Глава 2
Красивее дома было не сыскать на всей улице Роз. Белокаменный и украшенный лепниной, балконы второго этажа подпирали тончайшие колонны, вход охраняли две львиные статуи. В неестественно зеленом саду росли диковинные растения из самых разных уголков мира. В детстве больше всего я любила яблони, те, что раскинули свои ветви на заднем дворе и касались листвой окон моей спальни. В период цветения они бесподобно пахли, и я всегда держала окна нараспашку, впуская в комнату аромат лета и свежести.
К сожалению, яблони выкорчевали, когда у братца обнаружилась аллергия на пыльцу. Мне тогда было до слез обидно, но ради любимого сына мама без жалости избавилась от деревьев. Теперь на их месте росли жасминовые кусты, к вони которых аллергия братца оказалась равнодушна.
Вот уже две недели эти стены служили мне тюрьмой. Матушка поселила меня в комнату детства, впрочем, изменившуюся до неузнаваемости. Оказывается, игрушки и одежду она выбросила, когда я исчезла, дескать, чтобы не бередить старую рану; и моя спальня стала непримечательной гостевой комнатой с односпальной кроватью, комодом, часами в позолоченной раме, напольным зеркалом, шкафом и скучным пейзажем на стене.
— Будь как дома, — сказала мама, когда повозка въехала во двор, и уже тогда мне стало смешно. Очевидно, что я могу быть «как дома», но не дома в прямом этом смысле.
И точно. Здесь всё подчинялось расписанию, установленному матушкой: приемы пищи, чтение книг, даже прогулки в саду. Пойти гулять или кушать во внеурочное время я, конечно, могла, но под шепотки прислуги и недовольство Леневры Рене.
— Какая же ты своенравная, — качала она головой, если я удумывала посидеть в тени дуба в полдень.
Никаких бесед, кроме светского обсуждения погоды и городских сплетен, она со мной не вела. Даже не полюбопытствовала о руне на руке — хотя видела её и разглядывала ну очень пристально. Каждый завтрак, обед и ужин меня подмывало сказать: «Да — да, мама, я обручена с лордом Пограничья», — и дождаться её реакции, хотя, думаю, Леневра бы просто пожала плечами и посоветовала отведать пудинга.
Разумеется, существование дочери в рабстве её тоже не заботило: она не спрашивала, а я не отвечала.
Служанки глядели на меня искоса: и когда заплетали утренние косы, и когда прибирались в спальне, и когда несли десерт. Меня съедало одиночество. Как дикий волк, оголодавший после зимы, оно рыскало рядом, и, когда дотягивалось, рвало на части. Туманы исчезли, бессильные против подавляющего ошейника. Кроме того, со дня приезда мне не снился Трауш. Совсем. И я, стыдно признаться, уже забывала ноты его голоса и запах его волос.
Как он там, мой будущий супруг? Ждет ли он меня?
Руна на руке поблекла, но не стерлась; значит — ждет.
Я спасалась чтением. В библиотеке высились полки с тысячей самых разных рукописей на всех языках и диалектах. Справа — сказки и легенды, слева — наука, история, на самом видном месте — магические трактаты, десяток из которых написаны лично матушкой. Я брала книгу, гладила её по переплету и, если в душе ничто не сопротивлялось, шла или в сад (если то было дозволено), или в спальню. Порой мне наскучивало после десятка страниц, и тогда я искала что-нибудь другое. С книгой как в жизни: если история не завоевала тебя с первых строк, то для чего продолжать чтение? Зачем держаться за наскучивших людей и прозябать в ситуациях, от которых тошно?
В один из тоскливых вечеров ко мне наведался братец. Вообще он работал где-то при министерстве на не последней должности и в отчем доме бывал редко, но тут ради встречи с сестренкой уделил свободный вечерок и застал меня врасплох, сидящую на подоконнике и свесившую ноги наружу.
— Сольд? — Голос был пискляв и малоприятен.
Я вгляделась в закатную мглу.
— Рейк?
Он появился из-за угла дома, похожий на упыря из бардовских песен, и встал, освещенный свечами. Тощий и высокий, лицо его было болезненно бледным и вытянутым, волосы свисали немытыми паклями. Глаза узенькие, губы пухлые — можно сказать, я уродилась красоткой, раз уж единокровный братец столь неприглядный.
