ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В следующие два дня портье по моей просьбе раз десять звонил в аэропорт. Ответ был один и тот же. Никто из лыжного клуба не сообщил о чужом чемодане.

Шагая из угла в угол по сумрачной комнате, я чувствовал, что нервы у меня напряжены до предела. Я вдруг припомнил старую поговорку, что беда приходит трижды. Сперва Феррис, потом Друзек, теперь вот мой чемодан… Мне следовало быть начеку и удвоить бдительность. Надо же так, ведь я был таким суеверным, а тут вдруг – никакого предчувствия. Номер в этом отеле, показавшийся мне поначалу приятным и уютным, теперь угнетал меня, и я до изнеможения бродил по городу в надежде, что это поможет заснуть ночью.

Погода зимой в Цюрихе явно не располагает к оптимизму и жизнерадостности. Под тяжелым свинцовым небом даже озеро выглядит так, будто расположено в подвале. На второй день я смирился, признал свое поражение и стал разбирать вещи в доставшемся мне чужом чемодане. Не было, однако, ничего, что могло бы указать на их владельца: ни записных книжек с адресами, ни чековых книжек, ни вообще каких-либо книг. Не было также ни счетов, ни фотографий, ни каких-либо меток на вещах. Этот человек, как видно, отличался крепким здоровьем. Ни одного лекарства с рецептом, по которому можно было бы узнать его имя, а лишь зубная паста, зубная щетка, безопасная бритва, коробочка гигиенической пудры и флакон одеколона.

Я весь покрылся испариной. Итак, я у разбитого корыта, и надо начинать сначала. Собираюсь ли я охотиться за этим призраком, который ворвался в мою жизнь, перевернул ее и, неузнанный, исчез навеки?

Мне пришли на ум прочитанные мной детективные истории, и я стал искать ярлыки портных на пиджаках. Хотя одежда была вполне приличной, это было готовое платье, которое можно приобрести в любом универмаге Америки. На сорочках, правда, оказались метки прачечной, но, вероятно, только ФБР, и то со временем, могло бы выследить по ним человека, я же не мог ни тягаться с ФБР, ни обратиться туда за помощью.

Нашел я алые лыжные штаны и легкую желто-лимонную нейлоновую парку. В недоумении пожал плечами. Чего можно ожидать от человека, который на склонах гор выглядит как пестрый флаг какой-нибудь маленькой экзотической страны? Такой же была и его спортивная куртка. Мне, следовательно, надо следить за лыжниками, спускающимися с гор в особо ярких одеяниях.

Отыскалось и то, что можно было бы посчитать некой путеводной уликой. Среди вещей был смокинг. Это означало, что владелец его намеревался проводить время на шикарных курортах, где надо одеваться к обеду. Единственное такое место, о котором я как-то слыхал, был отель «Палас» в Сан-Морице, но, по-видимому, были и десятки других. Наличие смокинга могло также указывать на то, что он собирался побывать в Лондоне, Париже или в других больших европейских городах. К несчастью, в Европе чертовски много больших городов.

Я подумал, а не позвонить ли мне в контору лыжного клуба в Нью-Йорке, объяснить, что произошло в цюрихском аэропорту, и попросить, чтобы мне сообщили имена и адреса трехсот пассажиров, летевших со мной в самолете. Затем я бы разослал всем им письма, предлагая обменяться чемоданами тому, у кого по ошибке оказался мой. Но я быстро отбросил эту мысль. Прошедшие два дня убедили меня в том, что тот, кто завладел моими деньгами, вряд ли откликнется.

Пытаясь определить, каков же из себя вор (я уже так стал называть его), я примерил некоторые его вещи. Надел рубашку. Воротничок вполне по моей шее, сорок второго размера. Рукава сантиметра на два короче моих. Но мыслимо ли придумать какой-либо благовидный предлог, чтобы проверять этой зимой размеры шеи и рук у каждого встречного американца? Были еще две пары хороших ботинок сорокового размера, одни черные, другие коричневые. Совершенно мне по ноге.

Его спортивная куртка также подходила мне, хотя и была немного широка в талии. Однако нельзя было предположить, что ее носил человек средних лет с уже отвислым животом. Наоборот, казалось, что она на хорошего лыжника в отличной форме, независимо от возраста. Его брюки были мне коротковаты, он, очевидно, был несколько ниже ростом. Во всяком случае, в моих поисках мне не следовало обращать внимания на высоких, толстяков и карликов.

