Глава 8. Подчинение энергии

Революции совершаются не волею судеб, а людьми. Иногда гениальными одиночками. Великие революции XVIII века происходили по инициативе небольших групп, объединивших усилия. Что пробудило в них убеждение, что каждый способен стать творцом своей судьбы?

Сейчас мы воспринимаем как должное принцип социальной ответственности науки. Эта идея не пришла бы в голову Галилею или Ньютону. Наука была для них объяснением мира, и единственная ответственность, которую они признавали, – это говорить правду. Современный концепт науки как социального предпринимательства родился в эпоху промышленной революции. Нас удивляет, что мы не можем заметить его раньше, поскольку питаемся иллюзией, будто индустриализация положила конец золотому веку.

Промышленная революция представляет собой длинную цепь преобразований и реформ, начавшихся в 1760-х годах. Индустриализация общества – часть большой триады, в которую также входили Американская революция, начавшая в 1775 году, и Великая французская революция 1789 года. Может показаться странным, что мы объединяем промышленную революцию с двумя политическими революциями, но по факту все они суть социальные революции. Индустриализация стала английским способом внедрить социальные реформы в общественные структуры, поэтому я рассматриваю ее как Английскую революцию.

Почему Английскую? Ответ очевиден: она началась в Англии. Англия была ведущей промышленной державой. Однако производство было кустарным, поэтому революция зародилась в деревнях. Ее творцами были простые ремесленники: слесари, часовщики, строители каналов, кузнецы. Деревенское происхождение делало промышленную революцию еще более английской по духу.

В первой половине XVIII века Ньютон вошел в весьма преклонные года, а Королевское научное общество постепенно приходило в упадок. Золотой век доживали кустарное производство и заморская торговля, державшаяся на энтузиазме купцов-авантюристов. Их время ушло. Конкуренции в мире торговли заметно прибавилось. К концу столетия потребности в продукции, произведенной промышленным способом, заметно возросли. По этой причине организация труда ремесленника, работающего на дому, перестала отвечать запросам времени. И в период между 1760-ми и 1820-ми годами привычный способ производства изменился: частные мастерские сменились фабриками, и ремесленники перешли из своих домов в цеха.

Мы грезим, что в XVIII веке в стране царила идиллия, что она была потерянным раем, как описал его Оливер Голдсмит в «Покинутой деревне» в 1770 году:

 

Мой милый Оберн, райский уголок,

Где все труды селянам были впрок.

 

 

Где тешила весна приветом ранним,

А лето уходило с опозданьем!

 

Поэт, врач и священник Джордж Крабб, знавший сельскую жизнь не понаслышке, был возмущен сладкими виршами Голдсмита, и ответил на них ироничной поэмой, полной жизненной правды:

 

Да, здесь музы поют о счастливых пастушках,

Потому что автор тех строк не знает их боли.

 

 

О вы, изнуренные трудом и согбенные возрастом,

Чувствуете, как лживы те рифмы?

 

В деревне человек работал от рассвета до заката, но не мог выбраться из нищеты. Машин для облегчения труда не было, разве что мельница, которая казалась древним приспособлением во времена Чосера. Таким образом, промышленная революция начиналась с таких машин, слесари стали инженерами наступающего века. Например, Джеймс Бриндли из Стаффордшира, родившийся в самой бедной деревенской семье, начал работать над усовершенствованием мельничного колеса в 1733 году, когда ему было семнадцать.

Улучшения Бриндли носили практический характер: он хотел усилить производительность водяного колеса как механизма. Это был первый многоцелевой механизм для новой промышленности. Кроме того, он улучшил процесс шлифовки в зарождающейся гончарной промышленности.

Инженеры стали активно использовать силу воды, и такие люди, как Бриндли, научились ею управлять. Бурные потоки хлынули по всей сельской местности. Вода стала не только источником силы, но и основой нового движения: Джеймс Бриндли одним из первых освоил искусство строительства каналов на Британских островах.

