они смотрели на себя со стороны и говорили: как интересно!

Самообвинения могут также служить для устранения опасности обвинять других, ибо принять вину на себя представляется более безопасным. Внутренние запреты на критику и обвинения других людей, усиливающие тем самым тенденции к обвинению собственного «Я», играют в неврозах столь огромную роль, что требуют более подробного обсуждения.

Как правило, такие внутренние запреты имеют свою историю. Ребенок, растущий в атмосфере, которая порождает страх, ненависть и лишает его естественного самоуважения, приобретает глубоко укоренившиеся чувства обиды и обвинения в адрес своего окружения. Однако он не только не способен их выразить, но, если он достаточно сильно запуган, даже не осмеливается допускать их в сферу осознаваемых чувств. Частично это происходит из-за простого страха наказания, а частично вследствие его страха потери любви и расположения, в которых он нуждается. Эти инфантильные реакции имеют прочную основу в реальной действительности, поскольку те родители, которые создают такую атмосферу, вообще вряд ли способны воспринимать критику из-за собственной невротической чувствительности. Однако повсеместное представление о непогрешимости родителей обусловлено культурным фактором. Позиция родителей в нашей культуре основана на авторитарной власти, на которую всегда можно опереться, чтобы добиться послушания. Во многих случаях в семейных взаимоотношениях царит благожелательность и родителям нет необходимости подчеркивать свою авторитарную власть. Тем не менее, пока данная позиция существует в культуре, она в определенной степени накладывает отпечаток на взаимоотношения, даже оставаясь на заднем плане.

Когда взаимоотношения основаны на авторитарности, имеет место тенденция к запрещению критики, потому что обычно она подрывает авторитет. Она может быть запрещена, и данный запрет будет усиливаться наказанием, или, что намного более эффективно, данный запрет может, скорее, молчаливо подразумеваться и навязываться на моральных основаниях. Тогда критическое отношение со стороны ребенка сдерживается не только индивидуальной чувствительностью родителей, но также тем, что родители, впитавшие в себя принятое в культуре правило — грешно критиковать родителей, — пытаются явно или неявно заставить ребенка чувствовать то же самое. При таких условиях менее запуганный ребёнок может выражать некоторое противодействие, но и его в свою очередь заставят ощущать свою вину. Более робкий, запуганный ребенок не осмеливается показывать никакого недовольства и даже не решается думать о том, что родители могут быть не правы. Однако он чувствует, что кто-то, должно быть, не прав, и, таким образом, приходит к заключению, что раз родители всегда правы, то вина лежит именно на нем. Нет надобности говорить о том, что обычно это не интеллектуальный, а эмоциональный процесс. Он побуждается не мышлением, а страхом.

Таким образом, ребенок начинает ощущать себя виноватым, или, точнее, у него развивается тенденция искать и находить вину в себе, вместо того чтобы спокойно взвесить обе стороны и объективно оценить всю ситуацию. Осуждение, скорее, может заставить почувствовать себя скверным, а не виноватым. Имеются лишь тонкие различия между двумя этими чувствами, зависящие целиком от явного или неявного акцента на моральной стороне дела, принятой в его окружении. Девочка, которая всегда подчиняется своей сестре и из страха покоряется несправедливому обращению, подавляя в себе те обвинения, которые она в действительности ощущает, может внушить себе, что несправедливое обращение оправдано тем, что она хуже своей сестры (менее красива, менее интересна), или же она может считать, что такое обращение с ней оправдано тем, что она плохая девочка. Однако в обоих случаях она принимает вину на себя вместо осознания того, что с ней обходятся несправедливо.

Этот тип реакции необязательно сохранится; если он не укоренился слишком глубоко, он может измениться, если меняется окружающая ребенка среда или если в его жизнь входят люди, которые ценят его и оказывают эмоциональную поддержку. Если такое изменение не происходит, то склонность трансформировать обвинения в самообвинения с течением времени становится сильнее, а не слабее. В то же самое время постепенно накапливается чувство обиды на весь мир, а также растет страх выразить свою обиду вследствие растущего страха разоблачения и допущения такой же чувствительности у других.

