7
Как призраки ночи, летят со всех концов Берлина фургоны с теплой надписью «Хлеб». Разрозненной эскадрой летучих голландцев плывут навстречу фургоны с уютным названием «Мебель». По пустым улицам, погруженным в предутренний сумрак, мимо опущенных жалюзи и закрытых ставнями окон. От голых лип Унтер-ден-Линдена и обледенелых каналов, от Александерплац и Шарлоттенбурга, от Грюнвальда и Штеттинского вокзала. Темны витрины Вертгейма, заперты двери кафе-автоматов Ашингера.
Не ящики с румяными булочками потряхивает на поворотах, не штабеля полуторных матрасов для молодоженов качает на переездах трамвайных путей. Унижением, болью, бедой провоняли глухие фургоны. Кого вытащили из теплой постели, кого отвозят с ночного допроса в тюрьму. Лучше не думать, не знать, не спрашивать. Мертвенный свет фар обливает надменный лик Беролины, но в медных очах богини незрячая пустота, и синие искры первых трамваев просверкивают на медных ее губах.
В резиденции посла Соединенных Штатов напольные часы отбили восьмой удар.
Едва Уильям Додд вошел к себе в кабинет, как ему передали личную телеграмму Кордела Хэлла. Государственный секретарь требовал ответа, существует ли непосредственная угроза войны. Видимо, в том и заключается смысл дипломатии, что постоянно приходится подкреплять очевидные факты.
— Свяжитесь с канцелярией Нейрата на предмет аудиенции,— распорядился посол.
С угрозой вообще господа в Вашингтоне, очевидно, смирились. Теперь их волнует «непосредственная».
Вспомнилась поездка в Прагу и конфиденциальная встреча с Бенешем. «Немцы ненавидели нас в течение многих столетий,— сказал президент.— Сейчас они преисполнены решимости аннексировать Чехию. Сначала частично, затем полностью».
Доказательств было предостаточно, но кто мог назвать тогда точные сроки? Чехословакия, Польша, Литва, Франция, Нидерланды — где, когда начнется война?
Подвинув кресло к журнальному столику, Додд взял пачку обандероленных газет и наскоро проглядел политические новости. Немецкая печать дружно обрушивалась на Рузвельта. «Бёрзен цайтунг» называла американского президента новым Вудро Вильсоном, пытающимся подавить и предать несчастный германский народ. В геббельсовской газете «Ангриф» проскальзывали особенно раздраженные, скорее даже бранчливые нотки. Замалчивая существо президентского обращения, нацистская пропаганда дружно атаковала близоруких пацифистов, плутократов и, конечно, евреев. Лишь более сдержанная в оценках «Берлинер цайтунг» своими словами пересказала президентское послание о предотвращении войн.
— Ты чем-нибудь огорчен, дорогой? — озабоченно спросила миссис Додд. Она вошла в халате, держа в руках поднос со стаканом апельсинового сока. На блюдечке были рассыпаны гомеопатические крупинки.
— «Толпа, как женщина»,— миссис Додд расправила салфетку.— Вероятно, господин Гитлер знает, как надо обращаться со своим народом... Прими, пожалуйста.
Додд покорно проглотил лекарство.
— Марта уже встала?
— Наводит красоту,— улыбнулась жена.— Кронпринц с супругой пригласили ее на прогулку.
— Значит, она занята? Жаль.
— Тебе что-нибудь нужно? Луи Фердинанд обещал заехать после одиннадцати.
— Тогда сделай милость, попроси ее отвезти записку в русское посольство. Мне необходимо повидаться с Сурицем. Звонить, по понятным причинам, я бы не хотел.
Додд подошел к конторке и, набросав несколько слов на бланке, вложил его в конверт. Затем достал визитную карточку.
— Опять этот большевик! — миссис Додд была неприятно удивлена.— Ничего, кроме огорчений, это не принесет. Попомни мои слова... Ты же отдал ему ответный визит?
— Что делать: протокол. Притом это было в прошлом году.
— Подумай хорошенько, Уилл. Если не о нас, то хотя бы о президенте.
— Так надо, детка, поверь мне...
— Ну если ты уверен...— состроив выразительную гримасу, она взяла письмо.— Сказать, чтоб отдала в собственные руки?
