«Борей» бросил якорь в трех милях от главного атолла Руанахива. По законам маленькой островной республики крупным судам запрещалось подходить ближе, чтобы не нанести вред коралловым колониям. Каждое утро с борта спускали быстроходный катер на воздушной подушке, который доставлял исследователей в лагуну. Защищенная от океанских волн прерывистым овалом небольших атоллов и островков, она напоминала волшебный оазис, затерянный среди необъятной пустыни. Даже в самый сильный тайфун здесь было на удивление тихо. У невидимого кольца рифов с пушечным грохотом разбивались длинные вздыбленные валы, вскипая неистово взлетающей пеной, а по изумрудной поверхности внутреннего озера лишь пробегала легкая зыбь. В середке окаймлявших его атолльчиков зеленели уже совсем крошечные лагуны, похожие на зацветающие пруды. В этой причудливой галактике, заброшенной в гидрокосмос Пасифика, были свои звездные скопления, своя структурная иерархия, построенная на ячейке коралла. Согретые дыханием жизни, они множились и умирали, атомы-мотыльки, превращаясь в песок, в перемолотую океанскими жерновами звездную пыль. И размыкались кольца атоллов, и одичалые волны врывались в расширяющиеся промоины. А в подводной голубизне ветвились новые рожки, надстраивались этажи, вырастали ярусы. Башни кораллов тянулись за светом. Отгораживаясь от бушующего напора, смыкались крепостные валы. Нигде жизнь и смерть не выступали в таком обнаженном и тесном единстве, как здесь, на цветущем атолле, окруженном хаосом небытия.

Ползая по раскаленной палубе, слегка затененной полощущимся на ветру тентом, Светлана Рунова рассматривала свежие колонки керна, извлеченного из океанского дна. Неровно разломанные и рассортированные по ящикам, они хранили тайну рождения и неизбежной гибели пальмового архипелага, взращенного морем на скелетах живых существ.

Лишь на семнадцатый день бур пробился сквозь многометровый чехол кораллового песчаника. В последних порциях керна отчетливо темнела пористая вулканическая порода. Кокосовый рай был вознесен над бездной содроганиями ада. Он родился в огненном выплеске, клубах пара, удушливом серном дыму.

Светлана отобрала несколько крупиц на пробу. Ей предстояло уточнить по смене диатомовых сообществ ключевые моменты геологической истории. Прежде чем спуститься в лабораторию, она раскрутила вентиль и встала под упругую струю забортной воды. Но краткий миг повеяло желанной прохладой, но, едва последние капли высохли, опять прихлынула удушливая жара.

Светлана почти оправилась от недомогания, которое все реже напоминало о себе наплывами изнурительной слабости и ночной перебегающей болью в плечевых суставах. Она исправно загорала на верхней палубе, плескалась в бассейне, часами бродила в тени кокосовых пальм, красиво выгнутых навстречу пассатам.

От Кирилла приходили радиограммы, которые он умудрялся разнообразить то неожиданной шуткой, то завуалированным, но понятным ей напоминанием о своем стоическом ожидании. Отвечать она не могла, потому что «Борей» находился во внутренних водах и радиорубка работала лишь на прием. Только он едва ли об этом догадывался. Запрятанное в словах ощущение тревоги отчетливее проступало день ото дня. Кирилл не давал ей успокоиться, прийти в себя, трезво осмыслить пределы этой затягивающей взаимозависимости.

Невозможность хоть как-то успокоить его мешала Светлане забыться. Почти вопреки желанию она постоянно возвращалась к мыслям о нем, считала дни, оставшиеся до отплытия на Туамоту, когда радист начнет отстукивать накопившиеся вести. Она уговаривала себя, что нужно жить текущими впечатлениями, ни о чем не задумываться, не строить никаких планов. Существует только блистающее заманчивыми переливами сегодня, а остальное — воображение, беспокойный, съедающий краски жизни туман. Но сами собой закрадывались смутные ожидания, которые она гнала прочь, мстительно выискивая в себе и в нем несоединимые звенья.

«Не хочу, не могу, наконец не желаю», — некстати вспомнилась песня Вертинского и привязался мотив.

У себя в каюте Светлана, как была в купальнике, встала под душ. Вытравив соль, повесила его на иллюминатор сушиться. Критически оглядев белый халат, явно нуждавшийся в стирке, все же надела его и пошла в лабораторию.

У трапа, возле колонки с охлажденной газировкой, ей встретился Сережа Астахов.

— Вы очень сегодня заняты, Светлана Андреевна?

