57
— Есть только одно солнце,— объяснил Каганович, когда старая знакомая попросила его вступиться за арестованного мужа.— Все остальные — только маленькие звездочки.
Над башнями Кремля зажгли рубиновые звезды, далеко видимые в ночи.
Лето летело к солнцестоянию.
Ожидался невиданный урожай.
Извержению вулкана обычно предшествуют предвестники: выбросы газа, толчки. Наблюдаются и аномалии в поведении животных, домашних и диких. Лошади рвутся из конюшен, с жалобным воем мечутся по улицам собаки, покидают свои земляные укрытия змеи и скорпионы. Но не люди. Люди обычно спокойно спят или предаются любви, о чем лишний раз напоминают гипсовые слепки Помпеи.
За неделю до начала процесса «Правда» опубликовала обширную статью С. Уранова «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок», вызвавшую обильную читательскую почту. В своих письмах в редакцию простые советские люди призывали к бдительности, разоблачали «беспечных простофиль» и «опасных болтунов». «Долг гражданина — быть добровольцем НКВД»,— следовал неизбежный вывод.
Словом, никто не мог пожаловаться, что не увидел знамения в небесах. Знаки были явлены изобильно.
В самый канун одна за другой появились и две престранного свойства заметки. Одна так и вовсе ошеломительная, но тем не менее в русле все той же генеральной линии на бдительность.
«Профессор — насильник, садист» — называлась первая и «Враг под маской врача» — вторая. По всему выходило, что намечается встряска медицинских работников. Недаром еще в декабре подвергся идеологической проработке нарком Каминский. Темная память о холерных бунтах крепко угнездилась в народном сознании. Всего век минул с той поры, когда озверелая толпа избивала лекарей — распространителей мора. Сто лет для истории — это и много, и мало, равно как и для воспитания нового человека. Опрокинутое сознание нуждается в постоянной накачке абсурда, словно наркоман в морфии. Расстрелы, голод, осквернение святынь и могильных камней, надругательство над жизнью и смертью — все эти разрушительные процессы возродили в измордованной, забитой душе древний мистический ужас. Он хлестал через край, изливаясь в наветах и поразительном легковерии.
Мало оказалось вредителей и шпионов, чтобы дать полный выход загнанному в лабиринты подсознания изуверству. Сваливая просчеты и провалы в хозяйственной деятельности на спецов-вредителей, Сталин исподволь подбирался к врачам. Первая проба с микробиологами, которых обвинили в заражении лошадей, выявила богатейший спектр возможностей. На профессоров, что выкармливали в колбах убийственные микробы, реагировали куда более живо, чем на инженеров, эсперантистов и прочую гнилую интеллигенцию.
Вождь и на сей раз не ошибся в своем народе. Где надо, он проявляет восторг и энтузиазм, понадобилось сурово насупить брови — требует смерти. И к захребетникам, кто сидит на его шее, ничего материально своими руками не производя, тоже относится должным образом. Сталин ничуть не сомневался в том, что широкие массы трудящихся полностью разделяют его глубинную неприязнь к медицине научной и веру в целительную мощь простейших народных средств. Сама мысль о том, что кто-то в силу отжившего распорядка не то что смеет, но даже считает своей обязанностью совать свой нос в сокровенные тайны тела, не говоря о душе, казалась ненавистной вождю. Он сызмальства не жаловал медиков, и лишь крайняя необходимость могла заставить его обратиться к их помощи. Призрак облаченного в белый халат убийцы прокрадывался в сны, причудливо сливаясь с образами фильмов. Но бывало и так, что сны давали толкование кинокартинам. Антифашистская лента «Профессор Мамлок» вызвала у Сталина резкое неприятие. Он не только не мог сочувствовать герою, но, так получалось, принимал в душу предубеждения его гонителей. По- своему они действовали вполне логично. И в самом деле, как можно доверить высокомерному чистоплюю копаться в твоих кишках? Профессиональная фанаберия и ложно понятое чувство долга могут завести куда угодно подобных господ.
Однажды после обильного, затянувшегося далеко за полночь ужина Сталину приснилось, что он лежит на операционном столе, а над ним нависли глумливые физиономии в очках и белых хирургических масках. Пробудившись от полуденного кошмара, сопровождаемого непонятной резью в боку, он, уже наяву, припомнил характерные черты сумеречных злодеев, их злобные, увеличенные стеклами глаза и сопоставил приметы.
Сначала возникла идея связать Левина, Плетнева и Казакова с правыми и Ягодой, но вскоре выяснилось, что текущий момент особенно благоприятен для небольшой затравки. Крушения поездов и взрывы в забоях производят сильное впечатление только в кино. В повседневной жизни люди не всегда думают о работе. Образ врага, который постоянно находится рядом, сопутствует человеку от рождения и до смерти, оказывает несравненно более глубокое воздействие. Налицо как бы двойной выигрыш. Мерзавцы, которым доверена охрана здоровья народа, лишний раз заставят задуматься о подлецах, которым доверили защищать Родину. Опыт предыдущих разоблачений необходимо суммировать с прицелом на будущее в качестве наглядного примера ужесточения классовой борьбы в обществе победившего социализма.
Статья о профессоре Плетневе вобрала в себя не только исконные мифы о лекарях-убийцах, но и мрачную романтику западного средневековья в ее чисто обывательском варианте. На неприученный к самостоятельному мышлению мозг готическая романтика действует безотказно. В деле о «кремлевском заговоре» получили апробацию чуть ли не все ее ипостаси: изменник- комендант, переметнувшаяся охрана, библиотекарша, опрыскавшая ядом страницы книги, предназначенной для вождя. Параллели напрашиваются сами собой: королевский замок — пропитанный мышьяком фолиант — агонизирующий король.
Неистребимые книгочеи, конечно, сразу назовут автора и припомнят соответствующее место в романе, возможно, даже сопоставят Карла Девятого с вождем, что далеко переплюнул христианнейшего монарха с его
Варфоломеевской ночью,— не в том суть. Важно, что семена упадут на унавоженную почву.