— Привет, сестра! — выглядел он то ли испуганным, то ли не до конца верящим, что я вернулась.
Я спрыгнула с окна на траву и горячо обняла брата. Тот, подумав, сжал меня в быстрых объятиях. Потом боязливо тронул пальцем ошейник.
— Больно?
— He — а. Ты, говорят, трудишься в министерстве?
— Пятым помощником при великом казначействе, — Рейк горделиво выпятил грудь.
Пфи, всего-то пятым? По словам мамочки, его назначили если не первым, то хотя бы вторым. Да, братцу не досталось ни материнской хватки, ни её же красоты, ни отцовского обаяния. И чем больше мы общались, тем сильнее я в том убеждалась. Любимый мамин сын оказался крайне посредственным, разговора завести не мог, а когда терял нить беседы, начинал глупо мямлить и перебирать волосы между пальцами.
Мама просто обожала Рейка. Каждый раз, когда он навещал нас, она не отходила от сына ни на шаг и ежеминутно внушала ему его гениальность, а мой давно не маленький брат ей верил. Она выбирала ему в миске самый лакомый кусочек, вытирала капельку грязи у краешка рта и называла не иначе, как «солнышко моё». Меня тошнило от их ласк.
Если в деле о собирательстве и были сдвиги, мать мне не рассказывала. Бежать я не пыталась, а смысл? Лучше уж дождаться вердикта и плясать от него, чем в итоге оказаться отловленной за ближайшим поворотом. Так я и жила бы в полнейшем неведении, если бы в наш дом не пожаловал гость.
Я встретилась с ним за завтраком, и он не понравился мне с первого взгляда. Маг, и наверняка темный; воздух около него пах сладостью и гнилью. Жиденькие волосенки он зачесывал на бок, кожу покрывали рытвины и застарелые оспины. Между тем, маменька, одетая в плотно облегающее бирюзовое платье, ворковала с ним как с кем-то необычно привлекательным. Я прокашлялась, застыв на пороге столовой.
Гость обратил взор в мою сторону.
— Неужто это ваша дочь? — проскрежетал он с плохо скрываемым восторгом.
Матушка как-то сразу сникла и хмуро кивнула. Ну да, комплимент, пусть и завуалированный, да не ей. Незнакомец бодренько вскочил и подлетел ко мне. Он горбился, потому был ниже меня на голову. Рука с туго обтянутыми кожей пальцами устремилась к моей ладони. Я отдернулась
— Сольд, как ты себя ведешь! — не выдержала матушка. — Поздоровайся с господином Розеншалем!
Так вот как выглядит тот самый господин. Я отвесила неуклюжий поклон, но ладони словно невзначай спрятала за спину.
— Доброе утро, — сказала без улыбки.
Он пожирал меня настолько жадным взглядом, что захотелось убежать в свою комнату и спрятаться под одеяло.
— Я много слышала о вас.
— А я о вас, к сожалению, ни слова. — Он с укоризной обратился к матери: — Где же вы прятали вашу очаровательную дочь?
— Она… была похищена какими-то уродами, которые потребовали неподъемный выкуп, — нашлась матушка после секундного замешательства, — но даже после оплаты драгоценными камнями не вернули мне ребенка, и я уже не чаяла застать её живой. А тут закрутилась история с академией, ох, ну вы слышали. Теперь до окончательного решения совета Сольд находится под моим присмотром, будто я какая-то тюремщица.
Голос Леневры дрогнул. Гладко стелешь, мамочка, да верится с трудом, что ты передала кому-то в обмен на меня хоть монетку, хоть ржавую, хоть погнутую.
Тем утром я, два месяца назад исключенная из академии, вышла на улицу, уж не помню с какой целью. Забылось и лицо существа, который схватил меня в охапку, одурманил разум тряпицей, резко пахнущей зельями, и продал на Островах Надежды в рабовладельческий дом Шата. Для семьи дочь — недоучка стала обузой, чего матушка потерпеть не смогла — потому, думаю, она заказала мое похищение. И я более чем убеждена, что никакого выкупа у неё не просили.
— Конечно же, сия байка на слуху у всей столицы. Если передо мной юная собирательница, я готов сложить горы к вашим ногам, только бы иметь приватную беседу с ней. Возможно, вы позволите нам переговорить по душам?
