На традиционной вечеринке в павильоне нью-йоркской студии по окончании последнего дня съемок Фредди Кан, оператор, подняв руку Гретхен, дирижировал здравицей в ее честь. Актеры, работники студии и приглашенные друзья пели громко и от души. Гретхен хотелось и смеяться, и плакать. Ида Коэн, ради этого случая сделавшая прическу, не скрывала слез. Кан преподнес Гретхен в подарок от актеров часы, на приобретение которых Уэсли дал пятьдесят долларов, и попросил Гретхен сказать несколько слов.

– Спасибо, большое всем спасибо, – начала Гретхен чуть дрожащим голосом. – Вы все работали превосходно, и я хочу поблагодарить каждого из вас в отдельности и всех вместе за то, что вы так помогли мне в моей первой попытке стать режиссером. Правда, в Голливуде говорят: «Покажите мне счастливую группу, и я покажу вам отвратительную картину».

Раздался смех и выкрики: «Это не про нас!»

Гретхен подняла руку, требуя тишины.

– Для всех вас работа закончена; надеюсь, что впереди вас ждут более интересные и более значительные картины, что ваши промахи будут забыты, а взлеты останутся в памяти навсегда или по крайней мере до того дня, когда Академия искусств будет присуждать вам награды. Но для некоторых из нас, для тех, кто занимается монтажом и озвучиванием, для композитора и музыкантов, а также для мистера Коэна, которому предстоит незавидная работа по продаже картины в прокат, все, по сути дела, еще только начинается. Пожелайте нам успеха, потому что впереди у нас месяцы работы и от того, что мы сделаем, зависит, ждет нас успех или провал. – Она говорила скромно, но Уэсли, который стоял неподалеку, видел в ее глазах торжествующий блеск. – Ида, – сказала она, – перестань плакать. Это еще не похороны. – Ида всхлипнула. Кто-то подал Гретхен стакан с виски, и она подняла его. – За всех нас – от самых старых до… – она повернулась к Уэсли, – до самых молодых.

Уэсли, также державший в руке стакан с виски, к которому он пока еще не притронулся, поднял его вместе со всеми. Он не улыбался, и на лице его не было восторженного выражения: он только что видел, как Фрэнсис Миллер и ее муж чокнулись и поцеловались. После того вечера в баре Порт-Филипа Уэсли и Фрэнсис помирились, и она снова приходила к нему в гостиницу, а он несколько раз ночевал в ее нью-йоркской квартире, когда они приступили к павильонным съемкам. Но три дня назад из Калифорнии приехал ее муж, блондин со спортивной фигурой, довольно красивый, хотя и на стандартный голливудский манер. Когда Уэсли увидел, какими взглядами обменялись Фрэнсис и ее муж и как они нежно поцеловались, он пожалел, что пришел на эту вечеринку.

Элис тоже была здесь, хотя сейчас он не мог ее разглядеть в тени декораций. Как всегда, она старалась не привлекать к себе внимания. После того как он несколько ночей не появлялся в квартире, она держалась довольно странно и говорила с ним свысока и довольно официально. Когда он сказал ей о вечеринке, она ответила, что ей очень бы хотелось пойти: она никогда не бывала на вечеринках в павильоне киностудии. Он пригласил Элис, желая сделать ей приятное, но это далось ему непросто. «Наверно, с возрастом, – думал он, стараясь не глядеть в сторону Фрэнсис и ее мужа, – научишься вести себя в подобных ситуациях».

Уэсли сделал большой глоток виски с содовой, вспомнив при этом, что последний раз пил виски в баре «Розовая дверь» в Канне. Вкус виски был приятным, и он сделал еще глоток.

Гретхен ходила по площадке, кому-то пожимала руки, кого-то целовала в щеку, у многих женщин в глазах стояли слезы. Никто не уходил, словно всем хотелось подольше сохранить отношения, установившиеся за время совместной работы. Уэсли слышал, как пожилая характерная актриса сказала Гретхен:

– Благослови вас Бог, дорогая: лучше, чем было, уже не будет.

