Субботнее утро вновь было ознаменовано крестным ходом. Парящий над Сити шпиль собора святого Павла, казалось, дрожал от звона исполинских колоколов. Им вторила тяжелая бронза Варфоломея Великого, тревожно перебиваемая надтреснутым перебором звонниц Иль-Чэпел. Заупокойным набатом откликалась ротонда Темпла, где в базальтовых черных гробах мертвым сном спали последние командоры святого храма. Зубчатый парапет круглой церкви с узкими прорезями и ступенчатыми контрфорсами бросал удлиненную тень на крылатую химеру, позеленевшую от дождей и туманов. Сердцевидный язык геральдического чудовища яростно вибрировал, пустотелое нутро гудело.

Плакали грудные младенцы, тряслись припадочные, встревоженные горожане крестили лбы. Весело начинался денек, ничего не скажешь!

И слухи ползли, и множились ужасы. Черные птицы слетались к клоакам. Ватаги юродивых, попрошаек, калек, как стаи собак, догоняли монахов. Все язвы, бубоны, культи, лишаи тянулись за ними. Старухи вертели больную девчонку, чтоб стигматы были яснее видны на лбу, на ногах, на бессильных ручонках.

Процессия пересекла заливные луга, отделявшие Вестминстер от Лондона, и уже приближалась к руинам Савоя, когда из Ладгейта выскочили всадники королевского поезда. По знаку мэра, чье формальное дозволение требовалось всякий раз, когда двор проезжал через город, кортеж остановился.

Ричард спешился первым. Явив пример благочестия, он застыл, сойдя с дороги, в молитвенной позе. За ним последовали пэры и нотабли. В седлах остались одни гвардейцы. Склонив головы и сложив ладони, блистательная свита с показным смирением пропустила нищенствующую братию. Мир суетный склонялся пред миром вечным.

Епископ в лентах с крестами поднес распятие, и Ричард благоговейно приложился губами.

— Помолись за меня, святой отец! — воззвал он, глотая слезы. — Попроси божьего заступничества в деле, где бессилен человеческий разум.

Все, что только зависело от людей, было исполнено. Поэтому, как никогда, важна была поддержка свыше. Неудержимо приближалась развязка. Свидание с вождем мятежников надвигалось неумолимо, как рок.

Лорд Солсбери, который через городской совет вел переговоры, объявил, что встреча произойдет в Смитфилде, на пустыре, где уже загодя начали сосредоточиваться войска.

По совету Куртнея, замещавшего примаса, Ричард решил предпринять паломничество к могиле Эдуарда Исповедника.

Словно перед торжественной коронацией, он провел ночь в Белой башне Тауэра, где исповедался и причастился в капелле святого Иоанна. Разработанный Солсбери сценарий был знаком ему лишь в самых общих чертах. Несмотря на то что эрл принял меры на случай неожиданных осложнений, дело могло обрести крутой оборот, и король решил подготовиться к самому худшему. Истово веруя в охранительное могущество священных реликвий, он всеми помыслами рвался к веерным сводам, дерзновенно вознесенным в звездную бесконечность. Среди гробниц коронованных предков, в сумрачном мерцании золота и жемчугов, ему дано было пережить упоительное ощущение избранничества. Как хотелось повторить это волнующее преображение, этот взлет над бренностью естества, когда спадают оковы и освобожденный дух устремляется в запредельность.

Король, нежданно выказав ярко выраженную августейшую волю, оставил свиту и гвардию в Вестминстерском дворце. Пешком, словно бедный пилигрим, он в полном одиночестве явился к стенам аббатства. Преклонив колени у каменного барельефа святого Эдуарда, коснулся губами креста с четырьмя птичками в углах и постучался в ворота.

Тотчас распахнулась калитка, и настоятель в праздничной митре ввел долгожданного гостя под благодатную сень.

Для торжественной встречи выстроился весь капитул. Вновь целовалось чудотворное распятие, и щедрые благословения епископа следовали за возложением рук.

Ричард уже было забеспокоился, что церемония может затянуться, но аббат оказался человеком деликатным и умным. Своевременно оповещенный епископом Куртнеем, он на лету угадывал тайные влечения, предоставив венценосному юноше полную свободу.

Обойдя вдоль замкнутой галереи залитый солнцем клуатр, Ричард проник в необъятный дормиторий — наполненный скрипами сводчатый зал, где глаза разбегались от изобилия деревянной резьбы и золотого шитья. Потемневшие полотнища, свисавшие с узорных консолей и балок, издавали вкрадчивый лепет. Отсюда винтовая, поющая под ногами лестница вела в капеллы.

