Глава восемнадцатая
Они пытались удержать солдат на расстоянии, но те тоже начали стрелять и убили обоих. Так что про тюрьму в песне неправда, это все просто поэзия. Если бы в жизни всегда бывало так, как в песнях поется. Поэзия — это совсем не то, что люди называют правдой. В стихах для правды места не хватает.
Комментарий фолк-сингера к «Балладе о Сэме Бассе», опубликованный в «Сокровищнице американского фольклора»
Ничего подобного в действительности не бывает. Если вам так удобнее, считайте все это обычной метафорой. В конце концов любая вера — метафора по определению: Бог есть мечта, надежда, женщина, юморист, город, дом со многими комнатами, кто-то, кто любит тебя — и даже, может статься, против всякой очевидности, некая небесная сущность, которой нечем больше заняться в этой жизни, кроме как надзирать за тем, чтобы ваша любимая футбольная команда, ваша армия, ваш бизнес, ваш брак процветали и преодолевали все и всяческие сложности на своем пути.
Вера есть отправная точка, на которой мы стоим и от которой отталкиваются наши взгляды и действия, наблюдательный пост, с которого мы оглядываем мир.
Так что ничего подобного в действительности не происходит. Подобных вещей попросту нет и не может быть. Здесь нет ни единого истинного — в буквальном смысле — слова. Однако то, что случилось дальше, случилось следующим образом.
У подножья Сторожевой горы все, и мужчины, и женщины, собрались под дождем у небольшого костра. Они стояли под деревьями, которые от дождя не защищали, — и спорили меж собой.
Госпожа Кали, блестя обсидианово-черной кожей и белыми острыми зубами, сказала:
— Час пришел.
Седоволосый Ананси в лимонно-желтых перчатках покачал головой:
— Мы можем подождать еще немного, — сказал он. — А пока можем ждать, мы должны ждать.
По толпе пронесся возмущенный ропот.
— Да нет же, послушайте! Он прав, — сказал старик с черными с проседью волосами. На плече у него уютно пристроилась небольшая кувалда. — Они заняли господствующую высоту. Погода нам не на руку. Начинать атаку прямо сейчас — просто безумие.
Нечто, немного похожее на волка и еще чуть более того — на человека, харкнуло и сплюнуло себе под ноги, в траву.
— А когда, по-твоему, нам следует на них напасть, а, дедушка? Подождать, пока небо расчистится, и мы будем у них как на ладони? Я за то, чтобы сняться с места. Я за то, чтобы начать прямо сейчас.
— Там тучи, между нами и ними, — сказал Истен, венгр. У него были тонкие черные усики, широкополая и очень пыльная черная шляпа и улыбка человека, который зарабатывает себе на жизнь, продавая алюминиевый сайдинг, кровельные листы и водосточные желоба лучшим гражданам города, но из города всякий раз уезжает на следующий день после того, как обналичит чек — вне зависимости от того, доведена ли работа до конца.
Мужчина в элегантном костюме, который до этого не произнес ни единого слова, выступил вперед, к костру, и изложил свою точку зрения коротко и ясно. Кругом кивали и выкрикивали одобрительные реплики.
Потом раздался голос трех женщин, которые все вместе составляли Морриган и стояли так тесно, что в сумерках и бликах от костра казались единым конгломератом покрытых татуировкой рук и ног и болтающихся тут и там вороньих крыльев. Морриган сказала:
— Какая разница, подходящее сейчас время для атаки или не слишком подходящее. Это — время для атаки. Они начали нас убивать. Лучше умереть всем вместе и в бою, как боги, чем поодиночке и в бегах, как крысы в запертом погребе.
Снова ропот, на сей раз общий и согласный. Она сказала то, что было на уме у всех. Час настал.
— Первая голова — моя, — сказал очень высокий китаец, с цепочкой из крохотных черепов на шее. И двинулся в гору неспешной уверенной походкой, вскинув на плечо длинное древко с резным металлическим наконечником, похожим на лунный серп.
Даже Ничто не может длиться вечно.
Здесь, посреди Ничто, он был минут десять, а может быть — десять тысяч лет. Какая разница: время превратилось в некую отвлеченную идею, нужды в которой он больше не испытывал.
Он уже не мог вспомнить, как его зовут. Он чувствовал себя пустым и чистым, в этом месте, которое не было местом.
У него больше не было формы, а вот пустота и свобода — были.
Он сам был — ничто.
И вдруг посредине этого ничто раздался голос, и сказал:
— Хо хока, братец. Надо бы поговорить.
И что-то, что некогда было Тенью, откликнулось на этот голос:
— Виски Джек?
— Ага, — отозвался из темноты Виски Джек. — Тебя непросто, оказывается, найти, когда ты мертвый. Ни в одном из тех мест, куда ты должен был по идее отправиться, я тебя не нашел. Я все тут кругом обыскал, пока не додумался заглянуть сюда. Ты мне вот что скажи: ты племя свое в конце концов отыскал или нет?
Тень вспомнил пару — мужчина и совсем еще молоденькая девочка танцуют в диско-клубе под вращающимся зеркальным шаром.
— С родословной своей я, кажется, разобрался. А вот племени — нет, не нашел.
— Извини, что побеспокоил.
— Оставь меня. Я получил то, чего хотел. Меня больше нет.
— Они тебя не оставят, — сказал Виски Джек. — Они собираются тебя оживить.
— Но меня больше нет, — сказал Тень. — Все прошло, все кончено.
— Не бывает такого, — сказал Виски Джек. — Никогда и ни при каких условиях. Давай-ка заглянем сейчас ко мне. Пива хочешь?
При этих словах ему показалось, что он и в самом деле не прочь был бы сейчас выпить пива.
— Давай.
— Мне тоже захвати. Там, за дверью, сумка-холодильник, — сказал Виски Джек и указал рукой, где именно. Они сидели у входа в его хижину.
Тень отворил дверь в хижину руками, которых у него еще секунду назад не было. За дверью стояла пластиковая коробка, набитая речным льдом, а во льду — дюжина банок «Будвайзера». Он вынул пару банок, сел в дверном проеме, на порог, и стал смотреть в долину.
Они были на вершине холма, у водопада: река набухла от талой воды. Падала она со ступеньки на ступеньку, может быть, футов на семьдесят вниз, а может — и на все сто. Солнце посверкивало на обледеневших ветвях деревьев, которые стояли внизу, у озерца, под водопадом.
— Мы сейчас где? — спросил Тень.
— Где и были в прошлый раз, — ответил Виски Джек. — У меня дома. А ты собираешься держать мою банку, пока она совсем не согреется?
Тень встал и передал ему банку с пивом.
— Когда я в прошлый раз к тебе заглядывал, никакого водопада здесь не было, — сказал он.
Виски Джек ничего не ответил. Он щелкнул ключом банки и одним длинным глотком отпил сразу половину. А потом сказал:
— Помнишь моего племянника, Гарри Сойку, который поэт, который сменял свой «Бьюик» на твой «Виннебаго»? Помнишь?
— Конечно. Только я не знал, что он поэт.
Виски Джек задрал подбородок и принял горделивую позу.
— Лучший, твою мать, поэт во всей Америке! — сказал он.
Он допил остатки пива, рыгнул и сходил за следующей банкой, пока Тень откупоривал свою, а потом они сели вдвоем на край скалы, среди бледно-зеленых папоротников, под утренним солнышком, и стали смотреть на падающую воду и пить свое пиво. В тенистых местах на земле все еще лежал снег.
Земля была сырая и волглая.
— Гарри, он был диабетик, — продолжил Виски Джек. — Бывает. Слишком часто, правда, такое бывает. Вы приехали к нам в Америку, забрали наш сахарный тростник, нашу картошку и кукурузу, а теперь нам же продаете картофельные чипсы и попкорн с карамелью, а болеть от этого приходится нам. — Он отхлебнул еще пива и задумался. — Он даже пару премий выиграл за свои стихи. И были такие люди, в Миннесоте, которые хотели издать его стихи отдельной книжкой. Он как раз и поехал в Миннесоту на своей спортивной тачке, чтобы с ними это обсудить. Твою «Виннебаго» он успел уже поменять на желтую «Миата». Врачи говорят, скорее всего, он впал в кому прямо за рулем, съехал с трассы и врезался в один из этих ваших дорожных знаков. На то, чтобы вокруг себя оглядеться, вас не хватает, это вам лень, и вот вместо того чтобы читать по горам и облакам, вы, ребята, понавтыкали всюду этих дорожных знаков. Вот так Гарри Сойка и ушел от нас навсегда, отправился жить к брату Волку. Вот я тебе и говорю, ничто меня там больше не держало. И я двинулся на север. Тут рыбалка хорошая.
— Мне жаль твоего племянника.
— Мне тоже. Теперь вот живу здесь, на севере. Подальше от всяческих болячек белого человека. И от дорог белого человека. От дорожных знаков белого человека. От желтых «Миат» белого человека. От попкорна с карамелью белого человека.
— А как насчет пива белого человека?
Виски Джек перевел взгляд на банку у себя в руке.
— Когда вам, ребята, окончательно все это надоест, и вы отсюда наконец свалите, «будвайзеровские» пивоварни можете оставить нам, — сказал он.
