Действие четвертое
Сцена первая
Сцена погружена в полумрак. Входят Херея и Сципион. Херея идет направо, потом налево и возвращается к Сципиону.
Сципион (с замкнутым выражением). Чего ты от меня хочешь?
Херея. Время торопит. Мы должны быть тверды в том, что задумали.
Сципион. Кто тебе сказал, что я не тверд?
Херея. Ты не пришел на нашу вчерашнюю встречу.
Сципион (отворачиваясь). Это правда, Херея.
Херея. Сципион, я старше тебя и не привык просить помощи. Но ты мне действительно нужен. Ответственность за такое убийство должны взять на себя люди, достойные уважения. В этой возне уязвленных самолюбий и низких страхов чистые побуждения только у нас с тобой. Я знаю, если ты нас и покинешь, то ничего не выдашь. Но не в этом дело. Я хочу, чтобы ты был с нами.
Сципион. Понимаю. Но клянусь тебе, я не могу.
Херея. Значит, ты с ним?
Сципион. Нет. Но я не могу быть против него. (Молчит, потом глухо.) Если бы я его убил, мое сердце все равно осталось бы с ним.
Херея. Ведь он убил твоего отца!
Сципион. Да, с этого все начинается. Но на этом все и кончается.
Херея. Он отрицает то, что ты признаешь. Он глумится над тем, чему ты поклоняешься.
Сципион. Это правда, Херея. Но во мне есть что-то похожее на него. Одно и то же пламя сжигает нам душу.
Херея. Бывают минуты, когда надо выбирать. Я заставил замолчать в себе то, что могло быть на него похоже.
Сципион. Я не могу выбирать, потому что, кроме своей боли, я чувствую еще и его боль. Несчастье мое в том, что я все понимаю.
Херея. Значит, твой выбор – признать его правым.
Сципион (на крике). О, поверь, Херея, я больше никого, никого никогда не признаю правым!
Пауза. Смотрят друг на друга.
Херея (с волнением, подходя к Сципиону). Пожалуй, я ненавижу его еще сильнее за то, что он с тобой сделал.
Сципион. Он научил меня требовать бесконечного.
Херея. Нет, Сципион, он отнял у тебя надежду. А отнимать надежду у юной души – преступление тяжелее всех, что он совершил до сих пор. Клянусь тебе, этого одного мне достаточно, чтобы дать волю гневу и убить его. (Направляется к выходу.)
Входит Геликон.
Сцена вторая
Геликон. Я тебя искал, Херея. Калигула устраивает здесь вечеринку для друзей. Ты должен на ней присутствовать. (Поворачивается к Сципиону.) А ты не нужен, голубочек. Можешь идти.
Сципион (уходя, оборачивается к Херее). Херея!
Херея (очень мягко). Да, Сципион.
Сципион. Попытайся понять.
Херея (очень мягко). Нет, Сципион.
Сципион и Геликон уходят.
Сцена третья
Лязг оружия за кулисами. Справа появляются два стражника. Они ведут старого патриция и первого патриция, которые выказывают все признаки страха.
Первый патриций (стражнику, стараясь придать своему голосу твердость). Но чего, в конце концов, от нас хотят в такой поздний час?
Стражник (указывая на кресла с правой стороны). Садись сюда.
Первый патриций. Если нас хотят казнить, как прочих, то такие сложные приготовления ни к чему.
Стражник. Садись сюда, старый осел.
Старый патриций. Сядем. Этот человек ничего не знает, это ясно.
Стражник. Да, моя прелесть, это ясно. (Уходит.)
Первый патриций. Ведь я же знал, что надо спешить. А теперь нас ждет пытка.
Сцена четвертая
Херея (спокойно усаживаясь в кресло). Что тут происходит?
Первый патриций и старый патриций (хором). Заговор раскрыт.
Херея. И что же?
Старый патриций (дрожа). Это значит – пытка.
Херея (невозмутимо). Я припоминаю, что Калигула дал восемьдесят одну тысячу сестерциев воришке-рабу, который не сознался под пыткой.
Первый патриций. До чего же мы дошли.
