1
1949 год.
Доминик Джозеф Агостино сидел за маленьким письменным столом в комнатке позади гимнастического зала и читал заметку о себе в спортивной колонке газеты.
Три часа, в зале пусто. Самое прекрасное время дня. Члены клуба, в основном пожилые бизнесмены, стремящиеся похудеть, собирались только в пять.
Доминик родился в Бостоне и в свое время был известен среди боксеров под кличкой Бостонский красавчик. Он никогда не обладал сильным ударом, и, чтобы остаться в живых, ему приходилось плясать по всему рингу. В конце двадцатых и начале тридцатых годов он одержал несколько блестящих побед в легком весе, и спортивный обозреватель, слишком молодой, чтобы помнить Доминика на ринге, не пожалел красок, расписывая его поединки со знаменитыми боксерами тех лет. Дальше в заметке сообщалось, что Доминик сейчас в хорошей форме — хотя и это не совсем соответствовало действительности, — и цитировалось его шутливое замечание о том, что некоторые молодые члены клуба уже «достают» его на тренировках и он подумывает взять себе помощника или надеть маску, чтобы сохранить красоту. Заметка была выдержана в дружелюбном тоне, и Доминик представал перед читателями ветераном золотого века спорта, за многие годы, проведенные на ринге, научившимся подходить к жизни философски. Еще бы — он потерял все до последнего цента, и ему оставалось только философствовать. Об этом он, правда, не сказал автору заметки.
На столе зазвонил телефон. Швейцар сообщил, что какой-то парень хочет видеть мистера Агостино. Доминик велел пропустить его.
Парнишке на вид было лет девятнадцать-двадцать. Линялый голубой свитер, кеды. Блондин с голубыми глазами и детским лицом. В руки въелось машинное масло, хотя было видно, что он постарался отмыться.
— Что тебе надо? — разглядывая его, спросил Доминик.
— Я вчера читал газету.
— Ну и что? — Доминик всегда был приветлив и улыбчив с членами клуба, зато отводил душу на посторонних.
— Там написано, что в вашем возрасте стало трудновато работать с молодыми членами клуба и еще всякое, — сказал парень.
— Ну и что?
— Я подумал, мистер Агостино, может, вам нужен помощник…
— Ты боксер?
— Не совсем. Но мне бы хотелось стать боксером. Я что-то часто дерусь.
— Он улыбнулся. — Почему бы не получать за это деньги?
— Идем. — Доминик отвел парня в раздевалку, дал ему старый спортивный костюм и пару туфель и, пока тот переодевался, внимательно рассматривал его. Длинные ноги, широкие, слегка покатые плечи, мощная шея. Вес фунтов сто пятьдесят — сто пятьдесят пять. Одни мышцы. Никакого жира.
В гимнастическом зале, где в углу лежали маты, Доминик бросил пареньку боксерские перчатки.
— Посмотрим, на что ты способен.
Он нанес несколько довольно увесистых ударов, но парнишка был подвижным, и ему удалось дважды ударить Доминика так, что тот это почувствовал. Без всякого сомнения, парень — боец. Но какой? Этого Доминик пока не знал.
— Ладно, хватит. — Доминик опустил руки. — А теперь слушай. Это не бар, а клуб джентльменов. Они приходят сюда не для того, чтобы получать синяки. Их цель — держать себя в форме и попутно обучаться мужественному искусству самообороны. Стоит тебе начать молотить их, как сейчас меня, и через день ты отсюда вылетишь.
— Понимаю, — сказал парень. — Мне просто хотелось показать, на что я способен.
— Пока не на многое. Но у тебя быстрая реакция, и ты хорошо двигаешься. Где ты работаешь?
— В гараже. Но мне бы хотелось найти такую работу, чтобы руки были чистые.
— Сколько ты там получаешь?
— Пятьдесят долларов в неделю.
— Я буду платить тебе тридцать пять. Но ты можешь поставить раскладушку в массажном кабинете и спать там. Будешь помогать чистить бассейн, пылесосить маты и делать прочую подсобную работу.
— Согласен.
— В таком случае считай, что ты принят. Как тебя зовут?
— Томас Джордах.
— Главное, не впутывайся ни в какие истории, — сказал Доминик.