Уэсли удивился, что такое привычное для актера дело, как совместное создание фильма, вызывает столько эмоций. Он с удовольствием принимал участие в съемках, но ему было безразлично, увидит он снова кого-нибудь из группы, помимо Фрэнсис и Гретхен, или нет. Может быть, несмотря на слова Гретхен, он все-таки не родился актером.

– Уэсли Джордан, я буду без тебя скучать, – сказала Гретхен, подойдя к нему, и поцеловала его в щеку. Уэсли видел, что она говорит искренне.

– Вы очень хорошо говорили.

– Спасибо тебе, милый, – поблагодарила она, продолжая оглядываться по сторонам, словно кого-то разыскивая.

– Уэсли, а Рудольф не говорил тебе, что он опоздает или вообще не придет?

– Нет, не говорил. – В последние дни съемок дядя Рудольф сказал ему только, что, по словам антибского адвоката, он может вернуться во Францию. Но билета Уэсли пока еще не купил. Хоть он и не признавался себе в этом, но уехать из Америки был не готов: слишком многое оставалось здесь нерешенным.

– Он сегодня снова собирался в Коннектикут с мистером Доннелли, – сказала Гретхен, продолжая смотреть поверх голов, – но обещал вернуться к пяти часам. Сейчас уже больше семи. Это на него не похоже. Я сейчас не могу отсюда уйти, так что, будь добр, позвони ему в отель и узнай, не просил ли он что-нибудь передать.

– Сейчас позвоню, – сказал Уэсли и направился к телефону-автомату за съемочной площадкой; дядя постоянно держал номер в гостинице «Алгонкин» и ночевал там, когда ему случалось задержаться в Нью-Йорке.

Уэсли пришлось подождать: по телефону, хихикая, разговаривала Фрэнсис. Он отошел в сторону, чтобы не слышать, о чем она говорит. Однако она не спешила уходить и то и дело опускала в автомат десятицентовые монеты. Он взял с собой стакан с виски и к тому времени, когда Фрэнсис закончила разговор, выпил все без остатка. Возбужденный звуком ее голоса, он упрямо твердил: «Больше никогда в жизни», – хотя понимал, что лжет.

Хихикнув напоследок, Фрэнсис повесила трубку и направилась к двери в павильон, возле которой стоял Уэсли.

– А-а, – сказала она, снова хихикнув, – чудо-мальчик в полной готовности.

– Просто мне надо позвонить, но сначала… – Внезапно он схватил ее и поцеловал в губы.

– Наконец-то научился кое-чему у актеров. Например, как проявлять страсть в присутствии мужей. – Ее голос был несколько хриплым от выпитого.

– Когда мы увидимся? – Уэсли не выпускал ее рук, как будто надеялся удержать силой.

– Кто знает? – насмешливо сказала Фрэнсис. – Может, никогда, а может, когда подрастешь.

– Ты же не всерьез так думаешь.

– Никто не знает, что я думаю на самом деле. А я – тем более. Я хочу дать тебе один хороший совет. Мы неплохо повеселились, а теперь ты об этом забудь.

Дверь из павильона распахнулась, и они увидели мужа Фрэнсис.

– Пусти ее.

Уэсли разжал руки и немного отступил.

– Мне известно, чем вы до сих пор занимались. Шлюха.

– Джек, успокойся, пожалуйста, – тщательно выговаривая слова, сказала Фрэнсис.

Муж дал ей пощечину.

– А что касается тебя, ублюдок, – сказал он Уэсли, – если я еще раз увижу, что ты ошиваешься около моей жены, то сверну тебе шею.

– Супермен, – с издевкой сказала Фрэнсис. Она даже не поднесла руку к щеке, словно муж до нее и не дотрагивался. – Всюду и везде, кроме постели.

Он глубоко вздохнул и снова ударил ее по щеке еще сильнее.

Однако Фрэнсис и на этот раз не приложила руку к щеке.

– Ты такая же свинья, как и твои шпионы.

Муж схватил ее за руку.

– Сейчас ты пойдешь со мной и будешь улыбаться, потому что твой муж, которого задержали дела на Западном побережье, сумел вырваться в Нью-Йорк, чтобы провести с тобой уик-энд.

– Как тебе будет угодно, свинья, – ответила Фрэнсис.