Херея. Нет, это просто доказывает, что он ценит мужество. Вы должны были это иметь в виду. (Старому патрицию.) Если нетрудно, перестань так стучать зубами. Я не выношу этот звук.
Старый патриций. Но я…
Первый патриций. Ну, довольно. Мы рискуем жизнью.
Херея (невозмутимо). Вы знаете любимую присказку Калигулы?
Старый патриций (чуть не плача). Да. Он говорит палачу: «Убивай помедленней, пусть он почувствует, что умирает».
Херея. Нет, еще лучше. Поглядев на казнь, он зевает и говорит совершенно серьезно: «Чем я больше всего восхищаюсь, так это своей бесчувственностью».
Первый патриций. Вы слышите?
Лязгает оружие.
Херея. Эти словечки выдают его слабость.
Старый патриций. Если нетрудно, перестань разводить философию. Я этого не выношу.
В глубине сцены показался раб. Он принес мечи и раскладывает их на скамейке.
Херея (этого не видевший). Во всяком случае, приходится признать, что этот человек оказывает несомненное воздействие на других. Он заставляет думать. Он всех заставляет думать. Неуверенность – вот что побуждает к размышлениям. И вот почему у стольких людей он вызывает ненависть.
Старый патриций (дрожа). Посмотри.
Херея (замечает мечи; его голос немного меняется). Возможно, ты был прав.
Первый патриций. Надо было торопиться. Мы слишком долго ждали.
Херея. Да. Этот урок немного запоздал.
Старый патриций. Но это нелепость. Я не хочу умирать.
Встает и пытается сбежать. Тут же появляются два стражника, дают ему пару затрещин и силой водворяют на место. Первый патриций съеживается в своем кресле. Херея произносит несколько слов, но их не слышно. Внезапно в глубине сцены раздаются пронзительные, отрывистые звуки странной музыки, грохочут тарелки и погремушки. Патриции замолкают и смотрят в глубь сцены. Там на занавесе, как в театре теней, появляется силуэт Калигулы в коротенькой тунике танцовщицы, с венком на голове. Он проделывает несколько гротескных балетных па и исчезает. И сразу же один из стражников торжественно возглашает: «Представление окончено». Тем временем неслышно вошла Цезония и стала позади зрителей. Она говорит ровным голосом, от которого, однако, они вздрагивают.
Сцена пятая
Цезония. Калигула поручил мне вам сказать, что до сих пор он вас созывал ради государственных дел, но сегодня пригласил разделить с ним эстетическое наслаждение. (Помолчав, продолжает тем же тоном.) Правда, он добавил, что тому, кто не пожелает наслаждаться, отрубят голову.
Они молчат.
Прошу извинить мою назойливость. Но я должна спросить: показался ли вам этот танец прекрасным?
Первый патриций (поколебавшись). Он был прекрасен, Цезония.
Старый патриций (преисполненный благодарности). О да, Цезония.
Цезония. А тебе, Херея?
Херея (холодно). Это было большое искусство.
Цезония. Отлично. Итак, я могу сообщить об этом Калигуле.
Сцена шестая
Входит Геликон.
Геликон. Скажи, Херея, это действительно было большое искусство?
Херея. В каком-то смысле – да.
Геликон. Понимаю. Ты очень сильный, Херея. Фальшивый, как всякий порядочный человек. Но сильный, ничего не скажешь. Я не такой сильный. И все-таки я не дам вам дотронуться до Калигулы, даже если он сам того хочет.
Херея. Я ничего не понял из этого монолога. Но должен похвалить тебя за такую преданность. Я люблю верных слуг.