— Как обычно. А что?

— У меня к вам громадная просьба. Гончарук снова загоняет нас на «Пайсис» — не ладится система газообмена. Третий день бьемся. А как раз сегодня, сразу после обеда, отправляется катер на остров Гуато. Я давно мечтал там покопаться. Не сможете поехать вместо меня?

— С превеликим удовольствием! Мне это бурение вот где. — Она чиркнула ребром ладони по горлу. — Вы только предупредите Германа Кондратьевича. Ладно?

— Спасибо, Светлана Андреевна, — просиял Сергей. — Век не забуду!

— Сочтемся, Сережа. Кто еще едет.

— Вся группа ихтиологов и Валера Бурмин. Мы собирались работать в паре.

— Тем лучше. Давно хотела посмотреть, что делают токсикологи.

На море был полный штиль, и катер с парой воздушных винтов на корме едва покачивался возле самого трапа. Акваланги и гидрокостюмы лежали в ящиках под сиденьями, баки были заполнены бензином и пресной водой. До темноты, которая наступает в здешних широтах ровно в семь, оставалось достаточно светлого времени.

Взвыли моторы, «ховеркрафт» затрясло, он несколько раз подскочил, плеснув резиной, а заскользил, не касаясь воды. Тугой воздух, лаская струйками, приятно ударил в измученные солнцем глаза.

Пастельные тени на безоблачном горизонте сгустились и обрели цвет, превратившись в веселые островки с взъерошенными пучками зелени. Стремительно приближалась отмеченная пенной каймой полоса.

Катер перескочил через рифы, не сбавляя скорости. Вода вокруг из индиговой неожиданно стала молочно-голубоватой, потом нежно-салатной, пропитанной безмятежным светом. Морщинистый след от воздушных потоков прошел по ней, как по ледяному катку, взвихряясь и опадая жемчужным туманом. Пальмовые возвышенности придвинулись, набежали со всех сторон, заполнив ставшую тесной лагуну. Узкие проходы открывались в самый последний момент, когда казалось, что сотрясаемое бешеным вращением лопастей суденышко врежется в перистую чащу.

Его полет напоминал головокружительный слалом или сплав по горной реке. Безумные повороты сменялись лихими прыжками через песчаные отмели, когда катер подскакивал, как резиновый мяч, и плюхался в воду, взметая брызги и белую крупку провеянного ветрами коралла. Солнечные вспышки, трепет радуг, колючий ветер и вой винтов.

Светлана опомнилась только на берегу, куда их вынесло из-за скалы с маячком и мягко бросило в ракушечную шелуху. Освоившись с тишиной, она услышала, как шуршит песок, кишащий раками-отшельниками.

— Вот это да! — только и могла произнести, переводя дух.

— И какой же русский не любит быстрой езды! — блеснув белозубой улыбкой, подмигнул ей моторист. — В нашем распоряжении четыре часа, товарищ наука.

С великолепием коралловых чащ свыкнуться было никак невозможно. Они вновь поразили Светлану чрезмерным излишеством и подавляющей психику вычурностью. Природа упивалась гениальной щедростью. Она сочетала и пробовала немыслимые цвета, изобретала, бросая на полпути, невероятные формы. В этом пространстве, не знающем тяжести, ей удалось вылепить живые модели, перед которыми самый дерзкий выверт абстракции или сюрреализма выглядел жалкой потугой школяра. От них веяло разнузданным воображением свихнувшегося экспериментатора, бестрепетным холодком убийцы, не ведающего ни зла, ни добра.

В заливе Петра Великого она не ощущала ничего подобного. Пусть рядом с коралловым рифом Японское море выглядело бедным родственником, как до него казалось совершенно нищим Балтийское побережье, но там пловец чувствовал себя покорителем, а не жалким пигмеем, трепещущим перед непостижимым могуществом чуждых идолов. Возможно, под влиянием пережитого Светлана и сделалась чересчур мнительной, но чувство, которое она испытывала, ничего общего не имело с естественной настороженностью против реальной опасности.

