Глава 7. Удивление и страх

Удивление — это самая краткая из всех эмоций, длящаяся не более нескольких секунд. Удивление мгновенно проходит, как только мы осознаем происходящее, и затем превращается в страх, радость, облегчение, гнев, отвращение и т. д. в зависимости от того, что нас удивило, или же после удивления может не наблюдаться никаких эмоций, если мы определим, что удивившее нас событие не имело для нас последствий. Фотографии лиц, выражающих удивление, встречаются довольно редко. Поскольку удивление бывает неожиданным и переживается очень быстро, то фотограф редко оказывается готовым к съемке, а если и оказывается, то не всегда действует достаточно быстро, чтобы запечатлеть нужное выражение лица, когда происходит что–то удивительное. На фотографиях в прессе обычно показывается специально изображаемое удивление.

Фотокорреспондент газеты «New York Post» Лу Лиотта так рассказывал о том, что позволило ему сделать эту завоевавшую множество призов фотографию двух удивленных мужчин: «Мне позвонили и пригласили подъехать к этому дому, рядом с которым женщина демонстрировала свой эффектный рекламный трюк. Я приехал с опозданием, когда ее, державшуюся за конец каната зубами, уже подняли до уровня крыши здания. Я поставил на фотоаппарат длиннофокусный объектив и смог увидеть напряженный взгляд ее глаз. Ее тело вращалось вокруг вертикальной оси. Затем ее зубы разжались. Я проследил за ее падением и сделал один снимок».

К счастью, женщина, показанная на этом снимке, не погибла, хотя при падении на деревянный настил с высоты тридцати пяти футов она сломала запястья и лодыжки и повредила позвоночник. Однако для нас главный интерес представляют эмоции двух мужчин, попавших в объектив фотоаппарата. Удивление может быть вызвано только внезапным, неожиданным событием, как это было в данном случае. Когда неожиданное событие разворачивается медленно, мы не испытываем удивления. Событие должно происходить внезапно, а мы должны быть не готовы к нему. Мужчины, увидевшие падение женщины, выполнявшей рекламный трюк, не получили никакого предупредительного сигнала и не имели ни малейшего представления о том, что должно произойти в следующий момент.

Несколько лет тому назад, когда я впервые учил студентов–медиков тому, как понимать и распознавать эмоции, я пытался вызывать у них разные эмоции на каждом практическом занятии. Чтобы удивить их, я пригласил исполнительницу танца живота и попросил ее неожиданно выйти из–за ширмы в своем экзотическом наряде. Ее появление было бы естественным в каком–нибудь ночном клубе, но в аудитории медицинского факультета университета она выглядела необычно, и ее неожиданный и шумный выход вызвал всеобщее удивление.

Мы имеем мало времени на сознательную мобилизацию усилий по управлению нашим поведением, когда мы испытываем удивление.

Это редко создает нам проблемы, если только мы не находимся в ситуации, в которой нам не следует выглядеть удивленными. Например, если мы заявляем, что в совершенстве разбираемся в каком–то вопросе, и проявляем удивление, когда неожиданно выясняется подробность, о которой мы обязаны были знать, то окружающим станет очевидно, что мы владеем этим вопросом не так уж и хорошо. В аудитории студентка может заявить, что она прочитала рекомендованную книгу, хотя в действительности не успела это сделать. Ее удивление, появляющееся в тот момент, когда преподаватель говорит о каких–то неизвестных ей местах в этой книге, может выдать ее с головой.

Некоторые ученые, изучающие эмоции, не считают эмоцией удивление, потому что оно не является ни приятным, ни неприятным, а, по их мнению, любая эмоция должна обладать одним из этих двух качеств. Я с ними не согласен. Я считаю, что удивление ощущается как эмоция большинством людей. За несколько мгновений до того, как мы понимаем, что происходит, прежде чем мы переключаемся на другую эмоцию или перестаем испытывать любые эмоции, удивление само по себе может восприниматься как приятное или неприятное. Некоторые люди никогда не хотят испытывать удивления, даже по поводу приятного события. Они просят окружающих никогда их не удивлять. Другие же люди, напротив, любят испытывать удивление; они намеренно не планируют в своей жизни многие вещи, чтобы воспринимать их как неожиданные. Они стремятся к получению опыта, который с высокой вероятностью позволит им испытать удивление.

