Глава 7

Не могу сказать, что Дживс самодовольно ухмылялся, однако его спокойное лицо явно выражало удовлетворение, и я вдруг вспомнил то, что отвратительная сцена с  Гасси напрочь вышибла у меня из памяти, а именно: в последний раз я его видел,  когда он направлялся звонить  по телефону секретарю  клуба "Юный Ганимед". Я  в волнении вскочил с  кресла. Если я  правильно интерпретировал его выражение, ему было что сказать.

– Дживс, вы связались с вашим секретарем?

– Да, сэр. Я только что закончил беседу с ним.

– Перемыли косточки?

– Разговор был в высшей степени содержательный, сэр.

– Есть у Спода позорная тайна?

– Да, сэр.

Я радостно дрыгнул ногой, расправляя брючину.

– Какой  же  я балда – не верил тете Далии. Тетки всегда все знают. У них интуиция. Расскажите мне все, Дживс.

– Боюсь,    это    невозможно,   сэр.   Правила    клуба,   касающиеся распространения сведений, которые записаны в книге, чрезвычайно строги.

– Вы хотите сказать, что должны молчать?

– Да, сэр.

– В таком случае зачем было звонить?

– Мне  запрещено разглашать подробности, сэр.  Но я имею  полное право сообщить  вам,  что  возможность  мистера  Спода   творить  зло  значительно уменьшится, если вы намекнете ему, сэр, что вам все известно о Юлейлии.

– О Юлейлии?

– Да, сэр, о Юлейлии.

– И он действительно присмиреет?

– Да, сэр.

Я задумался. Как-то это все не очень убедительно.

– Может быть, вы посвятите меня в тему поглубже?

– Увы, сэр. Если я исполню  вашу просьбу, вполне возможно, что клуб не пожелает больше видеть меня своим членом.

– Я  ни в коем  случае не  допущу ничего подобного.  (Какая  ужасная картина  – взвод  дворецких  выстроился ровным каре,  а  внутри него  члены клубного комитета срезают  пуговицы с форменного  пиджака Дживса.) –  Но  вы уверены, что, если  я  насмешливо  посмотрю Споду в глаза  и  произнесу  эту абракадабру, он в  самом деле испугается?  Давайте поставим точки  над  "i". Вообразим, что вы – Спод. Я подхожу к вам и говорю: "Спод, мне все известно о Юлейлии", – и вы сразу чувствуете желание провалиться сквозь землю?

– Да,  сэр.  Я  убежден:  джентльмен,  занимающий   в  обществе  такое положение, как  мистер Спод, сделал бы  все, чтобы избежать  даже упоминания темы Юлейлии.

Я начал репетировать. Подошел вразвалочку к комоду, руки  в карманах, и объявил:  "Спод,  мне все известно о  Юлейлии".  Повторил, на сей раз  грозя пальцем.  Потом  сложил  руки  на  груди, и  все  равно,  как  мне казалось, получалось не слишком внушительно.

Однако я напомнил себе, что Дживс всегда знает, что делает.

– Ну что ж,  Дживс,  раз  вы  так  считаете,  значит,  так оно и есть. Пойду-ка  я  поскорей  к  Гасси  и  обрадую  известием,  что жизнь  его  вне опасности.

– Простите, сэр?

– Ах да, вы  ведь ничего не знаете. Должен признаться вам,  Дживс, что за то время, пока вас не  было, опять произошло множество событий. Вы знали, что Спод давным-давно влюблен в мисс Бассет?

– Нет, сэр.

– И тем не менее это  так. Счастье мисс Бассет для него превыше всего, а теперь вот  она порвала  с женихом  по  причинам, отнюдь  не делающим  ему чести, и Спод жаждет свернуть Гасси шею.

– В самом деле, сэр?

– Уж поверьте мне. Он недавно был здесь и объявил о своем намерении, а Гасси, который лежал в это время  под кроватью, все слышал. Теперь он только и твердит,  что надо спуститься на связанных  простынях из  окна и бежать  в Калифорнию. И тогда разразится катастрофа. Надо, чтобы он непременно остался и добился примирения.

– Да, сэр.

– Если он уедет в Калифорнию, никакого примирения ему не добиться.

– Не добиться, сэр.

– Поэтому  мне  надо  попытаться  разыскать  его.  Хотя,  как  вы сами понимаете, я сомневаюсь, что в подобных  обстоятельствах  это  будет  легко. Наверно, он на крыше, размышляет, как бы ему незаметно улизнуть.

Мои опасения, увы, оправдались. Я  обошел  весь дом, и нигде ни  следа. Конечно, Огастус  Финк-Ноттл  затаился  в  каком-то  укромном уголке усадьбы "Тотли-Тауэрс", и этот уголок  надежно его укрыл. В конце концов я  сдался и пошел  к  себе,  и  как вы  думаете,  кого  я  увидел, открыв  дверь?  Гасси Финк-Ноттла, разрази  меня гром. Он  стоял возле кровати и связывал простыни узлом.

Стоял он спиной к двери, а ковер был толстый, поэтому он не слышал, как я вошел, и  лишь когда  я крикнул  "Эй!"  – нужно  сказать, очень  сердито, потому что взбеленился, увидев,  как  безобразно разворошена моя постель, – он пошатнулся и обернул ко мне лицо, бледное до синевы.

– Уф, слава Богу! – воскликнул он. – Я думал, это Спод.

Паника  сменилась  негодованием.  Он  вонзил  в  меня взгляд. Глаза  за стеклами очков были ледяные. Он был похож на обозленного палтуса.

