– Джонс, – сказал старый Эшторн, председательствуя, как и ранее, в зале суда № 3, – вы уже по меньшей мере раз представали передо мной…

– Самое большее, один, – поправил Бев.

Секретарь суда, громогласный и наглый, рявкнул:

– Придержите язык, Джонс!

Помощница судьи, некрасивая плоскогрудая женщина в буроватой шляпе, похожая на прошлую, но не она, прошептала что-то на ухо старому Эшторну, который кивнул раз, потом другой.

– Сдается, вы так и не поразмыслили достаточно над своими… э-э… заблуждениями. Передо мной докладная записка о непокорности и… э-э… рецидивизме и… э-э… Что это за слово?

– Атавизм, наверное, – предположил Бев. – Узнаю почерк великого мистера Петтигрю.

Старый Эшторн отхаркался, надул щеки, потом сказал:

– Вам дали все шансы. Все! Вы остаетесь, как здесь… э-э… сказано. Что вы на сей раз можете сказать в свое оправдание?

– Ну же, Джонс! – рявкнул секретарь суда. – У нас уйма работы!

– Да, конечно, из-за той забастовки судейских чиновников у вас огромное отставание. Кстати, мои поздравления по случаю вашей последней прибавки. Извините. Так вот, хочу выразить удовлетворение, что на сей раз я предстал здесь не за попытку незавершенной кражи, а за кражу удавшуюся. «Джин Будла», ваша честь, отменный напиток, и я выпил его с огромным удовольствием. Также хотел бы сказать, что не принимаю юрисдикцию этого суда. Британское судопроизводство и все его ветви превратились в легальный инструмент государственного синдикализма. Позвольте добавить…

– Все это уже есть в досье, – сказал старый Эшторн. – И все это не относится… э-э… к делу, если не сказать дерзость.

– Хорошо, тогда я протестую против приговора, который вы теперь вынуждены вынести…

– Вы, сэр, ничего не знаете о приговоре, пока он не будет оглашен. Думаю, вы достаточно высказались.

Помощница судьи что-то ему зашептала.

– Да, совершенно согласен, – кивнул старый Эшторн. – Более чем достаточно. Приговор суда таков: вы будете содержаться в государственном учреждении столько, сколько будет угодно Его Величеству.

– Я знал, каков будет приговор, еще до того, как вы произнесли слова, – отозвался Бев. – Я протестую!

– Уведите! – рявкнул секретарь суда сопровождающему Бева полицейскому.

Не так уж и плохо получилось, подумал Бев, пока его везли на север в закрытом фургоне, рядом сидел санитар в белом халате, пристав из службы пробации в сером ехал впереди, рядом с водителем. Уже весна, день рождения Шекспира на носу, он прожил свободным, пусть и грязным, почти всю суровую зиму. Он не сдался на волю сволочей. Да и сейчас, правда ли, его победили? Едва ли, ведь, невзирая на все уговоры и запугивания, он не вернулся в профсоюз. Он может жить свободным в огромной вселенной собственного сознания. Он в точности знал, что его ждет.

– Вот и приехали, – сказал санитар. – ГУ-5, в прошлом замок Перфлит-кастл. Услышишь, как птички поют, увидишь изгороди и всякие там одуванчики.

Двери фургона открылись.

– Считай, тебе чертовски повезло, что ты тут, а не в грязной каталажке.

– Кто угодно волен войти, – откликнулся Бев, – если мыслит здраво.

– Заткни хлебало, – посоветовал пристав из пробации. – Вылезай и топай внутрь.

Санитар в белом халате передал Бева паре в еще более чистых белых халатах. Эти могли похвастаться планшетом с зажимом для бумаг и хмурыми минами. Бева отправили на медосмотр.

– Давай, наклонись хорошенько. Нам надо до самого верху заглянуть. Вот так-то лучше.

Недоедание, тонус мышц ослаблен, затемнения в правом легком, сердце нуждается в наблюдении, зубы ужасные. Очень грязен.

Душевное состояние помытого и облаченного в казенный халат Бева оценивали доктора Шиммель и Килберн, причем Килберн оказалась пергидролизной блондинкой, худой и резкой. Он попытался наделать ошибок в матричном тесте, но его ошибки были настолько логичны, что их сочли правильными.