Она знала, чем грозит прикосновение к бледно-желтым щупальцам анемона с малиновым пятном в середине, где невредимо шныряли желто-полосатые рыбки-чистильщики, помнила про оранжевых слизняков и даже отдернула руку от набитой зубами мурены, бурой лентой взметнувшейся из какой-то дыры. Если она и вздрогнула в этот момент, то сразу же успокоилась, поняв, с кем имеет дело. Вот исполинская раковина — тридакна, сплошь заросшая мшанками, желудями и потому едва отличимая от скалы. Стоит сунуть в ее змеящуюся расселину руку, ногу, как молниеносно сомкнутся каменные створки, поймав человека в смертельный капкан. Но разве ее боялась Светлана? Она помнила, где расположены запирающие мускулы, и могла в любую минуту выхватить укрепленный под коленом нож, чтобы их перерезать. Нет, ее потрясенное воображение никак не укладывалось в разумную настороженность, в охранный инстинкт человека, попавшего в неведомый мир, где за каждым неподвижным кустом, за каждой ажурной порослью мерещится ядовитый хищник. Не было в этом почти суеверном чувстве и благоговейного преклонения перед совершенным многообразием мира, столь свойственного человеческому сердцу. Природа, хоть это и лишено всякого смысла, представляется нам доброй. Она находит глубокий отклик в душе и, по крайней мере так кажется, отвечает ей тем же. Но в том-то и суть, что от подводного сверхсовершенства не веяло ни сочувствием, ни благодатью. Оно не могло утешить в печали.

Сверху Светлану страховал Бурмин, набравший полную сетку моллюсков и иглокожих. Под ней забавлялись ихтиологи, приманивая кусками мяса жадных морских рыб.

Но невнятное ощущение одиночества не покидало. Как в неведомом храме, где творится непостижимое действо, и возникают фантастические химеры, и причудливые курильницы источают многоцветные испарения среди бесчисленных звероподобных колонн, и не дано знать, кто ты: жрица или жертва, принесенная на алтарь.

Легкий акваланг и тонкая резиновая оболочка не стесняли движений. Светлана вскоре освоилась, и подсознательные импульсы погасило жадное любопытство исследователя. В коралловых лесах паслись необыкновенные рыбы. Желтые, зеленые, огненно-красные попугаи выклевывали каких-то рачков. Радужные губаны перемалывали могучими челюстями каменные соты, выплевывая крошки и муть через щели жаберных крышек.

Многих обитателей рифа Светлана вообще видела впервые. Например, эту изящную голубую рыбку с желтой полоской по диагонали или этого веслоногого рака в длинных лохмотьях.

Башенные колонии перемежались ветвистыми, как оленьи рога, переплетениями и фиолетовыми кустиками горгонов. Кружевное «венерино опахало» прикрывало известковые канделябры трубчатых червей, которые то прятали, то снова высовывали свои дразнящие перья. Лимонные «бабочки», малиновые рыбы-солдаты кружились над пестрым танцующим хаосом, где каждый клочок пространства был захвачен самоутверждением жизни.

Нащупав ластами дно, Светлана принялась за пробы. Скупыми отточенными движениями счищала ланцетом накипь с моллюсков и звезд, скребла кораллы, стараясь не касаться рукой, даже попробовала потрогать невообразимо громадного каменного окуня, тупо разевавшего пасть, где можно было спрятаться, как в люке.

Светлана пожалела, что Кирилл не может видеть такого буйного, захваченного единым ритмом великолепия. Заполнив последнюю пробирку и упрятав ее в привязанный к свинцовому поясу резиновый чехол, она легонько взмахнула ластами. Дно под ней медленно опускалось в мутную синеву, переходившую в непроглядную черноту вечной ночи. Стаи серебристых коранксов словно стерегли крайнюю границу круто обрывающегося шельфа. Без устали кружившие вокруг рифа рыбы точно страшились пересечь невидимый рубеж, за которым уже явственно ощущалось дыхание океана. Как она понимала и этот их страх перед мраком неведомого, и притягательный зов глубины!

Безупречно выполнив разворот, она поспешила назад, под спасительное прикрытие коралловых бастионов, где кипела, упиваясь коротким праздником, жизнь, ставшая вдруг такой понятной и близкой.

— Как улов? — спросила Светлана у Бурмина, освобождаясь под сенью панданусов от резиновых доспехов.

— За пять минут набрал полную сетку! Такое изобилие всего. Даже противно. А вы рисковая женщина. Я внимательно следил за вашими эволюциями. Высший пилотаж!

— Спасибо за комплимент, но я вела себя вполне смирно. Опять начнете терзать бедных морских зверушек? Вываривать, экстрагировать, перегонять в колбах.