Бриндли начал новое предприятие на свой страх и риск, он исследовал водные артерии, путешествуя по своим инженерным делам. Герцог Бриджуотер поручил ему построить канал для транспортировки угля из шахт Уорсли в Манчестер. Это был удивительный по исполнению проект. Вот что в 1763 году писал о нем один из репортеров местной газеты Manchester Mercury:

Недавно я восхищался рукотворными чудесами Лондона и природными чудесами Пика. Однако это не сравнится с тем удовольствием, которое я получил, исследуя систему навигации на землях, которыми управляет герцог Бриджуотер. Каналы обустроены по проекту гениального мастера – Бриндли, который действительно нашел остроумные и элегантные решения. Например, акведук Бартон Свинг – это судоходный канал, возведенный на высоте макушек деревьев. Пока я разглядывал его со смешанными чувствами восторга и удивления, мимо меня прошли четыре баржи, сцепленные парами. Их тянули две лошади, идущие по мосту канала, на который я не рискнул бы шагнуть, настолько хрупкой и зыбкой кажется конструкция. Сквозь ее ажур я мог видеть темные воды широкой реки Ирвелл у себя под ногами. Примерно в миле от Манчестера, возле местечка Корнер-Брук, агенты герцога построили причал и прямо с баржи продают уголь по цене три пенса и полпенни за корзину… Следующим летом они намерены построить аналогичные пирсы в (Манчестере).

Бриндли сумел соединить Манчестер с Ливерпулем, сделав это еще более дерзким способом. Он проложил в Англии целую сеть каналов, общая протяженность которых превышает четыреста миль.

Строительство каналов в Англии имеет две особенности, которые характерны для всей промышленной революции страны. Во-первых, ее совершали практики. Например, Джеймс Бриндли был человеком малообразованным. И это неплохо, потому что знания, которые получали ученики и студенты, вряд ли могли сформировать смелого и дерзкого изобретателя. В гимназиях, согласно английским законам, изучались только классические предметы. В университетах (в то время их существовало только два – Оксфордский и Кембриджский) мало интересовались современными научными исследованиями. Кроме того, эти учебные заведения были закрыты для тех, кто не принадлежал к англиканской церкви.

Вторая отличительная черта: все новые изобретения были ориентированы на повседневное использование. Каналы и акведуки стали артериями торговых связей, потому что предназначались для прохода барж, а не прогулочных судов. В свою очередь, баржи не были оборудованы для перевозки предметов роскоши, их загружали изготовленными сельскими мастерами кухонной утварью, канатами и другими недорогими товарами. Деревни теперь превращались в города; это была торговля по всей стране.

Итак, технологии в Англии использовались по всей стране, далеко от столицы. В континентальной Европе все происходило не так. Например, французы и швейцарцы были не менее умными и изобретательными, чем англичане, в том, что касается научных штуковин. Однако они предпочитали создавать дорогие механические игрушки, предназначенные для королевских дворов и знати. Автоматы, на которые они тратили годы, до сих пор изумляют нас. Изобретателями автоматизации были французы: я имею в виду идею того, чтобы каждый шаг в последовательности движений контролировал предыдущий. Даже современные перфокарты для контроля машин были изобретены Жозефом Мари Жаккаром для шелкоткацких станков Лиона в районе 1800 года.

Обладая такого рода умениями, человек во Франции до революции мог здорово подняться. Очень показательна история часовщика Пьера Огюстена Карона, который изобрел анкерный часовой спуск, чем снискал расположение королевы Марии-Антуанетты, процветал при дворе и стал графом де Бомарше. Также у него были литературные и музыкальные способности, и позже он написал пьесу, которую Моцарт взял за основу своей «Женитьбы Фигаро». Конечно, комедия – это не правдивый источник сведений о социальной истории, однако интриги в пьесе и вокруг нее раскрывают, как не обделенный талантами человек может добиться успеха при дворе.

На первый взгляд «Женитьба Фигаро» выглядит как французский кукольный спектакль, замешанный на авантюрных поворотах фабулы. Однако именно эта пьеса стала предвестником грядущей революции. Бомарше обладал идеальным политическим чутьем и умел держать язык за зубами. Не раз он становился помощником королевских министров в нескольких опасных сделках, совершаемых от их имени. Бомарше был вовлечен в секретные поставки оружия американским революционерам, призванные помочь им бороться с англичанами. Король, должно быть, считал, что играет в Макиавелли и сможет поставлять такую политику только на экспорт. Но Бомарше был чувствительным и проницательным. Он уловил дух революции, который проникал в его страну. Именно этот нарождающийся дух писатель вложил в слова Фигаро, слуги:

Так вот как, ваше сиятельство, драгоценный мой граф! Вам, оказывается… палец в рот не клади!

