Один конец огромной конюшни был почти до потолка завален свежим сеном, тут же стояли вилы с четырьмя зубьями. Сено высилось горой, полого спускавшейся к другому концу конюшни, и здесь было свободное, не доверху заваленное место. По сторонам тянулись стойла, и между перегородками виднелись лошадиные морды.

Было воскресенье. Лошади отдыхали. Они тыкались мордами в кормушки, били копытами в деревянные перегородки и звенели уздечками. Солнце проглядывало сквозь щели в стене и яркими полосами ложилось на сено. В воздухе летали мухи, лениво жужжа в жаркую послеполуденную пору.

Снаружи раздавался звон подковы о железную стойку и одобрительные или насмешливые крики игроков. А в конюшне было тихо, душно и жужжали мухи.

Ленни был один. Он сидел на сене подле ящика со щенками в том конце конюшни, где сено было навалено не доверху. Сидел на сене и разглядывал мертвого щенка, который лежал перед ним. Разглядывал долго, потом, протянув огромную ручищу, погладил его от головы до хвостика. И тихо спросил:

– Отчего ты издох? Ты ж не такой маленький, как мышь. И я не очень сильно тебя гладил. – Он приподнял голову щенка, поглядел на его морду и сказал: – Джордж, наверно, не позволит мне кормить кроликов, ежели узнает, что ты сдох.

Он вырыл ямку, положил туда щенка и прикрыл его сеном, но продолжал не отрываясь смотреть на холмик. Он сказал:

– Но я не натворил ничего такого, чтоб бежать и прятаться в кустах. Нет. Это еще ничего. Скажу Джорджу, что щенок сам издох.

Он откопал щенка, осмотрел его и снова погладил от головы до хвоста. Потом горестно продолжал:

– Но Джордж все одно узнает. Он завсегда все узнает. Он скажет: «Это ты сделал. Не вздумай морочить мне голову». И скажет: «За это ты не будешь кормить кроликов!»

Вдруг он рассердился.

– Как тебе не совестно! – воскликнул он. – Почему ты издох? Ты не такой маленький, как мышь. – Он схватил щенка, швырнул его в сторону и отвернулся. Потом сел, наклонившись вперед, и прошептал: – Теперь я не буду кормить кроликов. Джордж мне не позволит.

От горя он медленно раскачивался взад-вперед.

Снаружи послышался звон подковы, а потом несколько голосов. Ленни встал, снова подобрал щенка, положил его на сено и сел. Он опять погладил щенка.

– Ты еще маленький, – сказал он. – Мне говорили столько раз, что ты маленький. Но я не знал, что тебя так легко убить. – Он потрогал пальцами мягкое щенячье ухо. – Может, Джордж все-таки не очень рассердится, – сказал он. – Ведь про того сукина сына он сказал – это ничего.

Из-за крайнего стойла появилась жена Кудряша. Она подкралась тихонько, и Ленни ее не видел. На ней было то же яркое бумазейное платье и мягкие туфли, украшенные страусовыми перьями. Лицо было сильно нарумянено, и все локоны-колбаски висели на своих местах. Она молча подошла вплотную к Ленни, и только тогда он поднял голову и увидел ее.

В испуге он быстро зарыл щенка в сено. Потом бросил на нее враждебный взгляд.

– Что ты здесь делаешь, дружок? – спросила она.

Ленни смотрел на нее сердито.

– Джордж велел держаться от вас подальше. Не разговаривать с вами и вообще ничего такого.

Она засмеялась.

– Джордж всегда тобой распоряжается?

Ленни потупил глаза.

– Он сказал, что не позволит мне кормить кроликов, ежели я стану разговаривать с вами.

– Боится, как бы Кудряш не взъярился, – тихо сказала она. – Ну так вот, у него рука на перевязи, а ежели он к тебе пристанет, ты можешь сломать ему и другую. И не плети мне байку, будто рука у него попала в машину.

Однако Ленни твердо стоял на своем.

– Ну уж нет. Не буду я с вами разговаривать.

Женщина опустилась на колени рядом с ним.

– Послушай, – сказала она. – Сейчас все играют в подкову. Еще четырех нет. Они ни за что не бросят игру, покуда не доиграют кон. Почему ж мне нельзя с тобой поговорить? Мне ведь не с кем разговаривать. Я так одинока.