Но выяснить источник возникновения данного отношения недостаточно для его объяснения. И в практическом плане, и в плане динамики важнее вопрос о том, какие факторы поддерживают это отношение в данное время. Крайние трудности невротика при высказывании критики или каких-либо обвинений определяются несколькими факторами его взрослой личности.

Во-первых, такая его неспособность является одним из проявлений отсутствия у него спонтанной уверенности в своих силах. Для того чтобы понять такое отсутствие, необходимо лишь сравнить отношение невротика с тем, как реагирует здоровый человек в нашей культуре на обвинения в свой адрес и как он себя ведет, обвиняя других. Или, более обобщенно, его поведение при нападении и защите. Нормальный человек способен защищать свое мнение в споре, опровергать необоснованное обвинение, порочащее измышление или обман, протестовать внутренне или внешне против пренебрежительного отношения к себе или жульничества, отказываться от выполнения просьбы или предложения, если они ему не подходят и если ситуация позволяет ему так поступать. Если необходимо, он способен воспринимать критику и сам высказываться критически, выслушивать и выносить обвинения, или умышленно уходить от них, или, если он считает нужным, прекращать отношения с каким-либо человеком. Кроме того, он способен защищаться или нападать без непропорционально сильного эмоционального накала и придерживаться середины между преувеличенными самообвинениями и чрезмерной агрессивностью, которая привела бы его к необоснованным, гневным обвинениям против всего мира. Но эта «золотая середина» может быть достигнута лишь при наличии условий, которых в большей или меньшей степени недостает при неврозах, — при относительной свободе от смутной бессознательной враждебности и сравнительно прочном самоуважении.

Когда такое спонтанное самоутверждение отсутствует, неизбежным последствием этого является чувство слабости и беззащитности. Человек, который знает (хотя, возможно, вообще никогда не задумывался над этим), что, если потребует ситуация, он сможет пойти в наступление или защитить себя, является сильным и ощущает себя таковым. Человек, который констатирует, что он, вероятно, не сможет этого сделать, — слаб и чувствует себя слабым. Мы очень точно можем определить, подавили ли мы свое возражение из страха или из мудрости, согласились ли с обвинением из слабости или из чувства справедливости, даже если приходится обманывать свое сознательное «Я». Для невротичного человека такая регистрация слабости является постоянным тайным источником раздражения. Множество депрессий начинается после того, как человек оказался неспособен отстоять свои доводы или выразить критическое мнение.

Еще одно важное препятствие, стоящее на пути критики и обвинения, прямо связано с тревожностью. Если внешний мир воспринимается как враждебный, если человек ощущает перед ним беспомощность, тогда любой риск вызвать раздражение окружающих представляется чистым безрассудством. Для невротика опасность кажется тем большей и тем в большей степени его ощущение безопасности основано на любви или расположении других, чем сильнее он боится потерять это расположение. Для него вызвать раздражение у другого лица имеет совершенно иное дополнительное значение, чем для нормального человека. Так как его собственные отношения с другими являются непростыми и хрупкими, он не может поверить в то, что отношение к нему других людей может быть в какой-то мере лучшим. Поэтому он чувствует, что вызвать раздражение означает подвергнуть себя опасности окончательного разрыва; он ждет, что его с презрением отвергнут или возненавидят. Кроме того, он сознательно или бессознательно полагает, что другие в столь же большой степени, как и он сам, опасаются разоблачения и критики, и поэтому склонен относиться к ним с такой же повышенной деликатностью, какую он ждет от других. Его чрезмерный страх высказать свои обвинения или даже помыслить о них ставит его перед определенной дилеммой, потому что, как мы видели, он полон сдерживаемого негодования и обиды. В действительности, как известно каждому, кто знаком с невротическим поведением, многие из его обвинений на самом деле находят выражение, иногда в скрытой, иногда в открытой и наиболее агрессивной форме. Поскольку я тем не менее утверждаю, что он непременно чувствует смирение перед критикой и обвинением, имеет смысл кратко обсудить те условия, при которых такие обвинения будут находить выражение.