— Вполне, — улыбнулась матушка, поднимаясь. — Мне пора на поклон к его величеству. Сольд, обслужи господина Розеншаля как он того заслуживает.
С этими словами она вышла из столовой и прикрыла за собой двери. Мы остались вдвоем.
— Чая или кофе? — дрогнувшим голосом спросила я.
Но господин Розеншаль словно потерялся во времени и молча смотрел прямо мне в глаза. Я разлила жасминовый (мать помешалась на жасмине) чай по двум чашечкам, подставила тарелку со свежей выпечкой поближе к этому ужасающему мужчине, а тот облизал треснувшие губы желтоватого цвета.
— Вы хотите выбраться отсюда?
Я напряглась.
— Не стану рассусоливать очевидное. Вы интересны мне, и если согласитесь временно поселиться в моем имении, гарантирую, оковы с вашей шеи спадут, а все обвинения будут сняты раз и навсегда. Поверьте, моего могущества хватит на такую малость как умасливание совета, — а следом добавил, отщипнув кусочек от булочки с корицей: — Клянусь, я не коснусь вас и пальцем.
— Что вам нужно?
— Я возьму образцы вашей крови, да и просто пообщаюсь с живой собирательницей, коих пока не доводилось лицезреть. Поймите, что бы ни решил совет, он не оставит вас в покое. А мне искренне жаль столь юную и симпатичную особу, которая навсегда наденет их магические кандалы.
— Я не…
— Вы — собирательница. Соглашайтесь, Сольд. Давайте заключим контракт, коли вы боитесь быть обманутой?
Пусть он и предлагал покинуть дом, где я не была кому-либо нужна, и именно к нему я приехала в столицу, но уйти вот так запросто с опасным магом…
Я отказалась, а он не сильно огорчился, лишь сказал:
— Золотце, я умею убеждать.
И, мазнув моё запястье холодным поцелуем, удалился. Может, стоило спросить его про Дарго, да только как?
— О чем вы говорили? — спустя минуту или две в столовую вошла матушка, остановилась у стола.
Понятно, ни к кому королю она не ходила — ждала окончания разговора.
— Господин Розеншал был рад встрече с собирательницей, — не соврала, но и не договорила всю правду.
— И только?
— Да. — Я посмотрела прямо в глаза Леневре.
Мать покивала, но во взгляде её появилось нечто, что нешуточно испугало. Не то ревность, не то глубочайшая обида. Но из-за чего?.. Из-за того, что я смогла чем-то заинтересовать темного столичного мага?
Вечером нас навестил братец, и за ужином мать, разрезая кусок мяса, будто бы невзначай сказала:
— Представляешь, Рейк, твоя сестра увлекла господина Розеншаля.
— Да? — Он отложил вилку с ножом. — И почему?
— Вроде как из-за её способностей, — в голосе звучала неприкрытая ухмылка.
— Ясненько, — пробубнил брат и вновь замкнулся в себе.
Их короткий разговор был странен хотя бы потому, что никогда до сего момента эти двое не обсуждали за столом меня.
Я ушла спать сразу после десерта, не желая быть молчаливой слушательницей семейной болтовни. Луна скалилась в окно, и лучи её бесстыдно ощупывали тело, одетое в сорочку. Я сидела на подоконнике, когда за спиной донеслись шорохи. В дверях спальни стоял Рейк, мнущий край своей жилетки.
— Сольд, убирайся отсюда, — без предисловия заявил он. — Срочно!
Я спрыгнула на пол, накинула на плечи халат. Брат мерил комнату широким шагом, а дыхание его было хриплым и взволнованным.
— Матушка планирует проводить на тебе эксперименты, — выдал он после долгой заминки. — Тебе нужно бежать, понимаешь?
Его вспотевшие руки коснулись моих. Мы так и стояли в тишине: я, словно забывшая, как издавать звуки, и он, нервно облизывающий губы.
— Куда? — только и спросила я.
— Идем!
Он не отпустил моего запястья, и я едва поспевала за его быстрым шагом, пока мы неслись по коридорам засыпающего дома. По пути нам никто не встретился, ни одна живая душа. Брат отворил входную дверь связкой своих ключей, ими же открыл ворота и подтолкнул меня вперед, нетерпеливо озираясь. На дороге стояла бричка для двоих пассажиров.
— Ты ещё поблагодаришь меня, сестренка, — пробормотал братец, впихивая меня туда.
