XIV
Проснулся он незадолго до полудня с давно позабытым ощущением счастья, хоть по-прежнему ныли суставы и саднили кровяные мозоли на руках.
Немилосердно жарило солнце, но травы вокруг еще были в росе, наполняя бодрящий воздух медовым хмелем. За ручьем, прыгавшим по молочным с ржавыми подпалинами валунам, слепил коралловой белизной конус гигантского гейзера. Покрытые ноздреватыми выпарами соли проплешины купались в тяжелых парах, изредка пробулькиваясь сердитыми пузырями. Легкий ветерок доносил тогда йодо-бромную вонь, и на языке ощущался отчетливый привкус фотоэмульсии. Но зато дальше, насколько хватал глаз, расстилалось все то же духмяное поле, и округлые кочки были усыпаны земляникой, и цвели курчавые гиацинты в сырых овражках.
Когда же менялось направление ветра, над долиной разливалась тревожная, порочно-сладостная струя таволги. Ее кремовые плюмажи хлопьями пены качались на сине-зеленых волнах.
— «Ты с красоткой усни на росистом лугу…» — насмешливо пропел Макдональд, увидев, что чудаковатый янки наконец пробудился. — А здесь и в самом деле рай! Даже воду для бритья не пришлось греть — взял прямо из гейзера… Жаль вот, яичек нет.
— Можете отварить на завтрак фазана. Их тут видимо-невидимо.
— И жаворонки! — Разнеженно жмурясь, Макдональд запрокинул голову к небу. — Вы хоть знаете, как называется это прелестное местечко? На моей роскошной карте тут белое пятно.
— Белое пятно? — открывая банку с ветчиной, Смит накололся о заусеницу и принялся зализывать ранку. — Боюсь, что вы, сами того не ведая, попали в точку. Судя по всему, это Белый остров. Конусы из глауберовой соли — верная примета его границ. Так что поздравляю, Чарли.
— Тоже мне радость, — пренебрежительно фыркнул Макдональд. — Подумаешь!
Подобрав жир со сковородки лепешкой из цзамбы, он допил кофе и побежал к ручью. Полюбовавшись на мерцающую золотой пыльцой форель, трепетно противостоявшую течению, прополоскал горло и вымыл руки.
— Холодная! Даже зубы ломит.
— Ледниковая… Ну что, пора в путь?
— Да, будем собираться. — Макдональд включил рацию и настроился на привычную волну.
— Воет? — поинтересовался Смит.
— Как сонм чертей. — Австралиец привычно взял пеленг. — Курс, таким образом, прежний — сто десять.
— Пусть будет так. — Смит не без труда выпрямился, ища шерпа, который где-то далеко за ручьем пас на изобильных травах уцелевших животных. Погонщики, надо полагать, ушли еще на рассвете.
Сумерки застали отряд в пути. Небо над зазубренным краем обнимавшего долину хребта еще блистало всеми оттенками ранней зари, а здесь, в полынных, разом погрустневших полях, без дорог и примет человечьего быта, неудержимо густела темень. Холодеющий воздух стригли летучие мыши. Лунный желатин скупо плавился на металлических, окаймленных иглами листьях.
Откуда-то налетели тучи комаров. Сразу вспухли, наливаясь болезненным жаром, искусанные веки. Но едва лишь Смит подумал о том, что следовало бы хорошенько обмазаться гирудином, как задул ненавязчивый ветерок и разогнал кровососущие эскадрильи.
— Словно по заказу! — удовлетворенно отметил Макдональд. — Пора, однако, позаботиться о ночлеге… Постойте, да это никак огонек!
Милях в полутора от них действительно подрагивал какой-то теплый зовущий свет.
— Похоже на газовый факел, — озабоченно пробормотал Макдональд, вглядываясь в темноту.
Смит вынул из кожаного футляра бинокль.
В сероватом овале возникло дымное пламя и кусок озаренной им красноватой стены.
— Факел. Вы снова попали в точку, Чарлз, — прокомментировал Смит. — Только не газовый. Скорее всего, это горит масло, освещая вход в дом.
