Книга: Заговор против маршалов. Книга 2
Назад: 52
Дальше: 54

53

Через четыре дня после пятиминутного свидания с Герингом посланник Мастный попросил срочно связать его с Прагой и дал номер канцелярии президента. Разговор предоставили без малейшего промедления.
—       Наши западные друзья подтверждают заявление второго человека,— срочность заставила пренебречь конспирацией.— Мне необходимо говорить лично с вами. Когда разрешите вылететь?
—      Если можете, то прямо сейчас.
Мастный глянул в окно: утро обещало быть солнечным, но крыши домов по другую сторону улицы купались в молочном тумане.
Только бы не помешала погода!
Погода не помешала, зато подкачал самолет. Пилот жаловался на неполадки в шасси. Но механики из «Люфтганзы» помогли устранить неисправность, и самолет с посланником благополучно поднялся в воздух.
Машина из Града поджидала прямо на летном поле. Беседа с президентом продолжалась чуть больше часа.
Поблагодарив посланника, Бенеш вызвал Крофту и попросил пригласить советского полпреда.
—       На двадцать второе апреля, в десять часов,— он сделал пометку на перекидном календаре. В запасе было почти десять дней. Вполне достаточно для проверки.— Найдите доктора Новака,— велел секретарю.
Начальник политической полиции прибыл только под вечер: в Либереце генлейновские молодчики взорвали полицейский участок.
—       Свяжитесь с вашими немецкими коллегами и отправляйтесь в Берлин,— президент устало провел рукой по глазам.— Инструкции получите перед отъездом...
—      Я должен позвонить Мюллеру?—не поверил своим ушам доктор Новак.
—      Если германской секретной полицией заведует именно этот господин, то я не понимаю, что вас так удивляет. Договоритесь о встрече и поезжайте. Министр Геринг обещал, что нашему представителю окажут любезный прием.
Сергей Сергеевич Александровский, член партии с 1906 года, принадлежал к элите советской дипломатии. Он великолепно зарекомендовал себя еще на службе в Берлине, где трудные ситуации считались нормой не только в нынешние, но и в прежние, благословенные времена. Проработав несколько лет полпредом в Каунасе и Хельсинки, он получил назначение в Прагу и только здесь понял, что значит настоящее счастье. Древний таинственный город совершенно заворожил его своей праздничной и легкой простотой, скрывающей трагизм и мистику столетий. Свободно владея и чешским и словацким языками, Сергей Сергеевич чуть ли не каждый день делал для себя удивительные открытия. В лабиринтах Старого города совсем иначе раскрывались дали времен, с обостренной свежестью воспринимались как новейшая, так и классическая литература, музыка, живопись. Дом Фауста с дыркой в крыше, откуда черт унес студента, польстившегося на неразменный талер, дом Моцарта, рыцарские замки, подворье Мальтийского ордена — все вековые загадки Европы протяжным эхом откликались средь башен и стен.
«В Словакии меня принимали за силезского чеха,— писал он в личном письме наркому после поездки по стране,— на Моравии — за словака, а в Чехии — за чехословацкого немца».
Он обожал веселые кабачки, чешскую, еврейскую, немецкую кухню, легко сходился с художниками, артистами. Жена, бывшая примадонна Венской оперы (когда-то пела вместе с несравненным Карузо), заразила его страстью к органной музыке. Вдвоем они зачитывались Мейринком, Кафкой, а Библа и Незвала он открыл для себя сам. Благоговел перед Чапеком. По воскресеньям отправлялся с Коваржиком, старостой певческого союза, удить в горных ручьях крапчатую форель. Сочная, яркая, почти нереальная жизнь. И радостно, и страшно от того, что праздник длится так долго и за все придется платить непомерной ценой. Тем сильнее било по сердцу невольное сравнение спокойно- торжественной, как в менуэте, Праги с ожесточенно- суетливой Москвой, отгороженной от остального света неприступными стенами.