Если вор окажется бережливым, подумал я, и наденет то, что нашел в моем чемодане, то уж по своему костюму я его сразу опознаю при встрече. Я ухватился за эту соломинку, но тут же понял, что, имея семьдесят тысяч в кармане, он, наверное, оденется у лучших европейских портных. Мысль об этом причинила мне такую же боль, как ревнивому мужу, представившему свою красавицу жену в объятиях другого мужчины. С грустью осознал я, что словно брачными узами привязан к бывшим у меня сотенным бумажкам.

А пока что у меня при себе осталось пять тысяч долларов. С ними можно попытаться найти того человека, которому мои семьдесят тысяч буквально свалились с неба.

Уложив его вещи обратно в чемодан в том же порядке, как они лежали, я мог по крайней мере утешаться тем, что мне не придется тратиться на покупку одежды взамен той, что была в моем чемодане. Бог дал. Бог и взял. Было бы значительно хуже, если бы в чемодане оказались женские вещи.

Я расплатился в отеле, поехал на цюрихский вокзал и купил билет первого класса в Сан-Мориц. В самолете я разговорился с сидевшей рядом семейной парой, которая сообщила мне, что едет на лыжный курорт в Сан-Мориц. Они не назвались и не сказали, где собираются остановиться. От них можно было получить кое-какие полезные сведения, но отыскать их теперь было трудно. Однако надо же было с чего-то начать. Цюрих стал мне просто противен: все два дня, что я пробыл в нем, лил дождь.

В полутора часах езды от Цюриха я пересел в поезд узкоколейки, который шел на Энгедин. Пройдя по вагону первого класса, я отыскал свободное купе и расположился в нем со своими вещами. Атмосфера в этом поезде отличалась от той, что была в экспрессе, которым я выехал из Цюриха. Там были солидные деловые люди, уткнувшие нос в финансовые сводки газет «Нойе Цюрихер цайтунг», а в этом маленьком, прямо-таки игрушечном поезде, подвозившем на альпийские курорты, было полно молодых людей (многие в лыжных костюмах) и хорошеньких женщин в дорогих мехах, с соответствующей свитой. Царило праздничное настроение, которого я вовсе не разделял. Мне хотелось побыть одному и собраться с мыслями, и я закрыл дверь в купе, чтобы никто не подсел.

Однако перед самым отправлением какой-то мужчина отворил дверь и довольно вежливо спросил по-английски, заняты ли места в купе.

– Как будто нет, – сухо ответил я.

– Милая, иди сюда, – крикнул он в коридор. Вслед за этим в купе вошла сдобная блондинка, значительно моложе своего спутника, в леопардовой шубе и такой же шапке. Я сразу же пожалел об участи бедных животных, которым грозит уничтожение. В руках у нее была красивая, украшенная драгоценностями сумочка, и от нее сильно пахло мускусными духами. Большое бриллиантовое кольцо сверкало у нее на пальце рядом с обручальным. Если бы наш мир был получше организован, то один лишь вид ее должен был вызвать бунт носильщиков и всех других рабочих в прилегающих к станции кварталах. В Швейцарии, однако, это немыслимо.

У ее благоверного не было с собой ничего, кроме журналов и газет «Интернешнл геральд трибюн» под мышкой. Он бросил их на сиденье напротив меня и помог ей раздеться. Вешая шубу на плечики, он краем задел мое лицо, и меня обдало сильным запахом духов.

– Ох, извините, – сказала блондинка.

– Ничего, пожалуйста, – угрюмо улыбнулся я.

Она вознаградила меня улыбкой. Ей было лет двадцать восемь, и пока еще у нее были основания считать свою улыбку наградой. Я был уверен, что она не первая жена своего мужа, может быть, даже и не вторая. Мне она сразу не понравилась.

Муж тоже разделся, но фуляровый шарф не снял. Усевшись, он вытащил из кармана сигарочницу.

– Билл! – укоризненно воскликнула блондинка.

– Я на отдыхе, милая. Позволь мне покейфовать.

– Надеюсь, вы не возражаете, если муж закурит.

– Вовсе нет, – подтвердил я, довольный хотя бы тем, что это устранит одуряющий запах ее духов.

Муж протянул мне сигарочницу.

– Благодарю, я не курю, – солгал я.

Маленькими ножницами он обрезал кончик сигары. У него было багровое мясистое лицо с тяжелой челюстью, холодные голубые глаза и толстые грубые пальцы с маникюром. Ему было далеко за сорок. Мне не хотелось бы работать у него или быть его сыном.

– Настоящая гавана, – похвастал он. – Дома у нас теперь такую не купишь. Но Швейцария, слава Богу, ладит с Кастро. – Вынув золотую зажигалку, он закурил сигару и откинулся назад, с удовольствием пуская клубы дыма.