Геликон. Какого гордеца строишь, а? Да, я служу сумасшедшему. А ты чему служишь? Добродетели? Я тебе выложу, что думаю по этому поводу. Я родился в рабстве. Так вот, порядочный человек, сперва под эту песенку о добродетели меня заставлял плясать кнут. А Гай не говорил мне красивых слов. Он меня освободил и взял к себе во дворец. Тут-то я и смог поглядеть на вашего брата, добродетельных. И я увидел, что у вас грязные рожи и скверный запах, пресный запах людей, не познавших ни страданий, ни риска. Я видел красивые одежды, а сердца были потухшие, лица алчные, руки дрожащие. И это вы – судьи? Вы, кто торгуете добродетелью в розницу, мечтаете о благополучном существовании, как девчонка мечтает о любви, но умираете в страхе, даже не поняв, что лгали всю жизнь, вы беретесь судить того, кто страдал бесконечно, кто каждый день истекает кровью от тысячи новых ран? Сначала вам придется иметь дело со мной, попомни это! Презирай раба, Херея! Он выше твоей добродетели, потому что он еще умеет любить своего несчастного хозяина и будет его защищать от вашей благородной лжи, от ваших вероломных речей…
Херея. Милый Геликон, ты ударился в риторику. Честное слово, когда-то у тебя был вкус получше.
Геликон. Каюсь, увы. Вот что значит слишком долго с вами общаться. У старых супругов волосков в ушах поровну, так они становятся похожи под конец. Но я исправлюсь, не беспокойся, исправлюсь. Одно только… Смотри, видишь ты это лицо? Так. Смотри хорошенько. Прекрасно. Теперь ты видел своего врага. (Уходит.)
Сцена седьмая
Херея. А теперь надо торопиться. Останьтесь здесь оба. Сегодня к вечеру нас будет сотня. (Уходит.)
Старый патриций. Останьтесь, останьтесь! Я-то предпочел бы уйти. (Втягивает носом воздух.) Здесь пахнет смертью.
Первый патриций. Или ложью. (Грустно.) Я сказал, что этот танец прекрасен.
Старый патриций (утешая). В каком-то смысле так и есть. Так и есть.
Стремительно вбегают несколько патрициев и всадников.
Сцена восьмая
Второй патриций. Что тут такое? Вы знаете? Император велел нас созвать.
Старый патриций (рассеянно). Это, наверно, на танец.
Второй патриций. Какой танец?
Старый патриций. Ну да, эстетическое наслаждение.
Третий патриций. Мне сказали, что Калигула очень болен.
Первый патриций. Так и есть.
Третий патриций. А что с ним? (С восторгом.) Боги мои, неужели он умирает?
Первый патриций. Не думаю. Его болезнь смертельна только для других.
Старый патриций. Если можно так выразиться.
Второй патриций. Я тебя понял. Но нет ли у него еще какой-нибудь болезни, менее серьезной и более благоприятной для нас?
Первый патриций. Нет, эта болезнь не терпит соперниц. Но если позволите, мне нужно поговорить с Хереей. (Уходит.)
Входит Цезония. Короткая пауза.
Сцена девятая
Цезония (равнодушно). У Калигулы желудочное заболевание. Его рвало кровью.
Патриции толпятся вокруг нее.
Второй патриций. О всемогущие боги, даю обет: если он выздоровеет, я пожертвую двести тысяч сестерциев в казну.
Третий патриций (слишком пылко). Юпитер, возьми взамен его жизни мою.
Калигула уже несколько минут как вошел и слушает.
Калигула (подходя ко второму патрицию). Я принимаю твой дар, Луций. Благодарю тебя. Мой казначей явится к тебе завтра. (Подходит к третьему патрицию и обнимает его.) Ты не можешь представить себе, как я взволнован. (Помолчав, с нежностью.) Так ты меня любишь?
Третий патриций (растроганно). Ах, цезарь, чего бы я не отдал за тебя не раздумывая!
Калигула (держит его в объятьях). Ах, это слишком, Кассий, я не заслужил такой любви. (Кассий делает протестующий жест.) Нет, нет, говорю тебе. Я недостоин. (Подзывает двух стражников.) Уведите его. (Кассию, мягко.) Иди, друг. И помни, что сердце Калигулы с тобой.
Третий патриций (слегка встревожен). Но куда они меня ведут?
Калигула. Как куда? На смерть. Ты отдал свою жизнь за мою. Я почувствовал себя лучше. У меня даже нет больше этого противного вкуса крови во рту. Ты меня исцелил. Кассий, ты счастлив, что мог отдать свою жизнь за другого и что этого другого зовут Калигула? Вот я и снова могу наслаждаться всеми радостями.
Стражники волокут третьего патриция. Он сопротивляется и вопит.