Они могут быть выражены под влиянием отчаяния, особенно когда невротик чувствует, что ничего от этого не теряет, что в любом случае он будет отвергнут, независимо от своего поведения. Такой случай возникает, например, если на его особые старания быть добрым и заботливым немедленно не отвечают тем же или же его старания вообще отвергаются. Выплескиваются ли его обвинения сразу в виде взрыва или занимают некоторое время — это зависит от того, как долго копилось его отчаяние. В критический момент он может выплеснуть человеку в лицо все обвинения, которые долгое время вынашивал, или выказывать свою неприязнь в течение длительного времени. Он действительно имеет в виду то, что говорит, и ожидает, что другие воспримут это серьезно, — однако с тайной надеждой, что они осознают глубину его отчаяния и поэтому простят его. Сходное условие имеет место и без какого-либо отчаяния, если обвинения относятся к тем людям, которых невротик сознательно ненавидит и от которых не ждет ничего хорошего. Что касается другого условия, к обсуждению которого мы сейчас приступим, то там отсутствует даже крупица искренности.

Невротик также может с большей или меньшей горячностью высказывать обвинения, если видит, что его разоблачают и обвиняют, или чувствует такую опасность. Опасность расстроить других людей может представляться тогда меньшим злом по сравнению с опасностью получить неодобрение. Он чувствует, что находится в критической ситуации, и переходит в контратаку, подобно трусливому животному, которое само не нападает, однако переходит в наступление, когда ему грозит опасность. Пациенты могут бросать в лицо аналитику гневные обвинения в тот момент, когда больше всего опасаются обнаружения какой-то тайны или когда заранее знают, что совершенное ими не будет одобрено.

В отличие от обвинений, выносимых под влиянием отчаяния, нападки такого рода делаются безрассудно. Они высказываются без какой-либо убежденности в их справедливости, поскольку возникают из острого чувства необходимости отвести от себя непосредственную угрозу, независимо от использованных средств. Иногда среди них могут быть и упреки, которые ощущаются как искренние, однако в основном являются преувеличенными и фантастичными. По всей вероятности, невротик и сам в них не верит и не ждет, что они будут восприняты всерьез. И, очевидно, сильно удивится, если произойдет обратное, например подвергаемый нападкам человек начнет всерьез рассматривать его аргументацию или обнаружит признаки обиды.

Когда мы осознаем наличие страха обвинения, который неотъемлемо присутствует в структуре невроза, и когда мы к тому же осознаём, каким образом пытаются преодолеть этот страх, тогда мы можем понять, почему внешняя картина в этом отношении часто противоречива. Невротик часто неспособен высказывать обоснованную критику, даже если его переполняют сильнейшие обвинения. Например, потеряв что-то, он будет «грешить» на ближнего, но не сможет предъявить ему обвинения. Те обвинения, которые он все-таки высказывает, часто имеют свойство некоторой оторванности от реальности. Они, как правило, высказываются не по делу, имеют оттенок фальши, являются необоснованными или совершенно фантастическими. Будучи пациентом, невротик может бросать в лицо аналитику обвинение в том, что тот разоряет его, но не может высказать искреннее замечание по поводу сигарет, предпочитаемых аналитиком.

Эти попытки открыто выразить свои обвинения обычно недостаточны, чтобы разрядить все сдерживаемое негодование. Для этого необходимы косвенные пути, дающие невротику возможность выражать свое негодование без осознания этого. Некоторые из них он находит случайно, в некоторых из этих путей происходит сдвиг с тех лиц, которых он действительно намеревается обвинить, на сравнительно индифферентных лиц. Например, женщина может «сорваться» на горничной из-за скандала с мужем или просто из-за плохого настроения. Это предохранительные клапаны, которые сами по себе не характерны для неврозов. Специфически невротический способ косвенно, не осознавая этого, высказать свои обвинения опирается на механизм страдания. Путем страдания невротик может предстать в виде живого укора. Жена, которая заболевает, потому что ее муж приходит домой поздно, выражает таким образом свое недовольство более эффективно, чем с помощью сцен, а также получает дополнительное преимущество, представая в собственных глазах невинной жертвой.