Я уныло поглядел в окно на покрытую снегом сельскую местность. Еще недавно я тоже собирался легко и приятно провести здесь время. Мне вдруг захотелось выйти на первой же станции и вернуться домой. Но где теперь мой дом?

Поезд вошел в туннель, и в купе стало совершенно темно. Мне было приятно в темноте. Я вспомнил о своей ночной службе и решил, что темнота – существенная часть моей жизни.

Выйдя из туннеля, мы поднимались все выше в горы, выбираясь из серого тумана, висевшего над швейцарской равниной. Муж дремал, склонив набок голову, его потухшая сигара лежала на пепельнице. Жена с увлечением читала юмористические страницы «Геральд трибюн». Выглядела она глупо: губы поджаты, глаза по-детски блестят из-под леопардовой шапки. Неужели, подумал я, это то, что деньги могли бы дать мне?

Почувствовав, что я смотрю на нее, она подняла глаза, кокетливо хихикнув:

– Обожаю смешное.

Нелепо улыбнувшись, я бросил взгляд на ее бриллиант, заработанный, без сомнения, законным замужеством. Она присматривалась ко мне искоса – похоже, она никому не глядела прямо в глаза.

– Где-то я вас уже видела, верно?

– Вполне возможно.

– Вы в среду летели самолетом? С лыжным клубом?

– Да, летел.

– Вот видите. Но я убеждена, что видела вас и прежде. Быть может, в Солнечной Долине?

– Никогда не был там.

– О, это удивительное место для лыжников. Там каждый год встречаешь одних и тех же людей со всех концов света.

Засопел муж, разбуженный нашими голосами. Открыв глаза, он с нескрываемой враждебностью уставился на меня. Я почувствовал, что враждебность – это его естественное, укоренившееся состояние, которое временами вырывается наружу, прежде чем он успеет спрятать его под личиной вежливости.

– Ты знаешь, Билл, – сообщила ему блондинка, – этот господин летел с нами в самолете, – и сказала так, словно это было радостным событием для всех нас.

– Ну и что? – пробурчал муж.

– Мне всегда очень приятно встретить за границей американца. И общий язык, и все такое. А европейцы ведь ужасно фальшивые люди. Ну, по этому поводу можно и выпить немного. – Она открыла свою шикарную сумочку и вынула изящную серебряную фляжку с колпачком в виде трех хромированных стаканчиков, один внутри другого. – Надеюсь, вы пьете коньяк, – улыбнулась она мне, осторожно наливая.

Рука у меня задрожала, и немного коньяку пролилось на пол. Случилось это потому, что в этот момент ее муж снял шарф, окутывавший шею, и я увидел на нем темно-красный шерстяной галстук. Это был или тот галстук, что лежал в моем пропавшем чемодане, или точно такой же. Он закинул ногу на ногу, и я тут же заметил, что на нем ботинки уже не новые, совершенно такие же, как и мои, что остались в чемодане.

– Что ж, за того, кто первым сломает себе ногу в этом году, – поднял стаканчик муж, хрипло рассмеявшись. Уверен, что у него-то самого никогда не было никаких переломов. Он был из тех, кто не болел ни разу в жизни и не знал никаких лекарств, кроме, быть может, аспирина.

Я одним глотком выпил коньяк. Мне необходимо было прийти в себя, и я был рад, что она тотчас налила мне второй стаканчик. Подняв его, я галантно поклонился ей, широко и фальшиво улыбаясь, а в душе желая, чтобы поезд потерпел крушение, чтобы их обоих задавило и я мог бы обыскать как их самих, так и их багаж.

– Вы, видно, люди бывалые в путешествиях, – льстиво сказал я.

– Будь начеку за границей, – отозвался муж. – Вот наше правило. – Он протянул мне руку. – Меня зовут Билл Слоун. А это моя маленькая жена Флора.

Я пожал ему руку и назвался. Рука у него была жесткая и холодная. А его маленькая Флора (килограммов, должно быть, на семьдесят) обаятельно улыбнулась и налила мне еще коньяку.

К тому времени, когда поезд прибыл в Сан-Мориц, мы совсем подружились. Я узнал, что они из Гринвича в штате Коннектикут, что Слоун строительный подрядчик, самостоятельно выбившийся в люди, что Флора, как я и предполагал, не первая жена, что у него взрослый сын, который, слава Богу, не из длинноволосых, что сам Слоун голосовал за Никсона и дважды был в Белом доме, что суматоха, поднятая вокруг Уотергейтского дела, уляжется через месяц и сами демократы будут сожалеть о ней, что это третья поездка супругов в Сан-Мориц, что в Цюрихе они задержались на два дня, чтобы Флора сделала покупки, и что, наконец, они собираются остановиться в отеле «Палас».