— Так все-таки где мы? — спросил Тень. — Я что, все еще на дереве? Я мертвый? Или я здесь, с тобой? Мне казалось, все уже кончилось. Что в действительности происходит?
— Да, — кивнул Виски Джек.
— Что — «да»? Что это за ответ такой — «да»?
— Хороший ответ. И главное, правдивый.
Тень спросил:
— А ты что, тоже бог?
Виски Джек покачал головой.
— Я культурный герой, — сказал он. — В общем-то, мы занимаемся той же самой херней, что и боги, только геморроя побольше, и никто нам за это не молится. Про нас вместо этого рассказывают истории, но только наравне с историями, в которых мы более или менее в шоколаде, рассказывают и такие, в которых мы просто в полном дерьме.
— Понятно, — сказал Тень. Он на самом деле понял, более или менее.
— Ты пойми, — сказал Виски Джек. — Эта страна для богов не слишком подходит. Мой народ давно уже это вычислил. Есть, конечно, всякие там духи-созидатели, которые эту землю нашли, или сделали, или, там, высрали, но ты вот что прикинь: ну кто станет молиться койоту? Который трахнул дикобразиху, и после этого иголок у него в залупе осталось торчать больше, чем в подушечке для булавок. Который берется спорить с камнями, и камни спор выигрывают. Так что мой народ, он и прикинул: оно, конечно, может быть, что за всем этим скрывается какой-нибудь там создатель или великий дух, и мы ему, конечно, говорим за это большое спасибо, просто потому, что говорить спасибо полезно и приятно. Но никаких церквей мы никогда не строили. Они нам без надобности. Вся земля — наша церковь. Земля — наша вера. Земля, она мудрее и старше, чем люди, которые по ней ходят. Она дала нам лосося и кукурузу, бизонов и перелетных голубей. Дала дикий рис и окуня. Дала дыню, тыкву и индейку. И мы всегда были детьми этой земли, так же, как дикобраз, или скунс, или сойка.
Он допил следующую банку пива и показал рукой на реку, которая внизу брала начало от водопада.
— Если пойдешь по этой реке, выйдешь в озера, на которых растет дикий рис. В пору, когда он созревает, выезжаешь на каноэ вдвоем с другом и обсыпаешь рис прямо к себе в каноэ, а потом варишь его и складываешь про запас, и жить на этих запасах можно очень долго. Разные места дают нам разную еду. Если будешь долго-долго идти на юг, там будут апельсиновые деревья, и лимонные деревья, и еще эти мясистые зеленые друзья, которые похожи на груши…
— Авокадо.
— Авокадо, — согласно кивнул Виски Джек. — Они самые. А тут вот они не растут. Тут земля дикого риса. И лосиная земля. Я что хочу сказать: вся Америка такая. Богам тут расти не на чем, почвы нет. Вот они и не укореняются. Вроде как авокадо, которые пытаются пустить корни в земле дикого риса.
— Может, они и плохо тут растут, — сказал Тень, вспомнив о главном событии последних дней, — но вот как раз сейчас у них намечается большая война.
И тут он в первый и единственный раз в своей жизни увидел, как смеется Виски Джек. Больше всего это было похоже на лай, и веселого в его смехе было мало.
— Ну, Тень, ты даешь! — сказал Виски Джек. — А если все твои приятели попрыгают вниз с обрыва, ты сиганешь за ними?
— Может, и сигану, — Тень чувствовал себя прекрасно. Вряд ли все дело было только в пиве. Он даже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько живым и настолько цельным.
— Да не будет там никакой войны.
— А что тогда будет?
Виски Джек смял в кулаке пивную банку и давил до тех пор, пока она не стала совсем плоской.
— Смотри, — сказал он и показал на водопад. Солнце успело взойти уже достаточно высоко: в воздухе полукругом повисла радуга. Тень подумал: это же самая красивая вещь, какую я видел в жизни. — Там будет кровавая бойня, — сухим ровным тоном сказал Виски Джек.
И тут Тень действительно увидел. Увидел все, до последней детали, отчетливо и ясно. Он покачал головой, а потом начал смеяться, потом еще поводил головой из стороны в сторону, и смех его перерос в полноценный, во всю глотку хохот.
— Ты не заболел?
— Да со мной все хорошо, — отозвался Тень. — Я просто увидел спрятанных индейцев. Только что. Не всех, конечно. Но я их увидел.
— Значит, это хо-чанк. Эти ребята никогда как следует маскироваться не умели. — Виски Джек взглянул на солнце. — Пора возвращаться, — сказал он и поднялся.
— Это же разводка на двоих, — сказал Тень. — Никакой войны ведь на самом деле-то и нет, правда?
Виски Джек потрепал Тень по плечу.
— Не такой уж ты и тупой, — сказал он.
Они пошли обратно к хижине Виски Джека. Тот отворил дверь. Тень замешкался.
— Мне бы хотелось остаться здесь, с тобой, — сказал он. — Похоже, места здесь и вправду хорошие.
— Хороших мест много, — сказал Виски Джек, — в том-то все и дело. Понимаешь, боги умирают, если про них забыть. Люди тоже. А земля — она остается. И хорошие места, и плохие. Земля никуда не девается. И я — с ней вместе.
Тень закрыл дверь. Его куда-то тянуло. Он снова оказался один в полной тьме, но тьма становилась все светлее, пока не начала сиять как солнце.
И тут пришла боль.
Белая шла через луг, и там, где ступала ее нога, распускались весенние цветы.
Она прошла то место, где когда-то, давным-давно, стояла ферма. Даже и теперь кое-где видны были остатки стен: они торчали из луговой травы и густого бурьяна как гнилые зубы. Шел мелкий дождь. Тучи висели на небе, тяжелые и низкие, и было холодно.
Чуть дальше того места, где стояла ферма, было дерево, огромное серебристо-серое дерево, безлистое, пребывающее в зимней спячке, а перед деревом, на траве, лежали истлевшие обрывки обесцвеченной дождем и ветром ткани. Женщина остановилась над этими обрывками, нагнулась и подняла с земли что-то буровато-белое: сильно изъеденный кусочек кости, который когда-то вполне мог быть фрагментом человеческого черепа. И — уронила обратно в траву.
Потом она перевела взгляд на висящего на дереве человека и криво усмехнулась.
— И совсем они не такие интересные, когда голые, — заметила она. — Половина удовольствия — пока снимаешь оболочку. Вроде как с подарками. Или с яйцами.
Мужчина с ястребиной головой, который шел рядом, опустил голову, посмотрел на свой пенис и, судя по всему, впервые обратил внимание на то, что на нем нет одежды. Он сказал:
— Зато я могу смотреть на солнце даже не моргая.
— Какой ты молодец, — одобрительно кивнула Белая. — А теперь давай-ка его оттуда снимем.
Мокрые веревки, которыми тело Тени было притянуто к дереву, давным-давно насквозь прогнили, и стоило за них потянуть, с легкостью расползлись. Тело, висевшее на дереве, осело и соскользнуло вниз, к древесным корням. Они подхватили его в падении, подняли и понесли, особо не напрягаясь, хотя человек был очень большой, а потом положили на жухлую бурую траву.
Лежавшее на земле тело было холодным, и дыхания слышно не было. На боку было пятно запекшейся крови, будто сюда его ударили копьем.
— И что теперь?
— А теперь, — сказала она, — нам нужно его согреть. Ты знаешь, что должен сделать.
— Знаю. Но не могу.
— Если не хочешь мне помогать, незачем было звать меня сюда.
Она протянула к Гору белую руку и дотронулась до волос у него на голове. Он сощурился, напряженно и отчаянно. А потом задрожал, будто в лихорадке.
Глаза, которые смотрели на нее, были глазами ястреба, и вот теперь в этих глазах зажглись оранжевые искры, словно пламя, давно дремавшее под слоем золы, вдруг вспыхнуло и рванулось вверх.
Ястреб подскочил в воздух, взмыл ввысь и пошел в небо по широкой плавной дуге, постепенно набирая высоту, очерчивая то место в низких серых облаках, где предположительно должно было быть солнце, и по мере того как он поднимался, превратился сначала в точку, потом в крохотное темное зернышко, а потом — для невооруженного глаза — и вовсе в пустое место, во что-то, что можно было вызвать только силой воображения. Облака начали расходиться и рассеиваться, освобождая участок синего неба, посреди которого сияло солнце. Первый солнечный луч, пробившийся сквозь тучи и плеснувший на луг, был великолепен, но облака расходились все больше, и этот дивный образ исчез. Вскоре утреннее солнце залило светом луг не хуже, чем летом, в самой середине дня, выпаривая влагу от утреннего дождичка в блекло-серую дымку, а потом выжигая напрочь и дымку.
Золотое солнце омыло лежавшее на траве тело своим сиянием и теплом. На мертвую кожу легли мазки розового и тепло-коричневого цвета.
Женщина осторожно провела пальцами правой руки по груди мертвого человека. Ей показалось, что где-то глубоко она почувствовала легкую дрожь — не сердцебиение, конечно, но все-таки… Руку она оставила лежать там же, на груди, прямо на сердце.
Она наклонилась к губам Тени и дохнула ему в легкие, тихо-тихо, выдох и вдох, а потом ее дыхание переросло в поцелуй. Поцелуй был ненавязчив и пах весенним дождем и луговыми цветами.