Я-то терялся в догадках, почему это он не успел назначить меня домоправителем, как уже берет с собой в посольство и определяет на место курьера!

Так, значит, ваше сиятельство, три назначения сразу: вы – посланник, я – дипломатический мальчишка на побегушках, Сюзон – штатная дама сердца, карманная посланница, и – в добрый час, курьер! <…> Но только, ваше сиятельство, вы слишком много на себя берете.

Об этом знаменитая ария Фигаро, написанная Моцартом «Если захочет барин попрыгать…» (Se vuol Ballare, Signor Contino…). Она родилась из слов Бомарше:

Нет, ваше сиятельство, вы ее не получите… вы ее не получите. Думаете, что если вы – сильный мира сего, так уж, значит, и разумом тоже сильны?.. Знатное происхождение, состояние, положение в свете, видные должности – от всего этого немудрено возгордиться!

А много ли вы приложили усилий для того, чтобы достигнуть подобного благополучия? Вы дали себе труд родиться, только и всего. Вообще же говоря, вы человек довольно-таки заурядный. <…>

Тут начались споры о происхождении богатств, а так как для того, чтобы рассуждать о предмете, вовсе не обязательно быть его обладателем, то я, без гроша в кармане, стал писать о ценности денег и о том, какой доход они приносят. Вскоре после этого, сидя в повозке, я увидел, как за мной опустился подъемный мост тюремного замка, а затем, у входа в этот замок, меня оставили надежда и свобода. <…> глупости, проникающие в печать, приобретают силу лишь там, где их распространение затруднено <…> что где нет свободы критики, там никакая похвала не может быть приятна <…> только мелкие людишки боятся мелких статеек.

Вот что происходило во французском обществе, взявшем за образец придворную жизнь. Оно было таким же формализованным, как сады замка Вилландри.

Сегодня сцена в комедии Бомарше, в которой Фигаро столь фамильярно обращается к графу, не кажется революционной. Но вспомним, когда были написаны эти строки: писатель завершил работу над пьесой в 1780-м. Затем ему пришлось выдержать четырехлетнюю борьбу с цензорами, чтобы опубликовать ее. При этом главным из оппонентов был Людовик XVI. Выход в свет комедии вызвал в Европе грандиозный скандал. Тридцатилетний Моцарт пришел в восторг от сюжета и в 1786 году представил венской публике пьесу Бомарше в форме оперы. Три года спустя – в 1789 году – разразилась Великая французская революция.

Неужели Людовик XVI был свергнут со своего трона и обезглавлен из-за «Женитьбы Фигаро»? Конечно, нет. Сатира – не социальный динамит, тем не менее она – социальный индикатор, который показывает, что новые люди уже на пороге. Это обстоятельство заставило Наполеона назвать последний акт пьесы «революцией в действии». Это сам Бомарше устами Фигаро говорил графу: «Думаете, что если вы – сильный мира сего, так уж, значит, и разумом тоже сильны? <…> Вы дали себе труд родиться, только и всего».

В лице этого писателя Франция обрела другой тип аристократии, рабочего толка: часовщики в его веке, каменщики в прошлом, печатники. Что восхитило молодого Моцарта? Революционный пыл, присущий движению масонов, к которому композитор принадлежал и которое он прославил в опере «Волшебная флейта». К XVIII веку масонство стало влиятельным тайным обществом, противостоящим официальной власти и церкви. Моцарт не скрывал своей принадлежности к нему, поэтому в 1791 году было достаточно трудно найти священника, который бы согласился посетить его на смертном одре. Пожалуй, самым известным масоном XVIII века стал печатник Бенджамин Франклин. В 1784 году он был американским послом при дворе Людовика XVI, когда «Женитьба Фигаро» была впервые поставлена. Он больше чем кто-либо символизирует собой ту славную когорту людей, которые смело смотрят вперед, ведут за собой и определяют идеологию наступающего века.

Начнем с того, что Франклин был везунчик. Когда он в 1778 году собирался ко двору, чтобы вручить верительные грамоты королю, оказалось, что парик и камзол ему слишком малы. Так что он смело отправился без парика и был тут же окрещен «дитя природы из лесов».