— Если возможно, дорогая, но не обязательно. Спасибо тебе. Это действительно важно.
Марта Додд доехала до отеля «Адлон» и отпустила машину. Не стоило лишний раз привлекать внимание. Советское полпредство находилось в соседнем квартале, и спокойнее было пройтись пешком. Жизнь в Берлине многому научила.
— Полпред в настоящее время отсутствует,— рассматривая карточку чуть ли не на просвет, сказал дежурный и вызвал советника.
— Я дочь американского посла,— отрекомендовалась она, отдавая письмо.
— На словах ваш отец ничего не просил передать?
— Нет, здесь все сказано. Он не хотел звонить.
— Все ясно, мисс Додд,— понимающе улыбнулся русский дипломат.— Скажите вашему отцу, что его будут ждать к семи часам. При всех обстоятельствах. Спасибо за вашу любезность.
— И вам спасибо.
Марта прошлась по аллее маркграфов. На зимнем фоне каменные фигуры выглядели довольно-таки неказисто. Особенно смешон был толстый господин в парике, горделиво попиравший корзину, наполненную сельскохозяйственными плодами. Пришлось нагнуться, чтобы разобрать имя славного властителя Бранденбургской марки, олицетворявшего богиню изобилия.
В начале одиннадцатого приехал Липский. Додд поздравил его с присвоением посольского ранга. Когда было покончено со светскими любезностями, поляк попытался прозондировать почву.
— Опять пошли разговоры, будто бы Гитлер втихомолку готовит политический и военный договор с Советами. Вам ничего не известно?
— Я давно не виделся с господином Сурицем. В последний раз он с жаром высказывался в пользу советско-германских торговых связей, и у меня действительно возникло подозрение, что это неспроста. Но договоры с Францией и Чехословакией развеяли сомнения. В крайнем случае речь может идти о пакте в рамках коллективной безопасности, но Гитлер вряд ли на это пойдет. Мне приятно, господин Липский, что в Варшаве по достоинству оценили ваши усилия,— американский посол обдуманно намекнул на германо-польскую декларацию о «прочной дружбе».
— Это дело временное. Германия намерена аннексировать часть моей страны. Об этом ясно свидетельствуют карты, развешанные повсюду. Несколько дней назад я заявил новый протест, но так и не получил удовлетворительного ответа. Начав переговоры о торговле, русские и немцы были близки к военному союзу. Цель Гитлера — изолировать Францию. Если ратификация сорвется, возможен любой сюрприз. Нечто вроде второго Рапалло.
— Не будем гадать,— тонко улыбнулся Додд.— Надеюсь, что полковник Бек сумеет вовремя сориентироваться.
Липский принужденно пожал плечами. Конечно, в глазах Америки позиция его страны выглядит ничуть не лучше, чем той же Франции или даже России. Все в конце концов преследуют собственные интересы. Но Соединенным Штатам с их высокомерным изоляционизмом едва ли пристало играть роль мирового блюстителя нравственности. Светский человек, тем более посол, не должен позволять себе подобных намеков. Впрочем, что взять с профессора истории? Эти замшелые интеллигенты мыслят абстрактными категориями прошедших веков.
Догадываясь, о чем примерно думает собеседник, Додд не спешил заполнить затянувшуюся паузу. Наблюдая за поведением Липского, он пришел к заключению, что поляк не слишком сочувствует диктатуре полков- киков, хотя и не выказывает осуждения. Карьерный дипломат, он повинуется своему правительству и сохраняет внешнее беспристрастие, когда затрагиваются даже самые щекотливые вопросы.
Липский заерзал под изучающим, до неприличия пристальным взглядом американца.
— Почему люди так слепы, мистер Додд? — с непритворной горечью молвил польский посол.— Просто-таки не умеют видеть очевидных вещей или трусливо отворачиваются. Да, у нас есть договор с Гитлером на десять лет, только я не поручусь даже за ближайшие два-три года. Мы значительно слабее Германии. Нам никогда за ней не угнаться. Они угрожают не только нам. Германия не ограничится тем, что вновь аннексирует большую часть Польши. Следом пойдут Эльзас-Лотарингия, Австрия и Чехословакия. И тогда рейх сможет контролировать Балканскую зону и всю Балтику. Если Гитлеру это удастся, вся Европа окажется в его власти. Что будет потом, знает только бог.