Рана на боку мертвого снова начала сочиться кровью — алой живой кровью, которая посверкивала на утреннем солнце, как россыпь рубинов, а потом кровь остановилась.
Она поцеловала его в щеку, а после в лоб.
— Ну давай, — сказала она. — Пора вставать. А то все уже началось. Ты же не хочешь пропустить самое интересное.
Веки его дрогнули, и открылись глаза, серые, как вечерние сумерки, и посмотрели на нее.
Она улыбнулась и убрала руку с его груди.
Он сказал:
— Ты призвала меня обратно, — сказал медленно, будто забыл, как это, говорить. В его голосе явственно слышались недоумение и обида.
— Да.
— Я ушел. Меня судили. Все было кончено. Ты призвала меня обратно. Как ты посмела.
— Прости меня.
— Ладно.
Он сел, очень медленно. Потом сморщился и приложил руку к боку. И снова вид у него сделался недоуменный: там были потеки свежей крови, но раны под ними не было.
Он протянул руку; она обняла его и помогла подняться на ноги. Он оглядел луг, так, словно пытался вспомнить имена вещей, на которые сейчас смотрел: на цветы в высокой траве, на развалины дома, на дымку светло-зеленых почек, которой подернулись ветви огромного дерева.
— Ты все помнишь? — спросила она. — Помнишь то, что узнал за это время?
— Я потерял имя и сердце. А ты вернула меня назад.
— Ну прости меня, — сказала она. — Скоро начнется сражение. Между старыми и новыми богами.
— Ты хочешь, чтобы я сражался на твоей стороне? Тогда ты зря потратила время.
— Я вернула тебя, потому что должна была это сделать, — сказала она. — А ты теперь будешь делать то, что должен делать ты. Сам выбирай. Я свое дело сделала.
Внезапно она обратила внимание на то, что он совсем голый, и тогда она вспыхнула горячим алым румянцем и отвела глаза — вниз и в сторону.
Сквозь туман и дождь вверх по склону горы, по проходам между камнями двигались тени.
Белые лисы трусили бок о бок с рыжеволосыми людьми в зеленых куртках. Рядом с быкоголовым минотавром шел дактиль с железными пальцами. Свинья, обезьяна и острозубый гуль карабкались по камням вместе с человеком, кожа у которого была голубая, а в руках он держал огненный лук, с медведем, у которого в мех были вплетены цветы, и еще с одним человеком, одетым в золотую кольчугу, в руках у которого был меч, сплошь состоявший из глаз.
Прекрасный Антиной, бывший любовник Адриана, шел по склону горы во главе целого отряда одетых в кожу амазонок со скульптурными, откровенно стероидного происхождения торсами.
Серокожий человек, во лбу которого, на циклопий манер, сиял вместо глаза огромный необработанный изумруд, шел вверх, неловко переставляя ноги, а вслед за ним карабкались несколько смуглых приземистых человечков с бесстрастными и точеными — как на ацтекских барельефах — лицами: им были ведомы тайны, которые джунгли давно успели поглотить и о которых успели забыть.
Лежавший на вершине горы снайпер неторопливо прицелился в белую лису и нажал на спуск. Раздался выстрел, в воздухе запахло бездымным порохом. Оставшийся лежать на склоне труп был трупом молодой японки с развороченным животом и лицом, залитым кровью. А потом и этот труп начал медленно растворяться в воздухе.
А народ все шел и шел вверх, кто на двух ногах, кто на четырех, а кто и вовсе безо всяких ног.
Поездка по гористой части Теннесси была завораживающе красива, едва на небе в тучах возникал хоть какой-то просвет, и действовала на нервы, когда дождь вновь опускался на землю непроницаемой для глаз пеленой. Градд и Лора все говорили, говорили, говорили, и никак не могли наговориться. Он был положительно счастлив, что встретил ее. Как будто встретил старого друга, доброго старого друга, с которым давно уже никак не получалось встретиться. Они говорили об истории, о фильмах и о музыке, и она оказалась единственным — единственным за всю его жизнь человеком, который видел этот старый, шестидесятых еще годов заграничный фильм (мистер Градд был уверен, что фильм был испанский, а Лора так же уверенно утверждала, что он польский) под названием «Рукопись, найденная в Сарагосе»: а то ему уже всерьез начинало казаться, что этого фильма он в действительности не видел, а просто придумал, и все.
Когда Лора указала ему на первый амбар с надписью ПОСЕТИТЕ РОК-СИТИ, он рассмеялся и сказал, что именно туда и направляется. Она сказала, что это круто. Она всегда мечтала помотаться по такого рода местам, но только никак не могла выбрать для этого времени, а потом жалела. Потому-то и отправилась сейчас в дорогу. Устроила себе приключение.
А работает она в агентстве путешествий, объяснила Лора. С мужем развелась. И вряд ли когда-нибудь они с ним снова смогут быть вместе, призналась она, а потом добавила, что это, конечно, она во всем виновата.
— Да бросьте вы. Ни за что не поверю.
Она вздохнула:
— Но это правда, Мак. Просто я уже совсем не та женщина, на которой он когда-то женился.
Ну, сказал он, людям свойственно меняться, — и прежде чем он успел сообразить, что и зачем делает, он уже начал рассказывать ей все, что только мог рассказать о собственной жизни, он рассказал ей даже про Лесса и Камена, как все втроем они были — как три мушкетера, а теперь двоих из них убили, и если тебе иногда начинает казаться, что, работая на государство, ты должен начать привыкать к такого рода вещам, так это тебе только кажется.
И тогда она протянула руку — в машине было довольно зябко, и он включил обогрев — и крепко сжала его ладонь.
Когда подоспело время обедать, они поели какой-то японской дряни в придорожном ресторанчике, пока гроза полоскала город под названием Ноксвилл, и Градду было плевать, что заказ подали поздно, что суп мисо был совсем холодный, а суши — наоборот, теплые.
Он просто балдел от того, что она решила отправиться в это свое приключение именно сейчас и попалась на дороге — ему.
— Ну, в общем, — открыла ему душу Лора, — от одной только мысли, что я навсегда останусь в этой могиле, меня просто наизнанку выворачивало. Я бы там сгнила на фиг. Вот я и отправилась в дорогу — без машины, без кредитных карточек. В расчете, что всегда найдется добрый странник, который протянет мне руку помощи.
— А тебе не было страшно? — спросил он. — Ну, в смысле, ты могла остаться одна на дороге, тебя могли обидеть, а могла и просто с голоду помереть.
Она покачала головой. А потом сказала с неуверенной улыбкой:
— Но я же встретила тебя, разве не так? — и на это он не нашелся, что ответить.
Доев обед, они побежали сквозь гром и ливень к машине, прикрыв головы японскими газетами, и на ходу смеялись, радостно и беззаботно, как дети, попавшие под дождик.
— Так куда тебя все-таки отвезти? — спросил он, когда они наконец уселись в машину.
— Туда же, куда едешь ты, Мак, — тихо сказала она.
Он был рад сверх всякой меры и даже не заикнулся про «Биг Мак» и так далее. Эта женщина — не из тех, кого снимают в баре на одну-единственную ночь, теперь мистер Градд знал это уже наверняка. Может быть, у него и ушло пятьдесят лет на то, чтобы отыскать ее, но ведь в конечном-то счете он ее нашел, ее самую, эту странную, волшебную женщину с длинными темными волосами.
Это была любовь.
— Послушай, — сказал он, когда они подъехали к Чаттануге. Дворники отчаянно размазывали дождевую воду по лобовому стеклу, размывая город в сплошное серое пятно. — Останешься со мной сегодня в мотеле? За номер я заплачу. И как только я доставлю свою посылку по адресу, мы с тобой можем… Ну, можем забраться для начала вдвоем в горячую ванну. И я смогу согреть тебя наконец.
— Звучит заманчиво, — сказала Лора. — А что ты должен доставить?
— Да палку эту, — он ткнул пальцем через плечо и усмехнулся, — которая на заднем сиденье.
— О’кей, — сказала она, передразнив его интонацию. — Не хочешь ничего говорить, Мистер Сплошная Загадка, не говори.
Он сказал, что пока будет ходить по этим своим делам, ей лучше подождать его в машине, на автостоянке возле Рок-сити. Когда он поднимался вверх по склону Сторожевой горы, ливень хлестал им в лобовое стекло, а он ни разу не превысил скорости в тридцать миль в час и ехал с зажженными фарами.
Они остановились на самом краю парковочной площадки. Он выключил мотор.
— Эй, Мак! А я не заслужила прощального объятия, прежде чем ты выберешься из машины? — с улыбкой спросила Лора.
— Конечно, заслужила, — сказал мистер Градд и обхватил ее руками, а она прижалась к нему всем телом, покуда ливень выбивал по крыше «Форда-Эксплорера» барабанную дробь. Он почувствовал запах ее волос. Сквозь запах духов в нем пробивалась какая-то неприятная отдушка. В дороге всегда так, никуда не денешься. Горячая ванна, подумал он, вот что им обоим никак не помешает. Интересно, можно отыскать в Чаттануге место, где продают лавандовые шарики для ванн, по которым когда-то сходила с ума его первая жена? Лора подняла голову, посмотрела ему прямо в глаза, а рукой как бы между делом тихонько провела ему по горлу.