Мои собственные сомнения по поводу того, является ли удивление эмоцией, возникают из того факта, что его распределение во времени является фиксированным. Удивление не может длиться более нескольких секунд, что отличает его от других эмоций. Они могут быть очень краткими, но могут также продолжаться намного дольше. Страх, который часто приходит на смену удивлению, может быть очень кратковременным, но он может также сохраняться в течение длительного времени. Когда мне пришлось несколько дней ждать результатов биопсии, чтобы узнать о том, болен ли я раком, и если да, то на какой стадии находится болезнь, я переживал долгие периоды страха. Я не испытывал страх непрерывно в течение всех четырех дней ожидания, но в эти дни периодически возникали ситуации, когда я испытывал страх в течение многих секунд или даже минут. К счастью, результат биопсии оказался отрицательным. После этого я почувствовал облегчение и испытал радостные эмоции (о которых я расскажу в главе 9).

Я думаю, что имеет смысл включить удивление в перечень рассматриваемых нами эмоций, отметив при этом, что оно имеет свою особую характеристику — ограниченную продолжительность. Каждая из рассмотренных нами ранее эмоций также имеет собственные уникальные характеристики. Эмоция печали/горя уникальна как минимум в двух отношениях. Во–первых, она может проявляться то в виде покорной печали, то в виде активного горя, а во–вторых, она может сохраняться дольше, чем другие эмоции. Гнев отличается от других эмоций тем, что он наиболее опасен для окружающих из–за угрозы проявления насилия. А как мы увидим позднее, презрение, отвращение и многие типы удовольствия также имеют свои особые характеристики, не присущие другим эмоциям. В этом смысле каждая эмоция имеет свою собственную повесть.

Удивление все же является эмоцией, но эмоцией нельзя считать испуг. Удивление и испуг выглядят по–разному: выражение испуга совершенно противоположно выражению удивления. Чтобы вызвать испуг у ничего не подозревавших объектов моего исследования, я неожиданно стрелял холостыми патронами из пистолета. Практически немедленно их глаза закрывались (при удивлении они раскрываются), брови опускались (при удивлении они поднимаются), а их губы становились напряженно растянутыми (при удивлении нижняя челюсть опускается).

Во всех других выражениях эмоций предельные по силе выражения напоминают умеренные выражения. Ярость — это крайняя форма проявления гнева, ужас — крайняя форма проявления страха и т. д. Различие между испуганным и удивленным выражениями подразумевает, что испуг — это не просто более сильная форма удивления.

Испуг отличается от удивления в трех аспектах. Во–первых, время проявления испуга оказывается еще более ограниченным, чем время проявления удивления, — выражение испуга появляется через четверть секунды и исчезает через полсекунды. Оно настолько мимолетно, что если вы моргнете глазами, то не заметите выражения испуга на лице вашего визави. У любой эмоции время ее проявления не является настолько ограниченным. Во–вторых, предупреждение человека о том, что он будет испуган очень громким шумом, уменьшает силу реакции, но не устраняет реакцию вовсе. Но вы не можете испытать удивления, если вы знаете, что должно произойти. В–третьих, никто не может подавить реакцию страха, даже если он будет точно знать, когда возникнет громкий шум. Большинство людей могут подавить в себе все, кроме самых слабых признаков эмоции, особенно если они подготавливаются к этому заранее. Испуг — это скорее физический рефлекс, а не эмоция.