С книгой (Карл соблазнился редким фолиантом о соколиной охоте) проехало, и превосходно, на повестке дня новый шедевр. Теперь и стены кабинета, орошенные ядом, взяты на вооружение, и прочие изыски врачей-изуверов. Уже и разметка идет, кто какие даст показания, ибо чекистские сценарии и заготовленные по ним статьи для центральной печати неотделимы от общей сумятицы и нищеты духа. Отсюда и вопиющие перехлесты.
В статье о Плетневе бросалась в глаза одна щекочущая воображение подробность: пожилой профессор укусил пациентку за грудь!.. Всякое, конечно, случается, но всему есть границы. Что там ни говори, а подобного скандала еще не знала русская медицина.
Чего только не болтали в трамваях и парикмахерских, в ателье мод и керосиновых лавках. Одни — негодуя, другие с тайным удовлетворением: мол, чего другого еще ожидать. Вирулентной затравки, подброшенной то ли впрямь с дальним умыслом, то ли по дурацкой угодливости, нежданно попавшей в масть, могло бы надолго хватить и на многих, да только в самой важной клепсидре вытекла вся вода.
— Завтра суд,— объявил Примакову на последнем допросе Леплевский.— Ваша дальнейшая судьба будет полностью зависеть от того, как вы себя поведете. Товарищ Ежов надеется, что к вам проявят снисхождение. Именно к вам, Виталий Маркович!.. Суд учтет вашу помощь в. разоблачении германо-троцкистских шпионов. Но придется еще немножечко поработать,— начальник Особого отдела небрежным движением перебросил Авсеевичу, сидевшему рядом с заключенным, сложенный пополам лист.— Помогите, пожалуйста, Виталию Марковичу. По каждому надо дать краткую, но впечатляющую характеристику.
Авсеевич забрал Примакова к себе.
Следующим ввели Эйдемана. Его сопровождал Агас.
— Чистосердечное признание облегчит вашу участь,— сказал Леплевский.— Искренне советую написать заявление на имя товарища Сталина и Ежова.
Те же пустые формулы он повторил и другим заключенным. И отсвет надежды на близкое избавление промелькнул в тайнике перемолотого сознания, как чахлый проблеск в конце длинного коридора. И последние строки, что уже из потустороннего далека выводила непослушная рука, подталкивали рвануться навстречу.
Сталин разложил перед собой все восемь заявлений, выжал в чай ломтик лимона, добавил две ложечки «Двина» и, со вкусом прихлебывая, принялся читать. Допив, отворил неприметную дверь в отделанной мореным дубом стене и унес коньяк в смежную с кабинетом комнату, куда, как и в спальни на дачах, не было доступа никому.
Соратники молча остались сидеть за зеленым столом. Это чаепитие в одиночку и эта экономно расходуемая бутылка, что выносилась на божий свет, а затем исчезала, подобно потиру за царскими вратами святилища, словно были частью скромного, но тем вернее отделявшего вождя от всех смертных служения.
О чем думал он там, в отрешенном одиночестве? С вечностью наедине?
Сталин отсутствовал минут пять, не более, но даже привычным к его распорядку членам внутреннего круга ожидание показалось томительно долгим. Стрелки на старинных часах возобновили привычный ход с его возвращением.
С той же размеренной обстоятельностью он расписал оставленные бумаги: одни вернул Ежову, другие оставил у себя.
«Мой архив. Ст.» — пометил на письме Якира и, задержав на мгновение карандаш, добавил с ожесточенным нажимом: «Подлец и проститутка. И. Ст.»
— Полюбуйся,— он подозвал Ворошилова.
Нарком, волнуясь, проскочил глазами по строчкам, не дочитал и поспешно подсел к Молотову.
— Точное определение,— невозмутимо заметил Предсовнаркома, глянув на резолюцию.
— Да-да, в самую точку,— повеселел Ворошилов, не найдя своей фамилии.— Совершенно точное.
Он так и написал: «Совершенно точное определение. К. Ворошилов», но точку не поставил и передал карандаш Вячеславу Михайловичу.
«...И Молотов»,— вывел тот и подвинул лист Кагановичу.
«Мерзавцу, сволочи и бляди одна кара — смертная казнь. JI. Каганович»,— последовал незамедлительный отклик.
Вождь решал, соратники одобряли, генеральные комиссары и военюристы исполняли, а народ единодушно приветствовал — каждому свое.
И настал тот день, когда одним предстояло выйти на митинг, а другим спуститься в тюремный подвал, откуда с биркой на ноге отправляются в вечное странствие. Обол для перевозчика Харона под язык, медные пятаки на очи — бред с корнем вырванных веков.
— Встать, суд идет! — ровно в девять утра скомандовал секретарь Зарянов.
И маршалы с командармами, уже отмеченные клеймом, расселись по обе стороны армвоенюриста Ульриха. Свежевыбритый, благоухающий одеколоном, он потер розовые пухлые ладони и придвинул папки, выросшие в тома.
И вновь перед взрывом единогласной ярости затаилась Москва, заглушив смятение шорохом газет. Какие там знаки! Сообщение Прокуратуры Союза опять захватило врасплох. Оно свалилось, как снег на голову, и напрочь вышибло из мозгов и профессора-садиста вместе с его укушенной пациенткой, и академика Тарле, автора охаянного, но на другое утро реабилитированного труда, немарксистского, впрочем. При чем тут доктор, при чем Наполеон? «Разведка и контрразведка» американского писателя Роуна, что печаталась в «Правде» из номера в номер, мигом вылетела из головы. Все постороннее, мелкое, как могло показаться многим и многим, заглушил грохот извержения. Не в пример природному, оно развивалось строго по плану. Жертвы определены, двери, что надежней пепла Везувия запечатает сургуч, помечены невидимым крестом, сроки дрожания тверди исчислены. Вождь, лелеявший мысль «оседлать» самое природу, дал выход испепеляющей лаве народного гнева.
