26
Фридрих фон Швее фон Лагенфельд, иезуитский священник, чей печальный долг состоял в том, чтобы сопровождать на казнь осужденных ведьм, был любимым поэтом Папена. Напоминая о неизбежном конце всего сущего в часы радости и утешая в печалях, он уводил воображение к недоступным пределам. Крепость его наивной веры укрепляла дух.
Кто страшится в ураганах
Все невзгоды претерпеть,
Пусть не тщится в дальних странах
В добром деле преуспеть.
Кто в волнах, вдали от суши,
В силах все перенести,—
Только тот способен души
Обездоленных спасти!
Неисповедимы пути господни. Не думал Франц фон Папен, достигнув зенита государственной службы, что в один не очень прекрасный день рок отбросит его к подножию горы и придется опять, под крышей посольства, начинать почти с начала усыпанный терниями путь.
Что ж, по крайней мере есть на что оглянуться...
До прямого вступления Америки в мировую войну на стороне Антанты Папен ухитрился нанести будущему противнику урон, исчислявшийся фантастической по тем временам суммой в сто пятьдесят миллионов долларов. Именно так оценили деятельность «прекрасного Франци» далекие от сантиментов джентльмены из ФБР. Диверсионно-шпионские группы, созданные кайзеровским военным атташе, действовали чуть ли не во всех портах западного побережья. Предназначенные к отправке в Европу суда взрывались прямо на рейде. Выведенные на точный курс субмарины «Хох зеефлотте» топили транспорты с военным снаряжением и цивильные пароходы. Горели склады и эллинги. Нарушались линии связи. Отключался электрический ток.
И кто мог гадать, что воля фюрера вновь возвратит «марбургского оратора» на дипломатическую стезю. После убийства Дольфуса и провалившегося путча австрийских эсэсовцев отношения между обоими германоязычными государствами оказались на точке замерзания. Чтобы возобновить прерванные процессы постепенного всасывания восточных марок в великий рейх, требовался истинный виртуоз. Именно по этой причине и получил бывший канцлер Веймарской республики и вице-канцлер первого кабинета Адольфа Гитлера ранг чрезвычайного посланника и полномочного министра по особым поручениям.
Пожалуй, это был наилучший, если не единственно возможный выбор. Обворожительный светский лев, располагавший широкими связями в кругах высшей бюрократии и делового мира, Папен явился в Вену в облике истого католика, пострадавшего в благородной борьбе против крайних эксцессов «раннего» национал-социализма. Разве не он в самых решительных выражениях призвал Гитлера покончить с разгулом коричневых? И чуть было не стал жертвой той самой исторической чистки, в которой погибли горлопаны-штурмовики? Весь мир знает, что от верной смерти его спасло лишь заступничество престарелого Гинденбурга. Юнга, его ближайшего референта, буквально изрешетили пулями.
Вручив верительные грамоты в Хофбурге, Папен принялся наводить разрушенные мосты. Первым делом вошел в тесный контакт с прелатами римско-католической церкви. В соборе святого Штефана он проводил едва ли не больше времени, чем у себя в посольстве.
Трудно было усомниться в доброй воле столь замечательного во всех отношениях человека. Вспомнили даже, что именно при нем, Папене, была сделана последняя попытка преградить нацистам путь к власти.
Нет, это не посол новоявленного антихриста, скорее посредник, а может быть, и вовсе тайный антипод с оливковой ветвью в руке.
— Пришло время восстановить мир и доверие между странами-сестрами,— заявил он на первой встрече с Куртом фон Шушнигом, превозмогая подступившие слезы.— Пора забыть обиды и споры. Взаимное доверие и товарищеское сотрудничество — вот та основа, которую нам предстоит возродить, господин канцлер. Не будет ли действительно достойной целью достижение полной гармонии? Обеспеченной доброй волей и честным партнерством?
— Независимость Австрии является основным условием любого сближения,— Шушниг угрюмо противостоял сладкоречивым призывам.