Подпись под удивительной фотографией на с. 191 гласит: «На Сурабайе, Восточная Ява, неожиданно опрокинулся военный грузовик, перевозивший более ста молодых людей. Пассажирами грузовика были болельщики местной футбольной команды, которые радовались возможности бесплатно добраться до дома и размахивали флагами в честь победы своей любимой команды. Грузовик — один из двадцати четырех, предоставленных местным военным командованием, — перевернулся, проехав всего один километр. Большинство пассажиров не пострадали, но двоих пришлось госпитализировать с легкими ушибами». Страх читается на лицах этих молодых людей, но наиболее отчетливо он виден на лице водителя. Если бы снимок был сделан на мгновение раньше, то мы могли бы видеть на лицах удивление — до тех пор, пока грузовик не начал бы медленно переворачиваться.

Изучению страха было посвящено больше исследований, чем изучению любой другой эмоции, возможно, потому, что страх легко вызвать практически у любых животных, включая крыс (ставших любимыми объектами исследований по причине их плодовитости

и низких затрат на их содержание). Угроза причинения вреда, физического или морального, характерна для всех триггеров страха, а также тем страха и их вариаций. Темой является опасность причинения физического вреда, а вариацией может быть все, что, как нам известно, способно причинить нам вред любым образом, т. е. либо физическая, либо моральная угроза. Подобно тому как физическое ограничение является врожденным триггером для гнева, существуют также подобные триггеры и для страха: например, Нечто, быстро движущееся в пространстве и способное нанести нам удар, если мы не отскочим в сторону, или внезапная потеря поддержки, вызывающая наше падение. Угроза физической боли является врожденным триггером для страха, хотя непосредственно в момент боли страх может не ощущаться.

Вид змеи может быть еще одним врожденным, универсальным триггером. Вспомните исследования Охмана, описанные в главе 1; эти исследования показали, что мы биологически подготовлены к тому, чтобы больше бояться внешнего вида рептилий, чем внешнего вида ружей или ножей. Однако значительное число людей не проявляют страха при виде змей; напротив, они получают удовольствие от физических контактов с ними, даже с очень ядовитыми. Я испытываю соблазн предположить, что нахождение на возвышенном месте, где любой неверный шаг может вызвать падение, является еще одним врожденным триггером. Меня всегда ужасали такие ситуации, но это не является триггером страха для значительного числа людей.

Возможно, у каждого из нас существуют неврожденные стимулы страха. Нет сомнений в том, что некоторые люди боятся вещей, не представляющих фактически никакой опасности, и ведут себя подобно детям, боящимся темноты. Взрослые, как и дети, могут иметь беспочвенные страхи. Например, прикрепление электродов к груди с целью снятия ЭКГ может встревожить людей, которые не знают, что электрокардиограф только регистрирует активность сердца и не вырабатывает никаких электрических сигналов. Люди, думающие, что они получат удар, испытывают реальный, хотя и беспочвенный страх. Необходимо иметь хорошо развитую способность к сочувствию, чтобы проявлять уважение, сострадание и терпение к тому, кто боится чего–то такого, чего не боимся мы. Вместо этого большинство из нас отмахиваются от таких страхов. Нам не нужно чувствовать страх другого человека, чтобы признать его и чтобы помочь другому человеку справиться с этим страхом. Хорошие сиделки понимают своих больных; они способны встать на их точку зрения, чтобы их успокоить и утешить.

Когда мы испытываем страх, мы можем сделать практически все или не сделать ничего в зависимости от накопленных нами знаний о том, что может защитить нас в той ситуации, в которой мы находимся. Исследования животных и результаты, полученные нами при изучении того, как люди физиологически готовятся к совершению действий, наводят на мысль о том, что в процессе эволюции отдавалось предпочтение двум очень разным действиям: попытке спрятаться от опасности и попытке бегства. При возникновении страха кровь приливает к большим мышцам наших ног, подготавливая нас к бегству. Это означает не то, что мы обязательно побежим, а лишь то, что эволюция подготовила нас к совершению действия, которое оказывалось наиболее адаптивным на протяжении прошлой истории человеческого рода.

Многие животные, столкнувшись с опасностью, например в образе хищника, сначала замирают, чтобы снизить вероятность своего обнаружения. Я наблюдал эту реакцию, когда приближался к группе обезьян, находившихся в большой клетке. Большинство обезьян замирали, когда я подходил ближе, чтобы не оказаться замеченными. Когда я приближался еще ближе, так, что направление моего взгляда ясно указывало, на какую обезьяну я смотрю, это животное обращалось в бегство.