— Вы с ума сошли, Бобби, откуда здесь взяться дому?
— Больше того, это вилла. Притом с портиком, тонкими дорическими колоннами и беседкой. — Чем пристальнее Смит всматривался, тем яснее проявлялись в его окулярах различные подробности: листья аканта на резных капителях, балясины, вазоны, мраморные бюсты на перилах веером расходящейся лестницы. — Готов поставить голову против дайма, что это римская вилла, если только я не позабыл, чему меня учили в колледже.
— Вы с ума сошли, — изменившимся голосом повторил Макдональд.
— Не знаю, как вам, Чарли, но мне почему-то страшно. — Смит спрыгнул с замученной лошадки и передал бинокль. — Взгляните-ка сами.
Хотя на груди австралийца болтался чехол с не менее сильным «цейсом», он послушно протянул руку и бегло оглядел скупо обозначенные в ночи лестничные марши, легкие контуры перистиля, фонтан и статуи, похоронно белеющие в непроглядной тени.
— Очень похоже на виллу Адриана, куда я забрел однажды, блуждая среди развалин римского форума… Даже цветущие герани в глиняных горшках.
— Вам виднее, я не был в Риме.
— Самое смешное другое. — Макдональд поежился, словно преодолевая внутреннее сопротивление. — Несколько минут назад я почему-то подумал о ней… Нет, не о вилле вообще, а, как бы поточнее сказать, о бренности нашего существования, что ли… И мне вдруг вспомнилась мощеная выгнутая дорога, арка, уж не помню чья, не то Тита, не то Константина, черт их разберет.
— Странное, однако, совпадение.
— Более чем… Не могу сказать наверняка об этой самой вилле, но развилины в рощу масличных деревьев, откуда я смотрел вниз на фрагменты уцелевшей колоннады, я видел точно. Потом я вроде бы захотел спать, подумал о наших дорожных мытарствах, слегка пожалел себя и напрочь позабыл о римских древностях. Если бы не это дьявольское наваждение, я бы и не вспомнил…
— Думаете, дьявольское? — невесело спросил Смит.
— Разберемся на месте.
— Здесь могут быть дома? — обернувшись, крикнул Смит. — Как вы считаете, мистер Темба?
— Дома могут быть везде, где только живут люди, — невозмутимо отозвался шерп. Заметив, что саиб и его подозрительный друг спешились, он отъехал в сторонку и раскурил длинную тибетскую трубку с серебряным запальником.
— Вполне резонно, — хмыкнул Макдональд.
— А люди здесь живут? — продолжал расспрашивать Смит, словно старался протянуть время.
— Не знаю, саиб. Я тут никогда не был.
— Но там впереди дом!
— Вижу, сэр.
— И он не кажется тебе странным?
— Дом как дом. Видно, живут богатые люди.
— Можно подумать, что наш чичероне днюет и ночует у римских цезарей, — пробормотал Макдональд.
— Мне, знаете, не до шуток, — оборвал его Смит.
— Мне тоже, Бобби, но с шуткой оно как-то легче… Так мы едем или подождем до утра? Когда станет светлее?
— Едем, — буркнул Смит, устыдившись своей нерешительности. — А все-таки мне страшно, — признался он минуту спустя. — Не по себе как-то.
— Но не страшнее, чем во Вьетнаме? — Макдональд догнал его и затрусил вровень. — Или там, среди ледяного хаоса, когда, как бечевки, лопались полипропиленовые канаты?
— Это другой страх, Чарли, поверьте.
— Я понимаю, что другой. Но жизнь-то все та же? Наша с вами жизнь? А раз ставка не меняется, то можно продолжать начатую игру. Или я не прав?
— Правы, потому что мне не только боязно, но и любопытно.
— Еще бы! Римская вилла в сердце Гималаев!.. Нонсенс.
— Вы уж слишком категоричны, Чарли. Всякое бывает. Античный мир сталкивался с индийским буддизмом не так уж и далеко от здешних мест. Кушаны там всякие, Бактрия, Согдиана… Бытует даже легенда, что одну из гималайских долин до сих пор населяют потомки солдат Александра Македонского.
