Принимать то, что дано
Она говорит: «Мужской характер столь отличен от женского, что самый обыкновенный мужчина кажется неопытной женщине чудищем, упавшим с другой планеты. Для всякой женщины тот, кого она любит, представляет трудноразрешимую задачу. Женщина смышленая или хотя бы рассудительная стремится справиться с ней, принимая в расчет то, что дано. Она говорит себе: «Он таков, каков есть, этим он мне и интересен, но, если уж я люблю его, надо как-то приноровиться к нему». Женщина требовательная и пылкая отказывается принимать исходные данные, иначе говоря, черты физического и нравственного облика ее мужа или любовника; она наивно думает, что ей удастся его переделать.
Вместо того чтобы решить раз и навсегда: «Он таков от природы; как сделать его счастливым?» — эта властная особа думает: «Как переделать его, чтобы он сделал счастливой меня?» Раз уж она его любит, ей хочется, чтобы он был безукоризненным, похожим на тот идеал, что навеян ей чтением книг и грезами. Она его донимает, порицает, изводит, ставит ему в укор слова и поступки, которые с улыбкой снесла бы от всякого иного.
Недоумевающим она ответит, что такое поведение с ее стороны уже само по себе доказывает силу ее чувств, что если она и впрямь более терпима к другим, то это скорее от безразличия, чем от снисходительности. Ей кажется естественным, что, решив быть верной одному мужчине, она хочет, чтобы он по крайней мере отвечал ее вкусам. В конечном счете она, по ее мнению, перевоспитывает его для его же блага, и с тех пор, как она за него принялась, он уже во многом изменился к лучшему… Все это так, но, на беду, люди, как правило, вовсе не желают «меняться к лучшему», да и нельзя лепить человеческие характеры, как лепят бюсты из глины.
Мужчина — и даже юноша — сформировался под влиянием наследственности, семьи, воспитания, у него уже есть за плечами определенный опыт. Сложился его физический облик; укоренились привычки; определились вкусы. Пожалуй, еще возможно — и то не сразу — исправить известные его слабости, если делать это с величайшей осмотрительностью, мягкостью и осторожностью, умасливая его комплиментами, подобно тому как ваятель увлажняет затвердевающую под его пальцами глину. Но прямая и запальчивая критика вынуждает мужчину защищаться. Любовь, которая должна служить надежным пристанищем, оказывается усеянной шипами угроз и наказов. Сначала, если он очень влюблен, мужчина смирится с принуждением, попытается стать лучше; однако потом его подлинная натура возьмет верх и он проклянет ту, которая ломает его; любовь ослабеет и умрет; быть может, он даже станет всем сердцем ненавидеть ту, что похитила у него самое дорогое сокровище — былую веру в самого себя. Так по вине слишком разборчивых женщин между супругами рождается скрытая злоба…»
Тут я прервал ее:
— Не слишком ли вы строги к женщинам? Вы говорите только об их заблуждениях. Неужели вы думаете, что мужчина охотнее принимает исходные данные и признает в той, кого любит, натуру законченную и достойную уважения?
— Милый друг, — говорит она, — если и существуют еще на свете безрассудные женщины, требующие, чтобы мужчина не был ни эгоистом, ни увальнем, ни слепцом, ни педантом, согласимся, что их дело безнадежно.
Прощайте.
