17
Вновь Флори встретился с Элизабет только вечером в клубе. До этого он не осмелился искать ее и просить объяснений – отражение в зеркале удручало, лишая всякой храбрости. Слева сизая метка, а справа ссадина, как этаким уродом появиться при дневном свете? Входя в салон, он прикрывал лицо рукой, якобы потирая укус москита на лбу. Дрожащая ладонь сейчас сама, кажется, прилипала, пряча родимое пятно. Элизабет, однако, еще не было. Зато его втянул водоворот нежданной ссоры.
Только что вернувшиеся из джунглей Эллис и Вестфилд сидели, выпивали в очень дурном настроении – брюзгливо обсуждалась новость о том, что в Рангуне редактор «Сынов Бирмы» за клевету посажен на четыре месяца. Кипя по поводу столь смехотворного приговора, Эллис встретил Флори ядовитым вопросом насчет «слюнявого дружочка Вшивотами». Менее всего в данный момент расположенный спорить, Флори неосторожно огрызнулся, – появился повод к сваре. Атмосфера стала накаляться, и после того, как Эллис назвал его «мальчонкой для черномазых пидоров», Флори своим ответом вывел из себя и Вестфилда. Даже его, покладистого по натуре, частенько раздражал необъяснимый большевизм Флори: при всякой абсолютно четкой диспозиции правильной точки зрения и неправильной этот приятель, похоже, находит удовольствие в непременной защите мнений неправильных. Вестфилд призвал Флори не изображать чертова агитатора на митинге в Гайд-парке, а затем прочел небольшую проповедь с напоминанием пяти главных заветов пакка-сахиба:
Наш престиж!
Твердая рука (крепкий кулак)!
Белые должны стоять плечом к плечу!
Уступишь дюйм, тебе ни пяди не оставят!
Esprit de Corps!
Растущее беспокойство относительно Элизабет так грызло душу, что Флори едва слышал суровое наставление. Кроме того, все это уже сто раз, тысячу раз было слышано; еще в Рангуне его босс, истинный бура-сахиб (насквозь пропитанный джином старый шотландец, крупный специалист по разведению пони, позже уличенный в махинациях на скачках), заметив однажды, что Флори снял шляпу при виде туземной похоронной процессии, сказал ему с упреком: «Помни, паренек, всегда помни, что мы – сахибы, а они – грязь!» И теперь стало просто тошно.
– Ну хватит! Надоело! – резко оборвал он Вестфилда. – Верасвами хороший малый, будь я проклят, – получше некоторых из моих знакомых белых! Как бы то ни было, я выставлю его кандидатуру на собрании. Может, хоть он освежит воздух в этом протухшем клубе!
После чего скандал мог разгореться всерьез, если бы, как большинство клубных ссор, не угас с появлением услышавшего шум бармена.
– Звали, сэр?
– Пошел к черту! – шикнул Эллис.
Бармен скрылся, но свара временно улеглась. Послышались шаги и голоса – явились Лакерстины.
Не в состоянии взглянуть в глаза Элизабет, Флори все же заметил, что семейство роскошно принарядилось. Мистер Лакерстин даже в белом, по сезону, смокинге и совершенно трезв (крахмальная сорочка с пикейным жилетом, видимо, броней крепили его нравственность). Изящнейшая миссис Лакерстин в алой змеиной шкурке. Впечатление прибывших на консульский раут по случаю приема высоких гостей.
В ожидании напитков миссис Лакерстин, воссев под опахалом, невероятно протяжным голосом завела разговор о дивном принце Уэльском, до странности напоминая вдруг получившую роль герцогини опереточную хористку и вызывая у всех тайное недоумение («какого дьявола?»). Флори устроился сбоку от основного застолья, почти позади Элизабет, которая была в желтом, смело укороченном согласно моде платье, искрящихся чулках, лаковых босоножках и более того – с веером из страусовых перьев. Никогда еще ее шик, ее светский шарм так не подавляли. Не верилось, что недавно он целовал ее. Поскольку Элизабет щебетала со всеми сразу, Флори тоже время от времени отваживался вставить слово, но откликнулась ли она как-то ему лично, в общей беседе осталось непонятным.
– А кто же готов в брийдж? – пропела миссис Лакерстин.
Отчетливо произнесла не «бридж», а «брийдж»; загадочная аристократичность нарастала буквально с каждой фразой. Готовность сесть за карты изъявили супруг, Вестфилд и Эллис. Флори, вслед за отказом Элизабет, тоже поспешил отказаться. Другой возможности остаться с ней наедине могло и не представиться. Тревожно следя за уходящими в соседний зал, он с облегчением увидел, что девушка идет последней, и быстро встал в дверях, мгновенно побелев и похолодев. Элизабет слегка отпрянула.