– Какой же  ты  гнусный тип, Вустер! Незаметно  подкрался  и крикнул в самое ухо "Эй!". Да как ты посмел! Я чуть не умер от разрыва сердца.

– А ты, Финк-Ноттл, ты – омерзительный тип! Как ты  посмел превратить мою постель в воронье гнездо? Ведь я запретил тебе прикасаться к ней! У тебя есть свои простыни, возьми их и связывай.

– Не могу. На моей кровати сидит Спод.

– Да что ты?

– В том-то и дело. Меня ждет. После тебя  я пошел  к себе,  а он  там. Хорошо, он кашлянул, а то бы я влип.

Я понял, что пора наконец успокоить эту исстрадавшуюся душу.

– Гасси, тебе больше не надо бояться Спода.

– Что значит – не надо бояться Спода? Объясни толком.

– Все  очень просто.  Спод qua угроза, – надеюсь, именно  "qua", я не перепутал, – канул  в Лету. Благодаря доведенной до совершенства  тайной разведке Дживса я узнал  о нем  нечто такое, что  он предпочитает скрывать от всего мира.

– И что же это?

– Тут я  пас. Я сказал, что это я узнал, но на самом деле узнал Дживс, и, к  сожалению, Дживс не имеет права раскрыть  секрет. Однако мне разрешено недвусмысленно  намекнуть  Споду,  что  этот  секрет  мне известен. Если  он позволит себе  какую-нибудь неподобающую выходку, я тут же  укрощу его. – Я умолк, прислушиваясь к  шагам в коридоре.  – Ага! Кто-то  сейчас  пожалует.

Очень может быть, что сам бандит.

Гасси крикнул, как раненый зверь:

– Запри дверь!

Я пренебрежительно махнул рукой:

– В  этом нет нужды. Пусть входит. Я  всячески приветствую этот визит. Поглядишь, как я с ним разделаюсь. Тебя это позабавит, Гасси.

Я угадал – конечно,  это был Спод. Ему явно надоело сидеть  на кровати Гасси,  и  он  решил развеять скуку, еще раз потолковав с Бертрамом. Как и в прошлый раз, он вошел без  стука  и, увидев Гасси, издал торжествующий  клич победителя. Потом остановился, шумно дыша и раздувая ноздри.

Кажется, за  то  время, что мы не виделись, он стал еще выше и шире, и, получи я совет, как сбить  с  него спесь, из менее авторитетного  источника, душа бы  у  меня  сейчас  юркнула  глубоко в пятки. Но я уже много лет слепо доверяю всему, что  ни скажет Дживс,  и сейчас бестрепетно  встретил  взгляд Спода.

С сожалением вынужден  признать, что Гасси не разделял моей беззаботной уверенности. Может быть, я недостаточно полно разъяснил ему суть дела или же он просто  потерял последние остатки мужества,  увидев перед собой  Спода во плоти. Так или иначе, он отступил  к стене и, насколько я могу судить, хотел пройти сквозь нее. Это  ему  не  удалось,  и  он  замер  – очень похожий на отлично сделанное чучело, а я повернулся  к нахалу и вперил в него спокойный взгляд,  в  котором  присутствовали  в   должной   пропорции   удивление   и высокомерие.

– Ну что, Спод, – сказал я, – зачем на сей раз пожаловали?

В  моем  голосе  звучало  величайшее  неудовольствие,  но нахал его  не заметил. Он и моего вопроса не слышал, как тот глухой  аспид  из Писания; он медленно двинулся к Гасси, сверля  его  взглядом. Я заметил, что желваки  на его  скулах   ходят  в  точности  как  давеча,  когда   он  застал  меня  за рассматриванием экспонатов  коллекции  старинного  серебра, которую собирает сэр Уоткин Бассет, и вообще что-то в его манере навело меня на мысль, что он вот-вот начнет громко и гулко колотить себя кулаком в грудь, как разъяренная горилла.

– Ха! – издал он.

Нет, больше такого хамства я  терпеть  не намерен. Надо отучить его  от хулиганской привычки расхаживать по дому и пугать всех  своим "Ха!", отучить немедленно.

– Спод! – рявкнул я и, как мне кажется, стукнул кулаком по столу.

Только тут он наконец заметил меня. Остановился на миг и бросил злобный взгляд.

– Вам-то чего надо?

Я поиграл бровями.

– Нет, как вам это нравится: что мне надо? Ничего  себе  вопрос! Но уж коль вы  его задали, Спод, скажу: какого черта вы то и дело врываетесь в мои личные  апартаменты,  заполняете своей тушей все пространство,  так  что  не остается воздуха дышать, и прерываете мои беседы с близкими друзьями? Что за дом, никакого уважения к людям, настоящий притон! У вас, надо полагать, есть своя комната. Вот и убирайтесь к себе, жирный идиот, и не высовывайтесь.

Я  не  удержался  и  взглянул  на  Гасси,  ведь   интересно  же,  какое впечатление произвел на него мой  выпад,  и с удовольствием заметил, что  на его лице расцвело благоговейное восхищение, так могла бы  смотреть в средние века  обреченная  на  смерть  девица,  которая  завидела  рыцаря,  спешащего сразиться с драконом  и освободить  ее. Я  понял,  что снова  стал для  него Сорвиголовой Вустером, каким  был в детстве,  и он, несомненно,  умирает  от стыда и раскаяния за глумливые насмешки надо мной.

Спод  тоже  здорово  удивился,   хотя   далеко  не  столь  приятно.  Он вытаращился, вроде бы  не  веря своим глазам, как  будто  его укусил кролик. Казалось, он спрашивает  себя,  неужели это та нежная  фиалка,  с которой он беседовал на веранде.