– Да что с вами такое, приятель? – спросил доктор Шиммель. – Вы могли бы вести здоровую, полноценную жизнь, если бы захотели.

– Знаю. Но это означало бы одобрить безумную, психопатическую трясину философии государства.

– Это недемократично. Безумие определяется неприятием стиля жизни и этоса большинства. Вы провозглашаете безумие на словах и своими действиями.

Оба врача нахмурились над толстым досье, сопровождавшим Бева в его странствиях.

– Что вы намерены со мной делать? – спросил Бев.

Ему не ответили.

– Послушайте, не понимаю, где я ошибся. Я рос в государстве, которое считалось триумфом столетий институционного здравомыслия. Я вижу, как меняется мир. Должен ли я меняться вместе с ним?

Оба поглядели на него с тихим удовлетворением, точно сам этот вопрос всецело подтверждал его безумие.

– Вы часть его, – сказала доктор Килберн. – Ваша ошибка в предположении, что наблюдатель-человек может существовать отдельно от наблюдаемого. Мягко говоря, ваше заблуждение – в сопротивлении переменам.

– Я не стану сопротивляться переменам, которые вернут мир назад к здравости. К принятию справедливости и полезности духовных и эстетических идеалов.

– Да? – подстегнул доктор Шиммель.

– Возьмем британскую конституцию, – сказал Бев. – Я полагаю, что народ должен иметь представительство, как имел его веками. А сейчас у нас верхняя палата, набитая пожизненными пэрами ОК. Палата общин вообще отмерла. Монарх как глава исполнительной власти возглавляет кабинет министров, состоящий из выпускников политического колледжа ОК. Принцип выборности исчез совсем.

– Народ выбирает своих профсоюзных представителей, – возразил доктор Шиммель. – Разве это недостаточно справедливо?

– Нет, поскольку жизнь не сводится к тому, что сегодня сходит за труд. Жизнь – больше, чем справедливая зарплата и все сокращающийся ассортимент скверно изготовленных, бесполезных товаров потребления, на которые эту зарплату можно тратить. Жизнь – это красота, истина, духовные стремления, идеалы, эксцентричность…

– Ага, – хором сказали врачи.

На Бева накатила огромная усталость.

– Так не пойдет, не пойдет, не пойдет, не пойдет, – пробормотал он и, подумав, добавил: – Забудьте. Все равно что обращаться к паре кирпичных стен. Делайте, что нужно. Я в ваших руках.

«Не дай, чтобы им сошло это с рук». Парень с соседней койки, в прошлом профессиональный автор песен, красиво вывел эти слова готическим шрифтом (заглавными и строчными буквами) на картонке, вырезанной из крышки от коробки для рубашек («Рубашки казенные, серые, средний размер, 10 шт.»). С разрешения смотрителя палаты картонку прикрепили скотчем к стене над прикроватной тумбочкой Бева. Никто не осведомился, в чем смысл этих слов, их сочли символом умопомешательства Бева.

Кормили просто и сносно. На просторном участке при заведении проводили матчи по футболу и крикету. Имелась даже библиотека, собранная из книг, ускользнувших от ликвидации, когда государство национализировало старые загородные дома аристократии. Тома проповедей семнадцатого века, «Времена года» Томсона, Поуп, Коупер, «Защита английского народа» Джона Мильтона, ничего после приблизительно 1789 года.

«Не дай, чтобы им сошло это с рук». Не дай, чтобы что кому сошло с рук?

Тут редко интересовались новостями из внешнего мира. Мистер Трешер, некогда диктор на телевидении, склонный в свои последние (буквально) дни на работе к скабрезным ремаркам о зачитываемых новостях, патетично не желал расставаться с профессией и объявлял в дневной комнате о событиях, которые могли быть, а могли и не быть вымышленными:

– Уровень инфляции в Англии достиг пятидесяти пяти процентов в год. Это неофициально заявил на конференции Организации Объединенных Наций в Чикаго экономический советник Всемирного Банка доктор Эрлэнджер. Власти ОКнии отказываются комментировать эти цифры.