«Нац. ЦК, крайкомам, обкомам. В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими ЦК предлагает вам организовать митинги рабочих, а где возможно, и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии. Суд, должно быть, будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т. е. двенадцатого июня.
11.VI. 1937 г.
Секретарь ЦК Сталин»
«Должно быть, будет»... Все сбывалось по слову его и согласно им разработанному регламенту. Даже не вычеркнутое в спешке «должно быть» легло вместе с «будет» в строку приказа-пророчества.
«Наше красноармейское слово — уничтожить шпионскую гадюку». Резолюция слушателей, преподавателей и начальствующего состава Краснознаменной и ордена Ленина Военной академии РККА имени Фрунзе.
«Всегда будем помнить о капиталистическом окружении». Письмо рабочих, инженерно-технических работников и служащих Московского автозавода товарищу Сталину (письмо принято на митингах во всех цехах автозавода имени Сталина)...
«Раздавить гадов». Резолюция общего собрания бойцов, командиров и начальствующего состава Первой Московской пролетарской стрелковой дивизии...
«Проклятье презренному фашистскому отребью». Президент АН СССР В. Л. Комаров...
«Собакам — собачья смерть». Резолюция, принятая на митинге рабочих завода «Динамо» имени Кирова, Москва...
«Никакой пощады изменникам родины». Орденоносцы завода имени Горбунова, Москва...
«Немедленная смерть шпионам». Завод № 24 имени Фрунзе...
«Всякая попытка засылки шпионов в Советский Союз будет кончаться их уничтожением». Московский завод шлифовальных станков...
...Как безобразен вид врагов, средь нас ходивших!
За матерей нам стыдно, породивших
Столь небывало-гнусных псов!
...Гнездо шпионское раскрыто!
Шпионы преданы суду!
Все эти Фельдманы, Якиры, Примаковы,
Все Тухачевские и Путны — подлый сброд!
Демьян Бедный
«Нет меры их злодеяниям». Резолюция митинга ЦАГИ...
«Свято хранить государственную тайну». Киевский завод «Большевик»...
«Никогда не сбыться их подлым мечтам!» «Красный пролетарий», Москва...
«Взбесившихся псов расстрелять». Сталинград: «Рабочие клеймят позором этих буржуазных псов. От чистого сердца приветствует зоркого стража НКВД, по- большевистски разоблачившего взбесившихся псов фашизма»...
«Стереть с лица земли фашистских лазутчиков». Минск...
«Трижды презренные». Трехгорная мануфактура имени Дзержинского...
«Проклятье шпионам». Съезд архитекторов, Киев...
«Великий гнев и священная ненависть». Военно- морская академия имени Ворошилова, Ленинград...
«Требования народа единодушны — предателей расстрелять». Ярославский шинный завод...
«Все мы добровольцы НКВД». Рабочие прядильной фабрики имени Вагжанова, Калинин...
«Поднимем качество военной учебы». Военное училище имени Менжинского...
«Никому не позволим посягнуть на нашу землю». Горький (части гарнизона)...
«Гневом полны речи». Одесса...
«Требование сотен тысяч людей». Ростов-на-Дону...
«Они заплатят своей кровью». Иваново...
«Не пощадим своей жизни за дело Ленина — Сталина». Воронеж...
«Карать, как самое тяжелое злодеяние». Центральный аэродром имени Фрунзе...
«Мы шлем пламенный привет верному сыну партии и народа — тов. Ежову, под чьим руководством славный НКВД вырвал с корнем шпионскую банду»... Завод № 84.
«Мы готовы дать уничтожающий отпор врагу». Бойцы и командиры части тов. Калмыкова...
«Никому не удастся подорвать нашу мощь». Орденоносцы колхоза имени Петровского, Винница...
«Бойцы и машины в боевой готовности». Пятигорск...
«Будем свято хранить государственную и военную тайну». Белорусский военный округ...
«Расстрелять всю шпионскую шайку». Завод-Гигант «Красное Сормово», Горький...
«Да будут прокляты подлые их имена!» Свердловск...
«Рабочее спасибо наркомвнудельцам и тов. Ежову». Завод имени Орджоникидзе, Москва...
«Грозен гнев народа». Харьков...
«Смерть предателям родины!» Куйбышев...
«Преступления, от которых содрогаются сердца». Тула...
«Разоблачение шпионской банды крепит мощь Красной Армии». Военно-политическая академия РККА имени Толмачева...
Шпионы и предатели страны
Заслуживают одного: расстрела.
Таков у нас незыблемый закон,
Закон борьбы, закон простой и властный.
Как дважды два, он в кодекс был внесен
И утвержден единогласно.
Беспутных Путн фашистская орда,
Гнусь Тухачевских, Корков и Якиров.
В огромный зал Советского суда
Приведена без масок и мундиров.
И видит мир, что это подлецы
Стариннейшие «ваши благородья»,
Дворянчики, убийцы и лжецы,
Буржуйских свор отвратное отродье.
А. Безыменский
Вместо «огромного зала Советского суда», что рисовался воображению комсомольского поэта, была тюрьма НКВД и выкрашенная зеленой масляной краской комната с длинным столом и стульями в этой тюрьме. Как и во всяком учреждении, мебель блестела жестянками инвентарных номеров.
Стояли подсудимые, стояли их опекуны — следователи, стояли члены трибунала.
«Следственным материалом установлено участие обвиняемых, а также покончившего жизнь самоубийством Гамарника Я. Б. в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения, совершали вредительские акты в целях подрыва мощи Рабоче-Крестьянской Красной Армии, подготовляли на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии и имели своей целью содействовать расчленению Советского Союза и восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов».
Огласив обвинительное заключение, Ульрих разъяснил подсудимым, что дело слушается в порядке, установленном законом от первого декабря 1934 года, то есть без участия защиты, с полным «кировским» набором: приговор окончательный, обжалованию не подлежит, исполняется незамедлительно.
— Признаете ли вы себя виновным в предъявленных обвинениях? — Ульрих начал поименный опрос.
— Мне кажется, что я во сне,— отрешенно откликнулся Тухачевский.