Наконец справился, правильно ли он понял, что я назвал его идиотом, и я подтвердил, что да, он все правильно понял.

– Жирным идиотом?

– Именно:  жирным  идиотом.  Должен   же   в   конце  концов   найтись мужественный человек, – продолжал я, – и указать вам ваше место. Ваша беда в  том,  Спод,  что вам удалось  собрать  вокруг  себя  десяток слабоумных и обезобразить  Лондон,  расхаживая  по его улицам  в  черных  трусах,  и вы в результате  возомнили  себя бог знает кем. Ваши  прихвостни  вопят:  "Хайль, Спод!",  и  вы принимаете эти вопли  за  глас народа. Вы совершаете  роковую ошибку, Спод. Если вас интересует глас народа, прислушайтесь, и вы услышите: "Вы только гляньте  на  этого кретина Спода в  футбольных  трусах – чучело, форменное  чучело!  Такое  уродство  разве  что  в  кошмаре  приснится!"  Он безуспешно силился что-то произнести.

– А!  –  наконец  вырвалось  у  него. – Ха! Ну что ж, я займусь вами позже.

– А  я  займусь  вами  сейчас,  –  молниеносно  парировал  я  и  стал закуривать  сигарету.  – Спод,  –  сказал я,  снимая  маскировку со  своих батарей, – мне известна ваша позорная тайна!

– А?

– Я все знаю о...

– О чем вы знаете?

Я умолк  именно для того, чтобы задать этот  вопрос самому себе. Можете верить мне, можете не верить, надо же было случиться такой незадаче, чтобы в этот решающий  миг я  напрочь забыл имя, которое назвал  мне Дживс и которое должно было  служить магическим заклинанием  против этого бандита. Я даже не помнил, с какой буквы оно начинается.

Вообще  с  именами дело  обстоит  очень странно,  вы  наверняка и  сами заметили. Вам кажется, что вы их помните, а они взяли и куда-то ускользнули. Я часто думаю,  хорошо  бы кто-нибудь давал мне  по  фунту стерлингов каждый раз,  как  я  встречаю  знакомого,  он  кидается навстречу  –  "А,  Вустер, привет!", а я только мычу, потому  что забыл его имя. В таких случаях всегда теряешься, но никогда еще я не чувствовал себя таким дураком, как сейчас.

– Так о чем вы знаете? – повторил Спод.

– Ну,  если  честно, – признался  я, – то я забыл. Услышав за спиной судорожный  всхлип,  я  снова перенес внимание  на  Гасси  и  увидел, что он полностью  осознал  значение моей последней реплики. Он  еще  раз  попытался отступить,  и  когда  понял,  что  отступать  больше некуда,  в  его  глазах вспыхнуло  отчаяние. Спод  надвигался  на него, и  вдруг  вместо отчаяния  я увидел твердую, непоколебимую решимость.

Я люблю вспоминать  Огастуса  Финк-Ноттла в  этот  миг. Он оказался  на высоте. До сих  пор,  вынужден  признать, я никогда всерьез  не  считал  его человеком  действия,  скорее  относил  к  разряду  мечтателей. Но сейчас  он ринулся в бой с  таким азартом, будто всю жизнь, начиная с  нежного детства, дрался в притонах Сан-Франциско, где в ходу все недозволенные приемы.

Над  его  головой  висело  солидных  размеров  полотно маслом, где  был изображен джентльмен в панталонах до икр и в треугольной шляпе,  он устремил взгляд на даму, а дама щебетала с какой-то птичкой – то ли с горлинкой, то ли с голубем, если я только не ошибаюсь. С тех пор, как мне отвели эту комнату, я раза  два мельком взглядывал на картину и,  помнится, даже хотел подсунуть ее тете Далии  вместо  младенца Самуила,  возносящего  молитву, когда у  нее возникла потребность что-нибудь разбить. К счастью, под рукой тогда оказался пророк, а  теперь Гасси  сорвал картину со стены и  мощным ударом обрушил на голову Спода.

Я не просто  так говорю  "к счастью":  если  и есть  на свете  человек, которого надо шарахнуть по башке картиной, так это Родерик Спод. С той самой минуты,  как  я  его  в первый  раз увидел,  все  сказанное  и  сделанное им красноречиво доказывало  необходимость  подобной  акции.  Но все благородные поступки  надо  совершать  с  тонким  знанием дела,  и  я  сразу  понял, что вдохновенный подвиг Гасси в плане практическом почти ничего не дал.  Ему бы, конечно, занести картину  сбоку и шандарахнуть по черепушке массивной рамой. А он шмякнул  полотном,  и голова Спода выскочила  наружу,  прорвав его, как цирковой наездник  пробивает  бумагу,  затягивающую  обручи.  Иными словами, вместо сокрушающего удара получился символический  жест,  как  выразился  бы Дживс.

Однако он  на короткое  время отвлек Спода от его  цели. Спод стоял как истукан и хлопал глазами,  картина  вокруг шеи напоминала огромный старинный крахмальный воротник. Этой  небольшой  передышки оказалось довольно, чтобы я обрел способность действовать.

Пусть  кто-то  зажжет нас, Вустеров, собственным примером, убедит,  что готов идти до  конца,  не пренебрегая никакими средствами,  и  мы станем его верными соратниками. На кровати лежала простыня, которую бросил Гасси, когда я  ему  помешал  связать из нее узел, – схватить ее и обмотать вокруг Спода оказалось для меня секундным  делом. Прошло немало времени с тех пор,  как я изучал историю,  и потому не стану  утверждать с уверенностью,  надо сначала справиться  у Дживса,  однако  мне кажется, что  гладиаторы  в Древнем  Риме выходили на арену именно в таком виде, чем вызывали всеобщее восхищение.

