Одиннадцать лет, как повержена Троя, –
И мы, старики (иным уж под сорок),
В солнечный день сошлись на валу крепостном,
Пили вино, толковали. А в пыльной траве
Ящерицы суетились и стрекотали кузнечики.
Кто показывал старые раны,
Кто вспоминал, как горела от жажды гортань
И сердце стучало под грохот сраженья,
Кто вспомнил о нестерпимых страданьях;
Седы волосы были у всех,
И угасли глаза.
Я поодаль сидел,
В стороне от речей их и воспоминаний, –
И услышал, как двадцатилетний юнец
С нетерпеньем, с досадой подруге сказал:
– Да пойдем же! Ну, что ты заслушалась их?
Мало слышала ты стариков?
Не довольно с тебя болтовни об Ахилле, о Трое?
И зачем они вечно твердят
О распрях забытых, о скучных давних боях,
Для чего повторяют имена мертвецов,
Которых мы и не знали?
И увлек ее прочь.
И она оглянулась
Всему, что о нас говорил он с презреньем,
Но слов уже не было слышно.
Я думал
О несчастных могилах вокруг разрушенной Трои,
И о всех молодых и красивых, обратившихся в прах,
И о долгах терзаньях, и о том, как все это было напрасно.
А тут те же речи мне в уши стучали,
Словно ржавый клинок ударял о клинок.
А двое
Уходили все дальше
И на ходу целовались,
И смех доносился веселый.
Я поглядел на запавшие щеки,
На глаза, что смотрели устало, и седые виски
Стариков, окружавших меня, – им было под сорок, –
И тоже пошел от них прочь,
Сожаленьем и скорбью бессильной терзаясь.