Если мы не замираем и не бежим, то следующей вероятной реакцией будет гнев на то, что угрожает нам. Довольно часто именно гнев быстро приходит на смену страху. Нет подтвержденных научных данных о том, что мы можем испытывать две эмоции одновременно, но с практической точки зрения это не так уж важно. Мы можем попеременно испытывать страх и гнев (или любую другую эмоцию) настолько быстро, что эти чувства будут сливаться. Если угрожающий нам человек выглядит более сильным, то, вероятно, мы почувствуем страх, а не гнев, но мы можем также временами или после устранения опасности испытывать гнев на человека, угрожавшего нам причинением вреда. Мы можем также рассердиться на себя за то, что мы испугались, если считаем, что не должны были испытывать страха в этой ситуации. По той же причине мы можем испытывать к себе отвращение.

Иногда мы оказываемся бессильными что–либо предпринять, когда сталкиваемся с неизбежностью причинения серьезного ущерба — подобно водителю опрокинувшегося грузовика. В отличие от людей в кузове грузовика, которые могли сосредоточить свое внимание на том, как спрыгнуть на землю, он не мог сделать ничего, хотя опасность для его жизни была высока. Однако происходит что–то очень интересное, когда мы бываем в состоянии справиться с непосредственной серьезной угрозой, подобной той, которая возникла для людей, находящихся в кузове грузовика. Неприятные размышления и ощущения, характерные для страха, могут нами не испытываться, но вместо этого наше сознание может концентрироваться на решении текущей задачи, т. е. на том, как справиться с возникшей угрозой.

Например, когда я впервые прибыл в Новую Гвинею в 1967 г., мне пришлось нанять одномоторный самолет, чтобы долететь до поселка, от которого я мог добраться пешком до нужной мне деревни. Хотя к тому времени мне уже пришлось немало полетать в разных странах мира, я побаивался предстоящего полета и даже стал плохо спать по ночам. Меня беспокоила необходимость лететь на одномоторном самолете, но у меня не было другого выбора, так как в той части острова, куда я направлялся, не было дорог. Когда мы поднялись в воздух, восемнадцатилетний курчавый пилот, рядом с которым я сидел в нашем двухместном самолете, поделился со мной новостью о том, что, как сообщили ему по радио работники наземной службы аэродрома, при взлете у нашего самолета сломалось шасси. Он объявил, что мы должны вернуться назад и попытаться сесть на распаханное поле рядом со взлетной полосой. Так как при приземлении самолет мог загореться, то пилот приказал мне подготовиться к экстренной высадке. Он посоветовал мне слегка приоткрыть дверь, чтобы в случае ее серьезной деформации при ударе я все равно мог бы выбраться наружу. Он также предупредил, чтобы я не открывал дверь слишком широко, чтобы не выпасть из самолета, когда мы будем находиться в воздухе. Нет нужды говорить о том, что наши кресла не были снабжены ремнями безопасности.

Пока мы кружили над аэродромом, готовясь к посадке, я не испытывал неприятных ощущений и не имел тревожных мыслей о возможной гибели. Напротив, я думал о том, как забавно все получилось: я летел до острова более двух суток, а когда оказался в часе полета до места назначения, мне приходится поворачивать назад. За несколько минут до аварийной посадки все казалось мне смешным, а не страшным. Я видел пожарную команду, выстроившуюся вдоль взлетной полосы, чтобы приветствовать наше возвращение. Когда мы коснулись земли, я слегка приоткрыл дверь кабины, как учил меня пилот. Затем все стало тихо. Пожара, ранений и смерти нам удалось избежать. В течение пятнадцати минут мы перегружали мой багаж из поврежденного самолета в исправный, а затем снова поднялись в воздух. Внезапно я почувствовал беспокойство из–за того, что эта сцена может повториться и что на этот раз ее финал может быть не таким счастливым.