По-моему,  трудно  ожидать, чтобы человек, которого стукнули по  голове полотном  картины,  где юная девица щебечет  с  голубем, а потом замотали  с головой в простыню, сохранил достоинство и способность здраво мыслить. Любой приятель  Спода,  которому небезразлична  его  судьба,  посоветовал  бы  ему проявить в сложившихся обстоятельствах  спокойствие  и не двигаться с места, пока его  не освободят от пут, иначе  не миновать  ему растянуться на  полу, ведь помещение буквально заставлено стульями, креслами и прочей мебелью.

Но никто  ему этого совета не дал. Услышав,  что Гасси распахнул дверь, Спод рванулся и,  как  и  следовало ожидать, не удержался  на  ногах.  Гасси проворно выскочил из комнаты, а Спод принялся беспомощно  барахтаться и лишь окончательно запутался между ножками кресел.

Если бы мои друзья стали давать мне советы, они сказали бы: "Немедленно смывайся!", и теперь,  вспоминая эту сцену,  я вижу, когда  именно  совершил ошибку:  я  задержался,  чтобы  разбить фарфоровую вазу, которая  стояла  на каминной  полке  неподалеку  от  уже  не  существующего  отрока  Самуила,  о выпуклость, в которой опознал голову Спода – мне помогли крепкие выражения, которые неслись из-под простыни. Я совершил стратегический просчет. Конечно, я попал в цель и ваза разлетелась на мелкие осколки, и это прекрасно, потому что чем больше будет  уничтожено  вещей, принадлежащих такой гнусной свинье, как   сэр   Уоткин  Бассет,  тем  лучше,  однако,   замахиваясь   вазой,   я поскользнулся, и в этот миг из-под простыни высунулась рука и  схватила меня за пиджак.

Конечно, положение у меня было – не позавидуешь, и человек малодушный, пожалуй, решил бы, что сопротивляться  бесполезно,  он погиб. Но в том-то  и дело, что Вустеров, как я уже  не раз говорил, в малодушии не упрекнешь. Они никогда  не  теряют  голову.  Ум  молниеносно  выдает  решение,  за решением молниеносно  следует действие.  Таков  был и Наполеон.  Если  помните, в  ту минуту,  когда  я готовился объявить Споду,  что  знаю его тайну, я  закурил сигарету, и сейчас эта сигарета все еще была у меня во рту. Я выхватил ее из мундштука и прижал тлеющий конец к похожей на окорок руке, которая не давала мне уйти.

Результат превзошел все мои  ожидания.  Казалось бы, весь ход последних событий должен изменить  психологию Родерика Спода, вселить в него опасение, что в любую минуту  может случиться самое невероятное и потому надо  быть ко всему готовым, но этот простейший маневр застают его врасплох. Он взревел от боли, выпустил мой пиджак, и я, естественно, не стал медлить. Бертрам Вустер знает, когда следует уйти, а когда остаться. Если Бертрам Вустер  видит, что навстречу ему идет лев, он сворачивает с дороги на тропинку.  Я  со всех ног рванул к  двери и вылетел бы за порог еще быстрее Гасси, не произойди у меня лобового столкновения с какой-то массивной особой, которая в  этот самый миг входила в  комнату. Помню, когда мы обхватили друг  друга руками, я подумал, что "Тотли-Тауэрс" – форменный сумасшедший дом.

Я определил, что эта массивная особа  есть не кто иной, как моя тетушка Далия,  по  запаху  одеколона,  которым  были  смочены  ее  виски,  хотя  не растерялся  бы  и без одеколона: колоритные охотничьи ругательства,  которые сорвались с ее уст, сразу вывели меня на верный путь. Мы полетели кубарем на пол и даже,  наверно,  покатились, ибо я вдруг  обнаружил,  что столкнулся с Родериком  Сподом в  простыне, а  он,  когда я  его в  последний раз  видел, находился в  другом конце комнаты.  Без сомнения, объяснить это нетрудно: мы катились в направлении  норд-норд-ост, а он – в направлении зюйд-зюйд-вест, потому и встретились примерно на середине диагонали.

Опомнившись, я заметил, что Спод держит  тетю Далию за левую ногу, а ей это, видимо, совершенно не нравится.  Она  задохнулась,  когда налетевший на нее племянник врезал ей под дых,  но сейчас начала приходить в себя и обрела способность негодовать. Ну и досталось всем от этой пламенной натуры!

– Что это за притон? Что за дом умалишенных? – полыхала она. – Здесь все с ума посходили? Сначала навстречу мне по  коридору несется Виски-Боттл, как ошалевший мустанг. Потом ты норовишь пройти сквозь меня, будто меня и не существует. А теперь этот джентльмен  в  бурнусе щекочет мне щиколотку –  в последний раз  такое случилось со мной на охотничьем  балу в двадцать первом году.

Видимо, ее  недовольство каким-то образом  пробило путь к ушам Спода, в нем  проснулось что-то  доброе,  потому что он  отпустил  теткину ногу,  она встала и принялась отряхивать свое платье.

– А  теперь  будьте  любезны  объясниться, –  велела  она чуть  более спокойно, –  я требую.  Что здесь происходит? Что все  это значит? Кто этот идиот под балахоном?

Я представил их друг другу.

