1838

Кинжал

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.

Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза – жемчужина страданья.

И черные глаза, остановясь на мне,
Исполненны таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный:
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.

«Гляжу на будущность с боязнью…»

Гляжу на будущность с боязнью,
Гляжу на прошлое с тоской
И, как преступник перед казнью,
Ищу кругом души родной;
Придет ли вестник избавленья
Открыть мне жизни назначенье,
Цель упований и страстей,
Поведать – что мне Бог готовил,
Зачем так горько прекословил
Надеждам юности моей.

Земле я отдал дань земную
Любви, надежд, добра и зла;
Начать готов я жизнь другую,
Молчу и жду: пора пришла;
Я в мире не оставлю брата,
И тьмой и холодом объята
Душа усталая моя;
Как ранний плод, лишенный сока,
Она увяла в бурях рока
Под знойным солнцем бытия.

«Слышу ли голос твой…»

Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Как птичка в клетке
Сердце запрыгает;

Встречу ль глаза твои
Лазурно-глубокие,
Душа им навстречу
Из груди просится,

И как-то весело,
И хочется плакать,
И так на шею бы
Тебе я кинулся.

Дума

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
   В бездействии состарится оно.
   Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
      Как пир на празднике чужом.
   К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию – презренные рабы.
   Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты – его паденья час!

Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
   Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
   Но юных сил мы тем не сберегли,
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
   Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства –
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
      Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
      Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
   Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
      Над промотавшимся отцом.

Поэт

Отделкой золотой блистает мой кинжал;
   Клинок надежный, без порока;
Булат его хранит таинственный закал –
   Наследье бранного востока.

Наезднику в горах служил он много лет,
   Не зная платы за услугу;
Не по одной груди провел он страшный след
   И не одну прорвал кольчугу.

Забавы он делил послушнее раба,
   Звенел в ответ речам обидным.
В те дни была б ему богатая резьба
   Нарядом чуждым и постыдным.

Он взят за Тереком отважным казаком
   На хладном трупе господина,
И долго он лежал заброшенный потом
   В походной лавке армянина.

Теперь родных ножон, избитых на войне,
   Лишен героя спутник бедный;
Игрушкой золотой он блещет на стене –
   Увы, бесславный и безвредный!

Никто привычною, заботливой рукой
   Его не чистит, не ласкает,
И надписи его, молясь перед зарей,
   Никто с усердьем не читает…

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
   Свое утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
   Внимал в немом благоговенье?

Бывало, мерный звук твоих могучих слов
   Воспламенял бойца для битвы,
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
   Как фимиам в часы молитвы.

Твой стих, как Божий дух, носился
над толпой
   И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой,
   Во дни торжеств и бед народных.

Но скучен нам простой и гордый твой язык,
   Нас тешат блестки и обманы;
Как ветхая краса, наш ветхий мир привык
   Морщины прятать под румяны…
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?
   Иль никогда на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
   Покрытый ржавчиной презренья?

Отправить