После этой вынужденной посадки я интервьюировал других людей, которые, находясь в исключительно опасной ситуации, не испытывали неприятных ощущений и не имели тревожных мыслей. Что отличает их и мой опыт от тех ситуаций, в которых страх действительно испытывался, так это возможность сделать что–нибудь, для того чтобы справиться с опасностью. Если имелась возможность что–нибудь сделать для спасения, то страх не чувствовался. Если же сделать было ничего нельзя и оставалось только уповать на чудо, то люди часто испытывали ужас. Если бы я не сосредоточил внимание на необходимости слегка приоткрыть дверь кабины и подготовиться к выпрыгиванию из самолета, то, вероятно, во время нашей посадки я чувствовал бы сильный страх. Мы с наибольшей вероятностью испытываем всепоглощающий страх, когда ничего не можем сделать для своего спасения, а не тогда, когда мы сосредоточены на противодействии непосредственной угрозе.

Недавние исследования позволили обнаружить три типа различий у возникающего страха в зависимости от того, является ли угроза немедленной или только приближающейся. Во–первых, разные угрозы вызывают разное поведение: немедленная угроза обычно вызывает действие (застывание в одной позе или бегство), позволяющее каким–то образом справиться с угрозой, в то время как беспокойство по поводу приближающейся угрозы приводит к повышению бдительности и напряжению мышц. Во–вторых, реакция на немедленную угрозу часто снимает болевые ощущения, в то время как беспокойство, вызванное приближающейся угрозой, усиливает боль. Наконец, в–третьих, имеются данные исследований, указывающие на то, что немедленная угроза и приближающаяся угроза ассоциируются с активизацией разных областей головного мозга.

Паника представляет собой яркий контраст с реакцией человека на немедленную угрозу. Работа над этой главой была прервана необходимостью лечь в больницу и подвергнуться хирургической операции по удалению части кишечника. Я не испытывал страха до момента объявления даты проведения операции. Затем в течение пяти дней до дня операции я пережил несколько приступов панического настроения. Я испытывал сильный страх, начинал прерывисто дышать, меня бил озноб, и я не мог думать ни о чем, кроме как о пугающем меня событии. Как я упоминал в главе 5, тридцать лет тому назад я перенес серьезную операцию и из–за врачебной ошибки вынужден был терпеть сильную боль, поэтому у меня были все основания опасаться последствий попадания на операционный стол. Эти приступы паники продолжались от десяти минут до нескольких часов. Однако в тот день, когда я прибыл в больницу для проведения операции, я не испытывал паники или страха, так как теперь я мог что–то делать, чтобы противодействовать им.

Семейство пугающих ощущений может классифицироваться по трем факторам:

• интенсивности — насколько серьезным может оказаться причиненный вред?

• времени — является вред немедленным или приближающимся?

• возможности противодействия — можно ли предпринять какие–то меры, чтобы ослабить или предотвратить угрозу?

К сожалению, ни в одном исследовании не рассматривались все эти три фактора сразу, что затрудняло идентификацию типа изучаемого ощущения страха. Фотографии выражений страха, появляющиеся в прессе, дают нам определенные подсказки и часто позволяют распознать интенсивность угрозы, немедленной или приближающейся, а также оценить возможности справиться с нею. Глядя на фотографию грузовика, мы можем предположить, что водитель испытывает ужас: опасность велика, а он не может справиться с ней, поскольку наглухо заперт в кабине. Выражение лица водителя соответствуют одному из тех выражений, которые я идентифицировал как универсальные для страха. Некоторые из пассажиров, пытающиеся что–то делать, в частности, спрыгивающие на землю или собирающиеся спрыгнуть, не демонстрируют этого выражения, но имеют более внимательный, сосредоточенный взгляд, который, как я полагаю, характеризует готовность справиться с немедленной угрозой. Фотографии людей, ожидающих наступления угрожающего события, показывают выражение, сходное с выражением ужаса у водителя, хотя и менее интенсивное.

