В апреле 1932 года на консервной фабрике Гедиондо в третий раз за две недели лопнул котел, и правление фабрики, состоящее из мистера Рэндолфа и стенографистки, решило, что выгоднее купить новый котел и не закрывать так часто предприятие. Новый котел привезли, а старый бросили на пустыре между бакалеей Ли Чонга и «Медвежьим флагом». Там его и оставили ждать, когда мистера Рэндолфа осенит, как извлечь из него выгоду. А пока инженеры обобрали с котла всю арматуру – латать прочее изношенное оборудование фабрики Гедиондо. Котел стал похож на допотопный паровоз без колес: дверь в центре и низенькая дверца для топки. Постепенно весь котел покраснел от ржавчины, а вокруг выросли буйные сорняки, и ржавчина осыпалась в них хлопьями. Цветущий мирт взбирался по стенкам котла, и в воздухе вокруг котла висел дух дикого аниса. Потом кто-то выбросил на пустырь корень дурмана, выросло толстое дерево, и теперь над дверцей топки белели большие чашечки, а по ночам цветы пахли истомой и любовью – неслыханно сладким, будоражащим запахом.

В 1935 году в котел вселились мистер и миссис Мэллоу. От арматуры ничего не осталось, и котел представлял собой просторное, сухое и тихое жилье. Правда, в дверцу топки надо влезать на четвереньках, зато высокий потолок и на редкость тепло и сухо. Супруги протащили в дверцу матрас и обосновались в котле. Мистер Мэллоу был счастлив и доволен, миссис Мэллоу долгое время – тоже.

Недалеко от котла, на холме, фабрика Гедиондо повыбрасывала и множество широких труб. К концу 1937 года был огромный улов рыбы, фабрики работали день и ночь, и возник жилищный кризис. Тогда-то мистер Мэллоу и начал сдавать трубы на ночлег для одиночек за весьма умеренную плату. Обрывок ковра с одной стороны и просмоленная бумага с другой обращали трубу в удобную спальню, хотя тем, кто привык спать, свернувшись калачиком, приходилось либо менять привычку, либо съезжать. Еще жаловались некоторые, что их будит по ночам эхо собственного храпа от стенок, но, в общем, мистер Мэллоу наладил хорошее дело и был доволен.

Миссис Мэллоу тоже радовалась, покуда муж ее не заделался лендлордом, – и тут она переменилась. Сперва появился ковер, потом умывальник, потом уж лампа с цветным шелковым абажуром. Наконец однажды она на четвереньках вползла в котел, распрямилась и сказала:

– У Хольманов распродажа занавесок. Настоящее кружево, голубая и розовая каемочка, и всего доллар девяносто восемь центов, вместе с гардиной.

Мистер Мэллоу так и сел на матрасе.

– Занавески? – спросил он. – Господи, да зачем тебе занавески?

– Я люблю, чтоб уютно, – сказала миссис Мэллоу, – я всегда, всегда старалась устроить тебя уютно. – И у нее задрожала нижняя губа.

– Послушай! – закричал Сэм Мэллоу. – Я не против занавесок. Я сам их люблю.

– Всего доллар девяносто восемь, – простонала миссис Мэллоу, – и тебе жалко на меня доллар девяносто восемь центов. – Она всхлипывала, и грудь у нее ходила ходуном.

– Ничего мне их не жалко, – сказал мистер Мэллоу, – только послушай, что ты станешь с ними делать, скажи, ради Христа? Окон-то у нас нету.

Миссис Мэллоу все плакала, а Сэм обнимал ее и утешал.

– Мужчина никогда, никогда не поймет чувств женщины, – всхлипывала она. – Никогда не старается поставить себя на место женщины.

И Сэм лежал с нею рядом и гладил ее по спине, пока она не заснула.