— Повторяю вопрос: признаете ли вы себя виновным?
— Признаю.
Остальные тоже ответили утвердительно. Сидевшие в зале следователи, как по команде, облизали пересохшие губы. Кто полез в карман за носовым платком, кто по-простецки отер вспотевшие ладони о ляжки. Помощник начальника пятого отдела ГУГБ Ушаков самодовольно подмигнул Эстрину. Но торжество его было, пожалуй, преждевременно.
Подсудимые, хоть и подтвердили в самой общей форме те показания, что давали на следствии, заняли уклончивую позицию. Пустились в ненужные рассуждения, фактически сводя на нет чистосердечность признаний. Тухачевский вообще начал вилять, словно не он, а кто-то другой подписывал, что еще в двадцать пятом году передал польскому шпиону данные о состоянии воинских частей и установил в тридцать первом связь с начальником германского генштаба Адамсом! Казалось, чего теперь-то финтить? Простого кивка и то было бы достаточно. Но он ударился в психологию. Начал доказывать, что знал Домбаля не как шпиона, а как члена ЦК Компартии Польши. Да мало ли кто кем был? Из нынешнего положения исходить надо. Вся польская секция Коминтерна — сплошь шпионы. Отсюда и танцуй. А он что делает? И, главное, серьезно предупреждали. Того и гляди от немцев пойдет открещиваться.
Ушаков угрожающе подался вперед, ловя каждое слово. Отобрав у Тухачевского показания на Апанасенко и других за какой-нибудь час до начала процесса, он чувствовал себя обманутым.
— У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к отечеству, которое с гражданской войны защищал... Что касается встреч и бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташата в СССР, то они были, носили,— торопливо поправился он,— официальный характер, происходили на маневрах, приемах. Немцам показывалась наша военная техника, они имели возможность наблюдать за изменениями, происходящими в организации войск, их оснащении. Но все это имело место до прихода Гитлера к власти, когда наши отношения с Германией резко изменились.
— Уходит от шпионажа, сука,— обернувшись к Авсеевичу, прошептал Ушаков.— А этот тюлень чего ушами хлопает?
— Вы не читайте лекций, а давайте показания,— прикрикнул Ульрих, поймав обращенный к нему сигнал.
— Но я хотел разъяснить...
— Не требуется! Вы подтверждаете показания, которые давали на допросе в НКВД?
Ушаков беззвучно выругался: наконец-то дошло. Только так с ними, сволочами, и можно.
Тухачевский покачнулся, словно споткнувшись на бегу, и, тяжело переступая, повернулся к председателю.
— Вы подтверждаете, я вас спрашиваю?
— Подтверждаю, однако...
— Только это нас и интересует. С немецкой разведкой все ясно... Вы разделяли взгляды лидеров троцкизма, правых оппортунистов, их платформы?
— Я всегда, во всех случаях выступал против Троцкого, когда бывала дискуссия, точно так же выступал против правых.
— Выступали? Может, и выступали,— Ульрих предпочел не вдаваться в подробности.— Поступки красноречивее любых слов. Об этом свидетельствует ваша вредительская деятельность по ослаблению мощи Красной Армии. Факты — упрямая вещь. Судебное присутствие даст им надлежащую оценку.
Члены суда восприняли это как понуждение к действию. Мертвые очи вчерашних друзей и товарищей, оценивающие каждое слово, каждый непроизвольный жест, взоры следователей, вся обстановка тюремного помещения, оборудованного под храм Фемиды, нагнетали тягостное ощущение полнейшей безысходности.
Командарм Белов поймал себя на том, что мысленно твердит одну и ту же фразу: «Сегодня он, завтра я...»
Якир и Уборевич тоже отвергли обвинение в шпионаже. Да, принужденно соглашались они, замедлялись темпы строительства военных объектов, реконструкция железнодорожных узлов, формирование воздушно- десантных соединений, но на все есть объективные причины, что, конечно, не снимает личной вины.
— Если бы немного поднажали,— прозрачно намекал Тухачевский,— и дополнительные средства дали, то я считаю, что никаких в этом нет затруднений. Наше положение чрезвычайно сильно выиграет, и мы польско-германский блок можем поразить.
— Вы лично когда конкретно начали проводить шпионскую работу в пользу германского генерального штаба? — спросил Якира Дыбенко, не поднимая головы.
Постыдные вопросы, жалкие, бессильные увертки. И все не о том, не о том. Ни единого факта шпионской работы. Адаме, Нидермайер, военный атташе Кестринг — шито белыми нитками. Факты, конечно, упрямая вещь, но имена — не факты.
— Этой работы лично непосредственно я не начинал.
— Вы подтверждаете показания, которые давали на допросе в НКВД? — поспешно выскочил со своим коронным вопросом Ульрих.— В чем заключалась ваша роль в подготовке поражения Красной Армии?
— Конкретно нашей авиации? — подсказал Блюхер.
— Я вам толком не сумею сказать ничего, кроме того, что написано следствию.
Наркомвнудельцы беспокойно зашевелились. Старый большевик Якир, на которого возлагалось столько надежд, отказывался помочь партии. Он обманул органы. Его уверения в безграничной преданности делу Ленина — Сталина оказались блефом. Чего же от других ждать? Эйдеман почти невменяем, остальные следуют тактике Тухачевского: и нашим, и вашим. Путна признал связь со Смирновым, Фельдман — с Пятаковым, но гестапо и Троцкий так и остались за скобками.
Один Примаков выполняет данное обещание. Ни от чего не отказывается.
— Подсудимый Тухачевский,— Ульрих животным чутьем улавливал малейшие изменения настроений. За судейским столом и там, напротив, где собралась немногочисленная, но такая квалифицированная публика.— Вы утверждаете, что к антисоветской деятельности примкнули с одна тысяча девятьсот тридцать второго года, а ваша шпионская деятельность, ее вы считаете антисоветской, она началась гораздо раньше? — он не столько спрашивал, сколько отвечал за бывшего маршала.