– Но я не должен говорить с вами, – настаивал Ленни.

– Я одинока, – повторила она. – Ты можешь разговаривать с кем хочешь, а я – ни с кем, кроме Кудряша. Иначе он бесится. Как думаешь, весело это – ни с кем не разговаривать?

– Но я не должен, – сказал Ленни. – Джордж боится, что я попаду в беду…

Она переменила разговор:

– Чего это у тебя там закопано?

И тогда Ленни снова охватила тоска.

– Это мой щенок, – сказал он горестно. – Мой щеночек.

И он смахнул со щенка сено.

– Да ведь он мертвый! – воскликнула она.

– Он был такой маленький, – сказал Ленни. – Я хотел только поиграть с ним… И он притворился, будто хочет укусить меня… а я – будто хочу его шлепнуть… и… шлепнул… А потом он был уже мертвый.

Она стала его утешать:

– Не огорчайся. Он ведь всего-навсего щенок. Возьмешь другого. Здесь их полным-полно.

– Я не про это, – сказал Ленни жалобно. – Теперь Джордж не позволит мне кормить кроликов.

– Но почему?

– Он сказал, что ежели я еще чего натворю, он не позволит мне кормить кроликов.

Она придвинулась ближе и заговорила успокаивающе:

– Ты не бойся, это ничего, что ты со мной разговариваешь. Слышишь, как они там кричат? У них на кону четыре доллара. Ни один с места не сойдет, покуда игра не кончится.

– Ежели Джордж увидит, что я разговариваю с вами, он мне задаст жару, – шепнул Ленни опасливо. – Он так и сказал.

Лицо ее стало злым.

– Почему со мной так обращаются? – крикнула она. – Почему я не имею права ни с кем поговорить? За кого они меня считают? Ты такой славный. Отчего ж мне нельзя поговорить с тобой? Я тебе ничего плохого не сделаю.

– Но Джордж говорит, что из-за вас мы попадем в беду.

– Глупости, – сказала она. – Что я тебе плохого делаю? Ну, известное дело, им всем на меня наплевать, они и знать не хотят, каково мне здесь живется. А я тебе вот чего скажу – я не привыкла к такой жизни. Я могла бы кой-чего добиться. И может, еще добьюсь, – добавила она с угрозой.

И она заговорила быстро, увлеченно, словно спешила высказаться, пока ее слушают.

– Я жила в самом Салинасе. Меня туда еще девочкой привезли. Как-то в Салинас приехал на гастроли театр, и я познакомилась с одним актером. Он сказал, что я могу поехать с ихним театром. Но мать меня не отпускала. Говорила, что я еще мала – мне тогда всего пятнадцать было. Но тот актер звал меня. И будь уверен, ежели б я уехала, уж я б не жила вот так, как сейчас.

Ленни гладил мертвого щенка.

– У нас будет маленькое ранчо… и кролики, – сказал он.

Но она спешила рассказать о себе, прежде чем ей помешают.

– А в другой раз я встретила еще одного человека, он в кино работал. Я ходила с ним танцевать в «Приречный дансинг-холл». И он сказал, что поможет мне устроиться в кино. Сказал, что я – самородок. Что он вскорости вернется в Голливуд и напишет мне. – Она испытующе взглянула на Ленни, ей хотелось знать, произвело ли это на него хоть какое-то впечатление. – Но я так и не дождалась письма, – сказала она. – Сдается мне, мать его перехватила. Ну, я не хотела оставаться там, где ничего нельзя добиться в жизни, да еще и письма перехватывают. Я напрямки спросила мать, перехватила она письмо или же нет, – она стала отпираться. А потом я вышла за Кудряша. Мы как раз в тот самый вечер познакомились с ним в дансинге. Ты меня слушаешь?

– Я? Само собой.

– Сейчас я тебе такое скажу, чего еще ни одной живой душе не говорила. Может, и не надо бы, да уж ладно. Я не люблю Кудряша. Он плохой. – После этого признания она пододвинулась к Ленни и села вплотную к нему. – Я могла бы сниматься в кино и носить красивые платья, как другие актрисы. Могла бы жить в роскошных отелях, и за мной гонялись бы фотографы. И я ходила бы на все просмотры и выступала по радио, и это не стоило бы мне ни цента, потому что я была бы киноактрисой. И носила бы красивые платья, как все они. Недаром же тот человек сказал, что я – самородок.