В каждом поступке он проявлял себя как человек, который обладает умом и умеет это показать. Он публиковал ежегодный «Альманах бедного Ричарда», в котором много сырого материала для будущих афоризмов: «Голод не знает плохого хлеба», «Хотите узнать стоимость денег – попробуйте взять их взаймы». Позже он писал об этом:

В 1732 году я выпустил свой первый альманах… Он выходил без малого 25 лет… Я пытался сделать его интересным и полезным, поэтому он стал пользоваться спросом и начал приносить мне значительную прибыль. Ежегодный тираж превысил десять тысяч экземпляров… Трудно найти район или провинцию, где бы не знали мой альманах. Создавая его, я стремился, чтобы он был понятен таким читателям, которые едва ли стали бы покупать любые другие книги.

Франклин был остроумным и находчивым. Например, в 1783 году в Париже запускали воздушный шар. «Кому это надо?» – спросил ворчливо один из зевак, наблюдавших за этим зрелищем. Франклин мгновенно ответил: «А какая может быть польза от новорожденного ребенка?» Характер Франклина проявляется в этом ответе – оптимистичном, реалистичном, содержательном. Недаром в следующем столетии его процитировал Майкл Фарадей. Франклин ясно понимал, как нужно говорить о вещах. Он сделал первую пару бифокальных очков для себя, разрезав линзы пополам, потому что не понимал французский при дворе, если не видел выражение лица говорившего.

Громоотвод времен Бенджамина Франклина

Такие люди питают страсть к рациональному знанию. Глядя на гору его достижений, поражаешься богатству его фантазии и воображения. Научным развлечением того времени было электричество. Франклин любил повеселиться (и достаточно грубые шутки), но к электричеству относился серьезно, признавая его могучей природной силой. Именно Франклин предположил, что молния представляет собой электрический разряд, а в 1752 году доказал это. Как ему удалось? Он запустил в грозу бумажного змея с привязанным к нему металлическим ключом. По счастью, во Франклина молния не ударила, досталось только тем, кто пытался повторить его опыт. Но и этому эксперименту Франклин нашел практическое применение: он придумал громоотвод и использовал его для обоснования теории электричества, доказывая тождественность атмосферного и получаемого трением электричества.

Стоит вспомнить еще один интересный факт, имеющий отношение к изобретению громоотвода. Бенджамин Франклин справедливо полагал, что громоотвод с острым концом будет лучше работать. Это оспаривали некоторые ученые, которые считали, что наконечник громоотвода должен иметь круглую форму. Арбитром выступило Королевское научное общество Англии. Однако спор разрешился на более примитивном и высшем уровне: король Георг III, в ярости от Американской революции, приказал разместить на королевских зданиях громоотводы с круглыми наконечниками. Вмешательство политики в науку обычно заканчивается плачевно. Хотя по своей анекдотичности ситуация близка к войне между империями Лилипутией и Блефуску, которые спорили о том, с какого конца следует есть вареное всмятку яйцо – с тупого или острого. Эту историю описал Джонатан Свифт в «Путешествиях Гулливера».

Франклин и его друзья жили наукой, она всегда присутствовала в их мыслях, словах, делах. Понимать законы природы было для них наслаждением. Франклин при этом оставался политиком – независимо от того, печатал он бумажные деньги или писал свои бесчисленные остроумные памфлеты. В политике он был таким же экспериментатором, как и в науке. Например, в Декларации о независимости он отказался от витиеватого стиля и написал ее простым и ясным языком: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными…» А когда вспыхнула война между Англией и американскими революционерами, он открыто, страстно и гневно написал своему другу, английскому политику:

Вы начали сжигать наши города. Посмотрите на свои руки —

Они запачканы кровью тех, кто связан с вами братскими узами!

