9
Григорий Дорошенко перешел границу ночью, дождавшись туманов, которые наползли вместе с оттепелью. Без проводников он бы наверняка заблудился в чащобе слуцких лесов или сгинул без покаяния, провалившись в заметенную снегом трясину. Зима стояла теплая, и болотные ямины лишь сверху схватило тонким ледком. Хлопцы подобрались опытные. Выложиться, конечно, пришлось сполна: и по кочкам попрыгать, и в сугробах належаться. Крюк тоже получился порядочный, но тут уж ничего не поделаешь. «Окно» под Острогом после очередного провала следовало забыть навсегда. НКВД и польская стража плотно обложили район. Украинский центр в Ровно находился под неусыпным наблюдением многих служб, и у каждой были свои расчеты.
Пистолет Григорий оставил на первой ночевке — в заброшенной землянке полещука-смолокура. С оружием лучше не связываться. Чистое самоубийство. Времена лихих набегов минули навсегда. Дорошенко больше полагался на документы и петлицы железнодорожника. Паспорт, в меру засаленный профсоюзный билет и потрепанное удостоверение «Ворошиловского стрелка» выглядели надежно. Подмена фотокарточки могла обнаружиться лишь при серьезной экспертизе.
Словом, пистолет ни к чему. Надо быть последним дурнем, чтоб самому нарываться на неприятность. Три запечатанных пачки — купюрами по десять червонцев — были зашиты в подкладку ватника, а шифров, инструкций и прочей шпионской ерунды Григорию, слава богу, не дали. Только гроши для агентуры в Проскурове. Сперва все шло как по писаному. Дорошенко без приключений добрался до станции, приобрел бесплацкартный билет и занял место в переполненном общем вагоне. Ехали, как в гражданскую, друг на друге. Бабы с корзинами, дядьки с мешками, кормящие матери. И почти каждый что-нибудь жевал: кто — чесночную колбасу, кто — просто краюху с солью. В дальнем конце наигрывала гармошка. Осовев от спертого воздуха, сонно всхлипывал на верхней полке белоголовый пацан. Что здесь, что в Румынии, что в Польше — одна убогая маета. Совсем некстати вспомнился залитый солнцем Крещатик. Золотые купола на Владимирской горке. Кремовые, как сливочная помадка, соцветия каштана. Какая жизнь была! Какая дивная жизнь... И все как сгинуло разом. Ни родины, ни семьи. Отец умер от разрыва сердца, мать убило шальной пулей на улице, сестричек разметало по белу свету. Туська, надо думать, в Париже, Оксана — в проклятом Галлиполи. Ни кола ни двора.
Вагон качало из стороны в сторону. Поезд то еле тащился, то вдруг, гремя всеми суставами, прибавлял ход, и запотевшее окошко заволакивало рваными клубами пара. В мутных просветах мелькали березовые стволы, заброшенные погосты, редкие полустанки. Такая же, как и всюду, но смутно припоминаемая, единственная на свете земля. Чем дальше, тем явственнее проступали приметы: сглаженные белым покровом очертания яра, колокольня с пробитым прямым попаданием куполом, щербатый кирпич станционной стены. Мало что изменилось тут за пятнадцать невесть куда провалившихся лет. Здесь, здесь по этим раскисшим в ту пору дорогам, прошел Дорошенко до самого Проскурова. Скорее прополз, чем проехал и прошагал. Вязли лошади по колено; опрокидывая тачанку, валились на бок. В разъезженных колеях засасывало колеса орудий. Выпрягали под грохот разрывов, вминаясь в холодную грязь, потом тащили волоком, подпирая плечами лафет. Развеянная в полях конница, задранные в дымное небо стволы — ледяной ноябрь двадцатого, трижды проклятого года... Разве такое забудешь? Особенно то, последнее, утро в Шаргороде.
Гетман Петлюра планировал наступление на одиннадцатое, но красные ударили на день раньше. Обрушившись двумя ударными колоннами, они прорвали фронт на участке Шаргород — Черновцы. Генерал-хорунжий Удовиченко, отступив к Могилеву-Подольскому, попробовал организовать оборону, но не сумел удержать город. Собственно, все было потеряно уже тогда. Уборевич, командовавший четырнадцатой армией большевиков, повернул на север и во встречном бою разбил донские и гайдамакские сотни. Маневр стоил ему потери Литина. Как окрылила тогда маленькая победа! Юный подхорунжий Дорошенко воспринял ее как знак небес. Смяв растянувшийся фланг четырнадцатой, армия Украинской народной республики, казалось, получала шанс хоть ненадолго закрепиться, но Уборевич бросил в бой Червоноказачий полк и стрелковую дивизию. Пришлось оставить Литин и отступить к Проскурову. Потом началось повальное бегство. Очнулись уже в Румынии, когда все было кончено. Киев оккупировали москали, Правобережную Украину — польские паны. Все муки и жертвы оказались напрасными.