Третий патриций. Но я не хочу! Это была шутка!
Калигула (между его воплями, мечтательно). Скоро дороги над морем покроются цветущей мимозой. Женщины наденут платья из легкой ткани. Высокое небо, такое свежее и чистое, Кассий! Улыбки жизни!
Кассий уже у выхода. Цезония легонько его подталкивает.
Калигула (поворачиваясь, неожиданно серьезно). Жизнь, друг мой! Если бы ты любил ее как следует, то не стал бы так неосторожно ею играть.
Кассия выволакивают.
Калигула (возвращаясь к столу). А когда проигрываешь, непременно надо платить. (Пауза.) Подойди сюда, Цезония. (Поворачивается к остальным.) Кстати, мне пришла в голову прекрасная мысль, которой я хочу с вами поделиться. Мое царствование до сих пор было слишком счастливым. Ни повальной чумы, ни жестоких религиозных обрядов, ни даже государственного переворота, короче, ничего, что может оставить вас в памяти потомков. Так вот, отчасти поэтому я и пытаюсь возместить бережность судьбы. Я хочу сказать… Не знаю, поняли ли вы меня. (Со смешком.) Одним словом, я подменяю собой чуму. (Другим тоном.) А теперь молчите. Вот и Херея. Займись им ты, Цезония. (Уходит.)
Входят Херея и первый патриций.
Сцена десятая
Цезония торопливо подходит к Херее.
Цезония. Калигула умер.
Отворачивается, притворяясь, что плачет, и пристально смотрит на остальных. Те молчат. Вид у всех удрученный, но по иной причине.
Первый патриций. Ты… ты уверена в этом несчастье? Это невозможно, он же только что танцевал.
Цезония. Вот именно. Это напряжение сил оказалось для него смертельным.
Херея быстрыми шагами обходит присутствующих, одного за другим, и возвращается к Цезонии. Все хранят молчание.
Цезония (медленно). Ты ничего не сказал, Херея. Херея (столь же медленно). Это большое несчастье, Цезония.
Внезапно входит Калигула и направляется к Херее.
Калигула. Хорошо сыграно, Херея. (Поворачивается кругом и смотрит на остальных. С юмором.) Ну что ж! Не вышло. (Цезонии.) Не забудь, что я тебе сказал. (Уходит.)
Сцена одиннадцатая
Цезония молча смотрит ему вслед.
Старый патриций (ему придает сил неослабевающая надежда). Он действительно болен, Цезония?
Цезония (глядя на него с ненавистью). Нет, моя прелесть, но тебе не все известно. Тебе неизвестно, что он спит по два часа каждую ночь, а остальное время бродит по галереям дворца и не может забыться. Тебе неизвестно, да ты и не задумываешься, какие мысли одолевают этого человека в томительные часы между серединой ночи и возвращением солнца. Болен? Нет, он не болен. Разве что ты найдешь название и лекарство для тех язв, которыми покрыта его душа.
Херея (как будто тронут). Ты права, Цезония. Нам известно, что Гай…
Цезония (живее). Да, вам это известно. Но как все, у кого нет души, вы не можете выносить тех, у кого ее слишком много. Слишком много души! Это мешает, правда? И тогда это называют болезнью, а высоколобые болваны остаются при своей чистой совести и своем самодовольстве. (Другим тоном.) Ты когда-нибудь умел любить, Херея?
Херея (вновь становясь самим собой). Мы теперь уже слишком стары, чтобы учиться таким вещам, Цезония. К тому же Калигула едва ли даст нам на это время.
Цезония (взяв себя в руки). Это верно. (Садится.) А я чуть не забыла о поручении Калигулы. Вы знаете, что нынешний день посвящен искусству?
Старый патриций. По календарю?
Цезония. Нет, по Калигуле. Он созвал несколько поэтов и предложит им сымпровизировать на заданную тему. Среди вас тоже есть поэты; он желает, чтобы они непременно приняли участие в состязании. Он особо назвал юного Сципиона и Метелла.
Метелл. Но мы не готовы.
Цезония (словно не слыша, ровным голосом). Естественно, предусмотрены награды. А также наказания.
