Глава XI
ОБ УПРАВЛЕНИИ

Теперь, сказал я, мне придется задать вопросы, на которые вам, вероятно, скучно и трудно будет отвечать. Но волейневолей я должен их коснуться. Какое у вас правительство? Восторжествовал ли в конце концов республиканский образ правления, или вы пришли к диктатуре, которую в девятнадцатом веке некоторые предсказывали как окончательный результат демократии?

Повидимому, этот последний вопрос не так уж бессмыслен, раз вы превратили здание парламента в склад для навоза. Где же заседает ваш теперешний парламент?

Старик в ответ весело рассмеялся и сказал:

Навоз не худший вид разложения, он помогает плодородию. Хуже грязь иного сорта, которую ревностно защищали когдато в этих стенах. Теперь, дорогой гость, позвольте сказать вам, что нашему парламенту трудно было бы собираться в какомлибо одном месте, так как наш парламент весь народ.

Я вас не понимаю! сказал я.

Я так и знал, кивнул головой старик Теперь я приведу вас в ужас, сказав, что у нас вообще нет того, что вы, житель другой планеты, назвали бы "правительством".

Я не так потрясен, как вы думаете, отозвался я, ибо имею понятие о том, что представляют собой правительства вообще. Но расскажите мне, как вы управляете страной и как пришли вы к такому положению вещей?

Конечно, ответил он, нам приходится обсуждать разные дела, о которых вы можете меня спросить. И, конечно, не всегда каждый доволен выносимыми постановлениями. Но так же верно, что человек не нуждается в сложной системе правления, при которой армия, флот и полиция заставляют его уступать воле большинства равных ему людей. Такой нажим не нужен ему, чтобы понять, что стену головой не прошибешь. Хотите дальнейших объяснений?

Да, хочу, сказал я.

Старый Хаммонд поудобнее устроился в кресле и с бодрым видом взглянул на меня. Я немного смутился, опасаясь сухого ученого доклада. Вздохнув, я приготовился слушать.

Я полагаю, вы хорошо знаете, что представляла собой система правления в тяжелое старое время?

Допустим, что знаю, ответил я.

Хаммонд: Что являлось тогда правительством? Был ли это парламент или хотя бы часть его?

Я Нет.

Он. Не был ли парламент, с одной стороны, своего рода сторожевым органом, заседавшим для охраны интересов высших классов, а с другой стороны, балаганом для обмана народа, которому внушали, будто он имеет голос в управлении своими собственными делами?

Я. История, кажется, это подтверждает.

Он. В какой мере народ управлял своими собственными делами?

Я. Насколько я слышал, парламент иногда был вынужден издавать законы, чтобы легализировать уже происшедшие перемены.

Он. И это всё?

Я. Думаю, что да. По моим сведениям, когда народ делал попытки устранить причины своих бед, вмешивался суд и объявлял: это бунт, это мятеж и бог знает что еще, и зачинщиков подобных попыток убивали или подвергали мучениям.

Он. Если парламент не был тогда правительством и народ тоже им не был, кто же был правительством?

Я. Не можете ли вы сказать мне это сами?

Он. Я думаю, мы будем недалеки от истины, если

скажем, что правительством был суд, поддерживаемый исполнительной властью, которая управляла при помощи грубой вооруженной силы, и обманутый народ позволял применять ее против себя. Я имею в виду армию, флот и полицию.

Я. Всякий человек согласится с вами.

Он. Теперь о суде. Был ли он местом честного разбора дел, в духе современных идей? Мог ли бедный человек найти там защиту своей собственности и своей личности?

Я. Всем известно, что судебный процесс представлял собой большое материальное бедствие и для богатого человека, даже если он выигрывал дело. Что же касается бедного, то считалось чудом справедливости и необыкновенною милостью, если он, попав в когти закона, избегал тюрьмы и полного разорения.

Он. Вот почему, сын мой, правление посредством суда и полиции, а именно так действовало правительство в девятнадцатом веке, не пользовалось большим уважением даже у людей того времени, которые жили при классовом строе, провозглашавшем неравенство и бедность законом бога и связью, удерживающей мир от распада.

Я. Это, должно быть, верно.

Он. И теперь, когда все переменилось и "право собственности", побуждавшее человека хвататься за свои вещи и орать на соседа. "Не дам это мое!" когда это право исчезло так бесследно, что нельзя даже шутить на эту тему, может ли такое правительство существовать?

Я. Не может.

Он. Да, к счастью! Потому что для какой же другой цели, как не для ограждения богача от бедняка, сильного от слабого существовало подобное правительство?

Я. Я слышал, что в обязанности правительства входило защищать граждан от нападения внешних врагов.

Он. Так говорили, но разве ктонибудь этому верил? Например, разве английское правительство защищало английских граждан от французов?

Я. Так говорили.

Он. А что, если бы, например, французы вторглись в Англию и завоевали ее, разве они помешали бы английским рабочим хорошо жить?

Я (со смехом). Насколько я могу понять, английские хозяева английских рабочих позаботились о том, чтобы этого не было. Они сами обдирали своих рабочих, как только могли, в свою пользу.

Он. Но если бы французы завоевали страну, разве они не брали бы с английских рабочих еще больше?

Я. Едва ли. Тогда английские рабочие умерли бы с голоду и французское завоевание разорило бы самих французов так же, как если бы английские лошади и скот пали от недостатка корма. Поэтому английским рабочим от французского завоевания не стало бы хуже: французы не могли бы брать с них больше, чем брали их хозяеваангличане.

Он. Это правда, и мы можем признать, что мнимые заботы правительства о защите бедного (то есть полезного) класса от врагов сводятся к нулю. Это естественно, ведь мы минуту назад убедились, что роль правительства заключалась в защите богатых людей от бедных. Но, может быть, правительство защищало от внешних врагов богатый класс?

Я. Мне не доводилось слышать, чтобы богатый класс общества нуждался в защите. Когда два какихлибо народа воевали между собой, богачи обеих сторон не прекращали совместных спекуляций и даже продавали противнику оружие для убийства своих же граждан.

Он. Одним словом, если управление государством в целях судебной защиты собственности приводило к разрушению народных богатств, то и военная защита подданных своей страны от нападения другой страны приводила к такому же разрушению богатств.

Я. Не могу этого отрицать.

Он. Значит, правительство существовало для разрушения народных богатств?

Я. Так выходит. А всетаки...

Он. Что?

Я. А всетаки в те времена было много богатых людей.

Он. Ясно ли вам, к чему это должно было привести?

Я. Скажите мне лучше сами.

Он. Если правительство постоянно разрушало благосостояние страны, не должна ли была страна обеднеть?

Я. Без всякого сомнения.

Он. И вот среди этой нищеты люди, в интересах которых существовало правительство, настойчиво домогались богатства, ни с чем не считаясь.

Я. Именно так и было.

Он. Что же должно произойти в бедной стране, где немногие обогащаются за счет остальных?

Я. Беспредельное обеднение этих остальных. И все эти беды причинялись вредоносным правительством, о котором мы говорили.

Он. Нет, рассуждать так будет не совсем правильно. Само правительство возникло как естественный плод беспорядочной, бесцельной тирании тех времен. Оно было только орудием тирании. Теперь тирания кончилась, нам такое орудие ни к чему, мы свободные люди. Поэтому у нас нет правительства в прежнем смысле слова. Понятно ли это вам?

Я. Да, все понятно. Но я хочу расспросить вас, как вы, свободные люди, управляете своими делами?

Он. С удовольствием отвечу вам, спрашивайте!