Она посмотрела на Ленни и красиво повела рукой, показывая, что умеет играть. Пальцы ее описали в воздухе плавную дугу, мизинец изящно оттопырился.

Ленни глубоко вздохнул. На дворе раздались звон подковы и одобрительные крики.

– Кто-то удачно сыграл, – сказала она.

Солнце садилось, и светлые полосы ползли по стене, подымаясь выше яслей и лошадиных голов.

– Может, ежели я унесу щенка и выброшу его, Джордж ничего не узнает, – сказал Ленни. – И тогда он позволит мне кормить кроликов.

– Неужто ты ни об чем, окромя кроликов, думать не можешь? – сердито спросила она.

– У нас будет маленькое ранчо, – терпеливо объяснил Ленни. – Будут сад и луг, а на нем люцерна для кроликов, и я буду брать мешок, набивать люцерной и нести кроликам.

– А почему ты так любишь кроликов? – спросила она.

Ленни долго думал, прежде чем нашел объяснение. Он осторожно пододвинулся к ней.

– Я люблю гладить все приятное. Один раз на ярмарке я видел пушистых кроликов. И я знаю, их приятно гладить. Иногда я гладил даже мышей, ежели не было ничего получше.

Женщина испуганно отодвинулась от него.

– По-моему, ты спятил, – сказала она.

– Нет, – серьезно возразил Ленни. – Джордж говорит, что нет. Просто я люблю гладить все приятное, мягкое.

Она немного успокоилась.

– А кто этого не любит? – сказала она. – Всякий любит. Я вот люблю щупать шелк и бархат.

Ленни радостно засмеялся.

– Еще бы! – воскликнул он. – И у меня когда-то был бархат. Мне его дала одна женщина, и эта женщина была… была… моя тетя Клара. Она дала мне вот такой кусок. Был бы он у меня сейчас… – Ленни нахмурился. – Но я его потерял, – сказал он. – Уже давно.

Женщина засмеялась.

– Ты спятил, – сказала она. – Но все одно, кажется, ты очень славный. Просто большой ребенок. Кажется, я тебя понимаю. Иногда я как стану причесываться, долго сижу и глажу свои волосы, потому как они мягонькие. – И чтоб показать, как она это делает, женщина провела рукой по своим волосам. – У некоторых волосы жесткие, – сказала она самодовольно. – Взять, к примеру, хоть Кудряша. У него волосы совсем как проволоки. А у меня – мягкие и тонкие. Потому что я их часто расчесываю. От этого они делаются еще мягче. Вот пощупай. – Она взяла руку Ленни и положила ее себе на голову. – Пощупай и убедись сам, какие они мягкие.

Огромная ручища Ленни начала гладить ее волосы.

– Только не растрепи меня, – сказала она.

– Ох, до чего ж приятно! – сказал Ленни и стал гладить сильней. – До чего ж это приятно!

– Осторожней, ты меня растреплешь. – Потом она сердито прикрикнула: – Да перестань же, ты меня совсем растрепал!

Она дергала головой, но пальцы Ленни все крепче прижимались к ее волосам.

– Пусти! – вскрикнула она. – Слышишь, пусти!

Ленни был в смятении. Лицо его исказилось. Она завизжала, и тогда Ленни свободной рукой зажал ей рот и нос.

– Пожалуйста, не кричите, – попросил он. – Ну пожалуйста, не надо. Джордж рассердится.

Она отчаянно билась в его руках. Ноги ее колотили по сену, она извивалась, пытаясь освободиться, и из-под ладони Ленни вырывались приглушенные стоны. Ленни заплакал от страха.

– Ну пожалуйста, не надо! – молил он. – Джордж скажет, что я опять чего-то натворил. Он не позволит мне кормить кроликов.

Он слегка отпустил руку, и сразу же раздался ее хриплый крик. Тогда Ленни рассердился.

– Перестаньте, – сказал он. – Я не хочу, чтоб вы кричали. Из-за вас я попаду в беду. Джордж так и сказал. Перестаньте же.

А она все вырывалась, и в глазах у нее застыл ужас. Тогда он встряхнул ее, все больше сердясь.

– Не кричите, – сказал он и снова встряхнул ее. Она забилась как рыба. А потом вдруг затихла, потому что Ленни сломал ей шею.

