С неумолимой неизбежностью всходит посеянное. Но не джут, не гевея, не кусты клещевины проросли на рисовых полях, а сама смерть пробилась к небу из красного праха, и четыре ветра разнесли ее по всем уголкам вьетнамской земли.

Истребительная лавина голода прокатилась над страной, от Северных гор до Куангчи и Тхыатхиена. На равнине Бакбо и в Чунгбо обезлюдели целые уезды. Ошалевшие от человечины тигры бродили меж вымерших домов, тучи грифов, не способных взлететь, чернели на мертвых дорогах.

Захватив власть, японская армия возобновила прерванный переворотом натиск на опорные зоны и базы Вьетминя. На смену фашизму вишистскому пришел откровенный японский фашизм, провозгласивший политику устрашения.

Женщинам, пытавшимся утаить для голодавших детей корзинку риса, вспарывали животы, захваченных партизан пытали прямо на месте, за помощь Вьетминю рубили голову. Сотни обезображенных трупов оставались лежать на крестьянских полях, возле алтарей предков, обсаженных ананасом и кактусовидными «костями дракона». Некому было зажечь ароматные палочки, некому схоронить мертвых.

Битва за рис стала важнейшей задачей революции. Сразу же после японского переворота были захвачены рисовые склады в провинциях Бакзианг и Бакнинь. В провинции Виньен коммунисты распределили между бедняками около ста тысяч тонн зерна, конфискованного у японцев, французов и реакционных помещиков. В мае рабочий отряд совершил нападение на склады в Дайло, а на Красной реке удалось задержать доверху нагруженный рисом японский пароход.

Народ останавливал джонки и грузовики с продовольствием. Во время налетов американской авиации, когда японские солдаты прятались в бомбоубежища, партизаны совершали смелые нападения на армейские хранилища. Даже в самом Ханое рабочие захватили склады на улице Бакнинь, около городской бойни, в Ta-пи, Фадене и Моккуанняне.

Голод унес каждого десятого вьетнамца, но все-таки смерть отступила перед стойкостью и бесстрашием обреченных. После захвата рисохранилищ рыночные цены на рис резко упали. Под нажимом Вьетминя даже помещики открыли для голодающих свои закрома. Битва за независимость стала битвой за жизнь.

Близился конец войны. В поверженном Берлине был подписан акт о безоговорочной капитуляции нацистской Германии. Япония осталась одна перед лицом объединенных наций. Вооруженные силы Вьетминя, слившиеся в Освободительную армию, неудержимо расширяли зоны свободы, в которых вся власть передавалась народно-революционным комитетам.

Еще в начале мая Хо Ши Мин перебрался из Каобанта в опорную зону имени Хоанг Хоа Тхама. Здесь, в городке Танчао, родилась освобожденная зона Вьетбак — прообраз народного Вьетнама.

Японские войска несколько раз безуспешно пытались атаковать Вьетбак со стороны реки До. В конце июня они предприняли наступление на Танчао и Хонгтхай, но, попав в засаду на перевале Тян, понесли большие потери и отступили. Кавалерия и моторизованные группы отошли по дороге № 13 в направлении Тхайн-гуэна, стрелковые части по горным тропам пробрались в провинцию Туенкуанг.

Это была последняя атака на освобожденную зону.

Взяв Каобанг, отряд Во Нгуен Зиапа, насчитывавший уже две тысячи бойцов, двинулся на Тхайн-гуэн.

Перед тем как покинуть город, Хоанг Тхи Кхюе положила три розовых лотоса на пороге камеры, где погиб Танг. Жители рассказали, что, уходя, французские жандармы швырнули туда связку гранат. Над братской могилой бойцы дали залп из винтовок и автоматов.

Шестого августа с боем был взят Тхайнгуэн.

В этот же день в 8 часов утра операторы радиолокационной станции Хиросимы засекли в небе две «летающие крепости» «Б-29». Взвыли сирены воздушной тревоги. Бомбардировщики все набирали и набирали высоту. Радио объявило, что это разведывательный полет. Жители вернулись к прерванным занятиям. В бомбоубежищах остались только раненые и старики. Люди на улицах следили за полетом американских самолетов, серебрящихся в летнем солнечном небе. Те, у кого были бинокли, видели, как у ведущего самолета распахнулись створки бомбового люка и вслед за этим раскрылся купол парашюта.

Потом полыхнул нестерпимый свет.

Сообщение «Домэй Цусин» достигло столицы в полдень. Однако сведения о масштабах катастрофы поступили лишь к вечеру из штаба второй армии через радиостанцию в Курэ. На следующий день срочно опубликовали коммюнике, в котором говорилось, что после налета небольшого числа бомбардировщиков городу нанесен большой ущерб.

«Причины расследуются».