Она взяла его под руку и, не взглянув на Уэсли, пошла с мужем обратно в павильон, где теперь играла музыка и танцевали пары. Уэсли стоял неподвижно, лицо у него подергивалось. Затем он с силой сжал пустой пластиковый стаканчик и швырнул его в стену. Так он стоял минуты две, пока не почувствовал, что теперь уже не бросится за ними вслед и не вцепится этому человеку в горло.

Убедившись, что голос у него не дрожит, он позвонил в гостиницу, и телефонистка на коммутаторе сказала ему, что мистер Джордах ничего не просил передать. Уэсли еще немного постоял у телефона, потом вернулся в павильон, нашел тетку и передал ей слова телефонистки. После этого он подошел к бару, заказал виски, залпом выпил, заказал еще порцию и тут почувствовал на плече чью-то руку. Он повернулся и увидел рядом с собой Элис. На ее лице было то самое высокомерное выражение профессиональной медсестры, которого он уже начал побаиваться.

– Мне кажется, – спокойно сказала Элис, – было бы неплохо привести себя в порядок. У тебя все лицо в губной помаде.

– Спасибо, – ответил он деревянным голосом, вынимая носовой платок, и вытер им губы и щеки. – Так лучше?

– Намного. Ну, мне пора. Я убедилась, что у киноактеров вечеринки самые обыкновенные, хоть о них и рассказывают Бог знает что.

– Спокойной ночи, – сказал Уэсли. Ему хотелось попросить у нее прощения, хотелось, чтобы ее глаза перестали быть холодными и чужими, но он не знал ни как это выразить словами, ни за что она должна его простить. – Ну пока, попозже увидимся.

– Может быть.

«Боже мой, – подумал он. – Что я наделал! Пора убираться из Нью-Йорка». Он снова повернулся к стойке и заказал еще виски. Когда он брал у бармена стакан, к нему подошел Рудольф.

– Хорошо проводите время, мистер Джордан?

– Чудесно. Гретхен вас ищет. Она беспокоится. Даже просила меня позвонить в отель.

– Меня задержали. Пойду поищу ее. А потом мне надо с тобой поговорить. Ты где будешь?

– Здесь.

Рудольф нахмурился.

– Не спеши, мальчик, – сказал он. – В Нью-Йорке бутылку виски найдешь и завтра утром, если постараешься. – Он дружески похлопал Уэсли по плечу и пошел разыскивать Гретхен.

Рудольф увидел ее на другой стороне площадки, где танцевали пары. Гретхен разговаривала со сценаристом Ричардом Сэнфордом. Рудольф мысленно отметил, что Сэнфорд не пожелал отказаться от неизменной куртки и шерстяной рубашки с открытым воротом даже по случаю окончания съемок своего первого фильма.

– Больше всего меня беспокоит, – серьезно говорил Сэнфорд, – то, что в материале, который я пока видел, у героини мало крупных планов, а средним планам не хватает выразительности, а…

– Дорогой Ричард, – сказала Гретхен, – боюсь, что, подобно большинству сценаристов, вы увлеклись прелестями актрисы и не обращаете внимания на ее способности.

Сэнфорд покраснел.

– Это вы бросьте, – пробормотал он, – я с ней почти не разговаривал.

– Зато она с вами разговаривала, – сказала Гретхен. – А когда имеешь дело с такой молодой особой, этого более чем достаточно. Я очень сочувствую, что из-за других дел ей было не до вас.

– Вы меня недооцениваете, – обиделся Сэнфорд.

– Эта проблема занимает людей искусства более пяти тысяч лет. Вы еще к ней привыкнете.

– У нас с вами дружеские отношения не сложились. Вас просто раздражает то, что я мужчина. Я с самого начала это чувствовал.

– Во-первых, это не относится к делу, а во-вторых, абсолютная чушь. И если вы сами этого не знаете, то разрешите сказать вам, молодой человек, что в основе искусства лежат не дружеские отношения.

– Вы просто злобная стареющая женщина. – Копившееся месяцами возмущение прорвалось в его голосе. – Чего вам не хватает, так это хорошего мужика. Но не находится достаточно вежливого человека, чтобы прийти вам на помощь.

Гретхен потерла глаза, прежде чем ответить.