— Бросьте этот ученый вздор, Бобби! — Макдональд нетерпеливо вырвался вперед. — Если интуиция мне не изменяет, — бросил, не оборачиваясь, — то нас ожидает вовсе не Македонский, разрази меня Бог.
— Скоро увидим! — крикнул Смит, догоняя.
Оставшийся путь они проделали молча и вскоре приблизились к двухэтажному особняку, грубо выкрашенному под цвет закопченного кирпича.
Это был странный дом, скорее частично недостроенный, нежели разрушенный. Непонятной своей незавершенностью он, пожалуй, более всего напоминал декорации где-нибудь в Голливуде, хотя нигде не обнаружилось ни скрытых лесов, ни всевозможных стропил или хотя бы подпорок. И все же трудно было отделаться от впечатления, что видишь один лишь фасад, за которым просто нет места для внутреннего пространства. Описав полный круг и не обнаружив ничего, кроме глухой, притиснутой чуть ли не к окнам стены, Смит вновь подумал о дорогом макете, поразительно ловко копирующем действительность.
— Надо быть полным кретином, чтобы снимать здесь кино, — проворчал он, привязывая лошадь к балюстраде. Она была действительно мраморная, с прожилками и трещинками.
— Весь вопрос только в хрустиках. — Макдональд привычно посучил пальцами, отсчитывая невидимые банкноты. — Войдем?
Они стали неторопливо подниматься, недоверчиво ощупывая каждую ступень. Факел в бронзовом держателе, вмурованном справа от распахнутой двери, бросал дрожащий, многократно изломанный клин.
— Ждите нас здесь, Темба! — крикнул Смит, прежде чем переступить через высокий порог.
— Глядите — «salve!» — кивнул Макдональд на латинскую надпись у входа. — Так и есть: римская.
Они вошли и сразу очутились в атриуме, мертвенно озаренном луной, летевшей сквозь облачный флер прямо над открытым прямоугольником потолка.
Внешнее впечатление оказалось обманчивым. Невзирая на секущую плоскость стены, вилла была достаточно просторной. Пустые помещения веяли застоявшимся холодом и запустением. Повсюду валялась битая черепица, обломки кирпича, окаменевшие комки какой-то скрепляющей, похожей на цемент массы. И вновь нельзя было разобраться, что это: залежалый строительный мусор или следы разрушения.
В каком-то покое, скорее всего триклинии, Макдональд, вспомнив про фонарик, осветил потолок.
— Будь оно проклято! — чертыхнулся он сквозь, стиснутые зубы, когда наткнулся на поразительный по смелости эротический фриз. Вспыхнувшие в электрическом свете краски выглядели удивительно свежими и яркими.
— Вы случайно не пуританин? — вкрадчиво поинтересовался Смит, любуясь затейливостью фривольных сценок.
— Скорее наоборот… Но пусть меня разорвут на кусочки, если точно такие картинки я не видел в Помпее, в доме, куда пускают только мужчин.
— Ну и что с того? Это, так сказать, вечные сюжеты. — Смит весело рассмеялся. — Здесь, в Гималаях, всюду можно встретить нечто подобное. Разве вы не видели тантрических статуй?.. У меня словно гора с плеч упала.
— Почему?
— Не знаю, — протянул Смит. — Но после этого, мне кажется…
— Пусть вам не кажется, — грубо оборвал его Макдональд. — Вы были в Помпее?
— Нет. Но вы зато, кажется, перебывали везде?
— Так вот, — не обращая внимания на шпильку, отрывисто бросил Макдональд, — здесь точная копия, один к одному.
— Это еще ни о чем не говорит, Чарли, если мы возьмем хотя бы то же кино, то замысел…
— К черту кино!.. Просто я вспомнил, топча этот мусор, как гулял однажды в мертвом городе.
— Лучше б вы нигде не гуляли! — погрустнел Смит. — Но как бы там ни было, а здесь имеются вполне подходящие комнаты, и нам дается шанс провести ночь по-человечески. Лично мне осточертела палатка, в которую надо влезать на карачках.