— Мак… я вот все думаю. Ты ведь, должно быть, многое отдал бы за то, чтобы узнать, что на самом деле случилось с твоими друзьями? — спросила она. — С Лессом и Каменом. Ведь правда?
— Ну да, — сказал он, пытаясь нащупать губами ее губы для самого первого поцелуя. — Конечно бы отдал.
И она ему показала.
Тень бродил по лугу, описывая свои собственные медленные круги вокруг ствола дерева, постепенно уходя все дальше и дальше. Иногда он останавливался и что-то подбирал с земли: цветок, лист, камушек, веточку, травинку. И принимался внимательно разглядывать, так, словно с головой уходил в веточность ветки или в лиственность листа.
Белая поймала себя на том, что думает про взгляд младенца, когда тот учится собирать глаза в фокус.
Заговорить с ним она не осмеливалась. Сейчас это было бы — самое настоящее святотатство. Она смотрела на него и удивлялась, и забывала про собственную усталость.
Футах в двадцати от основания дерева, в самой гуще бурьяна и засохших побегов лугового вьюнка он отыскал холщовый мешок. Тень поднял мешок с земли, развязал затянутую на узел горловину и ослабил петлю.
Вещи, которые вывалились из мешка, были — его собственные вещи. Старые, но вполне пригодные для того, чтобы их на себя надеть. Он повертел в руках туфли. Погладил ткань рубашки, шерсть свитера, поглядел на них внимательно и отстраненно, словно с расстояния в миллионы лет.
Потом, одну за другой, надел на себя.
Сунул руки в карманы и с озадаченным видом вытащил из одного из них какой-то предмет, который издали показался Белой серо-белым мраморным шариком.
Он сказал:
— Нет монет.
И это были первые слова, которые он произнес за несколько часов.
— Нет монет? — эхом откликнулась Белая.
Он покачал головой.
— Всегда было чем руки занять, — и нагнулся, чтобы завязать шнурки.
Одевшись, выглядеть он стал несколько более вменяемым. Хотя серьезности не убавилось. Интересно, подумала она, как далеко он успел уйти и чего ему это стоило — вернуться назад. Он был не первым человеком, которого она возвращала к жизни, и она отдавала себе отчет в том, что через какое-то время, и довольно скоро, этот взгляд глубиной в миллионы лет сойдет на нет, а воспоминания и грезы, что он принес с собой с дерева, будут вытеснены вещами, которые можно потрогать. Иначе и не бывает.
Она отвела его на край луга. Существо, на котором она сюда прилетела, дожидалось ее в ближней роще.
— Обоих нас он унести не сможет, — сказала она. — Я сама доберусь до дома.
Тень кивнул. Казалось, он силится что-то вспомнить. А потом вдруг открыл рот, и окрестности огласились его радостным воплем: узнал.
Гром-птица открыла огромный острый клюв и тоже закричала в ответ.
На первый взгляд она была похожа на кондора. Черные перья с пурпурным отливом, на шее — белое кольцо. Клюв у нее был черный и крайне неприятный: клюв могучей хищной птицы, созданный для того, чтобы рвать живое мясо. На земле, со сложенными крыльями, она была размером с черного медведя, а голова была точь-в-точь на уровне головы Тени.
Гор гордо сказал:
— Это я его привел. Они живут в горах.
Тень кивнул:
— Мне однажды снились гром-птицы, — сказал он. — Самый невероятный сон, какой я видел за всю свою жизнь.
Гром-птица открыла клюв и проворковала, удивительно тихо и нежно: кроуруу?
— Ты тоже знаешь про этот мой сон? — спросил Тень.
Он протянул руку и осторожно погладил птицу по голове. Гром-птица толкнула его руку головой, как пони: гладь еще. Тень почесал ей шею, а потом все выше и выше, до самой макушки. Потом повернулся к Белой:
— Ты на нем прилетела?
— Да, — ответила она. — Обратно на нем можешь лететь ты, если он позволит.
— А как?
— Легко, — сказала она. — Если, конечно, не свалишься. Это вроде как верхом на молнии.
— А ты тоже там будешь?
Она покачала головой.
— Я свое дело сделала, милый, — проговорила она. — Теперь твоя очередь. Делай то, что считаешь нужным. А я устала. Удачи тебе.
Тень кивнул.
— Виски Джек. Я его видел. После того как умер. Он пришел туда за мной и отыскал меня. Мы с ним сидели и пили пиво.
— Ну да, — сказала она. — Наверняка так оно и было.
— Мы с тобой еще когда-нибудь увидимся? — спросил Тень.
Она посмотрела на него глазами — зелеными, как молодая спеющая кукуруза. И ничего не сказала. А потом вдруг резко мотнула головой:
— Вряд ли.
Тень неловко взобрался на спину гром-птицы. Он чувствовал себя мышью, оседлавшей ястреба. Во рту у него появился озоновый привкус, металлический и будоражащий. Раздался тихий сухой треск. Гром-птица раскинула крылья в стороны и начала мощно бить ими о землю.
И тут земля провалилась куда-то вниз. Тень изо всех сил вцепился в перья на загривке, а сердце стучало у него в груди как бешеное.
Это и в самом деле было очень похоже на езду верхом на молнии. Очень.
Лора взяла палку с заднего сиденья машины. Она оставила мистера Градда сидеть на переднем сиденье «Форда-Эксплорера», выбралась из автомобиля и пошла сквозь дождь по направлению к Рок-сити. Билетная касса была закрыта. Но на двери магазина сувениров замка не было, и она прошла мимо стендов с фирменными сладостями, мимо скворечников с надписью «ПОСЕТИТЕ РОК-СИТИ», туда, где начиналось Восьмое Чудо Света.
Никто ее не остановил, хотя, выйдя снова на улицу, под дождь, она встретила по дороге нескольких мужчин и женщин. Некоторые казались несколько искусственными; попадались и откровенно полупрозрачные экземпляры. Лора прошла по зыбкому канатному мостику, проследовала мимо загонов с белыми оленями и протиснулась в «Шкуродер для толстых», где тропинка бежала по узкому проходу меж двух каменных стен.
В конце концов она перешагнула через цепочку, на которой висела табличка с извещением о том, что данная часть аттракциона временно закрыта для посетителей, вошла в пещеру и увидела человека, сидящего на пластиковом стуле перед диорамой с какими-то пьяными гномами. Он читал «Вашингтон пост» при свете маленького электрического фонарика. Увидев ее, он сложил газету и бросил под стул. Потом он встал — высокий мужчина с ярко-рыжей щетиной на черепе, в дорогом стильном плаще — и отвесил ей короткий поклон.
— Я так полагаю, что мистер Градд уже мертв, — сказал он. — Добро пожаловать, копьеносица.
— Спасибо. За Мака — извините, мне очень жаль, — сказала она. — Вы с ним были друзьями?
— Да что вы, нет, конечно! Ему следовало по крайней мере остаться в живых, если он хотел сохранить за собой свою работу. Но я вижу, палку вы все-таки принесли. — Он оглядел ее с ног до головы глазами, которые горели, как два оранжевых уголька в затухающем костре. — Боюсь, на данный момент преимущество на вашей стороне. Кстати, здесь, на вершине этого холма, все называют меня мистер Мирр.
— А я жена Тени.
— Ну да, конечно. Прекрасная Лаура, — сказал он. — Мне сразу следовало вас узнать. У него над койкой висело несколько ваших фотографий — в той камере, где мы с ним вместе сидели. И позвольте вам заметить, выглядите вы гораздо симпатичнее, чем подобает в вашем нынешнем положении. Разве вам не следовало бы сейчас тихо и спокойно идти себе по немного скользкой дорожке полного и безвозвратного разложения? Во всех смыслах этого слова.
— Следовало бы, конечно, — без затей ответила она. — Но те женщины, на ферме, дали мне воды из своего колодца.
Он вздернул бровь.
— Из колодца Урд? Не может такого быть.
Она развела руками и указала на себя. Кожа бледная, темные запавшие глазницы, но никакого разложения нет и в помине: она и впрямь была — ходячий труп, но только свежий, труп только что умершего человека.
— Это ненадолго, — сказал мистер Мирр. — Норны угостили вас малой толикой прошлого. Оно довольно быстро растворится в настоящем, и тогда эти милые голубые глаза выкатятся из глазниц, и — потекут, потекут по хорошеньким щечкам. Которые, правда, к тому времени уже не будут такими хорошенькими. Да, кстати, у вас моя палка. Если не сложно, отдайте ее мне, пожалуйста.
Он вынул пачку «Лаки страйк», достал из нее сигарету и прикурил от черной «биковской» зажигалки.
Она спросила:
— А меня не угостите?
— Ну конечно. Я вам — сигарету, вы мне — палку.
— Если она вам так необходима, значит, стоит много больше одной сигареты.
Он ничего на это не сказал.
Тогда сказала она:
— Ответьте мне на несколько вопросов. Я хочу кое-что выяснить.
Он прикурил еще одну сигарету и передал ей. Она взяла и затянулась. Потом прищурилась:
— Ну вот, теперь даже почти вкус почувствовала, — сказала она. — Может, еще и получится почувствовать его по-настоящему.
Она улыбнулась:
— Ммм. Никотин.
— Он самый, — сказал он. — А с чего это вас вдруг понесло к тем женщинам в доме?
— Тень меня к ним отправил, — сказала она. — Сказал, чтобы я попросила у них воды.