– Вы талантливый, но неприятный молодой человек. С возрастом вы станете менее неприятным и, вероятно, менее талантливым.

– Зачем вы меня оскорбляете?

– В нашей профессии, – сказала Гретхен, – оскорбления не имеют значения. Вы меня раздражаете. И я, наверно, вас тоже. Впрочем, и это не имеет значения. Но, дорогой Ричард, – она чуть коснулась его щеки, одновременно и ласково и угрожающе, – я обещаю служить вам исправно. Большего не просите. Я обещаю столько крупных планов и чувств, сколько может выдержать зритель. С нашей героиней проблема не в том, что ее на экране будет слишком мало, а в том, чтобы не было слишком много.

– У вас на все готов ответ. Мне ни разу не удалось вас переспорить, Кинселла предупреждал меня…

– А как поживает наш дорогой Эванс? – спросила Гретхен.

– Неплохо. – Сэнфорд смущенно переступил с ноги на ногу. – Он предложил мне написать сценарий для его новой картины.

– Значит, вы на пути в Голливуд?

– В общем… да.

– Очень рада за вас обоих. Вы, безусловно, будете довольны друг другом. А сейчас извините, мне надо поговорить с братом.

Сэнфорд безнадежно покачал головой. Когда она добралась до Рудольфа, тот посмеивался.

– Над чем это ты?

– Я видел, какое выражение лица было у этого молодого человека, когда ты от него отошла.

Гретхен скорчила гримасу.

– Мы занимались делом, требующим наибольшего напряжения творческих сил: старались как можно больше оскорбить друг друга. Одна картина, и он считает себя уже главным редактором «Кайе дю синема». Погибшая душа. Но невелика трагедия. Америка полна талантов, способных создать всего одну-единственную вещь. А где ты был все это время? Я беспокоилась.

– У нас неприятности в Коннектикуте. Доннелли готов кусать себе локти. Похоже, наш проект рухнет.

– Почему? Что произошло?

– Какое-то паршивое общество по охране окружающей среды возбудило против нас дело – требует прекращения строительства. Мы целый день просидели с адвокатами.

– А я думала, что все в порядке.

– Я тоже так думал до вчерашнего дня. Мы-то покупали заброшенный фермерский участок. А теперь нам говорят, что это, видите ли, драгоценная заповедная земля, где полно редких птиц, чудесных оленей, прелестных змей. А за последние годы замечены даже три рыси. И вместо благодетелей стареющего человечества мы оказались городскими хапугами, намеренно загрязняющими чистый воздух суверенного штата Коннектикут, и к тому же врагами рысей. – Он полунасмешливо покачал головой.

– А что говорят адвокаты?

– Что если в конечном счете мы и выиграем, то на это уйдут годы. Доннелли чуть не плакал от досады, когда понял, сколько времени наши деньги будут заморожены.

– А где он?

– Я уложил его – он мертвецки пьян. Завтра у него настроение будет еще хуже. Да, вот еще что. Вчера мне звонил из Калифорнии один знакомый агент по фамилии Боуэн.

– Я тоже его знаю, – сказала Гретхен. – У него солидная контора.

– Он говорит, что до них дошли слухи об Уэсли и что он может устроить ему выгодный контракт. Если Уэсли собирается продолжать актерскую карьеру, то ему непременно нужен будет агент, а Боуэн ничуть не хуже других. Я хочу поговорить с Уэсли.

– Последний раз, когда я его видела, он, весь перемазанный губной помадой, атаковал бар.

– Я его тоже там видел. Постараюсь дать ему мудрый дядюшкин совет. – Рудольф наклонился и поцеловал Гретхен в щеку. – Поздравляю тебя. Ты отлично поработала. И так считает не только твой брат.

Он снова направился к бару, но Уэсли там уже не было. Бармен сказал, что он ушел пять минут назад.

Когда появился Уэсли, Элис сидела в гостиной и читала. По дороге домой он заглянул еще в два бара, где было так темно, что никто не спросил, сколько ему лет. Возвращение домой пешком оказалось делом непростым: тротуар почему-то все время ускользал из-под ног, а при переходе улиц страшно мешали обочины.

– Добрый вечер, – мрачно приветствовал он Элис.