Довольно долго все шло хорошо. Работал он быстро, был со всеми почтителен и помимо основных обязанностей охотно выполнял мелкие поручения Доминика и членов клуба. Он взял за правило всем улыбаться и быть особенно внимательным к пожилым джентльменам. Дружеская атмосфера в клубе, сдержанность и неброское богатство посетителей нравились ему.
Доминик не интересовался прошлым Тома, а тот не считал нужным рассказывать о месяцах, проведенных им на дорогах, о ночлежках в Цинциннати, Кливленде и Чикаго, о работе на заправочных станциях или о том времени, когда он был посыльным в гостинице в Сиракузах. Там он неплохо зарабатывал, приводя в номера проституток, пока однажды ему не пришлось вырвать нож из рук сутенера, полагавшего, что его девушки дают смазливому парню с детской физиономией слишком большие комиссионные. Томас ничего не рассказал Доминику и про то, как обирал пьяных клиентов и воровал деньги из номеров; он делал это не ради самих денег — к ним он был в общем-то равнодушен, — просто ему нравилось рисковать.
Иногда, когда никого из членов клуба вокруг не было и у Доминика просыпалось честолюбие, он надевал перчатки и отрабатывал с Томасом комбинации и учил его различным приемам. Через несколько недель из Томаса получился неплохой боксер, и, если случалось, кто-нибудь из менее важных членов клуба оставался без партнера, Томас выходил на ринг. Проигрывая, он не огорчался, а выигрывать старался не сразу, чтобы не обидеть противника. К концу недели у него набегало долларов двадцать — тридцать чаевых. Он сдружился с клубным поваром, найдя надежных поставщиков приличной марихуаны, и за это повар бесплатно кормил его.
У него хватало такта не вступать в разговоры с членами клуба. Это были в основном адвокаты, маклеры, банкиры и чиновники судоходных и промышленных компаний. Он научился аккуратно записывать то, что по телефону просили им передать их жены и любовницы, делая вид, будто ни о чем не догадывается.
Он не был любителем выпить, и члены клуба, сидя после тренировки со стаканом виски, похвально отзывались и об этом его качестве.
Его поведение не диктовалось какими-то определенными планами. Просто он понимал, что лучше, если солидные люди, посещающие клуб, будут относиться к нему хорошо. И потом, ему надоело бродяжничать и попадать в неприятные истории, неизменно кончавшиеся дракой и бегством дальше по бесконечным дорогам Америки. Он радовался покою, надежному крову клуба и благожелательности посещавших его людей.
Конечно, не все они нравились ему, но он старался со всеми держаться ровно и приветливо. Не стоило ни с кем связываться — достаточно с него неприятностей в прошлом.
Доминик же одинаково ненавидел всех членов клуба, без исключения, только потому, что у них были деньги, а у него — нет. «Вон идет самый крупный мошенник в Массачусетсе, — шептал он Томасу, показывая глазами на входившего в раздевалку важного седого джентльмена, и тотчас громко говорил: — Наконец-то, сэр. Рады снова вас видеть. Нам вас очень нехватало.».
Томас за всем наблюдал, все наматывал на ус, учась у Доминика полезному лицемерию. Ему нравился этот в душе жестокий бывший боксер, несмотря на все свои льстивые речи исповедовавший анархию и насилие.
Еще Томасу нравился мистер Рид, добродушный, веселый президент текстильного концерна, предпочитавший боксировать с Томасом, даже когда вокруг хватало свободных членов клуба, дожидавшихся своей очереди. Риду было лет сорок пять. Уже довольно полный, он тем не менее до сих пор был приличным боксером, и его поединки с Томасом по большей части кончались вничью. Как правило, в первых раундах преимущество бывало на стороне Рида, но к концу он выдыхался и начинал проигрывать. «Молодые ноги, молодые ноги», — смеясь, повторял он, шагая с Томасом в душевую и вытирая полотенцем пот с лица. После каждого боя Томас получал от него пять долларов. У Рида была одна причуда — в правом кармане пиджака он всегда носил аккуратно сложенную стодолларовую бумажку. «Однажды стодолларовая ассигнация спасла мне жизнь», — объяснил он Томасу. Как-то раз, когда Рид был в одном ночном клубе, там случился пожар, и погибло много народу. Лежа у дверей под грудой мертвых тел, Рид не мог ни двинуться, ни позвать на помощь. Услышав, что пожарники разгребают тела, он, собрав последние силы, полез в карман, вытащил стодолларовую бумажку, с трудом высвободил руку и слабо помахал ею. Пожарник заметил, взял деньги и вызволил его. Рид две недели пролежал в больнице. Он надолго потерял речь, но выжил. Выжил с твердой верой в могущество стодолларовой ассигнации. Томасу он тоже советовал при возможности всегда иметь в кармане стодолларовую бумажку. А еще он советовал копить деньги и вкладывать их в акции, потому что молодые ноги постепенно перестают быть молодыми.