Он посмотрел на нее и осторожно отнял ладонь от ее рта.

– Я не хотел сделать вам больно, – сказал он. – Но Джордж рассердится, ежели вы будете кричать.

Она не отвечала, не двигалась, и тогда он склонился над ней. Он приподнял ее руку, потом отпустил… Сперва он как будто был только удивлен. Потом прошептал со страхом:

– Я чего-то натворил. Я опять чего-то такое натворил.

И стал забрасывать труп сеном, покуда не завалил до половины.

Со двора донеслись крики, двойной удар подковы. И тут Ленни впервые подумал о том, что происходит там, на дворе. Он присел на корточки и прислушался.

– Я и впрямь чего-то натворил, – сказал он. – Не надо было мне этого делать. Джордж рассердится. И… он сказал… спрячься в кустах и дожидайся меня. Он рассердится… В кустах дожидайся меня. Так он сказал.

Ленни повернулся и взглянул на мертвую, полузаваленную сеном женщину. Щенок лежал рядом с ней. Ленни взял его в руки.

– Я его выброшу, – сказал он. – И без того худо…

Он сунул щенка за пазуху, на четвереньках подполз к стене и поглядел сквозь щель на игроков. Потом ползком обогнул ближнее стойло и скрылся.

Солнечные полосы поднялись теперь высоко по стене, конюшня была залита мягким вечерним светом. Жена Кудряша лежала навзничь, прикрытая сеном.

В конюшне было тихо, и на всем ранчо царила предвечерняя тишина. Даже звон подковы и крики игроков, казалось, стали глуше. Сумрак постепенно окутывал конюшню, хотя на дворе было еще совсем светло. В отворенную дверь влетел голубь, покружил под потолком и снова вылетел на волю. Из-за крайнего стойла вышла овчарка, длинная, поджарая, с тяжелыми, отвисшими сосцами. Не дойдя до ящика, где лежали щенки, она почуяла мертвечину, и шерсть у нее на загривке встала дыбом. Она заскулила, на брюхе подползла к ящику и прыгнула в него, к щенкам.

Жена Кудряша лежала, полузаваленная сеном. Ожесточенность, тревога, тщеславие – всего этого как бы не бывало. Она стала теперь такой милой, такой простой, и ее личико казалось нежным и юным. Нарумяненные щеки и накрашенные губы оживляли его, словно она лишь задремала. Локоны, похожие на колбаски, разметались по сену вокруг головы, губы были приоткрыты.

Как это иногда бывает – время вдруг на миг остановилось, замерло. И звон смолк, и движение прервалось, и длилось это много, много долгих мгновений.

Потом время ожило и медленной поступью двинулось дальше. Лошади забили копытами в своих стойлах, и зазвенели уздечки. Голоса снаружи стали громче и звонче.

Из-за крайнего стойла послышался голос старика Плюма.

– Ленни, – позвал он. – Эй, Ленни! Ты здесь, что ли? Я придумал еще кое-чего. Мы могли бы, Ленни… – Старик Плюм появился из-за крайнего стойла. – Эй, Ленни! – позвал он снова и вдруг остановился как вкопанный. Он потер культей седую щетину на щеке. – Я не знал, что вы здесь, – сказал он жене Кудряша.

Она не откликнулась. Тогда он подошел ближе.

– Негоже вам тута спать, – сказал он укоризненно; потом подошел вплотную и…

– О Господи! – Он беспомощно огляделся и потер подбородок. Потом резко повернулся и выбежал из конюшни.

Конюшня давно уж вся ожила. Лошади били копытами, фыркали, жевали соломенную подстилку и звенели уздечками. Вскоре Плюм вернулся.

Следом за ним поспешал Джордж.

– Так чего такое ты хотел мне сказать? – спросил он.

Плюм указал на лежащую женщину. Джордж в недоумении уставился на нее.

– Чего это с ней такое? – спросил он. Потом подошел поближе и сказал, как Плюм, слово в слово: – О Господи!

Он опустился рядом на колени и приложил руку к груди женщины. Когда же он наконец встал, медленно и с трудом, лицо у него было каменное, а взгляд застывший.

– Кто ж это мог сделать? – спросил Плюм.

Джордж взглянул на него пустыми глазами.

