Летний день в Айлингтоне, оглашаемый скорбным визгом дрелей и рубанков – то мастера реставрировали антиквариат.

У Фенчерч днем были неотложные дела, и Артур бродил в состоянии какого-то блаженного умопомрачения, разглядывая витрины всех тех полезных магазинов, которых в Айлингтоне пруд пруди – не верите, спросите у тех, кто постоянно покупает старинные столярные принадлежности, каски времен англо-бурской войны, кареты, офисную мебель и рыбу.

Солнце палило вовсю. Его лучи опаляли ресторанчики на крышах. Опаляли архитекторов и водопроводчиков. Адвокатов и взломщиков. Жарили без огня пиццы. Поджигали отчеты агентов по продаже недвижимости.

Артура они тоже пытались опалить, но он укрылся в лавке, где торговали антикварной мебелью.

– У нас интересное здание, – радостно провозгласил хозяин. – В подвале есть потайной ход. Ведет к ближайшему пабу. Судя по всему, его прорыли для принца-регента, чтобы он мог при необходимости скрыться.

– Если его засекут при попытке купить сосновое кресло в полосочку? – спросил Артур.

– Нет, – ответил владелец, – я совсем другое имел в виду.

– Извините меня, пожалуйста, – сказал Артур. – Я ужасно счастлив.

– Оно и видно.

Как во сне, Артур вышел на улицу и побрел куда глаза глядят, пока не оказался у штаб-квартиры движения «Гринпис». Ему вспомнилось письмо, лежащее в папке «Сделать! Срочно!», в которую он за все это время даже не заглядывал. Широко улыбаясь, он вошел в помещение «Гринписа» и сказал, что хочет внести деньги на освобождение дельфинов.

– Очень остроумно, – ответили ему, – убирайтесь вон.

Артур, ожидавший несколько иного ответа, попытался вновь объяснить цель своего прихода. На этот раз работники «Гринписа» разозлились основательно, так что он просто сунул им деньги и опять вышел на солнышко.

Как только пробило шесть, он вернулся в переулок, где стоял дом Фенчерч. С бутылкой шампанского в руках.

– Держите, – сказала Фенчерч, сунула в руку Артуру прочную веревку и исчезла за большими белыми деревянными воротами. Запирались они на огромный висячий замок, приделанный к черному металлическому засову.

Дом был перестроен под жилой из небольшой конюшни. Переулок, дома в котором были заняты в основном предприятиями легкой промышленности, находился на задворках полуразвалившегося здания Айлингтонского королевского сельскохозяйственного общества. Кроме унаследованных от конюшни огромных ворот, в доме была также обычная парадная дверь – весьма, кстати, элегантная, блестящая от лака, с дверным молотком в виде черного дельфина. В общем, дверь как дверь, вот только ее порог находился в девяти футах выше тротуара – проще говоря, дверь помещалась на верхнем этаже этого двухэтажного домика. Видимо, первоначально она служила для доставки сена голодным лошадям.

Прямо над дверным проемом из кирпичной кладки торчал старый ворот. К нему-то и была привязана веревка, один конец которой держал Артур. На другом конце висела виолончель.

Дверь у Артура над головой распахнулась.

– Отлично, – сказала Фенчерч, – тяните за веревку, держите виолончель ровно. И передайте ее мне.

Он потянул за веревку, ровно держа виолончель.

– Если я буду и дальше тянуть за веревку, – заметил Артур, – то не удержу виолончель.

Фенчерч наклонилась вниз.

– Я буду держать виолончель, – сказала она. – А вы тяните за веревку.

Слегка покачиваясь, виолончель воспарила к порогу двери, и Фенчерч ловко подхватила ее.

– Теперь поднимайтесь сами, – крикнула она Артуру.

Артур поднял с земли сумку с угощением и, весь трепеща от волнения, вошел в конюшенные ворота.

Нижняя комната, которую он уже мельком видел с улицы, выглядела довольно убого. Она была захламлена всякой всячиной: огромный старинный чугунный каток для белья, в углу – неимоверный штабель кухонных раковин. Артур на миг встревожился при виде детской коляски, но она была очень уж ржавая. И лежало в ней нечто весьма невинное – книги.

Пол был бетонный, щербатый, весь в загадочных пятнах и будоражащих душу трещинах. Тот факт, что трещины взбудоражили душу Артура, кое-что говорит о настроении, в котором он прошел через комнату и ступил на шаткую деревянную лестницу. Все вокруг, даже обыкновенные трещины на бетонном полу, распаляло его чувства.

– Мой знакомый архитектор все время грозится сотворить с этим домом чудо, – непринужденно проговорила Фенчерч, как только Артур взошел на второй этаж. – Он приходит, застывает посреди комнаты в полном обалдении, что-то бормочет о пространстве, предметах, событиях и поразительных свойствах света, потом говорит, что ему нужен карандаш, и пропадает на несколько месяцев. Так что чуда пока не произошло.

Оглядевшись, Артур подумал, что верхняя комната и без того чудесна. Отделана она была скромно. Роль мебели выполняли нагромождения подушек и матрасов. Также здесь стоял стереомузыкальный центр с колонками, которые произвели бы огромное впечатление на строителей Стоунхеджа.

В комнате произрастали бледные цветы и висели любопытные картины.