Когда мы чувствуем страх любого типа, когда мы осознаем, что чем–то напуганы, то нам в течение определенного времени трудно испытывать какое–то другое чувство или думать о чем–то другом. Наш разум и наше внимание сосредоточены на угрозе. Когда возникает немедленная угроза, мы фокусируемся на ней до тех пор, пока не добиваемся ее устранения, или если мы обнаруживаем, что ничего не можем с ней поделать, то начинаем испытывать ужас. Ожидание угрозы причинения вреда может полностью захватить наше сознание на длительный период времени, или же такие чувства могут быть эпизодическими, возвращающимися к нам время от времени и вмешивающимися в наши размышления, когда мы занимаемся другими делами, как это было со мной в те дни, когда я ожидал результатов биопсии. Приступы панического страха всегда бывают эпизодическими, если бы они продолжались, не ослабевая, целыми днями, то охваченный паникой человек неизбежно умер бы от физического и нервного истощения.

Немедленная угроза вреда концентрирует наше внимание, мобилизуя нас на преодоление опасности. Если мы воспринимаем угрозу как приближающуюся, то наше беспокойство о том, что может произойти, способно защитить нас, предупреждая нас об опасности и делая нас более бдительными. Наше выражение лица, когда мы обеспокоены приближающейся возможностью причинения нам вреда или когда мы испытываем ужас, если угроза является очень серьезной, сигнализирует другим о необходимости избегать этой угрозы или призывает их прийти нам на помощь. Если мы выглядим обеспокоенными или устрашенными, когда кто–то нападает на нас или только собирается напасть, то это может заставить атакующего отступить, удовлетворившись осознанием того, что мы не будем продолжать действия, спровоцировавшие его атаку. (Разумеется, так бывает не всегда. Атакующий, который ищет себе слабую жертву, может интерпретировать выражение страха как наше нежелание сражаться и неспособность защитить себя.) Наличие у нас признаков панического страха должно мотивировать других оказать нам помощь и моральную поддержку.

В основе страха лежит возможность причинения нам боли, физической или душевной, но боль сама по себе не рассматривается психологами как эмоция. Почему же, может спросить кто–то, боль не является эмоцией? Она действительно может быть очень сильным ощущением, на котором концентрируется все наше внимание. Ответ на этот вопрос, данный Сильваном Томкинсом сорок лет тому назад, по–прежнему выглядит убедительным. Он утверждал, что боль является слишком конкретной, чтобы быть эмоцией. Благодаря существованию разных видов боли мы можем точно знать, где у нас болит. Но где локализуются в нашем теле гнев, страх, беспокойство, ужас или печаль и горе? Как и в случае эротических чувств, когда мы испытываем боль (если это не иррадиирующая боль), мы безошибочно знаем, что нас беспокоит. Если мы ушибли палец, то мы не станем потирать локоть, чтобы унять боль, и еще меньше мы сомневаемся в том, какую часть тела мы хотим стимулировать, когда испытываем сексуальное возбуждение. И боль, и сексуальное влечение очень важны и вызывают у нас множество эмоций, хотя сами они эмоциями не являются.

Ранее в этой главе я отмечал, что некоторым людям нравится испытывать удивление. Каждая из так называемых негативных эмоций может быть позитивной в том смысле, что некоторые люди, испытывая ее, могут получать удовольствие. (Вот почему я в отличие от многих ученых, изучающих эмоции, считаю неправильным делить эмоции на позитивные и негативные.)

Некоторые люди, по–видимому, действительно наслаждаются испытываемым ими страхом. Страшные романы и фильмы ужасов очень популярны. Я не раз сидел в кинотеатре спиной к экрану, наблюдая лица зрителей, и видел на них выражения беспокойства и даже страха наряду с выражением наслаждения. В ходе наших исследований мы показывали испытуемым, которые находились в комнате в одиночестве, сцены из фильмов ужасов и снимали скрытой камерой выражения их лица. Мы обнаружили, что те, у кого было испуганное лицо, демонстрировали также и изменения физиологических параметров тела — повышенную частоту сердцебиений и приток крови к большим мышцам ног, характерные для людей, испытывающих страх.