– Разве вы не знакомы со Сподом? Мистер Родерик Спод, миссис Траверс.

Спод наконец-то стянул с себя простыню, но картина  по-прежнему была на месте, и тетя Далия с изумлением на нее уставилась.

– Ради всего святого, зачем вы надели себе на шею картину? – спросила она. Потом добавила, слегка смягчившись: –  Впрочем,  носите  на  здоровье, только она вам не идет.

Спод ничего не ответил. Он шумно дышал. Я не винил его, заметьте, – на его месте  я  бы  тоже  шумно  дышал, – однако мне было от этого не слишком уютно  и  хотелось,  чтобы он перестал  так  дышать.  Он  также буравил меня взглядом  –  хорошо  бы  и  буравить  перестал.  Красный   как  рак,  глаза выпучились, а волосы – странно, но почему-то казалось, что они стоят дыбом, ну в  точности иголки у озлившегося хамелеона, как  однажды сказал Дживс про Барми  Фозерингея-Фипса,  когда  тот  поставил  огромную  сумму  на  лошадь, которая, как  его уверили, должна победить, а она  пришла шестой на весенних скачках в Ньюмаркете.

Помню, во  время непродолжительного конфликта  с Дживсом я нанял на его место  человека  в агентстве по найму  прислуги,  и через несколько дней  он надрался как сапожник, поджег дом и пытался изрезать меня на  куски кухонным ножом.  Ему,  видите  ли,  хотелось  посмотреть,   какого   цвета   у   меня внутренности, ни  больше ни меньше. До сих  пор я  считал этот эпизод  самым страшным  из всего, что  мне  довелось  пережить.  Теперь я  понял,  что  он передвинулся на второе место.

Слуга, который мне вспомнился, был  темный,  необразованный  парень,  а Спод  получил  хорошее  воспитание  и образование, но, несомненно,  в  одном отношении у них наблюдалось родство душ.  Во всем остальном это были земля и небо, и  тем не менее обоим страстно  хотелось узнать,  какого цвета у  меня внутренности.  Разница  лишь  в  том,  что  слуга  хотел  удовлетворить свое любопытство с  помощью кухонного ножа, а  Спод готов был  выполнить операцию голыми руками.

– Мадам, я вынужден просить вас оставить нас наедине, – сказал он.

– Но я же только пришла, – возразила тетя Далия.

– Сейчас я вышибу дух из этого негодяя.

С моей  тетушкой нельзя разговаривать в  таком тоне. В  ней чрезвычайно сильны родственные чувства,  а  своего племянника  Бертрама,  как я вам  уже говорил, она просто обожает. Она грозно нахмурилась.

– Вы и пальцем не тронете моего племянника.

– Я переломаю ему все кости до единой...

– И  не  мечтайте.  Какая  неслыханная  наглость!...  Эй  вы,  стойте! У-лю-лю!

Последние слова она  уже выкрикнула, и  выкрикнула потому, что  Спод  в этот миг  вдруг сделал шаг  в мою  сторону. Глаза его  горели, усики  злобно топорщились, он скрипел  зубами  и кровожадно  сжимал  и разжимал пальцы,  и можно  было  бы предположить, что я  сделаю  прыжок в сторону, как  балетный танцор. Чуть  раньше  так бы и случилось, но сейчас я и с места не двинулся, стоял спокойно и неколебимо, как скала. Не помню, сложил я руки на груди или нет, но на губах у меня играла легкая ехидная усмешка. в этом я клянусь.

Вырвавшийся из  уст тетки боевой охотничий  клич помог сделать  то, над чем я  впустую бился  четверть часа, – провал в  памяти наконец-то исчез! Я ясно  услышал  голос Дживса, произнесший магическое заклинание. Такое  часто случается  –  казалось бы, всё, никогда  тебе  не вспомнить, и вдруг  слово выскакивает из тайника, где пряталось: привет, вот оно я!

– Минутку,  Спод, – безмятежно сказал я. –  Всего одну минутку. Пока вы еще хоть что-то соображаете, может быть, вам будет интересно  узнать, что мне известно все о Юлейлии.

Фантастика!  Я  почувствовал  себя  героем-летчиком,  который  нажимает кнопку –  и  бомбы  начинают  рваться. Если б не моя слепая вера в Дживса и если бы я не ожидал, что  мои слова произведут на Спода сильное впечатление, я был бы потрясен, до какой степени они его  ошарашили.  Было  ясно,  что  я попал точно  в яблочко, он  вмиг скис  как молоко. Отпрянул  от меня,  будто наступил на горящий уголь, лицо исказилось от ужаса,  сквозь злобу проступил страх. Все  это удивительно напоминало случай,  который произошел со  мной в Оксфорде в нежной моей юности. Была "неделя восьмерок", и я  прогуливался по набережной с барышней, – не помню ее имени, – как вдруг сзади раздался лай и к  нам подбежал здоровенный пес, он  ошалело прыгал  и скакал вокруг  нас, явно желая свалить с  ног. Я уже вверил свою душу Господу,  подумав мельком, что  вместе  со мной  будут  изорваны  в  клочья  любимые  фланелевые брюки, стоившие  больше тридцати  фунтов,  и тут барышня,  увидев,  что пес  совсем зашелся, с необыкновенным присутствием духа  быстро  раскрыла  свой  цветной японский зонтик прямо  перед мордой животного. Пес сделал три сальто-мортале в сторону и вернулся к своим собачьим делишкам.