— Здравствуйте, золотце, — услышала я скрипучее. — Поверьте, так будет лучше для всех. С Леневрой я всё обсужу, как и с советом.
А были ли правдой те эксперименты, о которых обмолвился Рейк? Душу терзали сомнения, в грудной клетке поселился страх. От близости господина Розеншаля волосы на затылке шевелились, сердце колотилось испуганно и аритмично. И всё-таки я благодарила брата за помощь в побеге. Теперь осталось одурачить господина Розеншаля и скрыться в Пограничье.
— Разрешите мне отправить письмо для жениха? — осторожно спросила я, вслушиваясь в мерный цокот лошадиных копыт.
— Разумеется, золотце. Негоже заставлять лорда мучиться незнанием.
Страх чуть отступил. Так, освещаемая золотым светом луны, я и уехала в имение по улице Липовой.
Господин Розеншал лично сопроводил меня до комнаты и, сославшись на неотложное дело — в полночь? — удалился, так и не показав всего дома.
Зато моя новая спальня была совершенна. Выполненная в лиловых тонах, очень нежная и воздушная, полная приятных девичьему сердцу мелочей: зеркальце в серебряной раме, полный шкаф нарядов (между прочим, все будто сшитые на меня), взбитые подушечки на кровати, укрытой шифоновым балдахином.
На туалетном столике были расставлены духи и косметика, лежали расчески и гребни, в ящичке нашлось столько украшений, что моё сердце на секунду дрогнуло. Да, я любила драгоценности, как и почти любая женщина, особенно та, которая была обделена всей этой роскошью. Будь моя воля, я бы увесила уши серьгами, а на пальцы нацепила какое-нибудь колечко (моего, к слову, размера), но не предназначена ли вся эта красота для другой женщины?
Впрочем, для кого и почему тогда оно идеально подходит мне?
В сердце екнуло. Что если господин Розеншал предусмотрел всё заранее, и сейчас я не освободилась от плена, а добровольно перебралась в другую клетку?
Нет, ерунда, он ведь не видел меня до сегодняшнего дня. И вообще, это я приехала в Янг из-за него, а не наоборот. Не нужно поддаваться панике. Завтра же опрошу слуг про Дарго, и, возможно, мне повезет найти его или разузнать, где он может находиться. Ну а дальше дело за малым: сбежать от могущественного темного мага и уехать кТраушу..
Полная переживаний, я завалилась спать, а проснулась от ругани, разносящейся с первого этажа.
— Сейчас же пропустите меня! Я — её мать! Вы её выкрали! Подонок!
Ответа я не расслышала, но Леневра Рене (а это была, конечно же, она) продолжила:
— Да как вы смеете говорить мне, мне, верховной советнице, что лучше для моей дочери?!
За окнами давно рассвело, задорное рыжее солнце прочно угнездилось над горизонтом. Я осторожно вышла из спальни и прокралась к лестнице, глянула вниз. Моя матушка носилась по холлу, и воздух вокруг неё искрился от магии. Ход к ступеням преграждал ссутулившийся господин Розеншал, столь спокойный, будто перед ним не бесновался сильнейший колдун воздуха.
— Леневра, успокойтесь. Совет дал мне разрешение на переселение Сольд в мою скромную обитель. Поймите, я помогу ей.
— Все мы знаем, что вы сделаете. — Она ткнула ему пальцем в грудь. — А совет… да они такие же помешанные, как вы! Я не позволю! Только не мою дочь! Не так, только не так!
— Леневра, никто не причинит вашей дочери вред. Она — уникальный экземпляр.
— Нет!
Внезапно она рухнула перед ним, словно подкошенная, и начала задыхаться.
— Леневра, давайте освежимся, вы взвинчены по пустякам. — Темный маг поднял её за подмышки. — Не заставляйте меня применять силу.
Мать вдруг кивнула и пошла вслед за ним к выходу. Я долго стояла, прижимаясь к стене, совершенно не понимая, что произошло. Почему мать хотела забрать меня: из благих побуждений или недовольная потерей игрушки, над которой, как выразился брат, можно ставить опыты? Кому из них, матери или господину Розеншалю, можно доверять?
Думается, никому.