— Я не знаю, можно ли было считать ее шпионской.
И судьи, и обвиняемые понимали, что приговор предрешен, и хотели лишь одного: покончить как можно скорее с нестерпимой мукой души, растоптанной собственными ногами. Поэтому судьи убаюкивали себя мыслью, что их прямые вопросы скорее помогут, чем повредят подсудимым, которые наверняка ждут смерти как избавления. Но непонятное для них, судей, упорство бывших товарищей лишь затягивало невыносимую процедуру. И эта бессмысленная неуступчивость и связанная с нею затяжка порождали раздражение и даже враждебность.
— Тухачевский сетует, что он и его сообщники где-то не поднажали своевременно, что им не дали дополнительных средств,— саркастически улыбнулся Буденный. Пожалуй, он один действительно верил в виновность своих давних противников и оппонентов.— И слава богу, что не дали. Взятый Тухачевским и его сообщниками курс на ускоренное формирование танковых соединений за счет кавалерии следует расценить как прямое вредительство.
О находках на химическом полигоне он не упомянул: зачем лишний раз высовываться?
— Будущая война станет войной моторов,— чуть ли не в одни голос возразили Тухачевский и Якир.
С точки зрения судей, они вели себя непозволительно. Суд грозил вылиться в давний концептуальный спор.
— О боеспособности Красной Армии есть кому позаботиться. Это, к счастью, уже не ваша забота! — наиболее рьяным обличителем выказал себя Алкснис.— Здесь не место для академических диспутов. За дымовой завесой вредных теорий скрывается шпионаж... Подсудимый Корк, вы не ответили насчет передачи вами сведений о войсках Московского военного округа представителям немецкого генерального штаба. Когда это было? При каких обстоятельствах?
— Я неоднократно встречался с немцами на дипломатических приемах, вел разговоры, но сообщал сведения, которые было можно давать.
Алкснис попытался уличить Тухачевского и Якира, но безуспешно. Только признание — царица «доказательств» — могло придать должный вес обвинениям в шпионаже.
— Непосредственно шпионскую работу вы вели с немецким генеральным штабом? — спросил Уборевича Павел Ефимович Дыбенко, председатель Центробалта, легендарный матрос революции, и впервые оторвался глазами от бумаг на столе.
— Не вел никогда.
На белом поле, на кронштадтском заснеженном льду они стояли рядом по-прежнему: Тухачевский и Путна в краснозвездных шлемах, бородач Дыбенко в лихо сдвинутой на бровь бескозырке...
Ульрих объявил перерыв на один час.
— Пока я буду в Кремле, вы прекрасна успеете пообедать,— порекомендовал он Зырянову.— Фриновский обещал, что сегодня у них будет что-то особенное...
Мучась теснотой впившегося в располневшую шею воротничка, Ульрих доложил Сталину о ходе процесса. Обрисовал двурушническое поведение Якира («Он еще смел клясться в преданности вождю!») и само собой постарался представить себя в наиболее выгодном свете: изобличил Тухачевского, скрутил Уборевича, укоротил Корка и Фельдмана. Не столько смысл, сколько сам факт доклада в присутствии членов Политбюро имел значение. Как неотъемлемый элемент разделения ответственности.
Поэтому Ульрих ограничился главным образом общими фразами. Ни Молотов, ни Каганович ни о чем его не спросили. Ежов, через которого шли все материалы, тоже, понятно, молчал. Иного принятый ритуал от них и не требовал. Орджоникидзе был последним, кто этого не понимал.
— Всем подлецам — расстрел,— Сталин мимолетно тронул кончики усов мундштуком трубки.
Успев перекусить в кремлевской столовой, Ульрих возвратился к назначенному сроку в приподнятом настроении. Хоть и не было в том никакой надобности, он предупредил секретаря:
— Высшая мера для всех.
Зырянов наверняка догадывался, откуда явился председатель суда, и Ульриху было приятно подтвердить лестную для него догадку.
Перед тем как покинуть совещательную комнату, он порекомендовал членам присутствия не трогать более Уборевича и вообще перенести основной упор на теракты. В частности, против товарища Ворошилова. Тут у следствия была наиболее сильная позиция.
Как только возобновилось слушание, всем подсудимым было предложено ответить на один и тот же вопрос: «Имел ли место сговор по поводу отстранения Климента Ефремовича Ворошилова от руководства Наркоматом обороны?»
Тухачевский, Путна и Корк признали, что разговоры на эту тему между ними велись, а Уборевич назвал в этой связи Гамарника.
— Когда решили вопрос о Ворошилове поставить в правительстве, то уговорились, что первым начнет Гамарник. Он обещал крепко выступить.
— Достаточно! — оборвал Ульрих.— Что и требовалось доказать.
Выяснять мотивы никак не входило в его намерения. Сговор против руководителя партии и правительства налицо? И довольно. Можно квалифицировать как подготовку к теракту.
Шел одиннадцатый час суда. Все устали. Пора было закругляться.
Подсудимым предоставили последнее слово. Они произнесли положенные фразы покаяния, просили о снисхождении; фактически не признав за собой вины перед партией и страной, клялись в верности революции, Красной Армии, товарищу Сталину.
Все, кроме Виталия Примакова, прошедшего царские тюрьмы, израненного в боях. О нем и о его червонных казаках слагали песни, но всю легендарную жизнь перевесила чаша, на которую неподъемным грузом упали десять месяцев Лефортовской тюрьмы.
— Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре,— начал он, и следователь Авсеевич чуть ослабил напряжение в позвонках.— Ни в истории нашей революции, ни в истории других революций не было такого заговора, как наш, ни по целям, ни по составу, ни по тем средствам, которые заговор для себя выбрал. Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы, все, что было контрреволюционного в Красной Армии, собралось в одно место, под одно знамя, под фашистское знамя Троцкого...