Кто–то может утверждать, что эти зрители не находятся в опасности и знают, что им не будет причинено вреда. Но некоторые люди не ограничиваются наблюдением за перипетиями чужой жизни, ищут непосредственных острых ощущений и наслаждаются смертельным риском, которому они подвергают себя во время занятий экстремальными видами спорта. Я не знаю, что доставляет им удовольствие: переживаемый страх, возбуждение, вызываемое чувством опасности, или облегчение и гордость, испытываемые позднее, после достижения поставленной цели.

Есть также люди совершенно противоположного типа, для которых ощущения страха настолько тяжелы, что они предпринимают чрезвычайные усилия, чтобы их не испытывать. Имеются группы людей, которые, испытывая конкретную эмоцию, получают наслаждение, и есть их антиподы, которые ее совершенно не переносят, а кроме них имеется множество людей, которые не стремятся испытывать эту эмоцию, но и не воспринимают ее вредной для себя в большинстве ситуаций.

Каждая из рассмотренных нами эмоций играет свою роль в создании соответствующего настроения, которое может сохраняться в течение многих часов. Когда мы подолгу чувствуем печаль, мы находимся в унылом настроении. Когда мы легко разражаемся приступами гнева и ищем повод для проявления резкого недовольства, мы находимся в раздраженном настроении. Я использую термин «тревожность» применительно к настроению, в котором мы ощущаем обеспокоенность и не знаем, чем она вызвана, — т. е. мы не можем указать соответствующий триггер. Хотя мы чувству ем себя так, как будто находимся в опасности, мы не знаем, что нам делать, так как мы не можем идентифицировать угрозу.

Подобно тому как унылое настроение, меланхолический тип личности и состояние депрессии имеют отношение к печали/горю, а раздраженное настроение, агрессивный характер и патологическая склонность к насилию — к гневу, страх ассоциируется с тревожным настроением, робкими или застенчивыми типами личности и множеством расстройств, которые я опишу ниже. Например, как показывают исследования, крайняя застенчивость характерна для 15% населения. Такие люди озабочены возможностью своего неадекватного поведения в конкретной социальной ситуации, они избегают человеческих контактов, имеют невысокое самоуважение, повышенное содержание гормонов стресса и высокую частоту сердечных сокращений. Они также больше подвержены риску сердечных заболеваний. Известный исследователь Джером Каган полагает, что родители обычно различают три личностных характеристики, связанных со страхом: они называют детей, избегающих людей, застенчивыми; детей, избегающих незнакомых ситуаций, робкими; и детей, избегающих принимать незнакомую ищу, разборчивыми. Многие исследователи различают два, а не три типа застенчивости: обычную застенчивость, при которой человек колеблется, стоит или не стоит ему избегать незнакомых людей и новых ситуаций, и застенчивость, вызванную страхом, при которой человек просто избегает незнакомых людей и новых ситуаций.

Известно множество эмоциональных расстройств, в которых страх играет главную роль. Фобии относятся к числу наиболее очевидных и, возможно, самых известных: они характеризуются страхом перед абстрактными событиями или ситуациями, страхом смерти, страхом перед травмой, болезнью, кровопролитием, страхом перед животными, перед возможностью оказаться в переполненном людьми замкнутом помещении и т. п. Посттравматическое стрессовое расстройство (PTSD ) считается результатом попадания в исключительно опасную ситуацию, после которого человек начинает регулярно заново переживать травмировавшее его событие и избегать других событий, ассоциируемых с полученной травмой. Повторяющиеся приступы паники являются другим эмоциональным расстройством, связанным с возникновением состояния обеспокоенности и сильного страха. Часто они охватывают человека без видимых причин и могут приводить к потере самоконтроля.

Патологическая тревожность является еще одним эмоциональным расстройством, отличающимся от обычного тревожного настроения тем, что оно чаще повторяется, дольше сохраняется и проявляется в более сильной форме, мешая человеку нормально работать и спать.