Я рискнула осмотреться. Первое, что бросалось в глаза, — полная пустота, будто трехэтажный особняк вымер. Здесь было чисто и относительно уютно, но не сновала прислуга, не бранилась кухарка. Не было вообще никого и ничего. Но более всего меня пугал запах, сладковатый, как пахла недавняя смерть. Или мне так казалось? Уж больно много тут росло белых лилий, во всех залах и комнатах, коридоре и лестнице, в каждой вазочке стояла веточка. Возможно, всё дело в них.
Я вернулась к себе, но не успела даже расчесаться — в дверях показалась худенькая служанка неопределенного возраста. Лицо её было землистое, а взгляд пустой. В руках она вертела лист бумаги.
— Пройдите завтракать, госпожа. И вот, это вам.
Она скрылась быстрее, чем я успела хотя бы поблагодарить.
«Сей скромный гардероб принадлежит вам, посему выберите любое платье. Также не отказывайте себе в украшениях и любых других мелочах. Вы — дома».
Я заглянула в платяной шкаф, провела ладонью по мягкой ткани. Мне приглянулось платье в пол из синего шелка, лиф которого украшала сапфировая брошь — если уж быть пленницей, то не отказывая себе ни в чем. Волосы уложила в косу, прыснула духами (чуть приторными) на запястья, за ушами и направилась в столовую.
Мой спаситель уже занял место во главе стола из красного дерева. Мне предназначался стул с противоположной стороны, и я с удовольствием заняла его. Куда спокойнее находиться напротив господина Розеншаля, а не подле него. Третьим гостем за завтраком стал Рейк, нервно складывающий салфетку.
— Вы очаровательны, золотце, — господин Розеншал причмокнул губами. — Как вам ваша комната?
Я склонила голову в благодарственном поклоне.
— Она замечательна.
Одобрительный кивок.
— Ваш брат хотел с вами обсудить нечто важное, не так ли?
Рейк скомкал салфетку и отбросил ту в сторону.
— Сольд, я вынужден просить у тебя прощения. — Он встал так резко, что уронил свой стул, но, не обратив на это внимания, подошел ко мне.
— За что? — Я непонимающе хлопала ресницами.
— За всё! — обреченно простонал брат и вдруг упал передо мной на колени. — Сольд! Тогда… три года назад… я продал тебя рабовладельцам.
Господин Розеншал преспокойно намазывал булочку маслом, а брат уткнулся носом в мой живот и разрыдался что маленький. Спина его сотрясалась, сам он безостановочно всхлипывал. Я машинально провела рукой по жирным волосам, напрягла слух.
— Рейк, ты…
— Да, продал! — Он глянул на меня покрасневшими глазами, высморкался в рукав и вновь ткнулся в живот. — Когда тебя выгнали из академии, мама стала проявлять к тебе слишком… много внимания, она читала книги, ездила к лекарям и ученым… она хотела вернуть твои силы и совсем забыла обо мне.
Он слюнявил моё платье, тихонько подвывал. Я словно окаменела. Моя неприступная холодная мать хотела помочь? Быть того не может, разве что ею двигали собственные мотивы.
— Я запросто нашел наемника, даже попросил, чтобы тебя не обижали, — продолжил брат опечаленно. — Мама, конечно, переживала, но я признался ей во всем, и она простила меня. Мы прекрасно жили все эти годы, пока вновь не появилась ты.
Ха! Он попросил не обижать меня. Перед глазами за секунду пронеслось всё то, что творили хозяева: их пальцы, зубы, плети, бичи. Руки до боли сжались в кулаки. Я обещала себе никогда не вспоминать об этом, но не могла — картинки лезли одна за другой.
— Рейк, но почему?.. — сквозь туман в голове спросила я.
— Ты во всём лучше, ты красивая и умная. Мама должна любить меня, понимаешь? Всем будет лучше, если ты исчезнешь, но я больше не желаю тебе смерти. Ты хорошая, Сольд, ты была добра ко мне, считала меня братом. И когда мать заговорила об интересе господина Розеншаля, — он быстро глянул на безмятежного мага, который будто бы и не слышал страстного монолога, — я усмотрел в этом угрозу. Она хотела что-то сделать с тобой! Она… Сольд, мама завидует тебе. Нет, не завидует — опасается. Ты сильная, можешь стать даже сильнее, чем она. Ты — собирательница. Я тотчас поехал к господину, как же здорово, что живет он так близко от нас, и попросил его защитить тебя.