Многократные повторы, начетничество перечислений, схоластическое чередование вопросов и ответов в духе какого-нибудь богословского диспута, само построение фраз, выдержанных в традициях бульварной романтики, даже навязчивый ритм — все здесь оказывало странное гипнотическое воздействие. Многим казалось, что они уже слышали это, и не однажды, но лишь запамятовали где. В устах измученного, сломленного человека неподражаемая поэтика несостоявшегося клирика, как-то попробовавшего себя в стихах, так и осталась неузнанной.
Вернее, автор, так основательно потрудившийся ради бесправного узника, вложивший в его послушные уста и своеобразие своей логики, и весь набор изобразительных средств.
В этих тюремных стенах многократные повторения и впрямь напоминали заколачивание крышки гроба. И по звучанию, и по смыслу.
— Какие средства выбрал себе этот заговор? Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один — ломать диктатуру пролетариата и заменять фашистской диктатурой. Какие же силы собрал заговор для того, чтобы выполнить этот план? Я назвал следствию больше семидесяти человек — заговорщиков, которых я завербовал сам или знал по ходу заговора... Я составил себе суждение о социальном лице заговора, то есть из каких групп состоит наш заговор, руководство, центр заговора. Состав заговора из людей, у которых нет глубоких корней в нашей Советской стране, потому что у каждого из них есть своя вторая родина. У каждого из них персонально есть семья за границей. У Якира — родня в Бессарабии, у Путны и Уборевича — в Литве, Фельдман связан с Южной Америкой не меньше, чем с Одессой, Эйдеман связан с Прибалтикой не меньше, чем с нашей страной...
Даже характерная рифма «людей — корней» коварно затесалась в спирали верлибра. От себя не убежишь.
Ничто так не высвечивает нутро, как литература. Вся подлость и низость просочилась в гнусном переборе четок: «заговор, заговор»... Вся погромная мерзость. Пробный шар, исподтишка и без всякого риска.
Примаков говорил с монотонной отчетливостью, почти не заглядывая в бумагу. Кто писал текст, чьи руки прошлись по нему многократно и как в последний момент все было переписано наново, этого он не знал, принимая как еще одно проявление неизбежности. По существу, Виталия Примакова, которому от имени вождя обещали жизнь, уже не было среди живых. Отзвучал голос, произносивший чужие слова, и осталась оболочка, словно образ, непостижимо задержавшийся в зеркале, от которого отошел его прежний хозяин.
Но исчезнет и отражение через считанные минуты.
В 23 часа 35 минут Ульрих огласил приговор.
Той же ночью трупы вывезли на Ходынское поле — печально прославленную Ходынку и при свете автомобильных фар свалили в загодя вырытую траншею. Прежде чем закопать, обильно посыпали негашеной известью.
• «Всем подлецам — расстрел».
«Подлецов» Безыменский угадал верно. Словечко было на слуху.
«Тов. Ежову. Берите всех подлецов. 28. V. 1937 года. К. Ворошилов».
Такой резолюцией был помечен список на 26 руководящих работников Артуправления РККА, включая комбрига Железнякова. Один из множества. Брали уже не десятками — сотнями.
К концу следующего года жертвами террора падут семьдесят шесть (из восьмидесяти пяти) членов Военного совета, три маршала из пяти, два командарма первого ранга из четырех, двенадцать командармов второго ранга из двенадцати.
Среди них, тайно судимых ОСО, тайно захороненных в безвестных могилах, окажется и почти весь состав Особого присутствия: и Алкснис, и Белов, и Дыбенко, и Егоров, и остальные. Маршал Блюхер будет застрелен в кабинете наркома... Там же заставят проглотить яд начальника ИНО Слуцкого.
16 июня бывший комбриг Медведев в судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР виновным себя не признал. Он заявил, что в троцкистскую организацию не входил, а показания о существовании в РККА военно-фашистского заговора дал под давлением. Приговор — расстрел.
Всего за несколько дней аресту подверглись около тысячи командиров и политработников, в том числе 29 комбригов, 37 комдивов, 21 комкор, 16 полковых комиссаров, 17 бригадных и 7 дивизионных комиссаров.
— Нет такой пакости, на которую не были бы способны изменники и предатели родины,— сказал Сталин.— Крушение поездов с человеческими жертвами, отравление рабочих, террор, вывод из строя предприятий, поджоги и диверсии — вот на что идут враги, стремясь в угоду и по заданиям германской и японской разведок подорвать мощь первого в мире государства рабочих и крестьян.
Обыденное, но подсознательно жуткое слово «мясо». Святое и теплое слово «хлеб». И слово «молоко», обдающее невинной свежестью детства. Сотни новеньких автофургонов появились на улицах летней Москвы. Пересекая рельсы, «Аннушки» и «Букашки», следуя вдоль бульварных линий мимо зацветающих лип, пробираясь по слободским переулкам дальнего кольца «В», что не сподобилось прозвища, днем и ночью несли свою бессменную службу.
Но для тех, кого трясло там, внутри, за железной дверью, «воронки» так и остались «воронками», невзирая на внешний декор. Было ли тут прямое заимствование, или чуждый ветер занес колючее семя нордического коварства, а только ни «Главмясу», ни прочим продуктовым гигантам даже не снился столь мощный автопарк.
Зато реклама продовольствия стала побогаче и не стоила ни копейки. Не в пример газетной, набранной петитом где-нибудь на задворках, между уличными происшествиями и театральной программой.
Толку от нее было мало, ибо спрос опережал предложение, но зато создавалась видимость нормального существования.
Наряду с большим потоком (поток международных новостей, поток резолюций, поток угля и металла) где-то по осколкам взорванного быта струился скромный реликтовый ручеек.
Мясные, хлебные, молочные и спиртные главки призывали граждан требовать! Но не смерти предателям, как на митингах, а хлеба насущного с сопутствующими дарами.
Почти на любой вкус.
«Московская макаронная фабрика им. О.Г.П.У. выпустила в продажу новый ассортимент изделий, изготовленных из высшего сорта муки 30% помола на яйцах. Требуйте во всех магазинах».