Родерик Спод  не сделал трех сальто-мортале  в сторону, но  в остальном вел  себя в  точности как  тот  дурной кабысдох.  Сначала он  долго стоял  с разинутым  ртом.  Потом  сказал:  "А?" Потом его губы  искривились,  пытаясь изобразить умиротворяющую – по  его  представлениям – улыбку. Потом сделал несколько глотательных  движений,  будто  подавился  рыбьей  костью. Наконец заговорил, и, честное слово, мне показалось, что я слышу воркованье голубки, и кстати, чрезвычайно кроткой голубки.

– Стало быть, вы знаете? – спросил он.

– Знаю, – подтвердил я.

Спроси он  меня, что именно я знаю о Юлейлии, он загнал бы меня в угол, но он не спросил.

– Э-э... и как же вы узнали?

– У меня свои источники.

– Вот как?

– Вот так-то, – отозвался я, и снова наступило молчание.

Я  никогда  бы не  поверил,  что  такое  хамло  способно  так раболепно пресмыкаться, но он готов  был пасть на брюхо передо мной. Глаза  глядели на меня с мольбой.

– Вустер,  надеюсь,  вы  никому  не  расскажете?  Вустер,  пожалуйста, сохраните эту тайну, прошу вас.

– Я сохраню ее...

– О, Вустер, благодарю вас!

– ...если вы никогда больше не  позволите  себе  столь  отвратительных проявлений... ээ, как это называется?

Он робко сделал еще один крошечный шажок в мою сторону.

– Разумеется,  разумеется. Боюсь, я проявил неоправданную поспешность. – Он протянул руки и попытался разгладить мой рукав. – Кажется, я смял ваш пиджак.  Простите  меня,  Вустер.   Я   забылся.  Такое  никогда  больше  не повторится.

– Надеюсь.  Это  же  надо  – хватает  людей  за  пиджаки  и  грозится переломать им все кости. В жизни не слышал подобной наглости.

– Вы правы, вы правы. Я ошибался.

– Ошибались –  не то  слово. В  будущем  я этого  не потерплю,  Спод, зарубите себе на носу.

– Да, да, я все понял.

– Все  время, что я  нахожусь  в  этом доме, ваше поведение  возмущает меня. Как вы смотрели на меня за обедом? Может быть,  вам  кажется, что люди ничего не замечают, но люди замечают все.

– О, конечно, конечно.

– Назвали меня жалкой козявкой.

– Простите,  Вустер, я так сожалею, что назвал  вас жалкой козявкой. Я просто не подумал.

– Думайте, Спод.  Прежде чем что-то сказать, всегда сначала подумайте. А теперь можете идти, это все.

– Спокойной ночи, Вустер.

– Спокойной ночи, Спод.

Склонив голову,  он быстро просеменил в коридор, а  я повернулся к тете Далии, которая издавала звуки, похожие на фырканье мотоцикла. Вид у  нее был такой, будто она увидела привидение.  Думаю,  сцена,  которую она наблюдала, должна была произвести на непосвященного зрителя ошеломляющее впечатление.

– Ну, скажу я тебе...

Она  умолкла,  и  хорошо  сделала,  ведь  эта дама  в  минуты  сильного душевного волнения способна забыть, что она не на охоте, и  ввернуть слишком крепкое  словечко,  которое может смутить общество, состоящее  не  из  одних мужчин.

– Берти! Что произошло?

Я небрежно махнул рукой.

– Ничего особенного, просто поставил нахала на место. Пусть знает, кто он, а кто – я. Таким, как Спод, надо время от времени вправлять мозги.

– Кто такая эта Юлейлия?

– Понятия не имею. За разъяснениями по этому поводу надо  обращаться к Дживсу. Но все равно он ничего не скажет, потому что правила клубного устава суровы и  членам позволено только назвать имя.  Дживс пришел  ко мне не  так давно, – продолжал я, ибо каждому всегда надо воздавать по заслугам, таково мое  убеждение,  –  и посоветовал сказать  Споду,  что  мне  известно все о Юлейлии,  и  от него останется мокрое  место.  И как вы видели  собственными глазами, от него именно  осталось  мокрое место. Что касается вышеупомянутой особы, я  в полном тумане. Можно лишь  предположить, что  это кто-то из  его прошлого – подозреваю, достаточно позорного.

Я вздохнул, потому что слегка разволновался.

– Мне  кажется,  тетя  Далия,  историю  легко восстановить. Доверчивая девушка слишком  поздно  узнала,  что  мужчины  способны на предательство... маленький  сверок...  последний скорбный  путь  к  реке...  всплеск  воды... захлебывающийся крик... Вот что я  себе  представил, а вы? Какой мужчина  не побледнеет под загаром при мысли, что миру станет известна эта тайна.

Тетя Далия с облегчением вздохнула. Лицо оживилось, душа воскресла.

– Шантаж! Старое доброе испытанное средство! Ничто с ним не сравнится. Я всегда  так считала и буду считать.  В любом  самом трудном случае  шантаж творит чудеса. Берти, ты понимаешь, что это значит?

– А что это может значить, дражайшая моя старушенция?

– Теперь Спод  у тебя в  руках, и единственное  препятствие,  мешавшее тебе украсть корову, устранено. Ты  можешь  просто пойти туда сегодня же  и, никого не опасаясь, взять ее.

Я с сожалением покачал  головой. Так я и знал, что ее  мысли устремятся по этому руслу. Придется  выбить из ее рук чашу с напитком  радости, которую она поднесла к губам,  – легко ли поступить так с тетушкой,  которая качала тебя на руках младенцем.