Восьмого августа японскому послу в Москве было объявлено, что начиная с утра девятого августа Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией. Верная союзническому долгу, Советская Армия начала мощное наступление сразу в четырех направлениях: на Чанчунь и Шеньян из Забайкалья, совместно с монгольскими войсками на Чэндэ, Цзиньшоу и Чжанзякоу, на Гирин и Харбин из Владивостока, на Харбин и Цицикар из Хабаровска и Благовещенска. Одновременно Тихоокеанский флот высадил десант в Северной Корее, на юге Сахалина и Курильских островах. Над отборной Квантунской армией нависла угроза уничтожения.

Министр иностранных дел Того с рассветом был уже у дома премьера Судзуки.

 — Я требую немедленно созвать высший военный совет, — сердито заявил он. — Проволочки слишком дорого обходятся Японии. Если мы хотим сохранить хоть что-нибудь, войну следует немедленно кончать.

В одиннадцать часов над Нагасаки взорвалась еще одна бомба нового типа. Известие об этом не сразу достигло императорского дворца, где в душном бомбоубежище полным ходом шло совещание.

Императорский дворец был разрушен прямым попаданием бомбы еще в мае. Жилые покои переместили в помещение библиотеки, под которой находилось бомбоубежище. Чтобы попасть в него, нужно было пройти сначала в здание министерства двора. После влажной жары затхлый воздух подземелья навевал сонное оцепенение. Судзуки клевал носом. Когда все собрались, его разбудили.

 — В свете последних событий, — прошамкал Судзуки, забывший второпях в стакане нижнюю челюсть, — вторжения советских войск в Маньчжурию и взрыва атомной бомбы в Хиросиме, Япония более не может продолжать войну. Я считаю, что у нас нет другого выбора, как принять условия Потсдамской декларации. Я хотел бы знать ваше мнение.

Члены совета ответили настороженным молчанием. Семидесятисемилетний Кантаро Судзуки, привыкший дремать во время заседаний, напряженно всматривался в лица министров и генералов. Он страдал глухотой и боялся не услышать очередного оратора.

Наконец слово взял бывший премьер адмирал Ионаи.

 — Мы не добьемся ничего, если не выскажемся со всей определенностью, — сказал он с присущей ему прямотой. — Принимаем ли мы ультиматум противника безоговорочно? Предлагаем ли встречные условия? Если да, то настаиваю на немедленной дискуссии.

Разгорелся спор. Военный министр Анами и оба начальника генеральных штабов отказались признать саму идею капитуляции.

За десять минут до полуночи в бомбоубежище, сопровождаемый адъютантом, вошел император.

Все встали, согнулись в глубоком придворном поклоне и, отведя глаза от тэнно, заняли свои места.

Вентиляция едва работала. У Судзуки от спертого воздуха мутилось сознание.

 — Зачитайте Потсдамскую декларацию, — обратился он к главному секретарю Сакомидзу.

Затем поклонился тэнно и, потупя взор, принес извинения за то, что высший совет и кабинет не смогли прийти к единому мнению.

 — Позвольте начать опрос? — он вновь поклонился в сторону золотой ширмы, перед которой сидел тэнно. — Попрошу высказаться господина министра иностранных дел.

Того сжато повторил аргументы в пользу капитуляции.

 — Господин военно-морской министр?

 — Присоединяюсь к мнению министра иностранных дел, — заявил Ионаи.

 — Господин военный министр?

 — Категорически возражаю! — вскочил со своего места Анами. — Страна должна сражаться до конца! Исход битвы за Японию никем не предрешен до тех пор, пока она не закончилась. Но если суждено сдаться, то необходимо настаивать на соблюдении четырех условий: сохранение императорского строя, право на самостоятельное и бесконтрольное разоружение, судить японцев могут только сами японцы и ограниченный ввод оккупационных сил.

Утренние газеты вышли с двумя заявлениями на первой полосе: кабинета и генерала Анами. Сидя в душных склепах бомбоубежищ, японцы пытались разгадать смысл столь противоречивой публикации. От бомбовых разрывов глухо сотрясалась земля. Распространился слух о том, что третьей жертвой атомной бомбардировки станет Токио.

В десять утра в кабинет Анами на Итигайя вошла группа офицеров во главе с подполковником Такэситой.

 — Капитуляции не будет, — в бешенстве прошептал Такэсита. — Если она состоится, господин военный министр должен будет поразить себя мечом.

Анами ничего не ответил.

 — Нам стало известно, что «миротворцы», — презрительно осклабился майор Хатонака, — собираются вас убить.

 — Вздор, — процедил военный министр.

 — По крайней мере, мы не должны идти на капитуляцию без определенных гарантий, — пошел на компромисс начальник оперативного отдела, полковник Арао. — Кому же возглавить в этот час Японию, как не вам, господин генерал? Необходимо без промедления арестовать капитулянтов, взять под защиту императора и объявить страну на осадном положении. С нами лучшие люди страны: начальник генерального штаба армии Умэдзу, командующий восточным военным округом Танака, командир первой гвардейской дивизии Мори и полковник Арита, принявший на себя командование армией в Индокитае. Решайтесь же!