— Будь по-вашему… Зовите Тигра, меня он все равно не послушает.
— Одну минуту! Осмотрю только верхний этаж. Не боитесь поскучать в темноте или пойдем вместе?
— Валяйте, — вздохнул Макдональд, отдавая фонарик.
Американец скоро обнаружил внутреннюю лестницу и, обшаривая светом малейшие закутки, двинулся в обход пустых анфилад. Скользили тени по голым стенам, скрипел песок под ногами.
Неожиданно осветилась дверь, ведущая то ли на плоскую крышу, то ли на крытую галерею, но за низким переходом — Смиту пришлось пригнуться — обозначился угол и просторная зала за ним.
В самом центре возник необъятный, высеченный из цельного монолита стол, заставленный бронзовыми фигурками. Смит зажмурился и закусил до крови губу, пытаясь стряхнуть чары. Он с первого взгляда узнал юдамов, которых видел в пещере. Сердце болезненно сжалось и вдруг замерцало частыми, но неглубокими биениями. Накатило удушье, и выступил липкий холодный пот. Чувствуя, что сейчас грохнется на пол, Смит попытался нащупать ускользающую стену, как неожиданно все прошло, словно мигом подействовало чудодейственное лекарство. Дыхание выровнялось, сердце вернуло привычный ритм, и пропала дурнота, от которой он едва не потерял сознание.
Но если бы только это! Пошевелив просохшими пальцами, Смит не почувствовал привычного жжения. Кровоточившие пузыри непостижимым образом пропали. Сделав для проверки несколько энергичных приседаний, он убедился, что одними мозолями чудесное исцеление не ограничилось: суставы и мускулы покинула ломота. Испарилась с молниеносно высохшим потом.
Несколько успокоившись, Смит вновь нацелил фонарик на стол, то ли взятый напрокат из римских бань, то ли позаимствованный из прозекторской.
Впрочем, мысль о столе лишь самым краешком задела сознание. Все внимание, обостренное необычностью ситуации, предельно настороженно сосредоточилось на бронзе.
В этом загадочном доме не просто повторялся набор устрашителей из гоингханга. Смит мог поклясться, что видит сейчас перед собой абсолютно те же фигуры, которые не без сожаления оставил в роще богини Матери.
Вот покровительница беременных Лхамо, скачущая на взнузданном змеями муле: на ней те же потертости, та же черно-зеленая патина покрывает ее ужасающий лик и белый труп, что она пожирает, в той же бессильной позе зажат в оскаленных острых клыках. Или Дэмчок, прозванный «Добрым счастьем»… Чаша-череп в его руках инкрустирована волнистым кораллом, изображающим кровь, и волны эти, их узор и даже застарелая пыль — точно такие, как в капище. Столь полное совпадение невозможно, немыслимо. Не существует полностью идентичных отливок. Калачакра — «Круг времен», Махакала — «Всепожирающее время», и Сангдуй, и магический Хаягрива — все они неведомой силой перенесены из леса за перевалом в этот дом приведений.
«Что, если вожделение?» — страдая, подумал Смит.
Макдональд вспомнил о римских раскопках и расчищенной от пепла Помпее лишь походя, но он, Роберт Уоррен Смит, думал о бесценной бронзе почти постоянно.
И вот, пожалуйста, бери — она твоя!
Он, конечно, возьмет все статуи до единой. Чем бы ни пришлось расплачиваться потом, возьмет, не пропустит удачу, хоть и попахивает от этого дела преисподней.
Впрочем, Смит не верил в ад: ни до, ни после Вьетнама.
От прикосновения к литому металлу стало немного зябко. Он поежился и, переложив из руки в руку фонарик, увидел задвинутую в угол чугунную грелку. Точную копию той, которая когда-то в незапамятные времена согревала гостиничный номер, где они с Лиен провели свою первую брачную ночь.
Смит сел на пол и задумался, крепко зажав пальцами уши, в которых хрустальным колокольчиком, причудливо меняя тональность, плескался нежный незабываемый голос.