Все отшатываются.
Между нами, могу вам сказать, что наказания не слишком тяжелые.
Входит Калигула. Он мрачен как никогда.
Сцена двенадцатая
Калигула. Все готово?
Цезония. Все. (Стражнику.) Приведите поэтов.
Человек двенадцать поэтов входят парами и маршируют направо.
Калигула. А остальные?
Цезония. Сципион и Метелл!
Эти двое присоединяются к поэтам, Калигула с Цезонией и патрициями усаживаются слева, в глубине. Короткая пауза.
Калигула. Тема – смерть. Время – минута.
Поэты торопливо пишут на своих табличках.
Старый патриций. А кто будет в жюри?
Калигула. Я. Разве этого недостаточно?
Старый патриций. О да, совершенно достаточно.
Херея. А ты примешь участие в состязании, Гай?
Калигула. Мне незачем. Я уже давно написал сочинение на эту тему.
Старый патриций (торопясь). А где его можно достать?
Калигула. Я его по-своему декламирую каждый день.
Цезония смотрит на него с тревогой.
Калигула (грубо). Тебе не нравится моя физиономия?
Цезония (мягко). Прости меня.
Калигула. О, пожалуйста, не надо смирения. Только не смирение. Тебя и так трудно выносить, но твое смирение!..
Цезония пытается взять себя в руки.
Калигула (Херее). Так вот. Кроме этого сочинения, я ничего не написал. Но оно доказывает, что я единственный художник за всю историю Рима, понимаешь, Херея, единственный, кто согласует свою мысль со своими поступками.
Херея. Это только вопрос власти.
Калигула. Верно. Остальные творят за неимением власти. А у меня нет нужды в творчестве: я живу. (Грубо.) Ну, что вы там, готовы?
Метелл. Мне кажется, готовы.
Все. Да.
Калигула. Тогда слушайте меня хорошенько. Вы будете выходить вперед по очереди. Я свистну. Первый начнет читать. По моему свистку он остановится, а следующий начнет. И так далее. Победителем, естественно, будет тот, чье чтение мой свисток не прервет. Готовьтесь. (Наклоняется к Херее, доверительно.) Во всем нужен твердый порядок, даже в искусстве.
Свисток.
Первый поэт. Смерть, когда из-за черного брега…
Свисток. Поэт отходит налево. Остальные будут проделывать то же самое. Сцена играется механически.
Второй поэт. Три парки в пещере своей…
Свисток.
Третий поэт. Зову тебя, о смерть…
Сердитый свисток.
Четвертый поэт выступает вперед и становится в позу декламатора.
Свисток раздается прежде, чем он успевает что-то сказать.
Пятый поэт. Когда младенцем я…
Калигула (вопит). Нет! Какое отношение имеет младенчество какого-то идиота к этой теме? Можешь ты мне сказать – какое?
Пятый поэт. Но, Гай, я еще не кончил…
Пронзительный свисток.
Шестой поэт (выступает вперед, откашливаясь). Безжалостная, шествует она…
Свисток.
Седьмой поэт (таинственно). Неясная и смутная молитва…
Прерывистый свисток. Сципион выступает вперед без табличек.
Калигула. Твоя очередь, Сципион. Ты без табличек?
Сципион. Мне они не нужны.
Калигула. Ну-ка. (Покусывает свой свисток.)
Сципион (стоя совсем рядом с Калигулой, но не глядя на него и как-то устало).
Погоня за счастьем, что очищает людей,
Небо, где льется солнце,
Несравненные, дикие празднества, мой бред без надежды!..
Калигула (мягко). Довольно, прошу тебя. (Сципиону.) Ты слишком молод, чтобы усваивать истинные уроки смерти.
Сципион (глядя Калигуле в глаза). Я был слишком молод, чтобы потерять отца.
Калигула (резко отворачиваясь). А вы, остальные, станьте в строй. Плохой поэт – слишком тяжкое испытание для моего вкуса. До сих пор я в мыслях видел вас своими союзниками, иногда я воображал, что вы составите для меня последнюю линию обороны. Но напрасно, теперь я буду числить вас своими врагами. Поэты против меня – это, могу сказать, конец. Шагом марш! Вы пройдете передо мной и при этом будете лизать ваши таблички, чтобы стереть с них следы ваших мерзостей. Внимание! Вперед!