Подхорунжий Дорошенко вынужден был зарабатывать себе на жизнь работой на скотобойне. Там его и нашел приятель покойного отца Роман Смал-Штокий, бывший посланник и полномочный министр Украинской народной республики в Берлине.
Убаюканный мирным балаканьем соседей, которые без продыха лупили крутые яйца, Дорошенко незаметно уснул. Снились ему пылающие поля неубранного подсолнуха. Он порывался бежать, но, скованный какой-то могильной тяжестью, едва разгибал суставы, силился позвать на помощь, а голоса не было — только грудь разрывалась в немом крике.
Из бредового омута выхватил резкий толчок сердца, отозвавшийся пульсирующей болью по всему телу. Дорошенко испуганно встрепенулся. Боком к нему в соседнем отсеке стоял военный, судя по кубикам — лейтенант, и проверял документы. То же болезненное оцепенение, словно сон еще длился, приковало Григория к скамье. Внутренне он бежал, перепрыгивая через чьи- то валенки и узлы, не успев осознать, что пути перекрыты, и с другой стороны наверняка продвигается еще один проверяющий с таким же наганом на правом бедре. Как завороженный, вперился Дорошенко в эту рукоятку с кожаным ремешком на кольце, выглядывавшую из выреза кобуры. Безнадежное чувство захлопнутого капкана расслабило сжатые, готовые к прыжку мышцы.
Послушно, когда подошла его очередь, Григорий протянул паспорт. Пока лейтенант теребил замусоленные листки, сидел, полуобернувшись к окну, с непритворным почти безразличием.
— Куда следуете?
— В Проскуров, товарищ командир.
Зорко прищурясь, лейтенант оглядел круглое улыбчивое лицо, задержался на глазах, голубых, как у младенца, и снова уткнулся в паспорт.
— По какой надобности?
— В отпуск, к родным,— без запинки ответил Дорошенко. Он был готов к такого рода расспросам.
— Пройдемте со мной,— сказал наконец лейтенант и, захлопнув паспорт, спрятал его в свою командирскую сумку.
Дорошенко приподнялся и, пригнув голову, вылез в проход. Как он и думал, там уже стоял наготове другой чекист. Сидевшие с обеих сторон граждане безучастно посторонились, как будто ничего не видели, не понимали и вообще грезили о чем-то потустороннем.
— Возьмите вещи.
Они вышли в грохочущий тамбур, все трое, и молча канули в долгое ожидание. Лейтенант, замкнувший ключом обе двери, вынул пачку «Бокса», и протянул напарнику. Папиросы-гвоздики пахнули едким дымом.
— Будете? — поколебавшись, предложил он задержанному.
Дорошенко непонимающе уставился на гильзы в измятой пачке, опустив голову, взглянул на свой путейский чемоданчик в судорожно сжатой руке:
— Можно поставить?
— Поставь.
Непослушные пальцы с трудом выцарапали папиросу. Второй поднес горящую спичку. Так простояли они час или, может быть, два, пока лязгающий состав не пронзило замирающей дрожью.
«Шепетовка»,— успел прочитать Дорошенко.
Его провели мимо очереди, осаждавшей кран с кипятком, и посадили в пролетку. Извозчик лениво подхлестнул каурую клячу, не спросив, куда ехать. Видимо, и так было ясно.
— За что, товарищи командиры? — наконец догадался спросить Григорий.
— Разберемся,— сказал лейтенант.
Подъехав к неказистому двухэтажному дому с железным крыльцом, извозчик натянул поводья и фыркнул: «Тпрру!»
Сначала, как и следовало ждать, был обыск, но какой-то небрежный, поверхностный: поворошили жалкий скарб в сундучке, вывернули карманы, а подкладку почему-то не тронули и не прощупали швы. Сапоги и те не пришлось стягивать! Зная толк в подобных делах, Дорошенко затаил робкую надежду. Мало ли как бывает? Вдруг взяли по случайному подозрению? Выяснят и отпустят на все четыре без особой проверки...