«Всесоюзная контора спецмясофабрикатов «Главмясо» вырабатывает на своих заводах и мясокомбинатах кетгут (сухой, стерильный в ампулах). Техническая сшивка, струны музыкальные, струны теннисные».
«Диетики! Пейте диетическое «ацидефильное» молоко. Требуйте во всех магазинах. Цена 90 коп. 0,5 литра».
«Высококачественное пиво: Московское, Русское, Жигулевское, Украинское, Мартовское, Бархатное, Портер — выпустил в продажу по новой улучшенной рецептуре Московский промкомбинат им. Бадаева».
«Завтрак для детей. Повидло вкусно, питательно, дешево. Требуйте во всех магазинах Союзконсервсбыта».
«Требуйте джин голландский с маркой заводов Главспирта».
«Требуйте Доппель-кюммель с маркой заводов Главспирта».
«Наливка брусничная отличается своеобразным приятным вкусом. Требуйте наливки Главспирта».
Завтрашний номер был уже полностью сверстан, когда Мехлиса вызвали в Кремль. От Маленкова, заведующего Отделом руководящих парткадров ЦК, он знал, что его готовят на место Гамарника, в Главное Политуправление. Однако Сталин даже не обмолвился о новом назначении.
Зорко опережая развитие запланированных событий, он надумал добавить в передовицу абзац: «Инспирированная небезызвестным по части антисоветской лжи министерством Геббельса германская печать последние дни непрерывно вопит о «смещении и арестах крупных военных в СССР, что-де означает чуть ли не «кризис Советской власти»...» Эти вопли суть не что иное, как плач по потерянным шпионам, на которых возлагались столь большие надежды. Разгром последнего военно-шпионского ядра одного иностранного государства — большой удар по поджигателям войны и их планам подрыва мощи Красной Армии и порабощения народов СССР».
Перенося исправления в корректуру, Мехлис подумал, что примелькавшийся камуфляж — «одно иностранное государство» — едва ли уместен после упоминания министерства Геббельса. Тем более что уже подготовлен материал, где хозяин прямо называет и Германию и Японию. Свои сомнения он, понятно, оставил при себе.
Занятый дальним расчетом, Сталин не обратил внимания на оплошность. По данным контрразведки, для освещения процесса немцы установили специальную линию телеграфной связи. Это позабавило вождя: интересно, какую мину состроит Геббельс, когда узнает из завтрашних газет, что все уже кончено? Никакой информации они не получат. Ни о суде над шпионами, ни об арестах. Разговоров, конечно, не избежать, и что-то обязательно просочится. Но прикинуть цифры, даже самые приблизительные, они не смогут.
Газеты доставили ночью. Над Москвой еще не светало. Вождь сидел в просмотровом зале.
«Сегодня мы публикуем извещение Прокуратуры СССР о предании суду восьми пойманных с поличным шпионов».
В Верховном Суде СССР
Вчера, 11 июня с. г., в зале Верховного Суда Союза ССР Специальное Судебное Присутствие Верховного Суда СССР в составе: председательствующего — Председателя Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР Армвоенюриста тов. Ульриха В. В. и членов Присутствия — Зам. Народного Комиссара Обороны СССР, Нач. Воздушных Сил РККА Командарма 2-го ранга тов. Алксниса Я. И., Маршала Советского Союза тов. Буденного С. М., Маршала Советского Союза тов. Блюхера В. К., Начальника Генерального штаба РККА Командарма 1-го ранга тов. Шапошникова Б. М., Командующего войсками Белорусского военного округа Командарма 1-го ранга тов. Белова И. П., Командующего войсками Ленинградского военного округа командарма 2-го ранга тов. Дыбенко П. Е., Командующего войсками Северо-Кавказского военного округа командарма 2-го ранга тов. Каширина Н. Д. и командира 6-го Кавалерийского Казачьего Корпуса им. т. Сталина комдива тов. Горячева Е. И. в закрытом судебном заседании рассмотрело в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 года, дело Тухачевского М. Н., Якира И. Э., Уборевича И. П., Корка А. И., Эйдемана Р. П., Фельдмана Б. М., Примакова В. М. и Путны В. К. по обвинению в преступлениях, предусмотренных по ст. ст. 58 16, 58 s и 58 11 УК РСФСР.
По оглашении обвинительного заключения на вопрос председательствующего тов. Ульриха, признают ли подсудимые себя виновными в предъявленных им обвинениях, все подсудимые признали себя в указанных выше преступлениях виновными полностью.
Судом установлено, что указанные выше обвиняемые, находясь на службе у военной разведки одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР, систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения, совершали вредительские акты в целях подрыва мощи Рабоче-Крестьянской Армии, подготовляли на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии и имели своей целью содействовать расчленению Советского Союза и восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов.
Специальное Судебное Присутствие Верховного Суда Союза ССР всех подсудимых — Тухачевского М. П., Якира И. Э., Уборевича И. П., Корка А. И., Эйдемана Р. П., Фельдмана Б. М., Примакова В. М. и Путну В. К. признало виновными в нарушении воинского долга (присяги), измене Рабоче-Крестьянской Армии, измене Родине и постановило: всех подсудимых лишить воинских званий, подсудимого Тухачевского М. Н.— звания Маршала Советского Союза и приговорить всех к высшей мере уголовного наказания — расстрелу.
«Правда», 12 июня 1937 года
ПРИКАЗ
НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СССР
№96 12 июня 1937 года
Товарищи красноармейцы, командиры, политработники Рабоче-Крестьянской Армии!
С 1 по 4 июня с. г. в присутствии членов Правительства состоялся Военный Совет при Народном Комиссаре Обороны СССР. На заседании Военного Совета был заслушан и подвергнут обсуждению мой доклад о раскрытой Народным Комиссариатом Внутренних Дел предательской, контрреволюционной военной фашистской организации, которая, будучи строго законспирированной, долгое время существовала и проводила подлую, подрывную вредительскую и шпионскую работу в Красной Армии. Верховный Суд вынес свой справедливый приговор! Смерть врагам народа! Приговор изменникам воинской присяге, Родине и своей Армии мог быть только и только таким.