– Нет, –  сказал  я.  –  Тут  вы  ошибаетесь. Простите  меня,  но вы рассуждаете как тупица.  Может быть, Спод  и перестал быть  препятствием  на нашем пути, но блокнот по-прежнему у Стиффи, здесь-то  ничего не изменилось. И пока  он  не  окажется  в  моих  руках,  я шага не сделаю по направлению к корове.

– Но почему? Ах да, наверно, ты еще не знаешь. Мадлен Бассет разорвала помолвку  с  Виски-Боттлом.  Она  только  что  рассказала мне  об  этом  под величайшим секретом.  Так что вот. Раньше загвоздка была  в том, что Стефани могла расстроить помолвку, показав старикашке  Бассету  блокнот.  Но  теперь помолвка уже расстроена...

Я снова покачал головой.

– Дорогая моя кровная родственница, в  ваших  рассуждениях  ошибка  на ошибке. Вы  все время  попадаете пальцем в небо. Пока  блокнот у Стиффи, его нельзя показать Мадлен Бассет. А Гасси непременно должен показать его Мадлен Бассет,  чтобы  убедить  ее,  как сильно она ошибается  относительно  причин поведения Гасси со Стиффи, которую он  хватал за ноги. Только убедив ее, что им руководили  совсем не те мотивы, в  которых она  его обвиняет, он  сможет оправдать себя в ее глазах и добиться примирения. А если он сможет оправдать себя в  ее глазах и добиться примирения,  тогда, и  только тогда, я  избегну кошмарной участи  быть  вынужденным  самому  жениться  на этой беспросветной дурехе  Бассет.  Нет,  нет и нет. Я ничего не буду делать, пока не раздобуду блокнот.

Мой  беспощадный  анализ  положения  принес  желанные  плоды.  Судя  по теткиному  виду, она была  не  сломлена.  Она  молча сидела,  кусая  губы  и хмурясь,  –  именно  так  ведет   себя   человек,   испивший  горькую  чашу разочарования.

– Ну и как ты собираешься его раздобыть?

– Хочу обыскать ее комнату.

– Какой смысл?

– Дражайшая престарелая родственница, изыскания Гасси  показали, что с собой она его не носит. Рассуждая  логически, мы пришли к заключению, что он в ее комнате.

– Да,  в  ее  комнате, но  где  ты  его  будешь  искать,  бедный  мой, несчастный  дурачок?  Она  могла положить его  куда  угодно.  Но  куда бы ни положила,  ты  можешь  быть  совершенно  уверен,   что   она   его   искусно замаскировала... Боюсь, ты об этом не подумал.

Честно  говоря,  и вправду не подумал, мой  громкий  возглас  удивления наверняка это подтвердил, потому что она фыркнула, как бизон на водопое.

– Ты, конечно,  вообразил,  что  он будет лежать у  нее  на  туалетном столике. Ну что ж, обыщи ее комнату, если хочешь. Вреда особого не принесет. Ты будешь при  деле и не пойдешь по кабакам. А я удалюсь к себе и постараюсь придумать  что-нибудь  толковое.   Давно   пора  одному  из  нас  хорошенько поработать мозгами.

    Проходя мимо камина, она взяла с полки фарфорового коня, ахнула  об пол и растоптала осколки,  потом  проследовала  в коридор. А я  сел  и  принялся раскидывать мозгами. Я был обескуражен, ведь мне казалось, я все  так хорошо спланировал, и вот, пожалуйста, – сел в лужу.

Чем дольше я  размышлял, тем яснее  мне становилось, что  тетка  права. Оглядывая собственную  комнату, я без труда находил десятки  мест, куда бы я сам легко  спрятал небольшой предмет вроде  блокнота в кожаном  переплете, в котором содержится масса  нелестных описаний хрыча Бассета, например, как он пьет бульон, и никто бы его никогда не обнаружил. Полагаю, то же самое можно сделать и в логове этой  хищницы  Стиффи. Поэтому, появившись там, я  должен вести поиски так, чтобы мне позавидовала ищейка с самым острым нюхом, – что уж говорить о разине, который с детства ни разу не выиграл в "спрячь туфлю".

Пожалуй, надо дать отдых мозгам, а потом снова на штурм, вот я и взялся опять за детективный  роман.  Ей-богу,  не прочел я и  страницы,  как  издал радостный крик. Я наткнулся на очень важную мысль.

– Дживс,  я  наткнулся  на очень  важную  мысль,  –  сообщил я своему верному слуге, который как раз в эту минуту вошел.

– Сэр?

Я понял, что слишком резко обрушился на него, нужны сноски.

– В этом  детективе,  который  я  сейчас читаю,  – пояснил  я. –  Но подождите. Я сейчас вам покажу, но  сначала  позвольте  выразить  величайшее восхищение  по  поводу  ваших  удивительно точных сведений  re ] Спод. Огромное спасибо, Дживс. Вы сказали, что, услышав имя "Юлейлия", он  провалится  сквозь землю,  и  он провалился. Отныне  Спод qua... qua – правильно?

– Да, сэр. Совершенно правильно.

– Я был уверен. Так вот,  Спод qua препятствие – прошлогодний снег. У змеи вырвали жало, она никому не страшна.

– Как приятно это слышать, сэр.

– Да  уж. Но все еще существует  опасность со  стороны этой ехидны  – Стиффи Бинг:  блокнот по-прежнему у нее. Надо обнаружить,  где он спрятан, и выкрасть, Дживс, до тех пор у нас связаны руки. Тетя Далия только что ушла к себе в довольно  мрачном  настроении, она  уверена,  что окаянный блокнот  в спальне этой мерзкой  девчонки,  но  нам его не найти.  Говорит,  она  могла положить его куда угодно и искусно замаскировать.