– О, извините, – сказали оба одновременно.
– Секунду! – продолжил он, плохо скрывая дрожь в голосе. – Можно с вами поговорить? Мне необходимо сказать вам кое-что.
– Позвольте пройти, мистер Флори.
– Прошу! Прошу вас! Мы сейчас одни. Только два слова!
– О чем именно?
– Только вот это. Чем бы я вас ни обидел, пожалуйста, скажите – чем? Скажите – и я постараюсь все исправить, для меня хуже пыток чувствовать, что я чем-то вас оскорбил. Пожалуйста, не оставляйте меня без ответа.
– Не понимаю, «оскорбил»? С какой стати? Откуда у вас эта мысль?
– Но как же? Вы ведь так вели себя!
– Как я себя вела? Не понимаю, что вы имеете в виду. Вы очень странно со мной говорите.
– Но утром вы даже не взглянули на меня, не пожелали даже слово молвить! Почему? За что?
– Обязана ли я выслушивать эти допросы?
– Но я прошу вас, умоляю! Вы видите, не можете не видеть, что со мной делает ваше внезапное презрение. Вспомните, ведь еще вчера мы с вами…
Она густо порозовела.
– По-моему, упоминать о подобном чрезвычайно бестактно!
– Знаю, знаю! Я знаю. Но что ж мне остается? Вы прошли мимо, словно меня и не было. Я понимаю, что чем-то ужасно обидел вас, но вы не можете сердиться, если я умоляю вас открыть причину этой обиды.
Как уж не раз бывало, каждым словом он только ухудшал дело, и сам чувствовал, что его настойчивость лишь усиливает ее раздражение. Она не намерена объяснять. Хочет, чисто по-женски, побольней унизить и притвориться непричастной, непонимающей. Но все-таки он продолжал:
– Прошу вас, объясните! Нельзя, чтобы вот так вдруг все закончилось между нами.
– Между нами ничего не было, – ледяным тоном отрезала она.
Пошлость фразы кольнула его, побудив быстро проговорить:
– Нехорошо, Элизабет! Невеликодушно проявлять к человеку симпатию, а потом вмиг отвернуться без объяснения причин. Скажите, в чем я виноват?
Она искоса метнула на него злой взгляд – злой, потому что ее все же вынудили отвечать. Хотя, возможно, и сама она уже стремилась закончить сцену.
– Ну хорошо, если вы требуете…
– Да?
– Я узнала, что, когда вы претендовали… В общем, когда вы были… со мной… Нет, не могу! Это такая гадость!
– Говорите.
– Мне рассказали, что у вас есть женщина-бирманка. Теперь, надеюсь, вы дадите мне пройти?
С этим она проплыла, иначе не сказать, именно проплыла мимо него. Свистнувший шорох короткой шелковой юбки – и она исчезла в комнате для бриджа. Флори застыл, онемевший, буквально остолбеневший.
Катастрофа. Бежать, скрыться с ее глаз! Он устремился было к выходу, но не решился идти мимо двери, из которой она могла его увидеть. Вернулся в салон, нервно огляделся и в конце концов спрыгнул с широкого заднего балкона на лужайку, что покато спускалась к реке. Пот лил со лба, хотелось выть от гневного отчаяния. Так глупо споткнуться! «Женщина-бирманка!» – сейчас ведь уже и вранье! Но не отвертишься! Ну что за невезение, что за чертов случай открыл ей это?
Случай, однако, был ни при чем. Имелась вполне логичная причина, и, кстати, та же самая, что пробудила в Лакерстинах невиданный аристократизм. Накануне вечером, изучая «Штатный реестр служащих Бирмы» (с поименным указанием сословного происхождения, положения, дохода и т. п.), миссис Лакерстин сосредоточенно вычисляла сумму оклада и премий однажды представленного ей в Мандалае чиновника Департамента лесов, после чего леди пришло в голову отыскать имя прибывавшего, по последним сведениям, завтра во главе отряда военной полиции лейтенанта Веррэлла. И рядом с этим именем она прочла два ослепивших, на миг лишивших дыхания слова – «знатн. пр.».
Знатного происхождения! Подобные бриллианты в британской армии, как почти вымершие в лесах Бирмы птицы дронты. И если вы являетесь тетей единственной в округе миленькой барышни на выданье – о-о! Охваченная тревогой относительно этого Флори, с окладом едва семьсот рупий в месяц, этого пьяницы, который сейчас, может, уже делает предложение, миссис Лакерстин спешно принялась выкликать Элизабет, но тут и грянуло землетрясение. Впрочем, на пути домой удалось выправить ситуацию. Доверительно коснувшись руки племянницы, тетушка прожурчала нежнейшим голоском:
– Тебе ведь, конечно, известно, дорогая, что Флори держит при себе какую-то бирманку?