 — Ваш план слишком расплывчат, господа, — покачал головой Анами. — Ему не хватает детальности. — И повелительным жестом предложил офицерам удалиться.

 — Нет! — Такэсита, приходившийся генералу шурином, схватился за саблю. — Вы должны заручиться у тэнно согласием бросить в атаку камикадзе. Они принесут нам победу.

 — Я хочу сперва повидаться с Умэдзу, — Анами вышел из-за стола и, глядя в одну точку, направился к дверям. Офицеры нехотя расступились. — Пойдемте со мной, Арао, — бросил он на ходу.

Умэдзу встретил военного министра удивленным взглядом.

 — Вы разве с ними? — спросил он, кивая на Арао.

 — Я пришел узнать ваше мнение, — ответил Анами.

— Переворот обречен на неудачу, — отрезал начальник штаба. — Я не пойду на авантюру.

 — Но вы же дали свое согласие? — вспылил полковник Арао.

 — Да, восемь часов назад, — подтвердил Умэдзу.

 — Что же изменилось за столь короткий срок?

 — Очень многое, — Умэдзу смахнул на пол ворох телетайпных лент. — Русские сломили наше сопротивление и планомерно продвигаются в глубь Маньчжурии. С Квантунской армией покончено, а без нее наше дело гиблое.

 — Но остается Индокитай! — Арао не желал смириться с очевидностью.

 — Жалкие десять дивизий, — горько усмехнулся Анами.

 — Притом и они не в наших руках. — Умэдзу холодно взглянул на Арао. — Вы приняли желаемое за действительное, полковник Арита убит.

 — Этого не может быть, — Арао упрямо топнул ногой.

 — При попытке зарубить мечом капитулянта посла он был застрелен офицером кэмпэтай, — не скрывая неприязни, отчеканил начальник штаба.

 — Извините, господа, — Анами поднялся. — Мне пора на совет.

Он спустился в бункер за пять минут до появления тэнно. Члены совета были несколько взбудоражены обмороком, который случился с премьером Судзуки. Анами презрительно пожал плечами и отер со лба пот мокрым, черным, как половая тряпка, платком.

Император прибыл, как обычно, в военной форме без знаков различия.

 — Господин премьер скверно себя чувствует, — доложил главный секретарь, — и едва ли сможет вести заседание.

 — Нет-нет! — престарелый глава кабинета вскочил с поразительной живостью. — Опасения господина Сакомидзу абсолютно беспочвенны, — сегодня он не забыл челюсть и говорил внятно. — Ваше величество, — обратился он к тэнно, — поскольку членам правительства так и не удалось выработать единое мнение, мы просим вас высказать окончательное решение. Извините нас.

В наступившей затем тишине кто-то всхлипнул. Барон Хиранума, возражавший против капитуляции, разрыдался. Адмирал Ионаи плакал молча.

 — Я внимательно выслушал аргументы той и другой стороны, — прозвучал в наступившей внезапно тишине «голос журавля». — Мое мнение, однако, не изменилось. Я считаю, что продолжение войны не сулит ничего, кроме дальнейших разрушений. — Император вытер мокрое лицо. — Если мы продолжим войну, Япония будет полностью уничтожена. И хотя многие из вас испытывают законное чувство недоверия к государствам-противникам, я полагаю, что немедленное окончание войны лучше, чем зрелище полностью уничтоженной Японии. В нашем сегодняшнем положении у нас есть еще шанс на возрождение. Моя судьба меня не заботит. Поскольку народ Японии находится в неведении относительно создавшегося положения, я знаю, что люди будут потрясены, узнав о нашем решении. Если в этом есть необходимость, я готов выступить по радио. Особенно неожиданным наше решение может показаться войскам. Я готов сделать все от меня зависящее, чтобы объяснить им наши действия. Прошу кабинет министров немедленно подготовить рескрипт, объявляющий об окончании войны.

С этими словами тэнно удалился из бункера.

В министерстве двора испещренный многочисленными поправками текст императорского рескрипта поступил к переписчикам. К вечеру, когда каллиграфы закончили работу, обнаружился досадный пропуск. Переписчик стоял ни жив ни мертв. Раньше за такую ошибку он мог очутиться в тюрьме. Но все менялось в расползавшемся по швам мире. Главный секретарь просто указал, куда поместить пропущенную колонку.

Через час тэнно поставил подпись — «Хирохито», дату — «Четырнадцатого дня восьмого месяца двадцатого года эпохи Сева» (под этим именем он короновался) и приложил большую императорскую печать.

Записанный заранее на пластинку рескрипт решено было передать по радио в полдень 15 августа. Министр Анами к этому времени уже был мертв. Он совершил сэппуку в своем загородном доме. На паркете, с которого были удалены татами. Пусть о его вине судят высшие силы. Мир, который он покидал, внушал ему отвращение.