С допросом, однако, не торопились. В камере, куда поместили Дорошенко, было забеленное окно с двойной решеткой и привинченная к полу железная кровать, лишь отдаленно напоминавшая тюремную койку. На полосатом матрасе лежали сложенная вчетверо простыня и байковое одеяло. Перед отбоем дали миску пшенной каши, кружку кипятка и два куска сахара на четвертушке черного хлеба.
Григорий съел все до последней крошки, затем расстелил постель, аккуратно сложил полосатые брюки и железнодорожную куртку. Стеганку с зашитыми в ней червонцами отобрали при обыске.
Помолившись на ночь с особым усердием, он заставил себя заснуть. Пробудился до света, отравленный смертной тоской. Вновь привиделся трещащий в огне подсолнух.
Допрос вел высокий чин с двумя шпалами на васильковых петлицах. Начал, как водится, с выяснения личности. Дорошенко отвечал обстоятельно, без ненужной суеты, ни на йоту не уклоняясь от легенды.
Майор, а может, и старший майор — Григорий путался в званиях — спокойно записывал.
— С какой целью вы направлялись в Проскуров? — спросил он, покончив с формальностями.
— В отпуск.
— Почему зимой? Или дома не сиделось, гражданин... э... Вовченко?
— Премирован за стахановский труд.— Дорошенко гордо выпрямился.— Хотелось отметить с родичами.
— Пьете? — неожиданно, но все так же, не повышая голоса, поинтересовался следователь.
— Как сказать? — смутился Григорий.— По случаю... Отчего и не выпить с радости?
— А на какие деньги?
— На свои, заработанные.
— Родственников тоже намеревались угостить?
— Уж как водится, товарищ начальник.
— Правильно,— майор одобрительно, как показалось Григорию, кивнул.— Согласно описи, при вас обнаружено семнадцать рублей сорок восемь копеек... Не слабовато ли для таких наполеоновских планов? А, гражданин Вовченко?
Дорошенко смущенно передернул плечами.
— Или вы заранее перевели соответствующую сумму туда, в Проскуров,— майор выжидательно прищурился,— чтоб не сперли в дороге?..
«Издевается, гад,— у Григория похолодело в груди.— Вот сейчас все и начнется...»
Он затравленно огляделся, ища выпотрошенные из злополучного ватника пачки.
— С чего это вы так заерзали? Задело, небось, за живое?
— Ас чего? — готовясь отступить на подготовленные позиции (выигрыш по облигации, азартные игры), Дорошенко фамильярно осклабился.— Просто выпить вдруг захотелось, товарищ начальник. Зря растравили душу.
— Так, значит? — майор поежился лицом, скрывая зевоту.— Сидит человек в НКВД и мечтает... О чем, спрашивается? О стакане водки. Хорош ударничек.
— А что? Товарищ Стаханов тоже, говорят, зашибает.
— Ваша настоящая фамилия? — перегнувшись через стол, требовательно спросил следователь.
— Вовченко,— Григорий виновато втянул голову в плечи.— Я ж говорил...
— Меня интересует настоящая! — майор пристукнул пальцами по краю стола.— Хватит ломать комедию.
— Вовченко и есть, Влас Захарович Вовченко.
— С какой целью ездили в Минск?
— Никогда не бывал в Минске.
— А в Киеве?
— В Киеве?.. — протянул Дорошенко, как бы припоминая.— Был прошлым летом на слете.
— Бесполезно запираться, так называемый Вовченко. Нам известен каждый ваш шаг. Только чистосердечное признание сможет облегчить вашу участь.
— Ей-богу, товарищ начальник, не пойму, чего вам от меня надо! — взмолился Григорий. Определенно его принимали за кого-то другого.
— Я вам уже сказал: чистосердечное признание. Кто, где и когда вовлек вас в контрреволюционный заговор?
— Какой еще заговор? — почти непритворно возмутился Дорошенко.— Да я всей душой за Советскую власть!
— Ложь! — брезгливо бросил следователь.— Конечно, я допускаю, что ваши хозяева могли и не посвящать вас в свои преступные планы, но это не меняет сути дела.
Дорошенко только руками развел.
— Не знаю ни про какие планы.
— Тем более в ваших интересах оказать содействие в разоблачении подлых наймитов иностранных разведок,— в голосе майора появилась нотка сочувствия.— Это, несомненно, зачтется... Вы действительно Вовченко?
— Святой, истинный крест!
— Ладно, это мы установим.