Неприятность случилась, когда он проработал в клубе уже три месяца.
Войдя после душа в раздевалку и открыв свой шкафчик, Томас увидел приколотую к внутренней стороне дверцы записку, написанную почерком Доминика: «Зайди ко мне после закрытия. Д. Агостино».
Ровно в десять вечера, как только клуб закрылся, Томас вошел в кабинет Доминика. Тот сидел за столом, медленно читая «Лайф». Подняв глаза на Томаса, он отложил журнал, встал, выглянул в коридор — проверить, нет ли там кого, и закрыл дверь.
— Садись, малыш.
— В чем дело? — спросил Томас.
— Именно это мне хотелось бы знать, — ответил Доминик. — Ладно, я не буду ходить вокруг да около, малыш. Кто-то таскает деньги из кошельков наших клиентов. Эти жирные сволочи настолько богаты, что большинство из них не имеет представления, сколько у них в кармане денег, а если когда и хватятся какой-нибудь десятки или двадцатки, то думают, что потеряли или неправильно сосчитали в прошлый раз. Но есть среди них один тип, который уверен, что не ошибается. Я имею в виду этого гада Грининга. Он заявил, будто вчера вечером, пока он разогревался со мной, кто-то свистнул у него из шкафчика десять долларов. Сегодня он целый день обзванивал других членов клуба, и все вдруг тоже стали утверждать, что последние несколько месяцев их постоянно обворовывают.
— А при чем здесь я? — спросил Том, уже все поняв.
— Грининг считает, это началось с того времени, как ты здесь появился.
— Вот ведь дерьмо! — с горечью сказал Томас. Грининг, человек лет тридцати, с холодными глазами, работал в конторе биржевого маклера и боксировал с Домиником. В юности он выступал в полутяжелом весе за какой-то западноамериканский колледж и до сих пор был в хорошей форме. Доминика он безжалостно избивал четыре раза в неделю. Обычно они проводили три двухминутных раунда, и Доминик, не осмеливаясь отвечать на удары Грининга в полную силу, сходил с ринга измученным и в синяках.
— Да, он дерьмо, это точно, — согласился Доминик. — Он заставил меня сегодня обыскать твой шкафчик, но, к счастью, у тебя там не оказалось ни одной десятки. Тем не менее он хочет вызвать полицию, чтобы тебя взяли на учет как подозреваемого.
— А вы что на это сказали?
— Я попросил его не делать этого и сказал, что поговорю с тобой… Скажи, это твоя работа?
— Нет. Вы мне верите?
Доминик устало пожал плечами:
— Не знаю. Но кто-то же действительно спер у него деньги.
— За день в раздевалке бывает много народу… Почему валить на меня?
— Я объяснил тебе. Это началось с того времени, как ты здесь появился.
— Чего вы от меня хотите? Чтоб я уволился?
— Да нет, — покачал головой Доминик. — Просто будь осторожен. Старайся все время быть на виду. Может, обойдется… Ох уж мне этот чертов Грининг и его проклятая десятка… Пошли, я угощу тебя пивом. Ну и денек!
Когда Томас вернулся с почты, куда его посылали с пакетом, в раздевалке было пусто. Все собрались наверху, где проходил межклубный матч. Все, кроме одного. Синклер, молодой член клуба, входил в команду, но его бой был еще впереди. Стройный, высокий Синклер недавно получил диплом юриста в Гарварде. Он был из очень богатой семьи, часто упоминавшейся в газетах. Молодой Синклер работал в адвокатской конторе своего отца. Томас не раз слышал, как пожилые члены клуба говорили, что Синклер-сын — блестящий адвокат и далеко пойдет.