Красный стал главным цветом новой Англии – он пылал и в проповедях Джона Уэсли, и в зареве от работающих печей, которое расцветило небо времен промышленной революции. Самым ярким стал пейзаж ремесленного поселка Эббидэйл в Йоркшире, первого металлургического центра Англии. В индустрии царили металлурги: могущественные демонические фигуры, которых правительство подозревало в том, будто они считают, что люди и впрямь созданы равными. Рабочие на севере и на западе больше не были заняты на фермах, они образовали промышленное сообщество. Им надо было платить звонкой монетой, а не натурой. Правительство в Лондоне было далеко от всего этого. Оно отказывалось печатать даже мелкую монету, так что Джон Уилкинсон и другие мастера начали чеканить собственные монеты для выплаты зарплаты со своими некоролевскими лицами. В столице встревожились: не республиканский ли это заговор? Нет, это был не заговор. Но смелые изобретения действительно рождаются в смелых и дерзких умах. Вспомним, например, Тома Пейна – автора первой модели железного моста, выставленного в Лондоне, человека с пламенным сердцем и автора «Прав человека».

Тем временем чугун уже использовался революционными способами металлургами вроде Джона Уилкинсона. В 1787 году он построил первую в мире чугунную лодку и завещал, чтобы гроб с его прахом доставили на кладбище именно на ней. В 1808 году волю мастера исполнили: после смерти Уилкинсона чугунный гроб с его телом погрузили на построенную им чугунную лодку. Это судно прошло под Железным мостом, который он возвел в 1779 году в соседнем Шропшире.

Бросило ли вызов строительство из чугуна строительству соборов? Безусловно. Это была героическая эпоха. Вспомним другого исторического персонажа – Томаса Телфорда, умевшего прекрасно вписывать железные сооружения в ландшафты. Он родился в семье бедного пастуха, с юных лет пошел работать подмастерьем каменщика. Сумел стать инженером-строителем дорог и каналов, был дружен с поэтами. Возведенный им акведук, который несет воды канала Лланголлен над рекой Ди, показывает, насколько тонко Телфорд чувствовал материал и масштаб пейзажа. Надо сказать, что все памятники промышленной революции отличаются древнеримским размахом, который демонстрирует силу духа республиканцев.

Часто металлурги чеканили и выдавали жалованье монетами, изображая на них свои некоролевские лица.

Монета Джона Уилкинсона, 1788 год

Людей, которые совершили промышленную революцию, обычно изображают как дельцов с железной хваткой и отсутствием любых иных мотивов, кроме корысти. Это, конечно, глубочайшее заблуждение. Многие из них были изобретателями и поэтому оказались в бизнесе. И большинство из них не принадлежали англиканской церкви, а придерживались пуританской унитарной или другой аналогичной традиции. Джон Уилкинсон находился под сильным влиянием своего шурина Джозефа Пристли, ставшего впоследствии известным химиком. Однако его увлекала не только наука, он был одним из первых унитарных министров, провозгласившим принцип: «наибольшее счастье наибольшего числа людей».

Джозеф Пристли, в свою очередь, был научным консультантом Джозайи Веджвуда. Последний сегодня наиболее известен как человек, создававший столовую посуду для аристократии и королевской семьи. Действительно, он занимался этим промыслом, но выполнял только очень дорогостоящие заказы. Например, в 1774 году он изготовил по заказу Екатерины Второй сервиз на тысячу персон. Работу он оценил в две тысячи фунтов стерлингов – самый дорогой заказ из всех, которые тогда выполняли мастера, хотя материалом для сервиза был веджвудский кремовый фаянс и на изготовление сервиза его пошло на 50 фунтов. Но знаменитым и богатым Веджвуда сделал не фарфор, а обычные глиняные изделия для повседневного пользования. Их мог купить любой человек на улице за шиллинг. И именно они изменили кухни рабочего класса времен промышленной революции.

Веджвуд был неординарным человеком: изобретатель и мудрый торговец, он искусно применял на практике научные методы, что позволяло сделать производство продукта и его продажу более выгодным и точным делом. Например, он решил сложную проблему, существовавшую с древнейших времен, – изобрел способ измерения высоких температур в печи, придумав пирометр. Неудивительно, что после этого его избрали членом Королевского научного общества.

Джозайя Веджвуд не был исключением; таких людей, как он, насчитывалось в Англии несколько десятков. Веджвуд же входил в Лунное общество Бирмингема (Бирмингем все еще был группкой промышленных поселений), которое насчитывало как раз десяток членов, собиравшихся в полнолуние, – отсюда и название. Они собирались, когда светила полная луна, потому что для таких людей, как Веджвуд, живших в отдалении от Бирмингема, темные дороги были небезопасны.