– А вы где остановитесь, Дуг? – спросил Слоун.

– Тоже в «Паласе», – без колебаний ответил я. Мне, конечно, нельзя было позволить себе такую роскошь, но я решил, что ни в коем случае, чего бы это ни стоило, не должен терять их из виду.

В Сан-Морице я настоял, что подожду вместе с ними, пока они получат свои вещи из багажного вагона. На их лицах, однако, ничего не отразилось, когда я снял с полки свой большой темно-синий чемодан с красной окантовкой.

– Чемодан-то у вас не заперт, – заметил Слоун.

– Сломан замок, – объяснил я.

– Надо срочно починить. В Сан-Морице полно итальянцев, – наставительно произнес Слоун.

Его интерес к моему чемодану мог иметь какое-то значение, а мог быть и совершенно случайным.

У них было восемь чемоданов, все новенькие, и ни один из них не походил на мой, что тоже еще ничего не значило.

Для перевозки багажа наняли второе такси, которое следовало за нами по оживленным, покрытым снегом улицам курортного городка.

В отеле «Палас» от стен, казалось, исходило какое-то слабое дразнящее дуновение. То было дуновение денег. И в самом деле, вестибюль здесь походил на продолжение банковского хранилища в Нью-Йорке. С гостями обращались благоговейно, словно с ценными старинными иконами. У меня было такое ощущение, что даже маленький, изысканно одетый ребенок, который со своей английской няней чинно прохаживался по пушистому ковру, и тот понимал, что я не из их круга.

И швейцар, и все в конторке, почтительно изгибаясь, пожимали руку Слоуну и кланялись его жене. Его чаевые в предыдущие годы были, очевидно, по-царски щедрыми. Я спросил себя, мог ли этот человек, которому по карману жить в таких отелях, как «Палас», иметь такую жену, как Флора, мог ли он присвоить семьдесят тысяч долларов. И ответил, что несомненно мог. В конце концов, Слоун сам признался, что любыми путями самостоятельно выбивался в люди.

Когда я сказал портье, что не заказывал номер предварительно, он тут же понял, с кем имеет дело.

– К сожалению, сэр… – начал он.

– Это мой друг, – перебил его Слоун. – Устройте его, пожалуйста.

Портье полистал лежавшие перед ним графики и сказал:

– Разве что двойной.

– Прекрасно, – подхватил я.

– Как долго пробудете, мистер Граймс?

Меня взяло раздумье. Кто знает, сколько тут можно продержаться, имея всего пять тысяч?

– Неделю, – ответил я, решив, что буду ограничивать себя в расходах.

Поместили меня рядом со Слоунами. Номер был большой, с широкой двуспальной кроватью, застеленной розовым атласным покрывалом. Из окон великолепный вид на озеро и окружающие горы, чистые и ясные в лучах заходящего солнца. При других условиях дух захватывало бы от такой красоты, но сейчас она мне казалась равнодушной и чересчур дорогостоящей. Задернув шторы, я в мрачном настроении, не раздеваясь, лег на пышную постель, атласное покрывало смялось и зашуршало подо мной. Меня все еще преследовал запах духов Флоры.

Я пытался обдумать, каким образом можно быстро и надежно установить, взял ли Слоун мои деньги. Мои мысли были смутны и бестолковы. Два дня в Цюрихе измотали меня. Мне стало холодно, но я не мог отвязаться от мыслей о том, как выследить Слоуна. Даже если на нем мой галстук и мои ботинки, то что дальше? Голова начала болеть, я поднялся с постели и принял две таблетки аспирина.

После этого я беспокойно задремал, и мне все снился сумбурный сон: какой-то человек то появлялся, то исчезал, звеня ключами.

Разбудил меня телефонный звонок. Звонила Флора, приглашая поужинать вместе. С нарочитой радостью я принял приглашение. Она объяснила, что Билл забыл захватить смокинг (его уже выслали вдогонку из Америки, но он еще не прибыл), а потому обедать будем в городе. Я сказал, что тоже предпочитаю не одеваться к ужину, потом поднялся и принял холодный душ.

Мы встретились в баре нашего отеля. Слоун был в темно-синем костюме (не моем) и в других ботинках (тоже не моих). За столом сидела еще одна пара, которая, оказывается, летела с нами в самолете и была также из Гринвича. Они уже катались сегодня на лыжах, и жена слегка прихрамывала.

– Ну разве не чудесно? – воскликнула Флора. – Только представьте: целых две недели я могу теперь проводить в клубе «Карвелия» и нежиться на солнышке.