— Интересно, знал ли он о том эффекте, который это на вас окажет. Вероятнее всего, не знал. Все-таки здорово, что он умер там, на дереве. Теперь я точно знаю, где он находится. Можно списать его со счетов.
— Вы подставили моего мужа, — сказала она. — Вся ваша шайка. И делали это сознательно, с самого начала всей этой истории. А у него, между прочим, сердце просто золотое, знаете вы об этом?
— Ну конечно, — сказал мистер Мирр. — Конечно же, я об этом догадывался. Когда со всем этим будет покончено, знаете что я сделаю? Наточу веточку омелы, отправлюсь к этому дереву и проткну ему веточкой глаз. А теперь — будьте добры, мою палку.
— Зачем она вам нужна?
— Так, сувенир. На память обо всей этой жалкой кутерьме, — сказал мистер Мирр. — Не беспокойтесь, это не омела. — Он сверкнул улыбкой. — Она символизирует собой копье, а в этом убогом мире символ и есть — настоящая вещь.
Шум, уже некоторое время доносившийся снаружи, стал громче.
— А вы-то, собственно, на чьей стороне? — спросила она.
— Дались вам эти стороны! — Он пожал плечами. — Но раз уж вы спросили — я на той, которая одержит победу. Всегда.
Она кивнула, но палки из рук не выпустила.
Лора повернулась к нему спиной и стала смотреть в дверной проем. Внизу, среди камней, ползла какая-то перемигивающаяся и пульсирующая масса. Она обвилась вокруг худого, розоволикого бородача, а тот отмахивался от нее короткой пластиковой шваберкой, которой он и ему подобные проходятся по стеклам машин, остановившихся у светофора, выклянчивая деньги. Раздался крик, и оба скрылись из виду.
— Ладно. Отдам я вам вашу палку, — сказала она.
Голос мистера Мирра раздался прямо у нее за спиной.
— Славная девочка, — сказал он бодрым тоном, который резанул ее слух, потому что был, с одной стороны, слишком покровительственным, а с другой — очень мужским. Прямо-таки до мурашек.
Она стояла и ждала в дверном проеме, пока не услышала его дыхание у самого уха. Нужно было подождать, пока он подойдет поближе. Совсем близко. Уж такие-то вещи она была способна просчитать.
…Полет не просто захватывал дух: он был — как удар током.
Сквозь грозу они неслись как молния, зигзагом, перескакивая от облака к облаку; они мчались как рык грома, как сокрушительный натиск урагана. Это был невероятный, искрометный полет. Страха не было: только мощь бури, неостановимая и всепоглощающая, и — радость.
Тень поглубже зарыл пальцы в перья гром-птицы, чувствуя покалывание пробегавших по коже разрядов статического электричества. Голубые искры пламени вились вокруг его рук как маленькие змеи. В лицо хлестал дождь.
— Вот это да! — заорал он, перекрывая рев бури.
И гром-птица, словно поняв его слова, начал подниматься еще выше, и каждый взмах крыльев был — удар грома, а потом он развернулся и нырнул, камнем упал вниз, сквозь темные тучи.
— Во сне я видел, как охочусь на тебя! — крикнул Тень, и слова его тут же унесло ветром. — Во сне я должен был достать и принести назад твое перо.
Да. Это слово электрическим разрядом хрустнуло на какой-то внутренней радиоволне. Они охотились на нас из-за наших перьев, чтобы доказать, что они мужчины; и еще они охотились на нас, чтобы из наших голов выламывать камни, чтобы принести наши жизни в подарок своим мертвым.
И перед внутренним взором Тени открылась картина: гром-птица — наверное, самка, подумал Тень, потому что перья у нее были коричневые, а не черные, — лежит на склоне горы, ее убили буквально только что. Рядом с ней женщина. И эта женщина большим куском кремня разбивает птице голову. Потом начинает рыться в кровавом месиве из мозга и осколков кости, пока не находит камушек, прозрачный и гладкий, похожий на гранат, но только рыжевато-коричневый, со сверкающими в глубине переливчатыми огоньками. Орлиный камень, думает про себя Тень. Женщина собирается отнести камень своему маленькому сыну, который умер три ночи тому назад, и положить этот камень ему на холодную грудь. К следующему восходу солнца мальчик будет снова жив и будет смеяться, а камень станет серым и тусклым. Мертвым — как эта птица, у которой она его украла.
— Я понял! — крикнул он птице.
Гром-птица запрокинула голову назад и закричал, и этот крик был — гром.
Мир под ними скользнул и унесся прочь, как странный сон.
Лора покрепче перехватила палку и стала ждать, чтобы человек, который представился ей как мистер Мирр, подошел еще ближе. Она стояла к нему спиной и смотрела на грозу, на темно-зеленые холмы внизу, в долине.
В этом убогом мире, пронеслось у нее в голове, символ и есть настоящая вещь. Да будет так.
Она почувствовала, как его ладонь мягко легла ей на правое плечо.
Вот и славно, подумала она. Он не хочет меня пугать. Он боится, что если я зашвырну палку, она скатится вниз по склону горы, и он уже никогда ее не найдет.
Она подалась назад, совсем чуть-чуть, так, чтобы спина ее коснулась его груди. Его левая рука скользнула ей под локоть. Жест был мягкий, почти интимный. Ладонь была раскрыта, и теперь эта ладонь оказалась у нее прямо перед глазами. Она стиснула обеими руками палку, выдохнула и сконцентрировалась.
— Пожалуйста. Отдай мою палку, — шепнул он ей на ухо.
— Да, конечно, — ответила Лора. — Она твоя, — и, не имея ни малейшего представления, значат хоть что-нибудь ее слова или нет, добавила: — Я посвящаю эту смерть Тени, — и ударила комлем палки себе в грудь, прямо под самую грудину, и почувствовала, как палка извивается у нее в руках, превращаясь в копье.
Граница между обычной кожной чувствительностью и болью стерлась с той поры, как она умерла. Она почувствовала, как наконечник копья пробил ей грудь, почувствовала, как он прошел сквозь спину. Потом какое-то препятствие, на долю секунды, — она надавила еще — и копье вонзилось в мистера Мирра. Она почувствовала холодной кожей шеи его резкий выдох, а потом раздался крик, крик удивления и боли, крик человека, насаженного на копье.
Слов, которые он говорил, она не поняла, потому что не знала языка, на котором они были сказаны. Она снова налегла обеими руками на древко копья, стараясь как можно глубже погрузить его — сквозь собственное тело — в его тело.
Его горячая кровь обдала ей спину, и это она тоже почувствовала.
— Сука! — выкрикнул он, уже по-английски. — Сука ебаная!
В голосе у него звучала влажная, хлюпающая нота. Должно быть, наконечник разрезал ему легкое, подумала она. Мистер Мирр начал двигаться, вернее — пытался двигаться, и каждое его движение заставляло двигаться и ее: они были соединены общей осью, насажены на нее, как две рыбы на один гарпун. В руке у него откуда ни возьмись появился нож, и он время от времени ударял ее этим ножом, отчаянно и сильно, попадая то в бок, то в груди, не видя, куда именно приходятся его удары.
Ей было наплевать. Что трупу пара ножевых ранений?
Она со всей силы навесила ему по запястью кулаком, и нож отлетел и звякнул о пол пещеры. И она оттолкнула его в сторону, ногой.
Тогда он начал плакать и выть. Она чувствовала, как он шарит у нее по спине, пытаясь найти точку опоры, как катятся по ее шее его горячие слезы. Его кровь давно уже пропитала ее одежду на спине и потоками стекала вниз.
— Ужасно неприличное, должно быть, зрелище, — сказала она тусклым, мертвым шепотом, не без толики черного юмора.
Потом она почувствовала, как его повело в сторону, и ее тоже повело в сторону, вслед за ним, а затем она поскользнулась в крови — там была только его кровь, — которой на полу пещеры натекла уже целая лужа, и оба упали.
Гром-птица приземлилась на парковочной площадке Рок-сити. Ливень стоял стеной. Поле обзора у Тени сократилось буквально до дюжины футов. Он выпустил из рук перья гром-птицы и наполовину сполз, наполовину соскользнул на мокрый асфальт.
Сверкнула молния, и птицы рядом не стало.
Тень поднялся на ноги.
Парковка была заполнена всего на четверть. Он пошел к выходу. По дороге ему попался коричневый «Форд-Эксплорер», притулившийся к каменной стене. В самой машине было что-то до боли знакомое, он с любопытством ее оглядел и заметил на переднем сиденье человека, который, похоже, спал, упав грудью на руль.
Тень открыл водительскую дверцу.
В последний раз он видел мистера Градда возле мотеля, в самом центре Америки. Выражение лица у него было удивленное. И шею ему сломали мастерски. Тень дотронулся до лица. Еще теплый.
В салоне машины стоял едва уловимый запах: на грани неразличимого, будто человек, от которого так пахло, уехал несколько лет тому назад, а комнату с тех пор не проветривали. Но Тень этот запах узнал. Он захлопнул дверцу «Форда» и пошел через парковку.
На ходу он почувствовал в боку боль, резкий, острый приступ боли, который длился секунду, не более, а потом прошел.
Билетов никто ему продавать не хотел. Он прошел сквозь здание магазина и углубился в парк Рок-сити.