Замечание не сразу попало в цель. Элизабет показалось, что речь идет о чем-то сугубо местном, вроде домашнего попугая:
– При себе держит? Для чего?
– О, дорогая моя! Для чего мужчины содержат женщин?
И разумеется, цель была достигнута.
Довольно долго Флори простоял у реки. Низкая луна отражалась в воде широким оловянным щитом. Речная свежесть охладила чувства и мысли. Гнев остыл. Оглядывая свою жизнь и соответственно проникаясь унылой ненавистью к себе, он думал, что все правильно – ничего иного он и не заслужил. В лунных лучах целым полком призраков пронеслась вереница бирманок. Господи, сколько их было! Не тысячи, но сотня уж наверняка. «Равнение прямо!» Гляди, гляди! Вместо лиц мелькали смутные пятна, где-то блеснул атласный узел лонджи, где-то пара рубиновых сережек, но ни глаз, ни имен не помнилось. Боги справедливы, обращая наши грехи (весьма, однако, приятные!) нам в наказание. Он сам втоптал себя в грязь, искупления нет, и кара по делам его.
Продравшись сквозь кустарник, Флори медленно побрел к воротам клуба. Печаль затопила душу; боль только разгоралась, рана разверзнется потом. За оградой сзади послышался какой-то шорох. Шепот птичьей бирманской скороговорки:
– Пайк-сэн пэй-лайк! Пайк-сэн пэй-лайк!
Он резко оглянулся. Под деревом темный женский силуэт – Ма Хла Мэй. Глядя и враждебно, и боязливо, словно опасаясь удара, она ступила на лунную дорожку. Угрюмое напудренное лицо белело жуткой карнавальной маской смерти.
– Что ты, черт подери, тут делаешь? – сердито сказал он. – Опять «дай денег»! Да ты что? Оставишь ты меня в покое?
– Пайк-сэн пэй-лайк! – Голос ее повысился до крика. – Вы обещали давать денег, тхэкин. Мне нужно денег – и сейчас!
– Откуда я возьму? Сказал же, месяц подожди. И так уже полторы сотни получила.
Она снова истошно, почти на грани истерики, заверещала, повторяя свое «пайк-сэн пэй-лайк!». Поразительно, как громко могло орать это субтильное существо.
– Тише, в клубе услышат! – одернул он и немедленно пожалел, что наградил ее новой идеей.
– Ага! Знаю теперь, чего вам страшно! Дайте денег, не то так закричу, все прибегут! Ну? Сейчас закричу!
– Сука! – прошипел он и сделал шаг к ней. Она проворно отскочила, потеряв сандалию, но с безопасного расстояния взглянула так же нагло.
– Пятьдесят рупий сейчас, еще столько завтра, а то так крикну – за базаром слышно будет! Ну?
Флори выругался. Самый неподходящий момент для такой сцены. Чертыхнувшись, он достал бумажник, вытащил все (двадцать пять рупий) и кинул на землю. Она схватила и быстро пересчитала.
– Тхэкин, я говорила – пятьдесят!
– Нет у меня! Что я, набит деньгами?
– Пятьдесят!
– Прочь с дороги!
Он зашагал по земляному шоссе, надеясь, что она отстанет. Но мерзавка бежала следом неотвязной собачонкой, не переставая выкрикивать «пайк-сэн пэй-лайк!», будто рассчитывала начеканить монет одним своим звонким криком. Флори пошел быстрее, чтобы если не избавиться, то хотя бы увести ее подальше от клуба. Вскоре он не выдержал и повернулся в новой попытке отогнать ее.
– Уйди! Не отцепишься – никогда больше ничего не дам.
– Пайк-сэн пэй-лайк!
– Дура ты, нет денег, ни пайсы не осталось, понимаешь?
– Сказки, тхэкин!
Он беспомощно начал рыться в карманах, готовый уже чем угодно откупиться от нее. Пальцы наткнулись на золотой портсигар. Он его вынул.
– Если я дам это, уйдешь? Закладчик возьмет за тридцать рупий.
Ма Хла Мэй слегка задумалась, потом буркнула:
– Давайте.
Он бросил портсигар на обочину. Она мигом нашла его в траве и сунула за пазуху. Флори пошел к дому, благодаря силы небесные за то, что попрошайка замолкла. Портсигар был тот самый, который она украла десять дней назад.
У своей калитки Флори обернулся. Ма Хла Мэй – сероватая фигурка в лунном свете – все еще стояла у подножия холма и, словно настороженная гончая, следила за ним до самого конца пути. Снова в голове пробежало некое подозрение, уже мелькавшее при получении ее письма с угрозами. Настырностью она раньше вроде бы не отличалась – странно, как будто кто-то ее науськивает на него.