— Вот спасибо, товарищ начальник! — со слезами на глазах поблагодарил Дорошенко. Допрос вновь возвращался к исходной точке.
— Служили в РККА?
— Не довелось.
— Однако в Смоленске вас видели в форме старшего лейтенанта,— продолжал настаивать следователь.— Прибегнуть к маскараду потребовало задание?
— Какое задание?! — Дорошенко находился на грани срыва. Или он действительно разоблачен, и НКВД играет с ним, как кот с мышью, или произошла какая-то досадная путаница, которой не будет конца.
— Какое задание, спрашиваете? — следователь отложил ручку.— Вам виднее... Все зависит от роли. Вам что больше нравится: агент иностранных разведок или добровольный курьер? — предложил он, словно на выбор.
— Ничего такого не было! — ожесточенно отрезал Дорошенко.— Я честный советский рабочий.
— Вы знаете кого-нибудь из этих людей? — майор вытряс из черного конверта несколько фотографий и разложил их на столе.
Григорий перебрал одну за другой, внимательно вглядываясь в лица. Никого из этих военных с двумя и даже тремя ромбами он, понятно, не знал.
— Первый раз вижу.
— Странно... Давно живете на Украине?
— С самого детства.
— И ни разу не видели наших знаменитых командиров? А еще на железной дороге служите... Вы что, газет не читаете? В кино не ходите?
— Почему не читаю?
— А я не знаю... Так у вас получается,— вновь перегнувшись через стол, майор отделил одну карточку.— Вот, например, комдив Дмитрий Шмидт, дважды орденоносец. Знаете такого?
— Откуда?
— Его в киножурнале чуть не целый месяц показывали, перед каждым сеансом.
— Не обратил внимания. Я другого Шмидта знаю, бородатого, который на полюсе...
— Бывали в Арктике? В Ленинграде?
— Какое там... Только в кино.
— О больших киевских маневрах целый фильм отсняли. Не приходилось видеть?
— Не припомню,— Дорошенко понимал, что идет проверка, и малейшая ошибка будет стоить ему головы.— Наверное, не смотрел.
— И зря. Мировой фильм. Лучше любого художественного. Сам Бубрик снимал! И вообще очень опытный коллектив: Нечеса, Малахов, Анци-Половский... Слыхали про них?
Григорий виновато вздохнул.
— Что ж, бывает... Комкор Илья Иванович Гарькавый тоже вам незнаком? — майор вынул из ящика журнал «СССР на стройке» с портретом на полстраницы.— Коренной украинец, герой... Сейчас на Урале войсками командует.
— Вроде видал где-то, а читать мне недосуг, товарищ начальник.
— И вы по-прежнему утверждаете, что ваша фамилия Вовченко?
— Куда ж мне деваться от самого себя? Не пойму, хоть убейте! — Дорошенко закачался, обхватив растопыренными пальцами голову. Напряженно искал, как обойти ловко подстроенную ловушку.— Ну, пью я, начальник, пью... Начхать мне на ваши журнальчики.
— Совсем, выходит, не интересуетесь жизнью Советской страны? Прямо-таки анахорет... При всем при том ' стахановский труд, слеты. Концы с концами не сходятся, гражданин ударник.
— У меня сходятся, будьте уверены. Кого надо, тех знаем: Чубаря Власа Яковлевича, Григория Ивановича Петровского, товарища Любченко.
— А этих? — майор выдвинул ящик стола и вынул газету, сложив ее так, что оказались видны только два помещенных на первой странице портрета.
— Товарищ Уборевич, товарищ Якир,— не скрывая торжества, просиял Дорошенко. Ему ли было не знать.
— Не совсем, значит, оторвались от действительности? — казалось, и майор остался доволен удачным ответом.— Угадали: Иероним Петрович и Иона Эм- мануилович,— протянул он с загадочной интонацией и неожиданно заключил: — Сейчас вы будете подвергнуты очной ставке.
Дорошенко испуганно отшатнулся, но быстро взял себя в руки. Охочий на сюрпризы следователь нажал кнопку. В кабинет ввели высокого, чуточку сутуловатого мужчину с изможденным лицом. Опустив голову, он остановился на пороге.
— Надеюсь, знакомы? — майор ободряюще кивнул Григорию.— Приглядитесь как следует.
Дорошенко слегка развернулся и исподлобья покорно взглянул на нежданного напарника. Нет, он никогда не встречал этого человека. Следователь опять брал на пушку. Вид незнакомца говорил сам за себя. Желтые, как выцветший йод, тени кровоподтеков, темный кружок от ордена на груди, следы сорванных знаков различия.