Или:

– Национальный профсоюз учащихся общеобразовательных школ достиг полюбовного соглашения с Национальным профсоюзом учителей относительно перевода учителей на роль советников в процессе государственного образования. Помощь учителей в составлении школьной программы более реалистичного содержания, чем преобладало до сих пор, будет охотно принята, сказал на пресс-конференции Тед Соумс, национальный секретарь НПУООШ, но учащиеся ни в коей мере не считают себя обязанными следовать предложенным советам…

– Замолчите уже! – кричал тогда бывший производитель паровых котлов мистер Колдуэлл, поднимая глаза от партии в шашки с мистером Туми, разорившимся сапожником.

– Среди предполагаемых предметов для средней школы можно упомянуть секс-муштру, порнографию смягченного и экстремального характера, комиксы, излагающие историю профсоюза…

– Замолчите, не то я вам, черт побери, вмажу!

Но мистер Колдуэлл боялся мистера Рикорди, худого и болезненного человека, который когда-то владел книжным магазинчиком и про которого говорили, что у него дурной глаз. Мистер Рикорди переводил на него взгляд, и мистер Колдуэлл сглатывал и возвращался к своей медленной партии.

Или:

– Исламизация острова Мэн, или Газира-уль-Рагуль, прошла сравнительно гладко благодаря религиозному пылу Наби Мохамеда Салеха бин Абдулла, в прошлом Джона Бриггса. Протестов против внедрения тотального воздержания от алкогольных напитков следовало ожидать, но научные демонстрации отсутствия алкоголя в пиве «Мэнкс», который давно уже заменили на стимулятор-депрессант «ЛМП», убедили жителей, что никаких тягот им не навязывают.

– Заткнитесь, заткнитесь, не то получите долбаным кулаком по вашей долбаной физии! Это потому что мистер Рикорди ненадолго вышел.

«Не дай, чтобы им это сошло с рук».

Им это с рук не сойдет, во всяком случае, не будет сходить вечно. Просто не может. Нельзя вечно отбирать, ничего не давая взамен. Бев был готов в любой момент выйти и снова бороться, проповедовать, собирать собственную армию. Это признак душевного расстройства? Но единственный путь на волю – чтобы его забрала семья. А это означало Бесси. Он сумел переправить ей письмо через лондонских агентов арабского шейха, который приходился ему зятем, потенциальным или действительным, или просто человеком, который растлил и, возможно, все еще периодически растлевает его дочь. Полгода спустя он получил открытку, на глянцевой стороне которой красовались верблюды и уличные нищие: «Мил папка я хорошо телик класс я путем люблю беси». На второе его письмо последовал такой ответ:

«Дорогой сэр!

Я получил распоряжение сообщить вам, что лицо по имени Элизабет (Бесси) Джонс в резиденции Его высочества не проживает. Надо полагать, вы ошиблись относительно имени или адреса или, возможно, того и другого.

Искренне ваш…

Из Астаны, Голан, 12-го дня месяца Шаабан, в год Хиджры 1364».

Мистер Кумбс, свидетель Иеговы, пытался бежать – и получил недвусмысленное напоминание, что приговорен к «неопределенному сроку» наказательного содержания. Забор был под током высокого напряжения. У заведения имелись собственные генераторы, а потому оставалась надежда, что забастовка забор обезвредит. Мистер Кумбс, крепкий мужчина лет пятидесяти, сильно обгорел. Один санитар сказал, что ему повезло, что у него сильное сердце. Были еще большие собаки, их вой Бев иногда слышал по ночам. Предполагалось, что надзор за заключенным можно доверить этим тварям, если человеческий персонал забастует. У собак пока профсоюза не было. Но у человеческого персонала работенка тут была непыльная, и он не питал желания отказывать в том, что называли эвфемизмом «их труд».

Долгие дни, которые перерастали в месяцы и годы, оживлялись смертями старых пациентов и, очень редко, передачей кое-кого на попечение семей, этому событию неизменно сопутствовало прощальное чаепитие с дополнительным куском пирога для каждого. Новые заключенные приносили вести о внешнем мире, но таких ветеранов, как Бев, новички мало волновали. Однажды объявился не кто иной, как полковник Лоуренс. Его приговорили за непредумышленное убийство. Уволенный из своей армии, он нашел работу государственного переводчика под своим настоящим именем – Чарлз Росс. Выйдя по какой-то причине из себя, он нарушил зарок воздержания, которого держался четверть века, и выпил в пабе, где поссорился с одним персом. Он не намеревался перса убивать, сказал он: череп его жертвы, как выяснилось при вскрытии, был необычайно хрупким. И все равно он очутился тут.