Гремел гром, сотрясая ветви деревьев и гулко отдаваясь в скалах, и ливень лил с отчаянной холодной свирепостью. День едва начал клониться к вечеру, но было темно как ночью.
От тучи к туче змеей пробежала молния, и Тень подумал: интересно, это гром-птица возвращается на свои поднебесные утесы, или это разряд атмосферного электричества. А может быть, в каком-то смысле, на каком-то уровне два эти представления вовсе не противоречат друг другу.
Ну, конечно же, они и есть — одно и то же. В этом-то, собственно, все дело.
Неподалеку раздался крик: мужской голос. Знакомый. Единственное слово, которое удалось разобрать — или ему только показалось, что он сумел разобрать именно это слово — было: «…Одину!»
Тень бегом пробежал через Двор Знамен Семи Штатов, где пол был выложен цветными камнями с изображениями флагов, по которым теперь ручьем текла вода, и на одном из которых Тень поскользнулся. Гора была сплошь окутана густой пеленой облаков, и сквозь полную тьму и бушующую над двором бурю Тень при всем желании не смог бы разглядеть ни единого из семи.
А внутри было тихо. Такое впечатление, что там вообще не осталось ни единой живой души.
Он подал голос, и ему показалось, что кто-то откликнулся. И он пошел в ту сторону, откуда до него как будто донесся отклик.
Никого. И ничего. Одна только цепочка с табличкой, а на табличке надпись о том, что часть экспозиции для посетителей закрыта.
Тень перешагнул через цепочку.
Огляделся, пристально всматриваясь в темноту.
По коже у него пробежали мурашки.
Голос у него за спиной, из самой тьмы, сказал отчетливо и тихо:
— Ты еще ни разу меня не разочаровал.
Тень не стал оборачиваться.
— Бред, — сказал он. — Зато я только и делал, что разочаровывал сам себя. Каждый раз.
— Ничего подобного, — сказал голос. — Ты сделал все, для чего был предназначен, и даже более того. Ты привлек к себе всеобщее внимание, и никто даже и не думал смотреть на ту руку, в которой в действительности была монета. Это как раз и называется — отвлекать внимание. И еще, когда приносишь в жертву собственного сына, высвобождается такая мощь — ее вполне достаточно, и даже более чем достаточно, для того, чтобы наше шоу не сошло со сцены. Честно говоря, я горжусь тобой.
— Нечестная была игра, — сказал Тень. — С самого начала. Ничего взаправдашнего. Только-то и нужно было, что придумать подходящее обоснование для массового убийства.
— Золотые слова, — сказал из темноты голос Среды. — Именно что нечестная. Но другой игры в этом городе не было.
— Мне нужна Лора, — сказал Тень. — И мне нужен Локи. Где они?
Повисло молчание. На него пахнуло порывом ветра пополам с водяной пылью. Где-то рядом прогремел гром.
Он пошел дальше.
Локи Кознодей сидел на полу, прислонясь спиной к металлической решетке. За решеткой пьяненькие пикси возились со своим самогонным аппаратом. Он был весь укрыт одеялом, снаружи остались только лицо и руки, длинные и белые. Рядом на стуле лежал электрический фонарик. Батарейка у фонарика, похоже, была на последнем издыхании, и свет шел тусклый и желтый.
Локи был бледен, и вообще вид у него был не слишком здоровый.
Вот только глаза. В глазах по-прежнему горело пламя, и эти глаза следили за Тенью, пока тот шел через пещеру.
Не доходя до Локи нескольких шагов, Тень остановился.
— Ты опоздал, — сказал ему Локи. Голос был клокочущий и хриплый. — Я уже бросил копье. Я посвятил эту битву. И она уже началась.
— Да иди ты, — сказал Тень.
— Вот тебе и иди ты, — ответил Локи. — И что ты теперь ни делай, все без разницы.
Тень остановился и задумался. А потом сказал:
— Копье бросают, чтобы положить начало битве. Вроде как там, в Упсале. И с этой битвы, собственно, ты и кормишься. Правильно я понимаю?
Молчание. Он слышал, как дышит Локи, хрипя и захлебываясь при каждом вдохе.
— В общем, я все просчитал, — сказал Тень. — Ну или почти все. Не вполне уверен, когда именно. Может быть, пока висел на дереве. А может, раньше. А началось все с той подсказки, которую Среда дал мне на Рождество.
Локи просто лежал и смотрел на него, не говоря ни слова.
— Это же просто разводка на двоих, — сказал Тень. — Вроде как в той истории про епископа с бриллиантовым колье и полицейского, который приходит, чтобы его арестовать. Или про того парня со скрипкой и другого, что хочет эту скрипку купить. Два человека, и всем вокруг кажется, что они противники, а на самом деле они разыгрывают одну и ту же партию.
Локи прошептал:
— Ты не просчитал. Ты просчитался.
— Да брось ты! Мне, кстати, понравился номер, который ты разыграл в мотеле. Неплохо придумано. Тебе же нужно было при всем присутствовать, чтобы убедиться, что все идет по плану. Я видел тебя. И даже понял, кто ты такой. Но только мне и в голову не могло прийти, что ты и есть этот их всемогущий мистер Мирр.
Тень повысил голос:
— Эй, ты там, выходи! — сказал он, обращаясь к темноте. — Где бы ты ни был. Покажись!
В проем залетел очередной порыв ветра, обдав их водяной взвесью. Тень передернуло дрожью.
— Мне надоело, что меня в этой компании продолжают держать за пацана сопливого, — сказал Тень. — Просто покажись, и все дела. Дай хоть взглянуть на тебя.
Темнота в дальнем конце пещеры видоизменилась. Где-то она просто шевельнулась, где-то сгустилась и обрела форму.
— Ты слишком много знаешь, мальчик мой, — сказал хрипловатый голос Среды.
— Так значит, они тебя все-таки не убили!
— Они убили меня, — сказал Среда из темноты. — Иначе бы и номер не прошел, если бы не убили. — Голос у него был довольно слабый. Не то чтобы совсем уж тихий, но была в нем какая-то такая нота, которая живо напомнила Тени о старом радиоприемнике, недостаточно хорошо настроенном на нужную волну.
— Если бы я не умер взаправду, мы бы их всех сюда ни в жисть не затащили, — сказал Среда. — Кали, и Морриган, и ебнутых этих албанцев — ну что я говорю, ты и сам всех видел. Только моя смерть и могла собрать их вместе. Я был агнцем, жертвенным ягненком.
— Нет, — сказал Тень, — ты был Иудиным козлом.
Черный призрак в темноте заклубился и передернулся рябью.
— Ничего подобного. В этом случае я предал бы старых богов ради новых. А мы разыграли совсем иную партию.
— Ничего подобного, — эхом прошептал Локи.
— Да понял я, понял, — сказал Тень. — Каждый из вас ничуть не предавал ту сторону, на которой играл. Вы оба заранее предали обе стороны.
— Ну, где-то, наверное, так, — сказал Среда. Судя по голосу, он был собой вполне доволен.
— А нужна вам была только резня. Кровавое жертвоприношение. И чтобы под нож пошел не кто-нибудь, а боги.
Ветер делался все сильнее; его вой за входом в пещеру превратился в душераздирающий визг, будто некое огромное существо корчилось там от боли.
— А какого ж хрена нет-то? Я попал в эту проклятую землю как кур в ощип и застрял здесь на двенадцать веков. Кровь у меня стала жидкой. Я голоден.
— А питаешься ты смертью, — сказал Тень.
Ему показалось, что вот теперь он уже начинает различать Среду во мгле. Всего-навсего темная фигура, из темноты же и вылепленная, и различить ее как следует Тень мог только периферическим зрением, когда отводил глаза и принимался смотреть на что-то другое.
— Я питаюсь смертью, которая посвящена мне, — сказал Среда.
— Вроде моей смерти, там, на дереве, — сказал Тень.
— Ну, — ответил Среда, — это было особое лакомство.
— А ты, — Тень перевел взгляд на Локи, — ты что, тоже кормишься смертью?
Локи устало покачал головой.
— Ну нет, конечно же, — сказал Тень. — Твоя пища — хаос.
Локи улыбнулся при этих его словах, короткой болезненной улыбкой, и в глазах у него, под бледными веками, заплясали оранжевые огоньки, похожие на быстро прогорающие кружевные нити.
— Без тебя у нас бы ничего не вышло, — сказал Среда, которого Тень видел краем глаза. — Я стольких женщин отымел…
— Тебе нужен был сын, — подытожил Тень.
И призрачный голос Среды ответил ему:
— Мне нужен был ты, мой мальчик. Да-да. Единственный мой и ненаглядный. Я знал, что зачал тебя, но мать твоя уехала из этой страны. У нас столько времени ушло на то, чтобы тебя отыскать. А когда мы тебя все-таки отыскали, выяснилось, что ты в тюрьме. И нам пришлось подбирать к тебе ключики, прикидывать, от чего ты на самом деле начнешь двигать руками и ногами. И какие для этого нужно нажимать кнопки. И кто ты вообще такой. — Вид у лежащего на полу Локи на долю секунды стал самодовольным до крайности. — А дома тебя, как выяснилось, ждала любимая жена. Это было очень некстати, но, впрочем, вполне поправимо.