Эффективность выражения обвинений посредством страдания зависит от внутренних запретов на высказывание обвинений. Там, где страх не слишком силен, страдание может демонстрироваться в драматической форме, с открыто высказываемыми упреками общего типа: «Смотри, как ты заставил меня страдать». Это на самом деле и есть третье условие, при котором могут высказываться обвинения, потому что страдание придает обвинениям оправданный вид. Здесь также имеет место тесная связь с методами, используемыми для достижения любви и расположения, которые мы уже обсуждали; обвиняющее страдание служит в то же самое время мольбой о жалости и вымогательством благ в качестве возмещения за причиненное зло. Чем труднее высказывать обвинения, тем менее демонстративно страдание. Это может зайти столь далеко, что невротик перестанет привлекать внимание других к тому, что он страдает. В общем, мы находим крайнюю вариабельность форм демонстрации им своего страдания.

Вследствие страха, который обступает его со всех сторон, невротик постоянно мечется между обвинениями и самообвинениями. Единственным результатом этого будет постоянная и безнадежная неуверенность, прав он или не прав, критикуя или считая себя обиженным. Он отмечает или по опыту знает, что очень часто ого обвинения вызваны не реальным положением дел, а собственными иррациональными реакциями. Это знание делает для него затруднительным осознание истинности причиненного ему зла и не дает возможности занять твердую позицию.

Наблюдатель склонен принимать или интерпретировать все эти манифестации как проявления особо острого чувства вины. Это не означает, что наблюдатель является невротиком, однако это означает, что его мысли и чувства, так же как и мысли и чувства невротика, подвержены влияниям культуры. Чтобы понять влияния культуры, которые определяют наше отношение к чувству вины, нам пришлось бы затронуть исторические, культурные и философские вопросы, которые намного превзошли бы объем данной книги. Но даже полностью обходя данную проблему, необходимо по крайней мере упомянуть о влиянии христианского учения на вопросы морали.

Подобное рассмотрение чувства вины может быть очень кратко изложено следующим образом. Когда невротик обвиняет себя или указывает на наличие чувства вины того или иного рода, первым вопросом должен быть не вопрос о том, в чем он на самом деле чувствует свою вину, а вопрос о том, каковы могут быть функции такого самообвинения. Основные функции, которые мы обнаружили, таковы: проявление страха неодобрения; защита от этого страха; защита от высказывания обвинений.

Когда Фрейд, а вместе с ним и большинство аналитиков рассматривали чувство вины в качестве первичной мотивации, они отражали мышление своего времени. Фрейд признавал, что чувство вины вырастает из страха, ибо он считал, что страх участвует в образовании Супер-Эго, которое обусловливает чувство вины. Но он склонен был считать, что требования совести и чувства вины, однажды установившиеся, действуют в качестве первичной силы. Дальнейший анализ показывает, что даже после того, как мы научились реагировать ощущением вины на угрызения совести и приняли моральные нормы, мотивом, стоящим за всеми этими чувствами — хотя это может быть показано лишь тонкими и косвенными путями, — является прямой страх последствий. Если допустить, что чувства вины не являются сами по себе первичной мотивационной системой, становится необходимым пересмотреть некоторые аналитические теории, которые были основаны на предположении, что чувства вины — в особенности чувства вины смутного характера, которые Фрейд в предварительном плане назвал бессознательными чувствами вины, — имеют первостепенное значение в порождении невроза. Я упомяну лишь о трех наиболее важных теориях: о теории «негативной терапевтической реакции», которая утверждает, что пациент предпочитает оставаться больным вследствие его бессознательного чувства вины; о теории Супер-Эго как внутренней инстанции, которая налагает наказания на «Эго»; и о теории морального мазохизма, которая объясняет причиняемые себе человеком страдания как результат потребности в наказании.