В отделе кадров ему предложили заполнить новую анкету и написать биографию. Особенно интересовались родственниками жены, урожденной Клары Спиваковской: кем приходятся, где живут, чем занимаются? Попросили уточнить и по возможности вписать каждого. Ищи их теперь, разметанных по всей Европе, а то и за океаном.
Были вопросы и по социальному происхождению. Казалось бы, давно все прояснено. Да, отец, Сергей Васильевич, действительно происходит из старинного дворянского рода, но эксплуататором никогда не был. Жил адвокатским трудом, защищал в суде социал- демократов, в частности Куйбышева, вступил в РСДРП сразу после Октября, получил от Советского правительства пенсию. Какие еще могут быть неясности? Ну если надо, он, конечно, напишет опять.
В состоянии всеобщего помрачения — судили Пятакова, Радека, Сокольникова — тут была своя, пусть извращенная, но все-таки логика. Л осадок остался тяжелый. Даже подумалось, что не дадут выехать: вызов дипломата в Москву нередко служит прелюдией ареста.
И все это жарким, разрывающим сосуды приливом бросилось в мозг, когда Эдуард Бенеш заговорил о заговоре Тухачевского.
— Такого просто не может быть, господин президент! — задыхаясь от возмущения, перебил Александровский.— Никакие доводы не смогут меня разубедить в полной непричастности маршала Тухачевского. Он благородный человек, герой гражданской войны, наконец, русский офицер... Несколько поколений его предков верой и правдой служили России с оружием в руках. Для победы Советской власти Тухачевский сделал больше многих и многих! Поймите, господин президент, сама мысль о его предательстве, измене родине, воинскому долгу представляется дикой, абсурдной. Простите, господин президент, но это просто невозможно... Извините мне мое волнение,— едва остыв и опомнившись, он ощутил гнетущую неловкость. По счастью, разговор велся с глазу на глаз, что, конечно, не извиняло несдержанности.
Бенеш с удивлением взирал на стоящего перед ним пунцового от возбуждения, бурно жестикулирующего человека. Пожалуй, в своих излишне эмоциональных выражениях он вышел не только за рамки дипломатического протокола, но и элементарного почтения по отношению к главе государства. Единственное, что его оправдывало, так это совершенно очевидная искренность, не то чтобы редкая, но совершенно немыслимая для посла. И, конечно, добрый чешский язык. Да и лицом он смахивает на рядового пражанина, раскрасневшегося от полдюжины кружек, регулярно перемежаемых рюмочкой бехеровки. Может, действительно пьян? Нет, не похоже...
—      Прошу внимательно выслушать, господин посол,— холодно отчеканил Бенеш.— Речь идет о судьбе » наших стран, а возможно, и всего мира. Дело более чем серьезное.
—      Я все понимаю, но прошу произвести тщательную проверку. Ведь я обязан немедленно уведомить о нашей встрече Москву!.. Подумайте, господин президент, как это может отразиться на судьбе Тухачевского...
Неуместная горячность Александровского вызвала легкую досаду, не более. Поколебать президента, а уж тем более остановить могли бы только неопровержимые факты. В политике эмоции не имеют ровно никакого значения. Бенеш долго, возможно даже слишком долго, выжидал, прежде чем прийти к окончательному решению, и уже не желал никакой отсрочки. Однако он сам, без чьего-то влияния, направил министериальдиректора Новака и еще одного высокопоставленного чиновника в Берлин для окончательной проверки. Поэтому имело смысл подождать до их возвращения.
—      Я ничего не делаю без тщательной предварительной подготовки, господин Александровский,— глубокий голос Бенеша чуточку потеплел.— Но уважение, которое я, безусловно, питаю к вам лично, и та громкая слава, что до последнего времени окружала имя маршала Тухачевского, требуют проявить осторожность. Вы настаиваете на проверке? У меня нет возражений. На днях, я надеюсь, мы снова увидимся и все обсудим.
—      От всей души благодарю, господин президент. Всегда к вашим услугам.