– Добрый вечер, – бросила она, не поднимая глаз от книги. Он заметил, что на кушетке не постелено, как обычно. У него было странное чувство, будто он видит перед собой не Элис, а ее отражение в покрытой рябью воде.

Пытаясь сесть, он не рассчитал расстояния и чуть не упал. А затем уставился на Элис, которая по-прежнему расплывалась у него перед глазами.

– Из меня не выйдет ничего путного. Ты напрасно тратишь на меня время.

– Во-первых, ты пьян, а во-вторых, я на тебя времени не трачу.

– Завтра, – сказал он, и звук собственного голоса показался ему далеким и странным, – я отдам тебе весь долг до последнего цента и у… у… уеду отсюда.

– Хоть сию минуту, – сказала Элис, по-прежнему глядя в книгу. – Я уверена, что тебе нетрудно будет найти другое место для ночлега. А о деньгах говорить не надо. Ты мне ничего не должен: все, что я для тебя делала, я делала не ради денег.

Он смотрел на нее, с трудом удерживая ее в фокусе.

– А ты не будешь возражать, если я скажу спасибо?

– Я возражаю против всего, что бы ты ни сказал, – бросила она. – Голливудский подонок.

– Я никогда не был в Голливуде, даже в Калифорнии не был, – сказал он глупо.

– Путаешься с проститутками! – Она швырнула книгу на пол. – И зачем я читаю эту проклятую книгу?

– Я думал, ты мне… ну… как сестра.

– Я тебе не сестра.

Уэсли подыскивал слова, но мысли и язык его не слушались.

– Ты говорила, что я умираю. В твоей книге. Ты хочешь, чтобы я был благородным и умер. Ты хочешь от меня слишком многого…

– О Господи! – Она обхватила его голову и прижала к себе. – Прости меня. Я не хочу, чтобы ты умирал, Уэсли. Честное слово.

– Все хотят от меня чего-то такого, чего я не могу дать, – сказал Уэсли. – Я не знаю, где я. Ищи меня завтра в столе находок.

– Прошу тебя, Уэсли. Не говори так.

– Ты как-то сказала, что крадешь частицу моей души… Я слушаю, как ты стучишь по ночам на машинке, и говорю себе: «Вот уходит еще одна частица».

– Ну, пожалуйста, милый… – Она еще крепче прижала его голову к себе, чтобы он больше ничего не смог сказать. – Ты меня убиваешь такими словами.

– Все только и делают, что меня стыдят. Через что я прошел сегодня… А теперь ты… Я не оправдал твоих надежд… Я это знаю, но…

– Ш-ш-ш, маленький мой.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Она притянула его к себе. И вдруг неожиданно засмеялась.

– Сколько же времени тебе понадобилось, чтобы об этом сказать! – Она опустилась перед ним на колени и нежно его поцеловала. – Скажи еще раз.

– Я тебя люблю.

– У тебя ужасный вид.

– Я и чувствую себя ужасно. Я второй раз в жизни напился. Прости, пожалуйста, меня сейчас вырвет. – Он с трудом встал и, нетвердо держась на ногах, двинулся в туалет. Его вырвало, однако легче ему не стало. Он медленно разделся, долго чистил зубы, а затем принял холодный душ. Вытираясь, он почувствовал себя немного лучше, хотя голова поворачивалась с трудом, а в желудке было такое ощущение, будто он наглотался гвоздей. Уэсли надел халат, который купила ему Элис, и с мокрой головой направился обратно в гостиную, держась рукой за стену.

Гостиная была пуста, и на кушетке все еще не было постелено.

– Я здесь, – раздался из спальни голос Элис. – Сегодня тебе не придется спать на кушетке.

Он побрел в спальню. Там горела лишь одна маленькая лампочка и царил полумрак, но Элис, лежавшая под одеялом на широкой кровати, все так же колыхалась и покрывалась рябью.

– Иди сюда, под одеяло.

Не снимая халата, он стал ложиться.

– Сними эту противную тряпку.

– Выключи свет. – Одна только мысль, что Элис Ларкин, эта застенчивая девушка, увидит его голым, привела его в трепет.

Она засмеялась и потушила свет.