— Я без промедления согласился, золотце, — хозяин дома улыбнулся.
— Извини меня, — повторил братец глухо.
Легко попросить прощения, но разве я могла простить его? Как стереть из памяти всё то, что было сотворено из-за эгоизма одного мальчишки, которому казалось, что мать любит его недостаточно крепко? Как легко ему далась эта фраза — будто извинился за испорченный вечер. Он, видите ли, рассказал всё матери — и думать забыл о сестре, сгубленной на Островах.
Да, если бы не рабство, не быть мне невестой Трауша — но в том нет заслуги Рейка.
— Уходи. — Я встала и с сожалением глянула на вымокшую ткань. — Теперь я гостья господина Розеншаля, и тебе не о чем переживать.
— Сольд! — Рейк хотел обнять меня, но я не позволила.
— Иди.
— Ты простила?
— Убирайтесь, молодой человек, — приказал темный маг, подытоживая раскаяние.
— Вашей сестре необходимо время, чтобы прийти в себя и обдумать ваши слова. Она даст знать, когда будет готова.
Скорее всего, никогда. Я готова изображать безразличие, но пустоту, поселившуюся в грудной клетке, было невозможно смыть слезами и расхожими фразами. Я не простила Рейка, но не собиралась мстить ему — иначе бы опустилась до его уровня. Природа и так обделила братца всем тем, что досталось мне в избытке.
Рейк торопливо убрался. Господин Розеншал проводил его веселым взглядом.
— Как подчас интересны людские судьбы, — хмыкнул он. — Возможно, вы слышали нашу утреннюю перебранку с Леневрой Рене?
Я кивнула, пытаясь сосредоточиться на завтраке. Пальцы тряслись как у пропойцы.
— Клянусь богами, она всё поняла, совет предупрежден о нашем договоре. У вас есть вопросы?
Вопросов было столько, что они расползались, лезли, кучковались и никак не складывались в осмысленные предложения.
— Подскажите, все эти платья и драгоценности, что я нашла в спальне, — чьи они?
Господин Розеншал отрезал кусочек омлета, но не отправил в рот, лишь задумчиво осмотрел.
— Не буду лукавить, всё принадлежало моей покойной супруге, но поверьте, она бы не усмотрела в этом ничего плохого, а многие наряды ни разу не носила. Не думаете же вы, что я отдал вам старье?
— Что вы! — Не знаю, почему я так ответила… В воздухе витало что-то, заставляющее успокаиваться и смотреть на вещи гораздо проще…
Я стряхнула наваждение.
— Просто всему нужен новый хозяин, — со вздохом старика подытожил господин Розеншал. — Ведь если владелец мертв, неужто вещь должна проследовать за ним в могилу?
— Нет. — Я отпила глоток безумно вкусного морса. Хозяин пил чай, его же налил Рейку, но мне почему-то не предложил иного напитка, кроме морса, а я и не противилась — больно уж он был хорош на вкус.
— Вот и славно. Кстати, я узнавал по поводу вашего сдерживающего ошейника. Ключ от него мне пришлют в ближайшие дни.
Я довольно заулыбалась; ошейник уже не мешал как прежде и не натирал шею, но его присутствие сковывало. Хозяин дома всё понял правильно, улыбнулся в ответ.
— Что ж, приступим к трапезе. Ах да, что касается письма для вашего жениха. Я пошлю личного гонца, поверьте, весточка дойдет в целости и сохранности.
Завтрак прошел в коротких вопросах — ответах, ни один из которых не принес разгадки: что же происходило утром и чего следует опасаться. После господин Розеншал разрешил мне свободно передвигаться по дому и даже спросил, не купить ли мне пряжи или ниток для рукоделия. Какой гостеприимный, а главное — ненавязчивый хозяин. Я старалась не поддаваться ложному обаянию и держалась ровно, но настороженно.
Всё утро я бродила по яблоневому саду. Трогала зеленые плоды, невероятно аппетитные и ароматные, гладила ветки, сгибающиеся под тяжестью яблок. За этим занятием меня и застал господин Розеншал.
— Золотце, — он мотнул головой, точно отгоняя что-то, — не желаете ли развеяться перед предстоящими опытами, скажем, пройтись по городу?
Слово «опыты» мне совершенно не понравилось. Препарирует он меня, что ли?