Свистки раздаются в такт шагам. Поэты маршируют к правому выходу и лижут на ходу свои бессмертные таблички.
Калигула (очень тихо). Уходите все.
У дверей Херея останавливает первого патриция, взяв его за плечо.
Херея. Час настал.
Сципион это слышал. Он медлит на пороге и возвращается к Калигуле.
Калигула (злобно). Ты не мог бы оставить меня в покое? Твой отец уже так и поступил.
Сцена тринадцатая
Сципион. Не надо, Гай, все это ни к чему. Я уже знаю, что ты сделал свой выбор.
Калигула. Оставь меня.
Сципион. Я и в самом деле тебя оставлю, потому что, мне кажется, я тебя понял. Ни для тебя, ни для меня, так на тебя похожего, выхода больше нет. Я отправляюсь очень далеко искать объяснение всему этому. (Пауза, смотрит на Калигулу. С чувством.) Прощай, дорогой Гай. Когда все будет кончено, не забудь, что я тебя любил. (Уходит.)
Калигула смотрит ему вслед и делает какое-то движение, но усилием воли справляется с волнением и возвращается к Цезонии.
Цезония. Что он сказал?
Калигула. Это выше твоего понимания.
Цезония. О чем ты думаешь?
Калигула. О нем. И о тебе. Впрочем, это одно и то же.
Цезония. Что случилось?
Калигула (глядя на нее). Сципион ушел. С дружбой я покончил. А ты – я спрашиваю себя, почему ты еще здесь…
Цезония. Потому что я тебе нравлюсь.
Калигула. Нет. Если бы я тебя убил, то понял бы, наверно.
Цезония. Что ж, это мысль. Осуществи ее. Но ты не можешь хоть на минуту расслабиться и пожить свободно?
Калигула. Я уже несколько лет тем и занимаюсь, что живу свободно.
Цезония. Я другое имею в виду. Пойми меня. Это может быть так хорошо – жить и любить в чистоте душевной.
Калигула. Каждый добивается чистоты как умеет. Я это делаю в поисках самого главного. Но как бы то ни было, все равно я могу тебя убить. (Смеется.) Это было бы достойным увенчанием моего пути.
Калигула встает и поворачивает зеркало. Кружит вдоль стен, как зверь; руки его свисают почти неподвижно.
Как странно. Когда я не убиваю, то чувствую себя одиноким. Живые не могут заселить вселенную и разогнать скуку. Когда вы все со мной, я ощущаю вокруг бескрайнюю пустоту, застилающую мне глаза. Мне хорошо только с моими мертвецами. (Стоит лицом к зрителям, немного наклонившись вперед. О Цезонии он забыл.) Они-то настоящие. Такие, как я. Они меня ждут и торопят. (Качает головой.) Я веду долгие разговоры то с тем, то с другим, кто кричал, прося у меня пощады, а я велел вырвать у него язык.
Цезония. Иди сюда. Приляг рядом со мной. Положи голову мне на колени.
Калигула так и поступает.
Тебе хорошо. Все тихо.
Калигула. Все тихо! Ты преувеличиваешь. Разве не слышишь, как звякает оружие?
Доносятся эти звуки.
Не замечаешь тысячи шорохов, выдающих, что ненависть сидит в засаде?
Смутный ропот.
Цезония. Никто не посмеет…
Калигула. Кроме глупости.
Цезония. Она не убивает. Она делает людей осторожными.
Калигула. Она несет смерть, Цезония. Она несет смерть, когда считает себя оскорбленной. О, меня убьют не те, кого я лишил сына или отца. Эти поняли. Они со мной, у них тот же вкус во рту. Но другие, те, над кем я издевался, кого выставил на посмешище, – от их уязвленного самолюбия у меня нет защиты.
Цезония (горячо). Мы защитим тебя, нас еще много, тех, кто тебя любит.
Калигула. Вас остается все меньше. Что было нужно для этого, я сделал. И потом, признаем справедливости ради: против меня не только глупость, но и верность, и мужество тех, кто хочет быть счастлив.