Веджвуд не был самым крупным промышленником в обществе. Лидером по праву считался Мэттью Болтон, который привез в Бирмингем Джеймса Уатта. Вместе эти два инженера построили паровую машину. Мэттью Болтон обожал рассуждать об измерениях; он говорил, что ему на роду было написано стать инженером, потому что он родился в 1728 году – именно столько кубических дюймов в кубическом футе.

Видную роль в Лунном обществе играла медицина, так как в ней также были достигнуты кое-какие успехи. Уильям Уитеринг, один из бирмингемских врачей, открыл лечебные свойства дигиталиса. Другим известным участником Лунного общества был доктор Эразм Дарвин – дед Чарльза Дарвина. А кто был другим дедом? Джозайя Веджвуд.

Подобные сообщества являли собой пример социальной ответственности (в английском смысле) деятелей промышленной революции. Хотя тут я не совсем справедлив, потому что такой подход формировался под сильным влиянием мыслей Бенджамина Франклина и других американцев. Красной нитью через него проходила простая вера в то, что хорошая жизнь – нечто большее, чем материальное благополучие, но материальное благополучие необходимо для хорошей жизни.

Англии потребовалось сто лет, прежде чем идеалы Лунного общества воплотились в викторианской Англии. Самые простые вещи получили повсеместное распространение, а теперь они кажутся смешными, как викторианская открытка. Смешно думать, что хлопчатобумажное нижнее белье и мыло могли изменить жизнь бедноты. Но такие простые вещи – угол в железной печурке, стекла в окнах, выбор еды – значительно подняли уровень жизни и благополучия. По современным меркам, индустриальные города XVIII века были трущобами, но для людей переселение в дом ленточной застройки из сельского дома означало освобождение от голода, антисанитарии и болезней и появление множества возможностей. Спальня, на стене которой висит нравоучительный текст, кажется нам смешной и выспренной, но для жены рабочего это был первый опыт благопристойного поведения в частной жизни, отделенной от остальных. Вероятно, железная кровать спасла от родильной горячки большее количество женщин, чем черный саквояж врача, который сам по себе был тогда нововведением в медицине.

Описанные выше преимущества появились только благодаря массовому – заводскому – производству. Условия труда на промышленных предприятиях были ужасными – школьные учебники тут не обманывают. Но таковыми они остались с прежних времен: плохо оборудованные, тесные шахты и мастерские, жестокая система надзора над работниками. Фабрики работали по образу и подобию сельских кустарных ремесел, без малейшего снисхождения к тем, кто на них трудился.

Загрязнение окружающей среды промышленными отходами также не было чем-то новым. Шахты и мастерские точно так же загрязняли ее раньше. Мы привыкли считать экологические проблемы бедой нашего времени, но на самом деле безразличие к природе, к здоровью и благополучию людей проявлялось веками, приводя к ежегодным эпидемиям чумы.

Новое зло, с которым раньше человечество не сталкивалось, – это зависимость человека от темпа работы машин, мощь и энергия машин. Первое время рабочие жили по нечеловеческому графику, зависевшему от мощи воды, а затем пара. Нам сегодня кажется безумием (это и было безумием), что производители подвергались воздействию бившей из котельных мощи круглосуточно. Трудолюбие провозгласили основной добродетелью, а праздность – смертным грехом, поставив ее даже перед жестокостью и другими пороками. В воскресных школах дети выучивали наизусть слова:

Сатана обязательно придумает мерзость,

Которой займет руки бездельника.

Увеличение рабочего времени стало разрушительным и смертельно опасным для человека, но рост промышленной мощи открыл большое будущее. Мэттью Болтон из Лунного общества, например, построил в Бирмингеме металлургический завод, который являл собой чудо, потому что качество его металлоконструкций зависело от мастерства работников. Затем Джеймс Уатт построил паровую машину, главное божество среди машин, поскольку ремесленники сумели добиться такой точности изготовления деталей, что двигатель стал паронепроницаемым.

В 1776 году Мэттью Болтон, который очень гордился результатами сотрудничества с новым партнером, заявил Джеймсу Босуэллу (своему биографу): «Сэр, я предлагаю то, о чем мечтает весь мир, – я продаю энергию!» Прекрасная фраза – и верная по сути.