— Она все равно для тебя не годилась, — прошептал Локи. — Без нее тебе гораздо лучше.
— Если бы все могло быть как-то иначе, — сказал Среда, и на этот раз Тень понял, что он имел в виду.
— И вот если бы еще она — сделала такую божескую милость — и осталась мертвой, — прохрипел Локи. — Лесс и Камен — были хорошие ребята. А тебе — все равно дали бы — возможность сбежать — когда поезд проходил бы через Дакоту…
— Где она? — спросил Тень.
Локи вытянул бледную руку и указал в дальний конец пещеры.
— Вон туда она пошла, — сказал он, и тут же, безо всякой на то видимой причины, клюнул головой вперед, и тело его безжизненно распростерлось на полу пещеры.
Тень увидел то, что скрывало от него одеяло: лужу крови, дыру в спине Локи и почерневший от крови бежевый плащ.
— Что случилось? — спросил он.
Локи ничего ему на это не ответил.
И Тени показалось, что он уже вообще никогда никому не ответит ни на один вопрос.
— Женушка твоя с ним случилась, — сказал приглушенный голос Среды. Видно его теперь было хуже, будто он снова начал растворяться в своей эфирной сущности. — Но эта битва вернет его к жизни. Как и меня она тоже вернет — навсегда. Сейчас я призрак, а он — труп, но очень скоро настанет миг нашей победы. Игра с самого начала была с подвохом.
— На игре с подвохом, — напомнил ему Тень, — и попасться легче легкого.
Ответа не последовало. И ничто больше не двигалось в пещерной темноте.
Тень сказал:
— До свидания, — а потом добавил, — отец.
Но к этому моменту в пещере никого уже не было. Совсем никого.
Тень вышел обратно во Двор Знамен Семи Штатов, но и там было пусто, и слышно не было ничего, кроме хлопанья флагов по ветру. Мимо Тысячетонной Качающейся Скалы не валили валом люди с мечами наизготовку, и защитников Подвесного Моста тоже не было видно. Он был один-одинешенек.
Смотреть здесь было не на что. Все покинули Сторожевую гору. Это было самое пустое поле боя на свете.
Нет. Не пустое. Не совсем.
Это же Рок-сити. Место, которому поклонялись и которое почитали на протяжении тысяч лет: даже и сегодня от миллионов туристов, что бродят по здешним паркам и, раскачиваясь из стороны в сторону, проходят по Подвесному Мосту, эффект, по сути такой же, как от миллиона молитвенных барабанов, вечно вращаемых водой. Реальность здесь была тонка и просвечивала. И Тени было известно место, в котором будет проходить битва.
С этими мыслями он двинулся вперед. Он вспомнил чувство, которое охватило его тогда, на карусели, и попытался испытать его снова…
Он вспомнил, как вертелся на «Виннебаго», как оказался в конечном счете перпендикулярно ко всему на свете. Он попытался ухватить и это ощущение…
И тут, легко и просто, у него получилось.
Он будто бы прошел через мембрану, словно вынырнул из глубокой плотной воды — и взлетел. Сделав один только шаг, он переместился с туристической тропки на склоне горы в…
Во что-то реальное. Он оказался за сценой.
Он по-прежнему был на вершине горы: по крайней мере, пейзаж остался на месте. Но только она теперь стала чем-то большим, чем просто вершина горы. Она стала квинтэссенцией пейзажа, его сердцем, сущностью. По сравнению с ней та Сторожевая гора, на которой он только что был, казалась рисунком на театральном заднике, жалкой поделкой из папье-маше, какими украшают телевизионные студии, — не самой горой, а всего лишь репрезентацией настоящей горы.
А эта была — настоящая.
Скалистые утесы образовывали нечто вроде естественного амфитеатра. Каменистые тропинки, которые змеились по этому амфитеатру во всех направлениях, складывались в невероятные фигуры, вроде фигур Эшера, и шли вдоль стен, по стенам и сквозь стены.
И — небо…
Небо здесь было темное. Освещалось оно, подсвечивая и весь ниже лежащий мир, яркой мерцающей зеленовато-белой вспышкой, более яркой, чем солнце, которая, бешено ветвясь, вилась, как молния, из одного конца неба в другой — как белый шрам на темной поверхности неба.
Собственно, это и была молния, дошло вдруг до Тени. Молния, которая застыла в одном-единственном моменте времени, растянувшемся на веки вечные. Свет, который она давала, был резким и безжалостным: он вымывал из лиц любые другие цвета, кроме белого, а глазницы превращал в темные впадины.
Это и был момент бури.
Момент, когда сдвигается парадигма, — и это он тоже почувствовал. Старый мир, мир безбрежных просторов, нескончаемых ресурсов и столь же бескрайнего будущего, столкнулся с чем-то иным — с разветвленной энергетической сетью, сетью уникальных точек зрения, водоворотов силы.
А люди верят, подумал Тень. Вот для чего здесь нужны люди. Они верят. А потом они перестают принимать на себя ответственность за то, во что верят; они не утрачивают способности воображать, представлять себе самые разные вещи, но только перестают доверять плодам собственного воображения. Люди населяют эту тьму призраками, богами, электронами, сказками. Люди воображают, и люди верят: и только из-за этой веры, мощной и твердой как камень, все на свете обретает плоть и кровь.
Вершина горы представляла собой арену: это он понял сразу. И по обе стороны арены собрались и изготовились к битве враждующие армии.
Они были слишком велики. Здесь, за сценой, вообще все на свете выглядело гипертрофированно большим.
В этом месте собрались старые боги: боги с кожей коричневой, как у старых грибов, розовой, как мясо цыпленка, и желтой, как осенние листья. Были среди них совершенно безумные, были и вполне вменяемые. Тень узнал старых богов. Он уже был знаком либо с ними самими, либо с другими, похожими на них. Здесь были ифриты и пикси, великаны и карлики. Он увидел женщину, с которой виделся в темной спальне на Род-Айленде, увидел шевелящиеся на змеиный манер зеленые завитки ее волос. Он увидел Маму-джи, которая была на карусели: на руках у нее была кровь, а на губах — улыбка. Он знал их всех до единого.
Новых он тоже узнал, сразу.
Вот персонаж, который когда-то был железнодорожным бароном, в допотопном костюме, с цепочкой от часов через весь живот, от одного жилетного кармашка к другому. У него был вид человека, который знавал в своей жизни гораздо лучшие времена. Морщины у него на лбу ходили ходуном.
Вот огромные серые боги аэропланов, держатели акций давней мечты человечества о летательных аппаратах тяжелее воздуха, во всех ее вариациях.
Вот боги автомобилей: могучие ребята с серьезными лицами, с потеками крови на черных перчатках и хромированных зубах: получатели ежедневных человеческих жертвоприношений, масштабы которых не снились даже ацтекам. Но и у них вид был не слишком уверенный в себе. Мир меняется каждую минуту.
Вот те, чьи лица — размытые фосфорические пятна: они тихо светились, будто жить могли только при своем же освещении.
Тени стало жалко их всех.
В этих, новых богах, не было излишней самонадеянности, не было в них и особой агрессии. И Тень это видел. А страх в них тоже был.
Они боялись, что если вдруг утратят возможность идти в ногу с изменяющимся в движении миром, который они ежечасно переделывают, перекраивают, перестраивают и переоформляют в соответствии с логикой собственного воображения, их тут же отправят на свалку.
Каждая из сторон встретила другую со всей подобающей доблестью. Для каждой из сторон на противоположной были бесы, монстры, демоны, проклятые изначально.
Тень понял, что первая схватка уже состоялась. На камнях была кровь.
Теперь они перестраивались и готовились к настоящей битве: к войне взаправду. Что ж, значит, либо сейчас, любо никогда, решил он. Если он прямо сейчас не перехватит инициативу, потом будет поздно.
В Америке все, что происходит, продолжается во веки вечные, услышал он голос, и голос этот пришел откуда-то из глубин его же собственного сознания. 1950-е длились тысячу лет. Времени у тебя навалом, столько, сколько тебе потребуется.
Походкой, которая была отчасти небрежной, а отчасти — продуманно — нетвердой, Тень вышел на самую середину арены.
Он чувствовал, что все глаза сейчас смотрят только на него: глаза и те штуки, которые на самом деле не были глазами. Его передернуло дрожью.
Бизоний голос в глубине сознания сказал: Хороший выход, так держать.
Тень подумал: Ну еще бы, мать твою. Я между прочим только сегодня утром воскрес из мертвых. После этого все остальное мне — как два пальца об асфальт.
— Вот что я хочу вам сказать, — заговорил Тень, глядя прямо перед собой, обычным, безо всякой помпы голосом. — Никакая это не война. И в качестве войны никогда и не планировалась. И если вам кажется, что это война, значит, вы себя обманываете.
Он услышал поднявшийся с обеих сторон ропот. Значит, сразу впечатления ему ни на кого произвести не удалось.
— Мы сражаемся за то, чтобы остаться в живых, — промычал минотавр с одной стороны арены.
— Мы деремся за право на существование, — выкрикнул рот, прорезавшийся вдруг в колонне фосфорического дыма, с другой ее стороны.