На следующее утро доктор Новак докладывал президенту о результатах инспекции, которая вместе с дорогой длилась двое суток. Мюллер-гестапо произвел на шефа политической полиции исключительно благоприятное впечатление: простонародные манеры, цепкий крестьянский ум, к тому же весьма набожен и, что удивительнее всего, не состоит в национал-социалистической партии!
—      Да-да, генерал СС и не член НСДАП. Оказывается, и такое бывает. Старый полицейский служака, специалист, знаток криминального мира. Он был очень-очень любезен, но крайне скуп на слова. Приходилось вытаскивать из него буквально клещами. Если бы не приказ свыше, он бы вообще отказался обсуждать эту тему. Такое создалось впечатление. И, знаете, с профессиональной точки зрения его можно понять. Дело еще не закончено, и любая огласка, мягко говоря, нежелательна. Все же кое-какие документы он показал. «Когда решается вопрос об отношениях между государствами, приходится поступаться правилами!» Между прочим, его собственные слова.
—      И что же это за документы?
—      Вот подробный отчет, господин президент. Я составил его, сидя в поезде, так сказать, по горячим следам.
Документы действительно представляли интерес. Сразу бросились в глаза текстуальные совпадения с первоначальными докладными, что поступили от Мастного еще в конце прошлого года. Это произвело на Бенеша наиболее сильное впечатление.
Военные перевороты в Москве и Берлине, военный союз между диктаторскими режимами, денонсация пактов с Прагой и Парижем со стороны России и разрыв договора с Варшавой со стороны Германии, раздел Европы.
Вселенский кошмар.
Следующее свидание с Александровским состоялось, уже в присутствии Крофты, 24 апреля. Но понадобилась еще одна встреча, и опять-таки через день, прежде чем советский посол капитулировал перед фактами.
После снисходительного кивка Германа Геринга, подтвердившего наихудшие подозрения посланника Мастного, а с его подачи — и руководства республики, загнанную лошадку истории словно пришпорил невидимый наездник.
Счет пошел на дни.
27   апреля поступила из Москвы депеша посла Павлу с текстом парижского демарша министра Да ладье: Франция подтверждала возможность заговора.
28     апреля в Прагу прибыл, естественно инкогнито, штандартенфюрер Беренс.
29     апреля имела место встреча между Беренсом и Виттигом в замке Ротенхауз, где были обговорены детали передачи «Красной папки» президенту республики.
Страх двигал обывателями, чиновниками и сильными мира сего. Страх подгонял заезженного одра истории. Он чудовищно вырастал на скаку, превращаясь в облачный призрак Коня Бледного, и открылся всадник Апокалипсиса, что, помахивая песочными часами, вздымал отточенную косу.
Впрочем, не страхом единым, ибо сказано, что любовь и голод правят миром. Король Великобритании отрекся от престола в пользу брата, чтобы вступить в брак с дважды разведенной американкой. Через двадцать четыре часа после официального уведомления палаты общин он, уже как герцог Виндзорский, выступил по радио:
—      Вы должны поверить мне, когда я говорю, что не могу нести груз тяжелой ответственности и выполнять так, как мне хотелось бы, свои королевские обязанности без помощи и поддержки женщины, которую я люблю.
Газеты все чаще писали теперь о предстоящей коронации Георга Шестого.
—      Ничтожество,— отозвался Сталин о бывшем монархе, когда решался вопрос о составе советской делегации.— Такую империю на бабу променял...
За британским посольством на Софийской набережной в Москве усиленно наблюдали. Волновало предполагаемое участие маршала Тухачевского в торжествах. Распространился слух, что посол Потемкин получит пост заместителя наркома иностранных дел. В связи с известным демаршем Даладье новость представляла особый интерес.
—      Паспорт Тухачевского только что привезли на визу в консульский отдел,— доложил германскому послу Шулленбургу второй секретарь.
—      Я же говорил, что нельзя доверять вздорным слухам,— удовлетворенно кивнул посол.
— Тухачевский заболел,— объяснил он, немало озадачив англичан.
Фон Шулленбург лишь руками развел и велел зашифровать новое сообщение.
Назад: 52
Дальше: 54