— Как пожелаете, господин, — учтиво ответила я.
Более молчаливого спутника, чем господин Розеншал, было трудно представить. Говорил он мало и чаще интересовался, удобно ли мне, не натерли ли туфельки, не холодно ли плечам, не чувствую ли я недомогания. Если честно, меня мутило, и перед глазами сновали мушки, но своему спутнику я ни в чем не призналась. Видимо, заболеваю.
Я передала ему письмо для Трауша, скупое и лишенное эмоций, которое наскоро написала перед прогулкой, и темный маг пообещал этим же вечером направить гонца в Пограничье.
— Скажите, — решилась, когда мы бесцельно бродили по скверу под пристальными взглядами горожан, — какие опыты вы имели в виду?
— Вы готовы? — воодушевился господин Розеншал и похлопал себя по бокам. — Не бойтесь! В соседнем государстве я освоил прекрасную методику для определения типа личности, ибо каждый маг прежде всего человек, и в данный момент мне охота разгадать вас. Вы согласны, золотце?
— Вполне.
Мы свернули на менее оживленную аллею, по обоим краям которой тянулись каштановые деревья. Мне вдруг совсем подурнело, словно на голову надели мешок, через который не проступал ни свет, ни воздух, и пришлось замедлить шаг, чтобы отдышаться. Господин Розеншал с волнением переспросил, в порядке ли я.
— В полном, — заверила, отгоняя тошноту.
— Тогда начните с рассказа о семье. С вашей маменькой и младшим братом я знаком, что же до отца? Только молю, будьте честны и не страшитесь подробностей.
Почему-то мне захотелось рассказать если не всё, то многое. Признаться, господин Розеншал умел очаровывать — и наверняка не обошлось без колдовства.
Наш отец, добрый, честный и открытый, умер от чахотки, едва мне исполнилось десять. Я запомнила его теплую улыбку и то, как он в пушистые усы насвистывал песенки. Папа водил нас к реке, где мы запускали бумажные кораблики, читал нам истории про королей и королев, выслушивал наши беды — в общем, замещал вечно занятую матушку. Насколько она была великолепна, настолько он — обычен. На любом мероприятии, где появлялась чета Рене, в воздухе витало непонимание: что она в нем нашла?
Если честно, не знаю по сей день. Они разговаривали мало и редко, никогда не сидели в обнимку, мама, казалось, отца и вовсе не замечала, а тот посвятил всего себя нашему с братом воспитанию. И лишь когда он захворал, мама опомнилась: она дневала у его постели, не страшась заболеть, протирала лоб мокрой тряпкой, читала молитвы к богам. Но отец угас за месяц или два.
Помню, мы возвращались с похорон, выслушав сотни соболезнований, и мамино лицо сияло как начищенная монета. Я тогда удивленно спросила, неужели ей совсем не жалко отца, а матушка ответила: «Позже поймешь». И вот, мне двадцать, а я так и не поняла: была ли эта улыбка освобождения от нужды ухаживать за умирающим или радость от того, что папа наконец-то отмучился?
— Думаю, она благодарила небеса, ведь её возлюбленный супруг отныне обрел покой, — уверенно сказал господин Розеншал, когда мы шагнули к продолговатому озерцу, по глади которого кружили белоснежные лебеди.
Я кивнула, пусть и с сомнением.
— Позвольте теперь расспросить вас о метке на запястье. — Руну точно прожгло огнем. — Вы предназначены лорду теней?
— Да, — не стала скрывать очевидного.
— Знаете, совет особенно смущает тот факт, что вы обручились с враждебной расой. Поверьте, лично я не имею ничего против жителей Пограничья, но архимаги нынче жутко консервативные, и им кажется, все ваши беды исходят именно от союза с тенями. Потому вопрос: было ли ваше желание искренним и основанным на доводах сердца и рассудка?
Я потупила взгляд, не в силах ответить. Нет, мое желание не было ни искренним, ни разумным. Меня вообще никто ни о чем не спрашивал.
Вдруг голову словно окунули в кипяток, виски прокололо тысячей острых игл. Я потеряла равновесие и свалилась прямо к ногам господина Розеншаля, закрывая налившиеся свинцовой тяжестью веки.