— Первый раз вижу,— твердо сказал Григорий. «Комбриг»,— определил он по отпечатку одинокого ромба.
— Так и запишем,— со скрытой угрозой заметил майор и, выйдя из-за стола, вразвалочку приблизился к разжалованному командиру.— А вы узнаете своего связника?
— Никогда не встречались,— ответил тот, не поднимая лица.— И никакого связника у меня нет.
— Так ли, бывший комбриг Лазарев?.. Кого вы ждали тридцать первого декабря у дома комдива Саблина?
— Деда Мороза,— угрюмо процедил комбриг.
— Шутить вздумали? — следователь прошелся от стены до стены. — Как бы опять не пришлось каяться...
— Какие уж тут шутки... Новый год собирался встретить...
— У комдива Саблина? Вместе с начштаба авиабригады Кузьмичевым?
— Не вижу в том никакого криминала.
— Не вам судить.
Наблюдая за работой следователя как бы со стороны, Дорошенко с замиранием ощутил свою полную обреченность. Все тут давно решено и расставлено по полочкам. Допытываясь и уточняя, майор не столько интересовался ответами, сколько пытался внушать, как какой-нибудь гипнотизер.
— Еще раз спрашиваю, Лазарев, кому вы назначили встречу в указанный день?
— Барышне, я уже говорил.
— Ах, барышне! И барышня, конечно, опаздывала?
— Уж так получилось.
— Между прочим, барышни тоже могут быть завербованы фашистской разведкой... Последний раз спрашиваю: где и когда вы встречались со связником? — майор остановился за табуретом Дорошенко.— Или с кем видели этого гражданина?
— Категорически отметаю все обвинения в измене! — комбриг Лазарев до крови прикусил губу.— Гражданина не знаю, никогда его раньше не видел.
Следователь вернулся к столу и записал показания.
— Подпишите,— он поманил Лазарева.
— Ничего не буду подписывать.
— Будете, еще как будете! — майор вызвал конвоира.— Уведите арестованного... Выкручивается, сволочь,— как бы про себя пробормотал он.— Ну, ничего, мы выкорчуем шпионское гнездо до самой верхушки...
Раздраженно обмакнув перо, он занялся какой-то писаниной, не обращая внимания на окончательно сникшего Дорошенко.
Исписав целый лист, майор удовлетворенно накрыл его заляпанной розовой промокашкой и устало потянулся.
— Встать! — вдруг скомандовал он, упруго приподнявшись, и мастерским «крюком» обрушил Дорошенко на пол. Затем несколько раз расчетливо ударил по ребрам носком сапога. Корчась от боли, Григорий едва успевал прикрывать голову. Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось.
— Утречком увидимся снова,— заверил следователь.— Советую хорошенько подумать.
Но назначенная встреча — Дорошенко ждал, страдая от неизвестности,— так и не состоялась. Два долгих, отравленных безысходностью дня и две изнурительных ночи прошли в одиночестве. Кости болели, но не смертельно.
Промучившись в неведении, Григорий почти обрадовался, когда заскрежетали отворяемые засовы и его выкликнули на новый допрос. Скрывая колотивший озноб, переступил он порог знакомого кабинета.
На месте майора сидел другой человек, в котором Дорошенко не сразу признал снявшего его с поезда лейтенанта.
— Пройдите, Вовченко,— пригласил он, указав на табуретку.
Григорий робко присел, стараясь не глядеть на широкий подоконник, где рядом с горшком бальзамина лежала ватная телогрейка. Сундучок, тоже не без значения, притулился на видном месте, возле следовательского стола. Разговор предстоял серьезный, может быть, окончательный.
С первых слов лейтенант дал понять, что не намерен играть в прятки.
— Мы проверили ваши показания, Влас Захарович,— объявил он, потянувшись за ватником.— Действительно, вышла ошибка. Получите вещички по описи.
От неожиданности Дорошенко едва не слетел на пол. Буззвучно шевеля запекшимися губами, выпрямился на непослушных ногах и тут же вцепился в угол стола.
— Распишитесь,— лейтенант передал ему ручку, закончив перечисление.
С нажимом, как пропись в приготовительном классе, он вывел букву за буквой. Кожей живота осязая зашитые пачки, вышел из калитки в железных воротах на незнакомую улицу.
«Непостижимо уму!..»