Цезония (тем же тоном). Нет, они тебя не убьют. Или какая-нибудь молния сверкнет с небес и испепелит их прежде, чем они тебя коснутся.
Калигула. С небес! Нет никаких небес, бедняжка. (Садится.) Но почему вдруг столько любви? Это в наш уговор не входило.
Цезония (она встала и принялась ходить). Значит, мало мне видеть, как ты убиваешь других, я должна еще знать, что тебя самого убьют? Мало, что ты приходишь ко мне жестокий и истерзанный, что, когда ты ложишься со мной, от тебя пахнет убийством? Я каждый день смотрю, как умирает в тебе понемногу все человеческое. (Оборачивается к нему.) Я стара и скоро стану безобразна, я знаю. Но в моей душе не осталось больше ничего, кроме мыслей о тебе, и уже не важно, любишь ты меня или нет. Я хочу только одного: увидеть, что ты исцелился. Ведь ты еще ребенок. У тебя вся жизнь впереди! Чего ты можешь желать большего, чем целая жизнь?
Калигула (встает и смотрит на нее). Как давно ты здесь.
Цезония. Да. Но ты меня не прогонишь, правда?
Калигула. Не знаю. Знаю только, почему ты здесь. Потому, что были все эти ночи, дарившие мне наслаждение, острое и безрадостное, потому, что ты столько обо мне знаешь. (Обнимает ее и чуть-чуть запрокидывает ей голову назад.) Мне двадцать девять лет. Немного. Но в этот час, когда моя жизнь кажется мне такой длинной, так тяжело нагруженной останками прошлого, такой законченной, ты остаешься последним свидетелем. И я не могу противиться постыдной нежности к той старой женщине, кем ты скоро станешь.
Цезония. Скажи, что ты меня не прогонишь!
Калигула. Не знаю. Я понимаю только – вот самое ужасное, – что эта постыдная нежность и есть единственное чистое чувство, которое дала мне жизнь.
Цезония высвобождается из его объятий, Калигула идет за ней. Она прижимается к нему спиной, он обвивает ее руками.
Калигула. Не лучше ли, чтобы последний свидетель исчез?
Цезония. Мне все равно. Я счастлива тем, что ты сказал. Но почему я не могу поделиться с тобой этим счастьем?
Калигула. Кто тебе сказал, что я не счастлив?
Цезония. Счастье великодушно. Оно не истребляет других, чтобы жить.
Калигула. Значит, есть два вида счастья. Я выбрал тот, который смертоносен. И я счастлив. Было время, когда я думал, что дошел до пределов страдания. Но нет, можно идти еще дальше. За рубежами страны отчаянья лежит счастье, бесплодное и величественное. Смотри на меня.
Она оборачивается к нему.
Я смеюсь, Цезония, когда вспоминаю, что не один год весь Рим избегал произносить имя Друзиллы. Рим не один год заблуждался. Любви мне мало, я это понял тогда. Сегодня я по-прежнему так думаю, глядя на тебя. Любить кого-то – значит согласиться стареть вместе. Я не способен на такую любовь. Старая Друзилла – это гораздо хуже, чем Друзилла мертвая. Вам кажется, человек страдает потому, что любимое существо умирает нежданно. Нет, настоящее страдание – не этот вздор. Оно наступает, когда замечаешь, что и горю приходит конец. Даже сама скорбь лишена смысла.
Вот видишь, оправданий для меня не найти ни в чем – ни в тени любви, ни в горечи грусти. У меня нет алиби. Но сегодня я еще свободней, чем был все эти годы. Я освободился от воспоминаний и от иллюзий. (Яростно смеется.) Я знаю, что всему приходит конец! Какое открытие! Нас было двое-трое во всей истории, кто испробовал его наделе, кто испытал это сумасшедшее счастье. Цезония, ты досмотрела прелюбопытную трагедию до самой развязки. Пора опустить перед тобой занавес.
Он снова становится позади Цезонии и обхватывает рукой ее шею.
Цезония (со страхом). Такая ужасная свобода – это и есть счастье?