Но сейчас, когда Томас неслышно вошел в раздевалку, Синклер стоял перед открытым шкафчиком, осторожно извлекая из кармана пиджака бумажник. Томас не мог определить, чей это шкафчик, но знал точно — только не Синклера, потому что шкафчик Синклера был рядом с его собственным. Обычно приветливое, розовощекое лицо Синклера было бледным и напряженным, на лбу выступили капельки пота.
С минуту Томас колебался, гадая, сумеет ли улизнуть незамеченным. В это время Синклер наконец достал бумажник, поднял глаза и увидел Тома. Уходить было поздно. Томас быстро подошел к нему и схватил за руку. Синклер часто и тяжело дышал, словно пробежал немалое расстояние.
— Лучше положите бумажник обратно, сэр, — шепотом сказал Томас.
— Хорошо, — сказал Синклер. — Положу. — Он тоже говорил шепотом.
Продолжая держать его за руку, Томас лихорадочно соображал: если он разоблачит Синклера, то обязательно потеряет работу. Члены клуба не потерпят присутствия в клубе служащего, который опозорил человека их круга. Если же промолчать… Томас старался выиграть время.
— Вам известно, сэр, что все подозревают меня?
— Извини, — сказал Синклер. Его била дрожь, но он не вырывался.
— Вы сделаете три вещи. Вы положите бумажник обратно и пообещаете никогда больше этого не делать…
— Я обещаю. Том. Я очень благодарен…
— Вы докажете мне, насколько вы благодарны, — сказал Том. — Вы сию же минуту напишете мне долговую расписку на пять тысяч долларов и в трехдневный срок передадите их мне наличными. Мы встретимся в четверг в одиннадцать вечера в баре отеля «Турэн». Это будет вечер платежа.
— Я приду, — еле слышно прошептал Синклер.
Томас отпустил его руку, достал из кармана маленький блокнот, где записывал свои мелкие расходы при выполнении различных поручений, открыл его на чистой странице и протянул Синклеру карандаш. Конечно, будь у Синклера нервы покрепче, ему ничего не стоило повернуться и уйти. И если Томасу вздумалось бы потом рассказать кому-нибудь об этом случае, Синклер мог бы просто отшутиться. К счастью, нервы у Синклера оставляли желать лучшего. Он взял блокнот и написал расписку.
Без пяти одиннадцать в костюме и в галстуке — сегодня ему хотелось выглядеть джентльменом — Томас вошел в бар отеля «Турэн» и уселся за столик в углу, откуда хорошо просматривался вход в зал. Когда появился официант, Томас заказал бутылку пива. «Пять тысяч долларов, — думал он, — пять тысяч! Ровно столько они взяли у его отца, а теперь он отбирает эти деньги у них». Томас ничего не имел против Синклера. Тот был симпатичным молодым человеком с дружелюбными глазами, тихим голосом и хорошими манерами. Если бы стало известно, что он страдает клептоманией, его карьера мгновенно кончилась бы крахом. Но тут уж ничего не поделаешь — такова жизнь.
В три минуты двенадцатого дверь открылась и вошел Синклер. Он неуверенно вглядывался в темный зал. Томас поднялся.
— Добрый вечер, сэр, — поздоровался он, когда тот подошел к его столику. — Что будете пить?
— Виски с водой, пожалуйста, — вежливо ответил Синклер и с жадностью выпил, когда официант поставил перед ним стакан. — К твоему сведению, я брал эти деньги не потому, что они мне нужны.
— Я знаю.
— Я болен, — сказал Синклер. — Это болезнь. Я хожу к психиатру.
— И правильно делаете.
— Тебе не стыдно, что ты так поступаешь с больным человеком?
— Нет, сэр.
— А ты, сукин сын, не промах.
— Надеюсь, что так, сэр.
Синклер расстегнул пиджак, вытащил из кармана толстый длинный конверт и положил его на банкетку — между собой и Томасом.
— Вот. Здесь полная сумма. Можешь не пересчитывать.
— Я в этом уверен, сэр. — Томас сунул конверт в боковой карман пиджака.