– Ты что, не понял разве? – спросил он. И Плюм сразу смолк. – Я должен был это предвидеть, – сказал Джордж, беспомощно озираясь. – В душе я чувствовал, что так оно и будет.

– Что ж нам теперь делать, Джордж? – спросил Плюм. – Что же делать?

Джордж ответил не сразу, после долгого молчания.

– Вот что… Надобно рассказать… им всем… Надобно поймать его и посадить под замок. Нельзя дать ему улизнуть. Ведь этот дурак разнесчастный вскорости помрет с голоду. – Тут он сам попытался ободрить себя: – Может, его не тронут, просто посадят под замок, и всех делов.

Но Плюм воскликнул взволнованно:

– А по-моему, надобно помочь ему сбежать! Ты не знаешь Кудряша. Кудряш захочет его линчевать. И забьет насмерть.

Джордж пристально смотрел, как шевелятся губы Плюма.

– Да, – вымолвил он наконец. – Да, Кудряш так и сделает. И другие тоже.

Тут он снова взглянул на мертвую женщину.

А Плюм заговорил о том, что волновало его больше всего прочего:

– Но мы с тобой все одно купим ранчо, ведь правда, Джордж? Переедем и заживем там, ведь правда, Джордж? Ведь это правда?

Но еще прежде, чем Джордж ответил, Плюм потупил голову и уставился в пол. Он сам все понял.

Джордж сказал тихо:

– Сдается мне, я предвидел это с самого начала. Сдается мне, я предвидел, что этому никогда не бывать. Он любил слушать про это, и я сам поверил…

– Стало быть… все кончено? – спросил Плюм с тоской.

Джордж не ответил. Помолчав, он сказал:

– Поработаю до конца месяца, получу свои полсотни долларов да закачусь на всю ночь к девочкам. Или буду сидеть в бильярдной до тех пор, покуда все не разойдутся по домам. А потом вернусь и буду вкалывать еще с месяц и получу еще полста монет.

Плюм сказал:

– Он такой славный. Никогда не думал, что он может такое натворить.

А Джордж все смотрел на женщину.

– Ленни сделал это без умысла, – сказал наконец Джордж. – Он частенько, бывало, натворит чего-нибудь, но всегда без умысла. – Джордж выпрямился и повернулся к Плюму. – А теперь слушай. Надо сказать им всем. Они, известно, его изловят. Тут уж ничего не поделаешь. Может, они его не убьют. – И он обронил с ненавистью: – Я не дам им убить Ленни. Слушай, ты. Они могут подумать, будто и я в этом деле замешан. Сейчас я пойду в барак. А малость погодя ты выйдешь и скажешь всем про нее. Потом приду и я, будто ничего не видел. Сделаешь это? Тогда никто на меня не подумает.

– Само собой, Джордж, – ответил Плюм. – Само собой, сделаю.

– Ну и ладно. Тогда обожди маленько, а потом выбежишь и скажешь так, будто только что ее нашел. А я пойду в барак.

Джордж повернулся и быстро вышел из конюшни.

Старик Плюм проводил его взглядом. Потом беспомощно поглядел на женщину, и вся его досада вдруг излилась в словах.

– Ты, потаскуха разнесчастная, – сказал он со злобой. – Добилась своего? Теперь небось рада? Все знали, что с тобой не миновать беды. Какой от тебя был толк? И теперь нету толку, дрянь ты паскудная, задрыга. – Он всхлипнул, и голос его задрожал. – А я мог бы работать на огороде и мыть посуду для друзей. – Он помолчал, потом продолжал заученным тоном, снова повторяя те же слова: – А ежели приедет цирк или будет бейсбольный матч… мы пойдем туда… скажем: «К чертям работу», – да и пойдем. Ни у кого не будем спрашиваться… У нас будет и свинья, и куры… а зимой… пузатая печка… и дождь… И мы будем сидеть у печки…

Глаза его затуманили слезы, он потер культей щетинистую щеку, повернулся и побрел к двери.

Шум игры смолк. Послышались удивленные крики, быстрый топот ног, и в конюшню ворвались люди: Рослый, Карлсон, молодой Уит, Кудряш и Горбун, который держался позади всех. Потом вошли Плюм, а последним – Джордж, Джордж успел надеть свою синюю куртку, застегнулся на все пуговицы и низко надвинул на лоб черную шляпу. Мужчины, обогнув крайнее стойло, в полумраке отыскали глазами убитую и остановились.