Понятие энергии было для науки новым. Оно возникло в ходе английской промышленной революции. Источники энергии существовали в природе: ветер, солнце, вода, пар, уголь. И вдруг перед человечеством встал вопрос: что объединяет эти источники энергии? Какие между ними существуют связи? Раньше никто не пытался решать подобную задачу, потому что наука не занималась изучением природы во всех ее проявлениях. Но современная идея переделки природы для получения энергии от нее и преобразования энергии из одной формы в другую стала передовой в науке. В частности, стало ясно, что теплота – это форма энергии, которая легко преобразуется в другие с фиксированной скоростью обмена. В 1824 году Сади Карно, французский инженер, глядя на работу паровых машин, написал трактат о «движущей силе огня», посвященный науке, которую мы сегодня называем термодинамикой – динамикой теплоты. Энергия стала центральным понятием в науке, а главной проблемой – определение единства природы.

Однако энергией интересовались не только ученые. Она завладела и мыслями поэтов, писателей, художников. Например, в литературе начала XIX века она стала источником вдохновения для романтического направления. Почему романтики интересовались промышленностью? Очень просто: новая идея природы как носителя энергии взяла их бурей и натиском. Пиком повествования в поэме Сэмюэла Тэйлора Колриджа «Сказание о старом мореходе» является буря, разрушающая безветренную тишь и освобождающая жизнь:

 

И воздух ожил в вышине!

Кругом зажглись огни.

Вблизи, вдали – мильон огней,

Вверху, внизу, средь мачт и рей,

Вкруг звезд вились они.

И ветер взвыл, и паруса

Шумели, как волна.

И ливень лил из черных туч,

Средь них плыла Луна.

Грозой разверзлись недра туч,

Был рядом серп Луны.

Воздвиглась молнии стена,

Казалось, падала она

Рекою с крутизны.

Но вихрь не близился, и все ж

Корабль вперед несло!

И мертвецы, бледны, страшны,

При блеске молний и Луны

Вздохнули тяжело.

 

В это же время, в 1799 году, молодой немецкий философ Фридрих фон Шеллинг представил свое мировоззрение, оформив его в новую систему – натурфилософию (философию природы). Идеи Шеллинга в Англию привез Колридж, ставший одним из инициаторов создания Озерной школы. Два других участника группы – Уильям Вордсворт и Роберт Саути – были друзьями Колриджа и поддерживали его начинания постоянными финансовыми вложениями. Не только представителей Озерной школы, но и других поэтов и художников захватила идея, что природа – источник мощи, разные формы которой суть проявления одной и той же главнейшей силы – энергии.

Романтические поэты считали, что человек несет в себе божественную или как минимум природную энергию. Промышленная революция создала практическую возможность для людей, которые хотели реализовать заложенное в них, – что было немыслимо сто лет назад. Инженерная мысль и романтическая поэзия, шагая в ногу, помогли человечеству осознать, что каждый человек является личностью, оставаясь свободной, но неотъемлемой частью природы. Лучше всего эту мысль выразил величайший из поэтов-романтиков Уильям Блейк: «Энергия есть вечное наслаждение».

Ключевое слово тут – «наслаждение», ключевое понятие – «свобода», иначе говоря, право на удовольствие. Естественно, что люди стали выражать себя в изобретениях. Хлынул поток эксцентричных идей, призванных скрасить субботний вечер рабочего семейства (патентные бюро и по сей день обычно завалены изобретениями столь же безумными, сколь и их создатели). Мы могли бы выстроить улицу от Земли до Луны из этих изобретений. Как вам, например, идея зоотропа, круглой машинки для демонстрации движущихся рисунков? Это ничуть не хуже вечера в кинотеатре и заканчивается быстрее. Или механического оркестра, который – к счастью или нет – имеет очень огра ниченный репертуар? В их создание вложена непритязательная энергия, слыхом не слыхавшая о хорошем вкусе, и все это совершенная самодеятельность. На каждое бессмысленное изобретение вроде механической овощечистки приходится великолепное – вроде телефона. И в конце этой улицы удовольствий, несомненно, следует поставить совершеннейшую из всех машин – она вообще ничего не делает!

Хлынул поток эксцентричных идей, призванных скрасить субботний вечер рабочего семейства.