— По-моему, все было ясно еще в тридцать третьем году.
— У нас не оставалось другого выхода. Когда Герман Геринг охотился с моим министром в Беловежской пуще, то без обиняков предложил совместно ударить по России.
— Чистейший блеф, особенно в то время.
— Откровенная провокация. Бек так это и расценил.
— Вы читали вчерашний выпуск «Фелькишер Беобахтер», господин Липский?
— Признаться, нет, еще не успел.
— Напрасно. Это газета самого Гитлера... Мое внимание привлекла корреспонденция из Будапешта. В ней говорится о притязаниях Венгрии и Польши на приграничные части Чехословакии. Что вы думаете по этому поводу? Немецкий журналист ссылается на заявления компетентных лиц.
— Мне решительно ничего не известно,— Липский удивленно пожал плечами.— С чехами мы как-нибудь договоримся, а вот Советы, рейх... Трудно выбирать, что хуже, мистер Додд: Сцилла или Харибда. У Германии нет общих границ с СССР. Путь на Москву снова пройдет по нашим костям.
— На Москву? Но только что вы выражали обеспокоенность по поводу советско-германского сближения.
— Дружба хищников опаснее вражды. В Польше не забыли разделов. Для нас одинаково чреваты оба варианта. Возьмите, к примеру, договор с чехами. Каким образом Красная Армия сможет прийти к ним на помощь? Мы никого не пропустим через свою территорию! Тухачевский уже однажды стоял под Варшавой, но господь бог и маршал Пилсудский сотворили чудо. Маршала, увы, с нами нет, а бог... Нет, мы не самоубийцы, чтоб позволить большевикам пройти через Польшу.
— Зачем заранее сжигать за собой мосты? — успокоительно заметил Додд. Он сочувствовал Липскому, но не настолько, чтобы позволить водить себя за нос.— Жаль, что вы не успеваете следить за газетами. В сегодняшней «Берлинер цайтунг» есть сообщение о визите в Варшаву русского генерала.
— Как же! Иеронимус Уборевич! Персона очень нам хорошо известная. Его армия стоит у наших границ. Вооружены до зубов.
— В чем цель визита, если не секрет?
— Какие секреты от вас, господин посол?.. Он едет к чехам, у них же теперь такая дружба. У нас только гостит. Конечно, генеральный штаб его принимает. Сосед все-таки. Как у них говорится, худой мир лучше доброй ссоры.
Часы в гостиной пробили вторую четверть. Скоро должны были приехать Гогенцоллерны. Пожалуй, не стоит им встречаться здесь с польским послом.
— Теперь я значительно лучше понимаю ситуацию,— сказал Додд на прощание.
Липский не сообщил ему ничего нового. Но было любопытно выслушать человека, который содействовал заключению унизительного для Франции пакта. Додд записал разговор по свежим следам! Не столько для отчета, сколько для истории. Ведь все рано или поздно становится историей, даже собственная жизнь.
Чета Гогенцоллернов прибыла точно в назначенный час. Луи Фердинанд и его жена, приходившаяся родной сестрой королеве Дании, и, конечно, свергнутый кайзер Вильгельм тоже вызывали живейший интерес профессора-дипломата.
— Не уделите мне пять минут, ваше превосходительство? — попросил кронпринц.
— Всегда к вашим услугам,— поклонился посол.
— Все эти дни я находился под впечатлением нашего разговора. Помните, мы говорили о франко- русском союзе и перспективах объединения балканских стран?..
— В контексте внешней и внутренней политики Германии,— уточнил Додд.— Включая преследование евреев.
— Совершенно верно,— с готовностью согласился Луи Фердинанд.— Рассматривался весь комплекс. Но я не вижу пока реальной альтернативы режиму, зато окружение Германии почти наверняка приведет к новой войне.— Он казался подавленным.— Неужели у нас нет никакого выхода?
— Вообще-то наша беседа носила академический характер, но если вы хотите знать мое мнение, я готов. Разумеется, строго конфиденциально,— Додд не сомневался, что кронпринц все перескажет отцу.— Более прогрессивное правительство, свобода религии и свобода печати. Иного не дано. Немецкий народ заслуживает лучшей участи,— провожая Луи Фердинанда, он уже сожалел о вырвавшихся словах. Откровенничать было совершенно ни к чему.