Прямо под крышей помещалось нечто вроде галереи, где стояла кровать, а также находилась ванная, в которую, как обнадежила Фенчерч, вполне мог бы втиснуться человек среднего роста – правда, предварительно смазав тело мылом.

– Да и то, – прибавила она, – если это человек терпеливый, и чистота ему важнее шишек и царапин. Вот. Такие дела.

– Такие дела.

На миг их взгляды скрестились.

Этот миг тянулся долго, очень долго. Столь долго, что уже начинало казаться, будто время остановилось.

Для Артура, который впадал в стеснительность, как только оказывался наедине с кем угодно – хоть с кофеваркой, – это был миг откровения. Он вдруг ощутил то, что чувствует забитый, рожденный в зоопарке зверь, когда в одно прекрасное утро просыпается и видит, как дверь клетки тихо отворяется и перед ним до самого восходящего солнца простирается серо-розовая саванна, полная новых для слуха утренних звуков.

Артур всматривался в изумленное лицо Фенчерч, в ее глаза, улыбающиеся его удивлению и своему собственному – тоже, и гадал, что это за новые звуки.

Он не понимал, что у жизни есть голос, голос, говорящий с тобой и отвечающий на все вопросы, которыми ты неустанно ее бомбардируешь. Он никогда даже не подозревал, что этот голос есть, не выделял его тембра в шуме действительности – пока она не сказала ему сейчас того, чего не говорила никогда. Она сказала: «Да».

Наконец Фенчерч, тихо покачав головой, опустила глаза.

– Я знаю, – сказала она. И прибавила: – Я запомню, что вы из тех людей, которым достаточно две минуты подержать в руках простой листок бумаги, чтобы он превратился в выигрышный лотерейный билет.

Она отвернулась.

– Пойдемте погуляем, – быстро сказала Фенчерч. – В Гайд-парк. Сейчас переоденусь во что-нибудь менее приличное.

На ней было довольно строгое темное платье, висящее, как мешок, что ей совсем не шло.

– Я надеваю его специально для моего преподавателя виолончели, – пояснила Фенчерч. – Очень милый старикан, но мне иногда кажется, что от всего этого пиликанья ему в голову приходят не самые благопристойные мысли. Я спущусь через минуту. – Легко взбежав по ступенькам на галерею, она крикнула Артуру: – Бутылку поставьте в холодильник, на потом.

Когда Артур ставил бутылку шампанского в ячейку на двери холодильника, он увидел, что рядом стоит точно такая же.

Он подошел к окну и выглянул на улицу. Повернулся и стал разглядывать пластинки. Услышал, как наверху зашелестело и упало на пол платье. Напомнил себе свое жизненное кредо. Очень твердо приказал себе как минимум в данный момент ни в коем случае не отрывать взора от корешков пластинок; он прочитает названия, будет кивать с понимающим видом; если понадобится, пересчитает эти чертовы пластинки одну за другой. И все это, не поднимая головы.

Этот план увенчался полнейшим, позорным неуспехом.

Фенчерч взглянула на Артура сверху вниз с таким видом, будто не заметила, что на нее смотрят. Потом неожиданно встряхнула волосами, накинула на себя легкое платье без рукавов и стремительно исчезла в ванной.

Мгновение спустя Фенчерч вновь появилась; сияющая, в широкополой шляпе, она с удивительной легкостью сбежала по лестнице. У нее была необычная, танцующая походка. Она увидела, что Артур обратил на это внимание, и чуть-чуть склонила голову набок.

– Нравится? – спросила Фенчерч.

– Просто потрясающе, – без обиняков ответил Артур, ничуть не кривя душой.

– Гм-м-м, – проговорила Фенчерч, как будто Артур не ответил на ее вопрос.

Она закрыла верхнюю парадную дверь, которая все это время стояла нараспашку, и обвела комнату взглядом, чтобы убедиться, что все в порядке и можно ненадолго оставить дом наедине с самим собой. Артур вертел головой, глядя туда, куда смотрит Фенчерч, но стоило ему на миг отвернуться, как она что-то достала из ящика стола и сунула в висящую у нее на плече холщовую сумку.

Артур вновь перевел взгляд на Фенчерч:

– Готовы?

– Вы знаете, что у меня не все в норме? – спросила она с немного смущенной улыбкой.

Ее прямота застала Артура врасплох.

– Ну-у, – протянул он, – я кое-что слышал…

– Интересно, что вы обо мне слышали, – сказала она. – Если из того источника, о котором я думаю, то совсем не про то. Рассел просто все выдумывает – ведь то, что на самом деле, ему совершенно не по зубам.

Артур занервничал.

– А что на самом деле? – спросил он. – Вы можете мне сказать?

– Не волнуйтесь, – сказала Фенчерч, – ничего страшного. Просто это необычно. Очень-очень необычно.

Она коснулась руки Артура, затем подошла поближе и быстро поцеловала его.

– Мне жутко интересно, сможете ли вы за сегодняшний вечер определить, что со мной такое, – проговорила она.

Артур почувствовал, что, если бы в эту секунду кто-нибудь похлопал его по плечу, он бы зазвенел таким же полнозвучным, долгим, раскатистым звоном, как его серый аквариум, когда по нему щелкают ногтем большого пальца.