— Самой собой разумеется, дорогой канцлер! — не стыдясь слез, воскликнул посланник.— Я прибыл с миром в сердце и не пощажу своих сил, чтобы восстановить былую гармонию,— он так любил это слово! — Речь может идти только о взаимных мирных заверениях, о мирном пакте между нашими странами. Что-то ведь надо делать?.. Мы наложили запрет на наши газеты, на наших артистов и лекторов. Германские туристы не могут посещать Австрию, торговые сделки чрезвычайно затруднены. Разве это нормально? Я уверен, что мы можем найти выход из тупика.
Против такой интерпретации Шушниг ничего не мог возразить. Опасный сосед стремился загладить вину, и было бы неразумно не поддержать его в столь благотворных намерениях.
Папен имел полномочия идти на любые уступки по части суверенитета, лишь бы добиться официального признания Австрии немецким государством. Независимым, нейтральным — каким угодно, но только немецким. В надлежащий момент это зароненное в почву зерно обернется зубом дракона.
Обосновавшись в Вене, Папен восстановил отношения с абвером, располагавшим в Австрии мощной разведывательной сетью. В отличие от прочих спецслужб рейха, слегка потрепанных в ходе минувших событий, она практически не претерпела урона. Видимо, это обстоятельство и, не в последнюю очередь, высокое искусство посланника вынудило Гитлера доверить ему выполнение операции крайне деликатного свойства. В полном смысле слова «особое поручение».
Любой ценой, не считаясь ни с чем, даже с новым кризисом в отношениях, требовалось добыть досье, которое австрийская полиция завела на будущего фюрера и рейхсканцлера еще в довоенные времена.
Там было чем поживиться и по части политики, и, чего Гитлер более всего опасался, в сфере без четко обозначенных границ, которую относят к психопатологии, а если уж говорить до конца, к психосексопатологии.
Франц фон Папен и сам был не прочь заглянуть в заветную папку, тем более что скандальная волна уже выплеснулась на страницы газет. Скорее всего это и заставило фюрера действовать с лихорадочной поспешностью.
Когда поступила посланная на его имя шифровка, Папен сладострастно потянулся. Каких-нибудь три месяца назад, раскрыв за кофе — мер вайе — со сливками парижскую « La Journal» и обнаружив там сенсационную статью «Секретная жизнь канцлера Гитлера», он уже испытал нечто подобное. Сразу обозначились еще не вполне ясные перспективы, да и чисто по-человечески было приятно. Вождь рейха и партии предстал жалким импотентом и трусом со всеми вытекающими из этого комплексами. Теперь ощущение удовольствия было намного острее: личная причастность и, как неизбежное следствие, риск. Предчувствие все-таки не обмануло! Случай вновь подбрасывал дьявольски соблазнительный шанс.
Случилось то, что должно было неизбежно случиться. Недаром же сама судьба привела его сюда, в Вену, где укрылась некая Роза Эдельштейн, мечтательная девушка восемнадцати лет, с глазами скорбящего ангела, которую фюрер удостоил своим вниманием! Когда бедняжку постигло это несчастье, началась неизбежная в таких случаях проверка. Отца, мелкого коммерсанта, в одночасье убрали, как только выяснилось полное неблагополучие по части крови, а сама она едва успела вскочить в отходящий поезд. От каких-либо показаний Роза благоразумно воздержалась, но Папен на всякий случай держал ее под прицелом. После скандальной публикации в «Журналь» она совсем затаилась, хоть и не была упомянута, и вообще пыль поднялась вокруг иного предмета — совершенно ничтожной особы по имени Женни Хауг. Шоферу и телохранителю фюрера Эрнсту эта дрянь приходилась родной сестрой. Надо же такому случиться, чтобы у Гитлера именно с ней впервые в жизни, кажется, что-то начало получаться. Своими впечатлениями, не слишком лестными, она поделилась с подругой Гертой Мюллер, а та рассказала обо всем парижскому журналисту Тено. Разразилась буря. На Францию давили как извне, так и изнутри — постарался Абец. Тено арестовали, на газету наложили запрет. Напрасно издатель бил себя кулаком в грудь: «В чем вы нас обвиняете? Мы показали канцлера всего лишь обычным человеком. Где, наконец, наши свободы?! Свобода печати!»
Республика не желала осложнять отношения с Германией ради грязных простынь ее вождя.