Слух об особой преданности рейхсвера и лично Бломберга императорской фамилии оказался пустышкой. Военный министр даже не упомянул экс-кайзера в последней речи.
Вскоре позвонили из канцелярии, и неприятный осадок забылся. Нейрат любезно назначил время.
Додд мысленно похвалил жену, догадавшуюся сменить ставший притчей во языцех старенький «шевроле» на «бьюик».
— На Вильгельмштрассе,— сказал шоферу.
В полдень он уже сидел в кабинете Нейрата. Окна по обыкновению были плотно зашторены. Многочисленные бра и настольные лампы дышали душным жаром театральных кулис.
— Для начала позвольте вручить, ваше превосходительство, эту книгу,— Додд передал первый том дневника, подготовленного Хантером Миллером.— Помнится, она вас заинтересовала.
— Благодарю от всего сердца, уважаемый господин профессор. Как вам живется в Берлине?
— Замечательно, господин министр. Я успел полюбить Германию, хотя, не скрою, здесь нелегко выполнять обязанности посла.
— Долг есть долг,— Нейрат выжидательно наклонился.— Я знаю только один способ покончить с трудностями.
— Какой же?
— Сделать вид, что лично нас они не касаются.
— Замечательно,— Додд вежливо улыбнулся.— К сожалению, этот превосходный рецепт не подходит для данного случая... В Соединенных Штатах убеждены в намерении Германии начать войну, а это, как вы понимаете, затрагивает каждого американца.
— Досадное недоразумение, господин профессор, смею заверить. Никаких шагов в этом направлении Германия не предпринимала. Мы, как и все, конечно, вынуждены заботиться о своей обороне. Вы только посмотрите, что делают итальянцы! За каких-нибудь три месяца Муссолини удвоил свои вооруженные силы. А как вам нравится его недавнее заявление? Он же призывает окружить нас враждебным кольцом государств! — в голосе Нейрата звучало почти непритворное возмущение.— Обвиняет Англию и Францию в том, что они медлят объединиться с Италией в антигерманском блоке.
— В самом деле? — Додд выразил слабое удивление.— Я, признаться, полагал, что увеличение итальянской армии связано с операциями в Африке. Призывы к войне в Европе исходят из другого источника.
— Я догадываюсь, на что вы намекаете, но это ошибка. Как бы там ни было, в ближайшие несколько недель будет достигнуто общее мирное соглашение.
Додд понял, что Нейрат подразумевает предстоящую конференцию Лиги Наций.
— И уже имеется проект? Хотя бы приблизительный?
— Мы стремимся к прочному миру,— ушел от прямого ответа министр.
— Но позвольте, ваше превосходительство,— решительно возразил посол.— Пока создается впечатление, что все немцы только и думают о войне. Я не говорю о парадах. Но любые публичные демонстрации проходят в полном военном снаряжении. Только и слышно, что об аннексии Австрии, Нидерландов. Вы претендуете на некоторые районы Чехословакии, Швейцарии, наконец, Польский коридор. Широкое распространение получили карты, которые недвусмысленно свидетельствуют о территориальных претензиях. Согласитесь, что это внушает серьезные опасения и никак не вяжется с мирными заверениями.
— Подобную продукцию производят совершенно безответственные лица.
— Но она распространяется по всей Германии. Такие карты можно увидеть повсюду: в гостиницах, на вокзалах, в витринах магазинов...
— Вот вам лишнее доказательство, господин профессор, что правительство не вмешивается в волеизъявление граждан. Каждый имеет право отстаивать свои взгляды. К официальной политике это не имеет отношения.
— Однако на картах значится имя господина Геринга. Разве он не входит в правительство?
— Вы, безусловно, правы,— Нейрат устало провел рукой по лицу.— И все же, поверьте, приведенные нами факты не имеют ничего общего с нашей внешней политикой.
— Не смею сомневаться в ваших добрых намерениях, господин министр. К сожалению, благие пожелания слишком часто расходятся с очевидностью. Весь цивилизованный мир убежден в том, что Германия намерена вернуться к своей старой захватнической политике. Откровенные притязания на пограничные области, где живут люди, говорящие по-немецки, красноречиво свидетельствуют об агрессивных намерениях.