Какой странный сон…
Три миниатюрные служанки, лица которых я различала смутно, раздевали меня. Сначала распустили корсаж, стянули рукава. С трудом подняв занемевшее тело, сняли платье через верх. На секунду голова запуталась в юбках. Следом они взялись за волосы и, расчесав их гребнем, уложили прядями на грудь. Было зябко. Я силилась открыть рот, чтобы спросить, что происходит, но губы не слушались.
А потом надо мной склонился господин Розеншал. Пахнуло удушливой сладостью и чем-то едким.
— Здравствуй, Аврора, — сказал он, поцеловав меня в лоб. Его губы, холодные как неживые, оставили мокрый след. — Скоро ты будешь дома.
Костлявый палец провел по моему подбородку, коснулся ключиц. Я моргала и не могла даже мотнуть головой. Язык прирос к нёбу. Липкий страх полз по позвоночнику к затылку.
— Не плачь, золотце. Дай мне капельку своей замечательной крови.
В его пальцах появилась игла. Укол был болезненным, но быстрым.
— Вот и всё. — Гэсподин Розеншал вновь склонился к моему лицу. — Спи, Аврора. Звуки стихли, следом размылись краски.
И лишь сладость, вонючая и липкая, витала в воздухе. А со стен комнаты на меня смотрели пустыми глазницами десятки черепов в банках.
Я проснулась поздним вечером, когда солнце уже спряталось за макушками деревьев, и город затих, сморенный усталостью. Волна тошноты подкатила к горлу. Меня рвало желчью прямо на шелковые простыни. Лоб горел, чесались глаза. Я заболевала, и дурманная слабость расползалась по венам и артериям. Ватные ноги подкосились, коснувшись пола. Встать я так и не смогла, лишь запуталась в балдахине и бессильно завалилась на бок.
На прикроватном столике стоял серебряный колокольчик. Не сразу дотянувшись, я позвонила в него, и уже через секунду, будто ждала у дверей, ко мне влетела молоденькая, совсем девочка, служанка. Всё такая же серолицая, безликая как и прочая обслуга господина Розеншаля.
— Госпожа! — она кинулась ко мне, помогла подняться и пересадила в мягкое кресло у окна.
Пока служанка меняла белье, я справлялась с дурнотой. Было так жарко, что ночная рубашка пропотела насквозь. Капли пота стекали по губам. Ещё и удушливый запах лилий, невесть как заполнивших спальню. На подоконнике, столе, у кровати — повсюду были эти цветы.
— Откройте окно, — попросила, сипя.
— Нельзя, вы больны.
Я облизала пересохшие губы. Действительно больна. Как же дурно, и все пальцы свело судорогой.
— Попейте, вам полегчает.
Она налила из кувшина, стоящего на столе, в стакан морс и силой залила напиток в рот. Я захлебывалась и давилась, но выпила больше половины. Сладкий и вкусный, невероятно вкусный, восхитительный, успокаивающий…
— Ложитесь спать.
Служанка перетащила меня обратно в постель и накрыла теплым одеялом. Она оказалась совсем рядом, и я смогла рассмотреть её бледную, почти желтую кожу.
— Вы знаете Дарго? — я схватила её за рукав и спросила, пребывая в полубреду. Она застыла.
— Нет, — ответила после секундной заминки. — Я знаю исключительно господина Розеншаля. Умоляю, засыпайте.
Она собралась уходить.
— Пожалуйста, останься. — Я поднялась на локтях.
Девочка кивнула и присела на самый краешек постели. Легкая как пух, сжавшаяся от испуга, она тряслась мелкой дрожью.
— Как тебя зовут?
— Вейка, — и испуганно заложила за ухо прядку волос.
Она напевала мне колыбельную, а я то падала в дрему, то рывком просыпалась. Хрипела:
— Мне нечем дышать!
— Госпожа, я не могу снять ошейник, — суетилась около меня.
Смерть подходила на расстояние двух шагов и всматривалась в меня, ожидая своего часа. Но я боролась, хваталась за ручку служанки и всхлипывала. За ночь Вейка стала мне родной. К самому рассвету жар спал.
— Разрешите мне пойти, — устало попросила служанка.
Я согласно промычала.
— Как звали жену господина Розеншаля? — спросила, когда Вейка стояла на пороге.
— Аврора. Она была прекрасна. — И девочка добавила, подумав: — Как вы. Ответить я не успела — провалилась в глубокий сон.