Калигула (все сильнее сжимая ее горло). Это оно и есть, Цезония. Без него я был бы довольным и сытым. А благодаря ему я обрел богоравное ясновидение одиночек.
Возбуждение его растет, пока он медленно душит Цезонию. Она не пытается бороться, только робко протягивает вперед руки. Он говорит, наклоняясь к ее уху.
Я живу, я убиваю, я обладаю головокружительным могуществом разрушителя, рядом с которым могущество творца кажется жалкой пародией. Это и значит быть счастливым. Это и есть счастье – невыносимое освобождение, презрение ко всему на свете, и кровь, и ненависть вокруг, несравненное уединение человека, окидывающего взглядом всю свою жизнь, необъятная радость безнаказанного убийцы, неумолимая логика, которая перемалывает человеческие жизни (смеется), и твою тоже, Цезония, чтобы для меня настало наконец вожделенное одиночество во веки веков.
Цезония (слабо сопротивляясь). Гай!
Калигула (вне себя). Нет, никакой нежности. С этим надо кончать, время не ждет. Время не ждет, дорогая Цезония!
Цезония хрипит. Калигула волочит ее и бросает на ложе.
Калигула (смотрит на нее; взгляд у него блуждающий, голос сдавленный). И ты, ты тоже была виновна. Но убийством ничего нельзя решить.
Сцена четырнадцатая
Калигула (поворачивается и идет к зеркалу, как в бреду). Калигула! И ты тоже, и ты тоже виновен. Что ж, немного больше, немного меньше, какая разница! Кто осмелится вынести мне приговор в этом мире, где нет ни судьи, ни невинных! (С глубоким отчаяньем, прижавшись к зеркалу.) Вот видишь, Геликон не пришел. Луны я не получу. Как это трудно – собственная правота и долг идти до конца. Я боюсь конца. Мечи звенят! Это невинность готовит свое торжество. Отчего я не на той стороне! Мне страшно. Какая мерзость – сначала презирать других, а потом ощутить такую же трусость в своей душе. Но это не важно. Страху тоже придет конец. И вокруг меня снова будет великая пустота, в которой сердце обретает покой.
Делает шаг назад, возвращается к зеркалу. Он как будто немного успокоился. Когда он снова начинает говорить, голос его звучит тише и сдержаннее.
Все кажется таким сложным. А на самом деле все просто. Если бы я получил луну, если бы любви мне было довольно, все бы переменилось. Но чем утолить мою жажду? Какое сердце, какое божество бездонно, как озеро, чтобы напоить меня? (Опускается на колени и плачет.) Ни в этом мире, ни в ином нет ничего мне соразмерного. А ведь я знаю, и ты знаешь тоже (плача, протягивает руки к зеркалу), что мне нужно только одно: невозможное. Невозможное! Я искал его на границах мира, на краю своей души. Я протягивал руки (кричит), я протягиваю руки и натыкаюсь на тебя, передо мной всегда только ты, а я полон ненависти к тебе. Я пошел не той дорогой, она никуда не ведет. Моя свобода – ложная. Геликон! Геликон! Нет, и тут – ничего. О, как тяжела эта ночь! Геликон не придет: мы навеки останемся виновны. Эта ночь тяжела, как страдание человеческое.
За кулисами слышится шепот и лязг оружия.
Геликон (внезапно появляется в глубине сцены). Берегись, Гай! Берегись!
Невидимая рука пронзает Геликона кинжалом. Калигула встает, берет в руки табурет и, тяжело дыша, подходит к зеркалу. Смотрит на себя, изображает прыжок вперед и в ответ на такое же движение своего двойника в зеркале с воплем запускает в него табуретом.
Калигула. В историю, Калигула, в историю.
Зеркало разбивается, и в ту же минуту из всех дверей вбегают вооруженные заговорщики. Калигула поворачивается им навстречу с безумным смехом. Старый патриций наносит ему удар в спину, Херея – в лицо. Смех Калигулы переходит в предсмертную икоту. Удары сыплются на него со всех сторон. Смеясь и хрипя, в последнем всхлипе Калигула выкрикивает:
Я еще жив!
Занавес
notes