Запатентованная подъемная платформа

Что интересно, и бестолковые выдумщики, и гениальные изобретатели скроены по одному лекалу. Вспомните об изобретении, завершившем промышленную революцию, начавшуюся с каналов: железную дорогу. Она появилась благодаря Ричарду Тревитику, корнуэльскому кузнецу, борцу и очень сильному человеку. Он переделал паровую машину Уатта в портативную силовую установку, работавшую при высоких давлениях. Его изобретение открыло эру путешествий, а Англия стала сердцем железнодорожной отрасли.

Эти открытия произошли в середине промышленной революции, человечеству предстояло еще очень многое, прежде чем можно было бы говорить о завершении индустриальной эпохи. Но даже те – первые – новации сделали наш мир богаче, сократили расстояния между городами, странами и континентами. Иначе говоря, помогли человеку осознать, что это его мир, наш мир.

Надо сказать, что с самого начала, когда она еще зависела от водной энергии, промышленная революция была беспощадна к тем, чья жизнь круто изменилась из-за социальных и технических преобразований. Но такова уж природа революций: они всегда происходят слишком стремительно для тех, кого затрагивают. Но со временем она стала социальной, и установилось социальное и прежде всего интеллектуальное равенство, которое нам так дорого. Где бы оказался такой человек, как я, или такой человек, как вы, если бы был рожден до 1800 года? Мы все еще живем в середине промышленной революции, и нам сложно увидеть все последствия, но будущее покажет, что индустриализация по своему значению сопоставима с Ренессансом, потому что она стала огромным шагом на пути восхождения человечества. Ренессанс породил понятия гуманизма и человеческого достоинства, промышленная революция помогла людям осознать единство природы.

Ученые и поэты-романтики увидели, что ветер, море и поток воды, пар и уголь – все это создано благодаря солнечному теплу, которое само по себе – одна из форм энергии. Очень многие пытались понять природу взаимосвязи, обеспечивающей это единство, но найти решение сумел Джеймс Прескотт Джоуль из Манчестера. Он родился в 1818 году и уже с двадцати лет непрерывно экспериментировал, чтобы определить механический эквивалент теплоты, то есть точную скорость обмена, при которой механическая энергия превращается в тепло. Все вышесказанное звучит довольно скучно, так что я лучше расскажу одну забавную историю о нем.

Летом 1847 года молодой Уильям Томпсон (будущий лорд Кельвин и светоч британской науки) шел – откуда и куда мог идти в Альпах английский джентльмен? – из поселка Шамони к горе Монблан. Ему навстречу шагал… Кого мог встретить британский джентльмен в Альпах? – британского эксцентрика Джеймса Джоуля. Он нес гигантский термометр, вышагивая на небольшом расстоянии от коляски, в которой ехала его жена. Всю свою жизнь Джоуль мечтал продемонстрировать, что вода, падающая с высоты 778 футов (237 метров), нагревается на один градус по Фаренгейту. Теперь в свой медовый месяц он отправился в Шамони, как американские пары отправляются на Ниагарский водопад, чтобы природа провела эксперимент за него. Водопад в Шамони был идеальным. Конечно, его высота не равнялась 778 футам, но Джоулю, чтобы подтвердить или опровергнуть его гипотезу, хватило бы и половины градуса по Фаренгейту. В качестве примечания на полях я должен сказать, что эксперимент не удался, потому что вода, увы, разбивалась на слишком мелкие брызги, чтобы можно было замерить температуру потока.

Подобные истории о научных чудачествах британских джентльменов очень значимы. Они романтизировали природу; романтизм в поэзии шел здесь с наукой рука об руку. Можно привести в пример Гёте, который был поэтом и ученым, или Бетховена, если брать музыкантов. Однако первым стал Вордсворд: он создал свое видение природы, пропустив ее единство через ум и сердце. Он оказался в Альпах в 1790 году, привлеченный на континент Великой французской революцией. Восемь лет спустя он описал свои впечатления о Шамони в балладе «Тинтернское аббатство» как нельзя лучше:

 

Тогда была природа…

Всем для меня. Я описать не в силах

Себя в ту пору. Грохот водопада

Меня преследовал, вершины скал,

Гора, глубокий и угрюмый лес.

 

«Тогда была природа… всем для меня» – Джоуль никогда не смог бы так сказать, однако он записал в дневнике: «Великие силы природы несокрушимы», что по смыслу – то же самое.