Персы, сказал он, собираются воевать с арабами. Исламский союз распался. Иранцы – арийцы, а арабы – семиты, и кровь – гуще сур Корана. Шах, которого американцы давно уже считали единственным надежным правителем Ближнего Востока, готов к войне: в его распоряжении то, что Пентагон называет ядерным потенциалом. Арабы, никогда не числившиеся среди любимых клиентов американских производителей оружия, окажутся на милости Ирана. Иран приберет к рукам все нефтяные поля Ближнего Востока. Понимая, откуда ветер дует, арабы начали выводить свои мегадоллары из американских банков. В Соединенных Штатах в разгаре банковская паника, мелкие вкладчики выстраиваются в очереди, чтобы снять наличность, и обнаруживают, что их местные банки объявили мораторий. В попытке умерить панику Федеральный резерв печатает слишком много денег, увеличивая – на самом деле удваивая – денежную массу. В Соединенных Штатах слишком много наличных денег. Вдвое больше того, что покрывает соответствующий объем потребительских товаров. Магазины закрываются, их полки опустели, среди экономически грамотных растет сознание того, что инфляция распространяется со скоростью калифорнийского пожара. Остальные валюты реагируют на инфляцию доллара. Стерлинг серебра пошатнулся. Грядет банкротство. Это конец синдикализма? В ОКнии по меньшей мере три с половиной миллиона безработных. О мистере Петтигрю в последнее время ничего не слыхать. Смещен? Пал жертвой покушения? В стране прислушиваются к грузному Большому Тиму Галлуэю, который разглагольствует о единстве рабочих и грешных капиталистах.

Бев взялся преподавать небольшой группке заинтересованных пациентов, давая уроки по истории елизаветинской Англии каждый день после обеда в одной из комнат для отдыха. Потом он начал курс по истории Англии семнадцатого столетия. Казалось разумным двигаться дальше. Учил он по памяти, которая все больше сдавала. Даже ему самому казалось, что он имеет дело с историей другой планеты. Но и он, и его ученики каждый день сбегали в это нереальное прошлое, точно в душную комнату от пронизывающего ветра. Первая мировая война, восстановление экономики, крах Уолл-стрит, рост вооружений, подъем тоталитаризма. Вторая мировая война и последующий период. История начала опасно приближаться к настоящему. Настоящее невозможно было суммировать, настоящему невозможно было подобрать объяснение, настоящее невозможно даже до конца понять. Настоящее походило на большую реку, которая необъяснимо распадалась на огромное число мутных проток и ручьев. Однажды Бев беспомощно сидел перед своим классом: мистер Тайберн, мистер Грешэм, мистер Хукер, мистер Мерлин, мистер Дайли, другие остальные.

– Начнем сначала? – предложил он. – Вернемся к подъему капитализма и снова попробуем отыскать переломный момент, с которого все пошло наперекосяк?

– Думаю, с нас довольно, – ответил мистер Хукер.

Бев кивал и кивал. Тем вечером после ужина он вышел на участок за домом. «Сердце у тебя слабое, береги сердце». Спотыкаясь в неведомой сон-траве, он прошел туда, где над забором под током нависали две узловатые яблони. Долгое время эти деревья давали кислые плоды. Яблони еще какое-то время протянут, и это служило небольшим утешением. Не так давно встала оскверненная политикой луна, чья поэзия потонула в Море Бурь. Бев обратился к ней с какими-то бессмысленными словами.

Но, разумеется, им это сошло с рук, всегда будет сходить. История человечества – это история долгого исхода из Эдемского сада в царство Сна, а по дороге – ничего, кроме пустошей несправедливости. Сон. Дрема. Усни. Он покивал на прощание луне. Потом задрал рубашку и подставил голую грудь ужасающей боли забора под током, на мгновение задумавшись, почему обязательно надо выйти из профсоюза живых, чтобы присоединиться к забастовке мертвых. Тут он почувствовал, как сердце выскочило у него изо рта и покатилось среди падалицы.