— Что поделать? Приходится. Создалась парадоксальная ситуация. Даже люди, тесно связанные с океаном, не подозревают, насколько мощными резервами обладают его обитатели. Токсины моллюсков и рыб в тысячи, в сотни тысяч раз превосходят яд самых опасных змей. Впрочем, кому я рассказываю? Я видел, как вы работали с конусом. Виртуозно, ничего не скажешь. Меня, честно говоря, трепет охватывает, когда берешься за эту тварь. Но ведь надо!

— Вы знаете про последние американские работы?

— Естественно. И ничуть не удивляюсь. Язык моря это, по сути, язык токсинов. Самое время разворошить этот муравейник.

— Но-но! — Светлана предостерегающе подняла руку. — Только не за счет кораллов. Ломать живые кораллы — это в полном смысле слова перепиливать сук, на котором сидишь. Здесь ведь тоже люди живут.

— Кораллы можно выращивать на искусственных островах. — Бурмин ловко схватил шуршавшую в сухих листьях ящерицу. — Ишь ощерилась! Как маленький крокодил! — Он отпустил пленницу, которая тут же пропала в переплетении корней. — Странная фауна, однако. Только крысы да ящерицы. Даже птиц нет.

— Далеко, — невольно вздохнула Светлана, щурясь на бьющее сквозь пальмовые верхушки сияние. — На многие тысячи миль никакой земли. Куда нас с вами занесло, Валерий Иванович?

— Но зато интересно. Я, например, первый раз на необитаемом острове. А вы?

— Я тоже. Но нам не быть робинзонами. Без воды долго не протянешь.

— При желании можно найти и воду. Где-то ж должна она собираться? Муссонные ливни и все такое… На худой конец, я готов пить кокосовое молоко. Вон их сколько, пальм! Где пальмы, там и вода. Я бы не прочь пожить хоть несколько дней в эдакой первобытности. Построим шалаш из той же пальмы…

— Они сами выросли, как думаете?

— Наверняка! Пригнало течением один орех, другой, а там пошло. Подробно описанный процесс.

— А мне все-таки кажется, что их посадили островитяне. Слишком правильными рядами растут. Наверняка эта прелестная роща кому-то принадлежит.

— Надеюсь, это не помешает нам полакомиться орехами?

— Ну, коли вы умеете лазать по пальмам… — Она не договорила, изобразив легкое сомнение.

— К сожалению, не умею… А что, если как следует потрясти?

— Это пальмовый ствол-то!

— Да, пожалуй, не получится, — с сожалением согласился Бурмин.

— И хорошо, что не получится.

— Почему? — удивился он.

— Орех может случайно свалиться на голову. Он, конечно, останется целым, а вот голова…

— Жестокая вы женщина, Светлана Андреевна!

— Я жестокая женщина, — сразу согласилась она, отбив всякую охоту к мечтаниям о первобытном рае. — Пальмовому шалашу я предпочитаю квартиру на двух уровнях в кирпичном доме индивидуальной застройки. Расскажите лучше о ваших токсинах.

— Вас в самом деле интересует?

— Почему нет? Как-никак я тоже занимаюсь морскими животными. Лично вы что надеетесь получить?

— В последнее время я как-то охладел к токсинам. Многие ими занимаются, и, надо признать, куда успешнее меня. Думаю переключиться на медьсодержащую органику.

— Вы совершенно правы. Там, где переносчиком кислорода в крови служит не железо, а медь, могут таиться такие резервы, о которых мы даже не подозреваем. Желаю вам всяческого успеха, Валерий Иванович!.. Глядите, ихтиологи возвращаются. — Она небрежно качнула ногой в сторону моря, где на блестящей, как алюминиевый лист, поверхности обозначились черные точки. — Кончилось наше островное одиночество. Собирайте манатки, сердечный друг.

— Не знаю, как вам, а мне жаль, — проворчал Бурмин, срывая развешанные на побегах пандануса махровые полотенца.

— Полно, — Светлана бросила на него насмешливый взгляд. — Неужели вы не проголодались? А ведь у нас на ужин трубочки с заварным кремом! Грех пропустить… Замечательный день получился сегодня. Верно?

Она не ждала ответа. Ей и впрямь открылось нечто необыкновенно значительное, чего никак не удавалось выразить в простых словах: обескураживала банальность. Но радость, которую она испытала, когда спешила, изо всех сил работая ластами, к празднично освещенному рифу, осталась в теле. Так бывало в детстве в ночные дожди. За окном неистовствует непогода, бегут редкие прохожие, а ей тепло и надежно под родной крышей. И сырость залитых мостовых, как холодок того чернильного мрака за косяком взбудораженных рыб, била в ноздри незабываемым запахом пены из водосточных труб.