– А вот до замужества она уверяла, что обожает кататься на лыжах, – пожаловался Слоун.

– Так ведь то было до замужества, дорогой, – улыбнулась она.

Слоун заказал бутылку шампанского, ее быстро распили, и другой муж за нашим столом потребовал вторую. Мне бы, подумал я, уехать из Сан-Морица, прежде чем наступит моя очередь заказывать.

Затем мы отправились в ресторан, находившийся неподалеку в деревенском домике-коттедже в швейцарском стиле, и опять пили шампанское. Цены в меню были отнюдь не деревенские. За ужином я узнал о городе Гринвиче в штате Коннектикут больше, чем мне когда-либо хотелось знать. Со всеми подробностями мне поведали о том, кто вскоре будет исключен из гольф-клуба, кто из женщин, замужних и незамужних, собирается сделать аборт, кто возглавляет смелую борьбу против того, чтобы черных детей подвозили на автобусах в городские школы. Даже если бы они поручились, что к концу недели мне вернут обратно семьдесят тысяч, то все же сомнительно, чтобы я мог вынести ужины с ними.

Еще хуже было после ужина. Когда мы вернулись в отель, главы семейств пошли играть в бридж, а Флора потащила меня танцевать в дансинг на нижнем этаже. Прихрамывающая жена тоже поплелась с нами, выразив желание посмотреть на танцующих. Едва мы сели за столик, Флора заказала шампанское, которое на этот раз явно шло за мой счет.

Танцевать я никогда не любил, да к тому же Флора была из тех женщин, кто виснет на своих партнерах, лишая их малейшей возможности сбежать. В зале было жарко и адски шумно, мне было тяжело в спортивной куртке, которая жала под мышками, и я был одурманен духами Флоры. Вдобавок она еще что-то влюбленно гудела мне в ухо.

– Ох, как я рада, что мы встретили вас, – шептала она. – Ведь Билла ни за что не вытащишь на танцы. Кроме того, вы прекрасный лыжник. Я это чувствую по вашим движениям. – Плотские инстинкты явно бродили в ней. – Пойдемте завтра со мной на лыжах?

– С удовольствием, – отвечал я, ибо ничего другого мне не оставалось.

Лишь после полуночи и двух бутылок шампанского мне наконец удалось оторваться от нее. Подписав чек на оплату счета, я проводил обеих жен наверх, где их мужья играли в карты. Слоун проиграл, и я не знал, радоваться мне этому или печалиться. Скорее все же радоваться. За карточным столом, кроме Слоуна и его земляка из Гринвича, еще сидели красивый, с проседью, мужчина лет пятидесяти и старуха, обвешанная драгоценностями и говорившая по-английски с резким испанским акцентом, похожим на воронье карканье. Сливки международного фешенебельного общества.

Когда мы подошли к ним, красивый, с проседью, мужчина выиграл малый шлем, то есть взял все взятки, за исключением одной.

– Фабиан, – воскликнул Слоун, – из года в год я вам проигрываю!

Тот, к кому обратился Слоун, мягко улыбнулся. У него была очаровательная, женственно-прелестная улыбка со смеющимися морщинками вокруг темных, подернутых влагой глаз.

– Должен признать, что мне немного везет, – сказал он приятным хрипловатым голосом. У него проскальзывал небольшой странный акцент, и я не мог бы сказать, откуда он.

– Вот так немного! – с раздражением подхватил Слоун, не любивший проигрывать.

– Я иду спать, – сказала Флора. – Завтра с утра на лыжах.

– Ладно, иди. Я должен отыграться, – пробурчал Слоун и стал тасовать карты с таким видом, словно чистил оружие перед боем.

Я проводил Флору до дверей ее номера.

– Как удобно, мы совсем рядом, – проворковала она и, хихикнув, поцеловала меня в щеку, пожелав спокойной ночи.

Лежа в постели, я читал. Услышал, как примерно через полчаса открылась и захлопнулась дверь в комнате Слоунов. Донеслось неясное бормотание голосов через стену, и затем все стихло.

Я подождал еще минут пятнадцать, потом тихонько вышел. Вдоль коридора стояла разнообразная мужская и женская обувь, выставленная у дверей каждого номера. Мокасины, кожаные туфли, лыжные ботинки, легкие бальные туфельки. Всех по паре, словно перед входом в Ноев ковчег. Однако перед дверьми Слоунов стояла только пара изящных ботинок Флоры, что были на ней в поезде. По каким-то причинам ее муж не выставил для чистки те коричневые ботинки. Недоумевая, я вернулся к себе.