Вся Красная Армия облегченно вздохнет, узнав о достойном приговоре суда над изменниками, об исполнении справедливого приговора. Мерзкие предатели, так подло обманувшие свое Правительство, народ,Армию, уничтожены... Рабоче-Крестьянская Красная Армия, верный и надежный оплот Советской власти, беспощадно вскрывает этот гнойник на своем здоровом теле и быстро его ликвидирует. Враги просчитались. Не дождаться им поражения Красной Армии. Красная Армия была и останется непобедимой. Мировой фашизм и на этот раз узнает, что его верные агенты гамарники и Тухачевские, якиры и уборевичи и прочая предательская падаль, лакейски служившие капитализму, стерты с лица земли и память о них будет проклята и забыта...
К. Ворошилов
В последний час: «Явная растерянность фашистской печати». Берлин. 11 июня, соб. корр. «Правды».
Как и следовало ожидать, германская печать откликнулась на процесс фашистских шпионов и изменников родины, пытавшихся подорвать мощь Красной Армии и предавших интересы страны социализма во имя восстановления капитализма, недвусмысленной защитой презренных предателей.
Весьма характерно, что фашистская печать, выгора живая кое-какие заграничные учреждения, растерялась и «выражает сожаление» в том, что предатели занимались шпионажем в пользу «некоторых государств».
А. Климов
...Перерыв переговоров на станции Маньчжурия между представителями Монгольской Народной Республики и Манчжоу-Го.
...Ледокол «Садко» вышел из Архангельска в море.
...«Шпионов, презренных слуг фашизма, изменников родины — расстрелять!»
...«И впредь будем уничтожать изменников!»
...«Подлая банда шпионов получила по заслугам».
«Поток резолюций: До поздней ночи в редакцию продолжали поступать резолюции, клеймящие позором шпионов-вредителей и требующие расстрела». «Поток резолюций» целиком заполонил все пять первых полос. Важнейшие новости международной и внутренней жизни уместились на последней странице. Ситу времени предстояло отсеять одномоментную шелуху: на грозовом небосклоне государства набирала высоту новая звезда, неприметная в кровавых отсветах молний.
...Французская нота по вопросу о новом Локарнском договоре.
...Недовольство в Париже интригами Стоядиновича и Бека.
...Поездка лорда Плимута в Берлин.
...Плохие виды на урожай в Германии.
...Культурный упадок «Третьей империи»: резко увеличились военные издания (на 28%) и снизилось количество изданий по вопросам экономики, политики, музыке, педагогике, философии и т. п.
...Франса Фрича (54 года) приговорили в Чехословакии на 18 лет за шпионаж.
...Заказы на бомбардировщик в США.
...На фронтах Испании.
...Антияпонское восстание в Чахаре.
...Три варианта возвращения героической экспедиции (радиограмма О. Ю. Шмидта).
...Прозрачная нефть.
...Жертвы Москвы-реки.
...Полет на планере вниз головой (летчик И. И. Шелест).
...На Московской областной партконференции первым секретарем избран Н. С. Хрущев.
...Выступление тов. Кагановича на Ярославской областной партконференции: резкой критике подверглась работа Ярославского обкома и, в частности, его первого секретаря Вайнова.
...Металл за 9 июня: чугун, сталь, прокат.
...Уголь.
...Выпуск автомашин.
...Работа железных дорог.
Исконную повторяемость годовых циклов природы заслонил четкий, как железнодорожное расписание, режимный ритм. Ровно неделю страну жгло настойчивым накалом процесса, оборотившегося чуть ли не всемирным заговором. Этому немало способствовал целенаправленный отбор зарубежной хроники: «Суд над шпионом Белой Горватом в Чехословакии», «Германские шпионы в Мадриде», «Редер — сеть шпионажа».
Бледный солнечный диск едва просвечивает сквозь выброшенный в стратосферу пепел черной измены. Во мраке миротрясения даже кончина Марии Ильиничны Ульяновой прошла почти незамеченной, как и многие другие события, вообще не попавшие на страницы газет.
Жены расстрелянных военачальников, еще не разлученные с детьми, узнали о казни мужей в поездах, уходящих к Востоку. Сарра Лазаревна Якир ехала в одном вагоне с Анной Михайловной Бухариной. Несколькими днями ранее, сдав паспорт, отправилась в Астрахань Нина Владимировна Уборевич с дочерью Владимирой.
Всех их ожидала общая участь ЧСИР — лагеря, тюрьмы, повторные сроки. Кратковременная ссылка была лишь начальным этапом. О семье Тухачевского лично позаботился вождь. Нина Евгеньевна погибла после недолгого пребывания в «Алжире» — Акмолинском лагере жен изменников родины. Братья — Александр и Николай — замучены, мать и сестра Софья скончались в ссылке, дочь арестована в день совершеннолетия. Репрессиям подверглись семьи близких и дальних родственников Михаила Николаевича, его друзья и знакомые, включая музыкантов, химиков, артистов, а также шоферы, адъютанты, поклонницы.
Мрак и Туман. Мат и Обман.
Во всех советских школах прошло дежурное мероприятие. Раскрыв учебник на указанной учительницей странице, дети залили густой чернильной кляксой портрет человека с большими звездами маршала.
Закончен недельный цикл, ненужный балласт выброшен из памяти, биение сердец настроено на подвиг и восхищение.
19 июня 1937 года. Такое же ясное, солнечное утро, суббота.
«Вчера в 4 часа 05 минут утра Герои Советского Союза товарищи Чкалов, Байдуков и Беляков на самолете «АНТ-25» начали беспосадочный перелет по маршруту Москва — Северный полюс — Северная Америка.
Привет отважным летчикам!»
Вновь бодрящий холодок волнения и счастья.
Макушка мира, где в самом центре бескрайнего ледяного простора рдеет победный флаг.
Арктические туманы. Обледенение в полете. Освежающая чистота высоты.
Радиограммы вождям.
И как апофеоз восторженно рукоплещущая планета.
notes