Прежде чем начать действовать — досье хранилось в сейфе самого Шушнига,— Папен собрал воедино все, что было известно по слухам. Наблюдение за домом канцлера и без того велось круглые сутки. Удалось организовать и бесперебойное подслушивание: микрофоны были встроены в панели служебного кабинета.
Когда Шушниг позвонил домой и попросил жену подвезти «тот самый портфель», Папен сразу понял, о чем речь, и дал сигнал к началу. Дипломатические сотрудники Каганек и Кеттлер действовали строго по сценарию, и, если бы фрау Шушниг не вздумала сделать непредусмотренный крюк, инцидент мог бы закончиться бескровно. Но ей зачем-то понадобилось завернуть на Ротенштурмштрассе. Пришлось прибегнуть к запасному варианту.
Возле ресторана «Штефанскеллер», известного главным образом сумасшедшими ценами, в машину канцлера врезался внезапно вылетевший из подворотни продуктовый фургон. Женщина и шофер скончались, не приходя в сознание, а портфель через пятнадцать минут оказался в кабинете полномочного министра.
— Как ни берегись, но всего не предусмотришь,— философски заметил Папен, поблагодарив обоих дипломатов за службу.— Предоставим героев дня их судьбе, но вы должны немедленно покинуть страну, прежде чем на след выйдет полиция. Приводите в порядок дела и собирайтесь в дорогу. Жду вас ровно через два часа. Этого как раз хватит, чтобы организовать швейцарские визы.
Запершись в кабинете, Папен, не долго думая, взломал секретные замки и наскоро проглядел документы. Материалец подобрался заглядение: фотографии, письма, заверенные показания свидетелей, копии полицейских протоколов.
Младенец — был даже такой снимок! — появившийся на свет в субботу апреля двадцатого дня 1889 от рождества господа Иисуса Христа года, как и ожидалось, оказался тем еще фруктом! Мало того что осведомитель и провокатор, еще и психопат с садо-мазохистскими проявлениями. В бытность германским канцлером Папен имел случай прикоснуться к подобного рода документации, но о начальных ступенях восхождения грядущего фюрера тысячелетнего рейха австрияки знали куда больше. Неудивительно, впрочем. Здесь — Браунау на Инне (Гастхоф цум Поммер) — он родился, здесь же, в Линце, будучи еще гимназистом, впервые столкнулся с полицией. Заключения тамошних медиков превосходно дополняли диагноз, поставленный первого сентября тридцать третьего года ведущим психиатром Эдмундом Форстером. (Уже как вице-канцлер Папен знал, кого привозили к фюреру в эсэсовском мерседесе в то дождливое утро.) Ему стоило немалых трудов выцарапать у Форстера необходимые подробности.
Профессор оказался скуп на слова, однако нашел достойное объяснение тяжелому анамнезу пациента:
— Психоматические особенности напрямую связаны с событиями на Западном фронте, где наши войска были вынуждены применить боевые отравляющие вещества. В частности, «Желтый крест», или «В-дихлорэтилсульфит». Противогаз оставлял желать лучшего, и произошло частичное отравление, имевшее отдаленные последствия. На интеллектуальных способностях это никак не отразилось, напротив, скорее обострило их, пробудив волю к сопротивлению печальным обстоятельствам. Характер, как вы понимаете, закалился в борьбе.
Форстер четко понимал, что от него требовалось. Поэтому Папен пропустил ученые объяснения мимо ушей. Важны факты, а не их истолкование.
Теперь наконец все складывалось один к одному, как в добротной постройке: душераздирающие сцены в мюнхенском доме на Принцрегентштрассе — Мими Райтер дважды пыталась выброситься из окна, загадочное убийство Ангелики Раубаль, которое не так просто оказалось замять, и трогательная дружба с Хелен Бехштейн. Неимоверно трогательная. Фюрера неоднократно заставали перед ней на коленях. Уткнувшись в ее белые, благоухающие руки, он выкрикивал страстные признания, а растроганная фабрикантша шептала в ответ: «Мой Волчонок, Волчонок»,— и успокаивающе гладила по волосам.
Теперь стало понятно, зачем понадобились эти и подобные им, заранее рассчитанные на огласку объяснения.