— Это не самая правильная страна для богов, — сказал Тень. В качестве вводной фразы, этой, конечно, было не равняться с Друзья, римляне, соотечественники, ну да ладно, сойдет. — Наверное, каждый из вас это уже понял, всяк на свой лад. До старых богов здесь никому нет дела. Новых придумывают так же быстро, как потом забывают про них ради какой-нибудь новой большой идеи. Так что тебя либо игнорируют с самого начала, либо ты живешь и боишься, что завтра можешь выйти в тираж, — или же рано или поздно устаешь жить в полной зависимости от переменчивых и прихотливых человеческих настроений.
Ропот стал тише. Ему удалось сказать хоть что-то, с чем они были согласны. Теперь, когда они были готовы его слушать, можно было начинать рассказывать им всю эту историю.
— Жил-был бог, который прибыл сюда из дальних стран, и чья власть, чье влияние постепенно сходили на нет по мере того, как увядала людская вера в него. Это был бог, который черпал свою силу из жертвоприношений, из чьей-то смерти, а в особенности — из войны. Смерть тех, что пали на войне, посвящалась ему — и целые поля сражений давали ему когда-то, в прежних местах обитания, силу и средства для поддержания жизни.
Теперь он состарился. И на жизнь себе зарабатывал чистой воды мошенничеством, в паре с другим богом из своего же, старого пантеона, богом хаоса и обмана. С ним вместе они обманывали тех, кто велся на их обман. С ним вдвоем они отнимали у людей то, что люди порой зарабатывали за всю свою жизнь.
И вот где-то по ходу дела — может быть, лет пятьдесят тому назад, а может, и все сто — они задумали большую аферу, которая позволила бы им создать почти неисчерпаемый запас силы, за счет которого оба смогли бы продержаться еще очень и очень долго. Нечто такое, отчего они смогли бы стать куда сильнее, чем когда бы то ни было за всю свою жизнь. В конце концов, что может дать большее количество энергии, чем поле боя, усеянное трупами богов? И игра, которую они затеяли, называлась «А теперь давайте-ка, ребята, подеремся промеж собой».
Понимаете?
Битва, ради которой вы все здесь собрались, не предназначена для того, чтобы кто-то из вас в ней проиграл или выиграл. Ни победители, ни проигравшие никого не интересуют. Их не интересуют. Важно только то, что некоторые из вас умрут, и чем больше, тем лучше. Каждый, кто падет в этой битве, придаст ему силы. Каждый, кто падет на этом поле боя, пойдет ему на корм. Это вы понимаете?
Могучий гулкий рев, похожий на рев внезапно вспыхнувшего пламени, пронесся над ареной. Тень перевел взгляд на то место, откуда исходил звук. Огромных размеров человек с кожей цвета выдержанного красного дерева, полуобнаженный, в цилиндре и со щегольски торчавшей изо рта сигарой, заговорил голосом глубоким, как могила. Барон Суббота сказал:
— Ну, положим. А как насчет Одина? Он умер. Во время мирных переговоров. Эти сраные ублюдки его убили. Он умер. Я знаю, что такое смерть. Никто и никогда не сможет обмануть меня там, где дело касается смерти.
Кто-то выкрикнул:
— А ты вообще — кто такой?
— Я — его сын. Я был его сыном.
Один из новых богов — Тень подумал, что тот почти наверняка связан с наркотиками, судя по тому, как он улыбался и переливался всеми цветами радуги, тоже подал голос:
— Но мистер Мирр сказал…
— Не было никакого мистер Мирра. И никогда не существовало. Это был всего-навсего очередной ублюдок, из вашей же братии, который пытался поживиться за счет созданного его же руками хаоса.
Они ему поверили: он видел это по обиде, которая зажглась у них в глазах.
Тень покачал головой.
— Знаете, что я вам скажу, — сказал он. — По мне так лучше быть человеком, чем богом. Нам не требуется, чтобы хоть кто-то в нас верил. Мы и так живем себе — и умираем. По крайней мере, на это мы способны.
И воцарилась тишина, на всей этой огромной площадке.
А затем, с оглушительным треском, та молния, что застыла посреди этого темного неба, ударила в вершину горы, и арена погрузилась во тьму.
Они светились в темноте, многие из тех, кто собрался здесь драться.
Может быть, сейчас они начнут спорить со мной, подумал Тень. Или нападут и попытаются меня убить. Он ждал от них хоть какого-то ответа.
И вдруг до него дошло, что огоньки разбредаются. Боги начали покидать это место, и сначала то были единицы, потом десятки, а потом уже и сотни.
Паук размером с ротвейлера тяжелой трусцой подбежал к нему на семи ногах: собранные в созвездие на голове глаза горели тихим ровным светом.
Тень поудобнее распределил вес с ноги на ногу и изготовился к драке, хотя к горлу тут же подкатила непонятная и неприятная истома.
Но когда паук подошел поближе и заговорил, голос у него оказался голосом мистера Нанси:
— Неплохой ты выдал номер. Я горжусь тобой. Хорошее представление ты нам устроил, молодой человек.
— Спасибо, — поблагодарил его Тень.
— Надо бы переправить тебя обратно. Если пробудешь в этом месте слишком долго, мозги можешь вывихнуть, — и он положил густо поросшую коричневыми волосками паучью лапу Тени на плечо…
…и откашлялся мистер Нанси уже во Дворе Знамен Семи Штатов. Его правая рука лежала на плече у Тени. Дождь перестал. Левая рука мистера Нанси плетью висела вдоль туловища, с ней явно было что-то не так. Тень спросил, не опасно ли это.
— Да я крепок, как старые гвозди, — ответил мистер Нанси. — И даже еще того крепче.
Впрочем, голос у него был не слишком бодрый. Голос был как у старого человека, который изо всех своих сил старается вытерпеть боль.
Их были здесь десятки: они стояли и сидели, кто на скамейках, а кто и прямо на земле. Некоторые, судя по всему, были ранены, причем весьма серьезно.
Тень услышал в небе тарахтящий звук, быстро приближавшийся с юга. Он посмотрел на мистера Нанси:
— Вертолеты?
Мистер Нанси кивнул.
— Ты на этот счет не беспокойся. Уже смысла никакого нет беспокоиться. Они просто уберут тут все, что не относится к экспозиции, и свалят отсюда.
— А, понял.
Тень подумал: кое-что из того, что никак не относится к экспозиции, мне бы хорошо повидать еще до того, как начнется зачистка. Он позаимствовал фонарик у какого-то седовласого господина, который был похож на вышедшего в отставку телеведущего, и отправился на поиски.
Лору он нашел лежащей на полу в боковом гроте, рядом с диорамой, где гномы, только что расставшиеся с Белоснежкой, бойко шагали на свою горняцкую работу. Пол под ней был мокрым от крови. Она лежала на боку, в той же позе, в которой, судя по всему, Локи оставил ее, когда ему, наконец, удалось извлечь копье из них обоих.
Одну руку Лора прижала к груди. Вид у нее был уязвимый и хрупкий. И еще она была совсем мертвая, но, с другой стороны, как раз к этому Тень уже начал привыкать.
Тень присел на корточки, положил руку ей на лицо и позвал по имени. Она открыла глаза, подняла голову и повернула ее, медленно-медленно, пока не встретилась с ним глазами.
— Привет, бобик, — сказала она. Голос был еле слышный.
— Здравствуй, Лора. Что здесь было?
— Ничего особенного, — сказала она. — Так, фигня всякая. Они победили?
— Они еще не успели сцепиться всерьез. Я остановил битву.
— Умница ты у меня, бобик, — сказала она. — Этот человек, мистер Мирр, он сказал, что собирается проткнуть тебе палкой глаз. Он мне совсем не понравился.
— Он мертв. Ты убила его, хорошая моя.
Она кивнула. А потом сказала:
— А вот это хорошо.
Она закрыла глаза. Тень отыскал на ощупь ее ледяную руку и сжал в своей. Через некоторое время глаза у нее снова открылись.
— А ты придумал, как вернуть меня из мертвецов к нормальной жизни? — спросила она.
— Вроде да, — сказал он. — По крайней мере, один такой способ я знаю.
— И это тоже хорошо, — проговорила она и сжала его пальцы своими, холодными как лед. А потом продолжила: — А если наоборот? Такое ты тоже знаешь как сделать?
— Наоборот?
— Да, — прошептала она. — Мне кажется, теперь я и это уже заслужила.
— Я не хочу этого делать.
Она ничего не сказала. Она просто лежала и ждала.
Тень сказал:
— Ладно.
А потом вынул свою руку из ее руки, и дотронулся до ее шеи.
Она сказала:
— Вот и ты, мой муж, — и произнесла она эти слова с гордостью.
— Я люблю тебя, хорошая моя, — сказал Тень.
— Я люблю тебя, бобик, — прошептала она.
Он подцепил пальцами золотую цепочку, что висела у нее на шее, ухватился покрепче и дернул, и цепочка порвалась. И тогда он зажал между большим и указательным пальцами золотую монету, подул на нее и раскрыл ладонь.
Монета исчезла.
Глаза у нее по-прежнему были открыты, но уже не двигались.
Он наклонился и поцеловал ее, осторожно и нежно, в холодную щеку, и она не ответила ему. Он и не ждал, что она ответит. И тогда он встал и вышел из пещеры, чтобы посмотреть, как наступает ночь.
Небо расчистилось. Воздух был свежим и терпким, и пах весной. Завтра наверняка будет просто сказочный день, подумал он.