Потом Рослый тихонько подошел и пощупал у нее пульс. Он коснулся пальцами ее щеки, подсунул руку под вывернутую шею. Когда он выпрямился, все, толпясь, подступили ближе. Чары были разрушены.

Кудряш взъярился.

– Я знаю, чьих рук это дело! – заорал он. – Того здоровенного сукина сына! Кроме его, некому! Ведь все остальные играли в подкову.

И он начал все пуще себя распалять:

– Ему от меня не уйти! Вот только возьму ружье! Своей рукой пристрелю мерзавца! Кишки ему выпущу! За мной, ребята!

Он в ярости выбежал из конюшни.

Карлсон сказал:

– Побегу возьму револьвер, – и выскочил вслед за ним. Рослый медленно повернулся к Джорджу.

– Видать, это и взаправду Ленни сделал, – сказал он. – У нее шея сломана. С Ленни такое станется.

Джордж не ответил, только кивнул. Шляпа его была надвинута низко, на самые глаза.

– Может, это случилось, как тогда, в Уиде – помнишь, ты рассказывал, – продолжал Рослый.

Джордж снова кивнул. Рослый сказал со вздохом:

– Что ж, придется его изловить. Как думаешь, где он?

Джордж ответил не сразу, с трудом выдавливая из себя слова:

– Он… наверное, он пошел на юг. Мы пришли с севера, так что теперь он должен был пойти на юг.

– Придется его изловить, – повторил Рослый.

Джордж подошел к нему вплотную.

– А нельзя ли будет привести его сюда да посадить под замок? Он ведь чокнутый. Сделал это без умысла.

Рослый кивнул.

– Можно, – сказал он. – Ежели только удержать Кудряша. Но Кудряш беспременно хочет его пристрелить. Кудряш не забыл про свою руку. Но даже ежели Ленни посадят под замок, то отхлещут ремнем и навсегда упекут за решетку. Хорошего тут мало, Джордж.

– Знаю, – отозвался Джордж. – Знаю.

В конюшню вбежал Карлсон.

– Этот подлец украл мой револьвер! – крикнул он. – Его нет в мешке!

Вслед за ним вошел Кудряш, неся в здоровой руке ружье. Теперь он был спокоен.

– Ничего, ребята, – сказал он. – У черномазого есть дробовик. Возьми, Карлсон. Как увидишь его, смотри не упусти. Пали прямо в брюхо. Он сразу и свалится.

– А у меня вот нету ружья, – сказал Уит с досадой.

– Ты поезжай в Соледад и сообщи в полицию, – сказал Кудряш. – Привези сюда Ола Уилтса, помощника шерифа. Ну, двинули. – Он подозрительно глянул на Джорджа. – И ты тоже с нами пойдешь.

– Да, – сказал Джордж. – Пойду. Но послушай, Кудряш. Ведь он, бедняга, полоумный. Не убивай его. Он сам не знал, чего делает.

– Не убивать? – заорал Кудряш. – Да у него револьвер Карлсона! Пристрелим его, и дело с концом.

– А что, ежели Карлсон сам потерял револьвер? – нерешительно возразил Джордж.

– Я его видел сегодня утром, – сказал Карлсон. – Нет уж, дело ясное, его украли.

Рослый все стоял, глядя на жену Кудряша. Он сказал:

– Кудряш… может, тебе лучше остаться здесь, с ней?

Кудряш побагровел.

– Нет, я пойду, – сказал он. – Я выпущу этому подлецу все кишки. Сам это сделаю, хоть у меня только одна рука здоровая. Ему теперь не уйти.

Рослый повернулся к старику Плюму.

– Ну, тогда останься хоть ты с ней, Плюм. А мы пойдем.

И они ушли. Джордж задержался подле Плюма – оба смотрели на мертвую женщину. Но тут Кудряш крикнул:

– Эй ты, Джордж, не отставай, а то как бы мы про тебя чего не подумали!

Джордж медленно побрел следом, едва волоча ноги.

Когда они ушли, Плюм присел на корточки, разглядывая мертвое лицо.

– Бедняжка, – сказал он шепотом.

Шаги и голоса затихли вдали. В конюшне становилось все темней, лошади в стойлах били копытами и звенели уздечками. Старик Плюм лег на сено и прикрыл глаза рукой.