— Меня самого тревожат воинственные разговоры и настроения,— озабоченно закивал Нейрат.— Лично я не состою в партии. Вам это, конечно, известно.
Очевидное смущение министра, его виновато-просительный тон словно бы взывали о пощаде. Додд счел возможным снять напряжение.
— К этому тому,— он показал глазами на подаренную книгу,— следовало бы добавить еще двадцать, но я, признаюсь, побоялся взять с собой такой груз. Позволите прислать в вашу канцелярию?
— Вы очень любезны. Я с удовольствием прочитаю. Не зная прошлого, трудно планировать завтрашний день.
— Совершенно с вами согласен. Исторический опыт позволяет предвидеть опасности. Человеческая природа остается неизменной, господин министр.
Додд с горечью лишний раз убедился в том, что ничего, в сущности, нельзя изменить. Нейрат, как, на- верное, и другие чиновники старой школы, превосходно понимает, чем чреват авантюристический курс Гитлера. Возможно, они и пытались на первых порах отстаивать более умеренную точку зрения, но в конце концов капитулировали перед маниакальной волей.
Посол откланялся, так и не получив никаких разъяснений.
Без четверти семь Додд надел шляпу и собрался спуститься вниз, чтобы тем же манером доехать до «Ад- лона», но вынужден был вернуться на телефонный звонок.
— Я уже на месте,— сообщил Яков Суриц,— и буду рад видеть вас.
Выругавшись про себя, посол положил трубку.
— Что случилось? — осведомилась миссис Додд, увидев расстроенное лицо мужа.
— Не понимаю, зачем понадобилось звонить? Считай, что тайная полиция уже зафиксировала мой визит к коварному коммунистическому послу.
— Я же предупреждала!
— Наверняка он допустил промах без всякого умысла. Досадная беспечность.
— Плевать я хотела на гестапо! — вдруг рассердилась американка, употребив несколько энергичных слов.— Иное дело, как отнесутся в Вашингтоне... Противники Рузвельта уже причислили тебя к красным.
— Фашиствующие хулиганы! — посол гадливо поморщился.— Я выполняю свой долг. Надеюсь, что в госдепартаменте это понимают. А на всякую мразь, ты права, Мэгги, надо плевать... У меня нет иной возможности увидеться с русским... Все сторонятся его, как зачумленного, а на официальных завтраках и обедах он почти не бывает. Можно подумать, что это его вполне устраивает. Такой утонченный, образованный господин и вдруг такой робкий... Хинчук вел себя несколько иначе.
Поскольку надобность в конспирации отпала, Додд приказал шоферу расчехлить флаг и ехать прямо на угол Унтер-ден-Линден и Вильгельмштрассе. Ворота роскошного особняка были гостеприимно распахнуты.
Минут пять ушло на обмен любезностями. Суриц одобрительно отозвался о речи Рузвельта, а Додд похвалил золоченую мебель и картины старых мастеров.
— Я потому и увлекся историей, что слишком люблю старину,— зашел он издалека.— Людьми делает нас неразрывная связь с прошлым, традиции. Вы согласны?
— Вполне, мистер Додд, но традиции традициям рознь. Не все из прошлого можно принять.
— Я бы не рискнул ставить вопрос столь декларативно. В отдельных частностях вы несомненно правы. Фашизм, например, одной рукой стремится насильственно воскресить кровавые обряды язычества, средневековую нетерпимость, а другой — разрушает драгоценное наследие европейского просвещения. Одни костры из книг чего стоят! Спору нет: опасно реанимировать мертвых чудовищ, но не менее гибельно навязывать повальное забвение. Рано или поздно цивилизация выродится в вынужденное сообщество объятых нетерпимостью питекантропов. В своем роде это тот же фашизм. Культурная, историческая беспамятность прямиком ведет к рабству и одичанию. Я не прав?
— Вы очень оригинально раскрываете мысль,— мгновенно отреагировал Суриц.
— Оригинально? — Додд понял, что русский стойко придерживается выжидательного нейтралитета. Рассчитывать на встречный шаг пока не приходилось.
— Ничто не проходит бесследно. Культ силы неизбежно выливается в милитаризм, национальная спесь — в расовую ненависть. Кризис гуманизма ощущается уже в международном масштабе. Вы не находите?