Фюрер потому одинок, что женат на великой Германии, но он мужчина, в нем играет здоровая сила, которую пришлось целиком сублимировать в исполнении долга. Это жертва рыцаря-монаха. Документы напрочь разбивали эту расхожую, в сущности официальную, версию. Да, как и надеялся Папен, в портфеле была спрятана бомба, способная доставить фюреру немало неприятных минут.
Передать такой материал из рук в руки за здорово живешь было бы недостойно политика. К тому же небезопасно. За причастность к таким тайнам расплачиваются головой. Зато обладание ими может служить известной гарантией безопасности, если, конечно, по- умному распорядиться.
Франц фон Папен заранее продумал и предусмотрел все. Фотограф с нужными принадлежностями в полной готовности дожидался в бронированном помещении. В присутствии посланника он, страница за страницей, переснял все дело, проявил, а затем высушил пленки.
— Спасибо, Гейнц,— милостиво улыбнулся Папен.— Можете быть свободны до завтрашнего вечера,— и, тщательно разглаживая банкноты, отсчитал триста шиллингов.
Так же неторопливо и методично он просмотрел пленки, уложил их в потайные карманчики пуленепробиваемого, выложенного асбестом жилета и поднялся к себе в кабинет.
Готовые в дорогу дипломаты уже поджидали его в приемной.
— Возьмите ваши паспорта, господа,— по-отечески напутствовал посланник.— И да хранит вас господь!.. А это, дорогой Кеттлер, вы наденете под пиджак,— добавил вполне буднично.— Адрес в Берне вам, конечно, известен. Поедете в сопровождении охраны, как с диппочтой. Звоните в любое время.
По пути к границе Каганек обнаружил хвост. Неизвестный «хорьх» с венским номером сопровождал их до самого шлагбаума, но тем и ограничилось.
Агенты СД, тайно контролировавшие весь ход операции, не решились напасть на посольский автомобиль, в котором помимо шофера и дипломатов сидели трое охранников.
Уже через час после пересечения границы Гейдриху было доложено о беспрецедентной двойной игре посланника Папена. Выбранив незадачливых агентов, которые, фактически провалили задание, он попробовал напрямую связаться с фюрером, но адъютант вежливо переадресовал его к Гессу.
Оставалось, холодея от бешенства, поджидать удобного случая.
Папен между тем преспокойно занялся текущей работой, затем поужинал в приятной компании в кафе «Централь», где собирался не чуждый музам венский бомонд, и поспел ко второму акту в Карл-театр на оперетку.
Каганек позвонил только на следующее утро. Посланник закончил завтрак, за неизменной чашкой мер вайе пролистал газеты и только потом вызвал Берлин. С Гитлером его связали без промедления.
— Счастлив доложить, мой фюрер, что пришлось завести новую книгу поздравлений по случаю вашего дня рождения. Прежнюю исписали снизу доверху. Позвольте выслать ее вам в качестве маленького презента, хотя и запоздалого?.. Курьер вылетает на моем самолете.
Гитлер рассыпался в благодарностях. Даже голос дрожал от волнения.
Новый день посланник начинал в явно приподнятом состоянии духа. Своими руками пристегнул к запястью курьера стальной чемоданчик. В жизни, как в игре: если повалит карта, то жми до упора, пока не исчерпается полоса. Это простое и мудрое правило вскоре подтвердил военный атташе фрегаттен-капитан фон Ревенцлов.
— Удалось подсечь жену русского дипломата,— он передал бумаги, лучась улыбкой.— Либо он будет сотрудничать, либо это уйдет в Москву.
— На чем, интересно, взяли?
— Даже стыдно говорить, экселенц,— резидент абвера презрительно скривил губы.— Попытка кражи в модном магазине... Мы давно наблюдали за ней: любит красивые вещи, дрянь. В особенности меховые шубки. Но вкуса, должен сказать, никакого.
— Поздравляю, коллега, и от всего сердца благодарю. Только не пережмите с ней, ладно? Максимум такта. Может завязаться интересная комбинация.
— Я начал с того, что ликвидировал инцидент, расплатившись наличными... И пообещал за хорошее поведение норковое манто.