— Я жду, — сказал Синклер.
Томас вынул расписку и положил ее на стол. Синклер взглянул на нее, разорвал и бросил в пепельницу.
— Спасибо за виски, — поблагодарил он, встал и вышел из бара.
Томас медленно допил пиво, расплатился, потом прошел в вестибюль отеля и снял номер на одну ночь.
Он отлично выспался на широкой двуспальной кровати, а утром позвонил Доминику и сказал, что по семейным делам вынужден поехать в Нью-Йорк и вернется только в понедельник. За три месяца работы в клубе Том не брал ни одного выходного, и Доминику пришлось согласиться, но он велел Тому в понедельник утром обязательно быть на работе.
Когда он вышел из поезда, моросил мелкий осенний дождь, что отнюдь не делало Порт-Филип более привлекательным.
Том мог взять такси, но после стольких лет отсутствия предпочел пройтись пешком. Улицы родного города исподволь подготовят его… к чему? Это было ему не совсем ясно.
По дороге он не встретил ни одного знакомого, никто с ним не поздоровался. Люди с чужими, замкнутыми лицами торопливо шагали под дождем. Вот оно — триумфальное возвращение, восторженная встреча…
За эти годы Вандерхоф-стрит очень изменилась. На улице появилось новое огромное здание, похожее на тюрьму. В нем размещалась какая-то фабрика. Многие мелкие магазины были заколочены, а на тех, что работали, висели вывески с незнакомыми фамилиями. Чтобы дождь не лил в глаза, Томас шел, опустив голову, и, когда наконец поднял ее, остолбенел: на месте, где стояла булочная, где был дом, в котором он родился, построили большой продовольственный магазин.
Томас неуверенно двинулся дальше. Гараж, находившийся когда-то возле булочной, был перестроен, и на вывеске красовалось имя нового владельца… Но, подходя к углу, он увидел, что зеленная лавка Джардино осталась на прежнем месте. Он вошел и стоял, дожидаясь, пока миссис Джардино кончит торговаться с какой-то старухой, желавшей купить горох подешевле. Наконец старуха ушла, и миссис Джардино повернулась к нему. У этой маленькой бесформенной женщины был хищный крючковатый нос, а на нижней губе торчала бородавка, из которой росли два длинных толстых волоса.
— Что вам угодно?
— Миссис Джардино, — Томас опустил воротник пиджака, чтобы выглядеть более респектабельным, — вы, вероятно, меня не помните… Но я был… ну, можно сказать, вашим соседом. У нас тут была булочная… Моя фамилия Джордах.
— Вы который из них? — спросила миссис Джардино, вглядываясь в него близорукими глазами.
— Младший.
— А, помню. Маленький гангстер.
Томас попытался улыбкой задобрить миссис Джардино, но она оставалась сурова.
— Ну и чего тебе надо?
— Я давно здесь не был. Приехал вот навестить родных, а булочной уже нет.
— Ее несколько лет как нет, — раздраженно пожала плечами миссис Джардино, раскладывая яблоки так, чтобы не было видно темных пятнышек. — Тебе что, родственники об этом не сообщали?
— Я о них уже довольно давно ничего не слышал. Вы не знаете, где они сейчас?
— Откуда мне знать? Они никогда не разговаривали с грязными итальяшками. — Она демонстративно отвернулась от него и стала перебирать пучки сельдерея.
— Ну что ж, большое спасибо. Извините. — Томас направился к двери.
— Подожди-ка, — окликнула его миссис Джардино. — Когда ты уезжал, твой отец был еще жив?
— Да.
— Так вот, он умер. — В голосе ее звучало явное удовлетворение. — Утонул. В реке. После этого твоя мать уехала, а дом, где вы жили, снесли, и сейчас… Сейчас на его месте построили этот огромный магазин, который скоро нас разорит, — с горечью закончила она.
По дороге на вокзал Томас зашел в банк, арендовал сейф и положил туда четыре тысячи девятьсот долларов, оставив сотню себе. Он подумал, что можно заглянуть на почту, и там, вероятно, ему дадут новый адрес матери и брата, но потом решил не делать этого. Он приезжал сюда не к ним, а к отцу. Чтобы расплатиться.