– В этом главная трудность, сэр.

– Именно. Но  тут  может оказаться  очень  кстати высказанная в  книге мысль. Она дает  направление, указывает верный  путь. Я вам  сейчас  прочту. Детектив беседует со своим приятелем, "они" – пока еще неведомые мошенники, которые   перерыли   комнату   некоей   дамы  в  надежде   найти   пропавшие драгоценности. Итак, Дживс, слушайте внимательно. "Они обшарили все, дорогой Послтуэйт, пропустили только единственное место,  где  могли  что-то  найти. Дилетанты, Послтуэйт, жалкие дилетанты. Им и в голову не пришло заглянуть на шкаф –  первое, что делают  мало-мальски опытные воры, потому что знают..." – не пропустите,  Дживс,  это особенно важно, –  "потому  что знают: любая женщина,  если  ей  надо что-то спрятать,  положит  вещь  именно  туда". Я с нетерпением ждал, что он скажет.

– Дживс, вы понимаете глубочайшую важность этого открытия?

– Если я правильно истолковал смысл сказанного, сэр, вы предполагаете, что блокнот мистера Финк-Ноттла спрятан в комнате мисс Бинг на шкафу.

– Не предполагаю,  Дживс,  а уверен. Ну подумайте,  где  еще его можно спрятать? Этот следователь не дурак. Если он что-то говорит, именно  так все и  оказывается.  Я  ему  совершенно  доверяю и  готов  идти  в  указанном им направлении, не ведая сомнений.

– Простите, сэр, но вы, конечно, не собираетесь...

– Собираюсь,  и немедленно. Стиффи ушла в рабочий  клуб и вернется бог весть когда. Неужели  полный  зал деревенских прихожанок, которым показывают цветные   слайды   с  достопримечательностями  Святой  земли,  да  еще   под аккомпанемент игры на фортепьяно, способен  разойтись  раньше  чем через два часа? Даже подумать  дико.  Так что сейчас самое  время  действовать – путь свободен. Препояшьте ваши чресла, Дживс, и следуйте за мной.

– Но право же, сэр...

– И  никаких "право  же, сэр".  Я  уже высказывал вам недовольство  по поводу вашей привычки произносить елейным голосом "но право  же, сэр" всякий раз,  как  я  составлю стратегический план  действий.  Мне  нужны  от вас не сомнения,  а  поддержка  боевого  духа.  Подумайте  о  традициях  вассальной верности, Дживс. Вы знаете, где комната Стиффи?

– Да, сэр.

– Тогда вперед!

Хоть  в  моих последних репликах звучала бесшабашная  отвага,  не  могу сказать, что  она переполняла меня, когда мы двигались  к цели. Если честно, чем ближе мы подходили, тем менее уверенно я себя чувствовал. Именно в таком состоянии я позволил  Роберте Уикем уговорить себя проткнуть эту злосчастную грелку. Ненавижу тайные вылазки. Бертрам Вустер предпочитает ходить по земле с гордо поднятой головой, ни от  кого не прячась, ему невыносимо красться по дому на цыпочках, да еще завязываясь в морские узлы.

Я предчувствовал, что меня может охватить подобное настроение, и потому непременно  хотел,  чтобы  Дживс  сопровождал  меня   и  оказывал  моральную поддержку, а  теперь обнаружил, что  он не слишком-то старается. Я надеялся, что он проявит искреннюю  готовность  помочь мне и бескорыстно сотрудничать, но  ничего   подобного.  Всем  своим   видом  он  с  самого  начала  выражал отчужденность  и  неодобрение.  Казалось,  происходящее  его  совершенно  не касается, и меня это возмущало до глубины души.

Он не одобряет меня, я возмущен – естественно, мы проделали  весь путь молча и так же молча вошли в комнату и зажгли свет.

Бегло  оглядев  помещение, я подумал, что у  этого  юного  ничтожества, лишенного нравственных  устоев, слишком роскошная спальня. "Тотли-Тауэрс" – один из тех загородных домов, которые были построены во времена, когда люди, проектируя маленькое уютное гнездышко, считали, что  спальню  только  в  том случае позволено назвать спальней, если в ней можно  устроить небольшой бал, где будет танцевать не меньше пятидесяти  пар, так что в этом храме свободно могли  разместиться  десяток Стиффи. В свете неяркой электрической  лампочки под потолком это безобразие, казалось, тянется на много миль во все стороны, и я похолодел при  мысли, что, не укажи детектив точного места,  где спрятан блокнот Гасси, искать бы мне его в этих просторах века.

Я был полон радужных надежд, но мои размышления  вдруг прервал странный звук,  что-то  вроде  рыканья  и   бульканья,   напоминало   радиопомехи и одновременно  далекие  раскаты  грома.  Не буду морочить вам  голову,  скажу сразу: звуки исходили из пасти любимца Стиффи Бартоломью.

Пес стоял  на кровати, точа когти передних лап  о покрывало, глаза ясно выражали его намерения в отношении нас, и мы поступили так,  будто  у нас на двоих один ум и в этом уме одна-единственная мысль. Я  как  орел вознесся на комод, а  Дживс в тот  же самый  миг ласточкой вспорхнул  на шкаф.  Животное спрыгнуло с кровати,  вышло  на середину  комнаты  и уселось; оно  почему-то дышало  со  свистом  и  глядело  на  нас  сквозь  космы,  точно  шотландский старейшина, обличающий с церковной  кафедры  грешников. В этой живой картине мы застыли надолго.