— Что вы конкретно имеете в виду? — осторожно поинтересовался Суриц.
— Многое... Капитулянтские тенденции, например, обнаружившиеся в некоторых странах. Растление духа проявляется в утрате воли к сопротивлению. Это, пожалуй, страшнее военного поражения,— с присущей ему логической плавностью Додд перешел к текущей политике.— Абиссинский негус разбит, но он не смирился. Я верю в конечное торжество справедливости.
— Я тоже, мистер Додд,— Суриц оживился и свободнее откинулся в кресле.— Советский Союз с тревогой и сочувствием следит за самоотверженной борьбой абиссинского народа.
— Вполне естественно. У России многовековые духовные связи с Абиссинией, древнейшей христианской страной. Я смотрю на эту войну как на прелюдию к мировому конфликту. Сначала огонь перекинется на Египет, затем, возможно, на Палестину и пойдет гулять, как по бикфордову шнуру... Между нами говоря, Муссолини, подражающий Цезарю, мало чем отличается от господина Гитлера, который заимствует планы Фридриха Барбароссы. Оба они плохо осведомлены, не в меру романтичны и в высшей степени жестоки... Я рад, что вам понравилось обращение президента, господин посол. Остановить войну могут только быстрые и согласованные усилия.
— Советское правительство готово немедленно установить сотрудничество с Лигой Наций в применении санкций против Италии,— Суриц метнул настороженный взгляд из-под опущенных век.— Насколько я знаю, Румыния также преисполнена готовности к решительным действиям... Но этого мало.
— К сожалению. Слишком сложное переплетение интересов.
— У меня была беседа с господином Понсе. Он дал понять, что боится, как бы поражение Муссолини не подтолкнуло Гитлера к захвату Австрии. В этом есть известная логика, хотя возможна и прямо противоположная точка зрения. Но мы не можем не считаться с позицией Франции.
— Разумеется, особенно теперь... Итало-германские разногласия по вопросу об Австрии, конечно, налицо, но я совершенно уверен, что это не приведет к серьезным противоречиям между обеими диктатурами. Искренне уважая господина Понсе, могу заметить, однако, что мнение посла далеко не всегда определяет позицию правительства. Уж нам с вами это известно. Всегда возможны неожиданные повороты.
— Многое будет зависеть от Англии.
— Насколько можно судить, переговоры, которые вел господин Литвинов, отличались конструктивностью... Не только здесь, как это видно из печати, но и в Варшаве не скрывают озабоченности.
— Совершенно напрасно. Мы твердо отстаиваем принцип коллективной безопасности.
— Лично я целиком и полностью это одобряю. Гитлер, а в его агрессивных устремлениях не приходится сомневаться, конечно же смотрит на вещи совершенно иначе.
Додд не стал развивать мысль, полагая, что такой человек, как Суриц, понимает все с полуслова. От Уайт Холла пока не приходится ждать решительных действий, а поляки дали втянуть себя в германскую мышеловку. Одно лишь имя Тухачевского действует на них, как красная тряпка на быка. Немудрено, что лондонские переговоры подлили масла в огонь.
— Спасибо за вашу откровенность, мистер Додд,— с чувством поблагодарил Суриц.
— Надеюсь, ваше правительство прекратит пропаганду в Соединенных Штатах? Смею уверить, она не приносит плодов. Давайте лучше сотрудничать в области торговли и в поддержании всеобщего мира. Мы — демократия, вы — коммунисты. Каждый народ вправе иметь ту форму правления, какая ему нравится, и не должен вмешиваться в дела других народов.
— В принципе это верно. Сделаю все от меня зависящее.
Простились почти сердечно, соединенные невеселой заботой.
— Домой, мистер Додд? — спросил шофер, предупредительно раскрыв дверцу.
Черный, сверкающий в вечерних огнях «бьюик» со звездно-полосатым флагом развернулся у Бранденбургских ворот.
По пути в резиденцию чуть было не случился инцидент. Спасло мастерство водителя. Машина проскочила в каком-нибудь сантиметре от неожиданно вылетевшего на перекресток мебельного фургона. «Сократилась безработица,— подумал посол,— у людей появились деньги на приличную обстановку. Зачем им война?»