Потеряв ощущение времени, король бродил по залам и коридорам, жадно вдыхая застарелые благовония, вслушиваясь в потаенный шепот веков. Собранные в пучки мраморные стволы раскрывались сказочными шатрами, спадавшими точеной кружевной сетью, где дробились, плавились, разбегались бьющие из розеток лучи. Всегда внезапные переходы от полутьмы к неистовству света кружили голову. Все повторялось в первозданности: ощущение распахнутой тверди и трепет ангельских крыльев. Ричард благоговейно замер, пораженный миражом гениально рассеченных объемов. Непомерная грандиозность собора раскрывалась именно отсюда, изнутри, словно бы прорываясь сквозь воздушность внешних, вдохновенно угаданных линий. Осязая себя ничтожнейшим из муравьев, маленький король радовался собственной малости, растворяясь без остатка в великом, трепеща и блаженствуя от близости неизреченных сил. В сопричастности с ними угадывалась надежда. Она звала ввысь, как лучистый треугольник, распахнувшийся среди туч. Во всем, куда ни глянь, проступало одухотворенное начало, отрицавшее уничтожение. Иначе зачем понадобились эти рвущиеся в зенит полнокровные тяги, эти своды, упругие, как натянутый арбалет? От изразцовых плит, которыми был вымощен зал капитула, веяло щекочущим холодком, а гладкий мрамор излучал живое тепло. Витражные окна полыхали чистой лазурью, тягучим медом, густым вином.

Король не заметил, как покатились слезы из переполненных блаженством и мукой очей. Ноги сами привели его в восточный придел, где на высоком мозаичном цоколе покоилась гробница. Двухъярусная аркада коринфского ордера сберегала золотой саркофаг. Каменный балдахин, изваянный лучшими итальянскими мастерами, подчеркивал его монолитную цельность. Здесь было средоточие божественной власти, частицу которой унаследовал он, отрок Ричард. Гложущая тоска оставила короля. Растопилась ледяная кора, что так больно сжимала сердце. Озирая надгробные памятники великих предшественников, он, воспарив духом, впервые увидел себя словно со стороны. Как бы ни сложилась судьба, в этом нетленном пантеоне всегда найдется для него место. Здесь он был коронован, здесь и успокоится навеки. И все тревоги, раздиравшие его смятенную душу, все боязни и горести развеются без следа. Тайна, вечность и тишина.

Благодарно лобызая мозаичную смальту, Ричард распростерся на шахматных изразцах. Вот тут он и будет, когда дух, подобно мотыльку, покинет тесную кризалиду.

Вспомнился слышанный в детстве рассказ про какого-то короля, который велел упрятать в сундук умирающего слугу. Когда бедняга затих, любознательный сюзерен повернул ключ и откинул крышку. На дне лежало скрюченное посиневшее тело. Душа улетучилась. Ричарду доводилось присутствовать при казнях и пытках. По-разному умирали люди. Но никогда он не видел, чтобы над растерзанной плотью хоть однажды взвихрился или хотя бы сморщился воздух и потек горячими слоями, как над пустошью вересковой, где садится в знойном тумане огромный солнечный шар. Преходящее существование теряло смысл без надежды на вечность. «Мы были такими, как вы, — днем и ночью стучатся в дверь мертвые кости. — Вы будете такими, как мы». Зачем страдания и утраты, бесцельная погоня, вожделение, суета? Хозяин земли сам превращается в землю. Ничего не надо жалеть. Беззаветная вера — вот единственный путь к спасению. Праведные дела, покаяние и молитвы. От Pater noster до Credo.

Пробыв около часа в молитвенном сосредоточении, король уединился с затворником, славящимся провидческим даром. Схимник, облаченный в грубую власяницу, говорил о вещах малопонятных и страшных, перемежая рассказ выдержками из Священного писания. Он долго распространялся насчет каких-то источников и камней, поминая пречистую деву. Далее последовал беглый экскурс в историю англов со ссылками на короля Артура и Эдуарда Исповедника. Из всей этой чудовищной мешанины в памяти осталось вскользь брошенное упоминание о Темзе, которая потечет кровью.

Под влиянием вставшей перед внутренним оком картины вновь пробудилось гложущее беспокойство. Все опять сосредоточилось на предстоящем испытании. Померкли краски, увяли ростки надежды, нахлынула муторная, всепоглощающая тоска. Голая келья с охапкой соломы сразу стала омерзительной. Бубнящий над ухом благостно-поучительный голосок вызывал раздражение. Оно поднималось откуда-то из склепа, укрытого плитами пола, и, поламывая суставы, разливалось тошнотворной изжогой.

Стиснув зубы и сжав кулачки, слушал король бессвязные речи. «Вот сейчас я встану, — убеждал он себя, — встану и удалюсь, едва обнаружится малейшая пауза». Но схимник все тянул на одной заунывной ноте, и король принуждал себя делать вид, что слушает. Терпеливо ожидая конца своей незаслуженной муки, он сжался, как обреченный на заклание агнец, и не смел пошевелиться. А затворник знай себе плел обморочную паутину:

— …И тогда послал святой Эдуард Исповедник вепря с клыками, как два острых меча, и выгнал его прямо на тропу, где уже натягивал лук коварный охотник. Вепрь напал на него сзади, вонзив клыки, и тот охотник упал, обливаясь кровью. Лук дрогнул в его руке, и пущенная вполсилы стрела пролетела мимо, а благородный олень спокойно удалился в свое зеленое царство. Так мудро распорядился святой Эдуард, твой небесный заступник.

По тому, как умолк выворачивающий нутро голос, Ричард понял, что пытка кончилась и он может уйти. Не слыша себя, король вежливо поблагодарил подвижника, низко поклонился ему и поспешно выскользнул из душной кельи.

За дверью его уже дожидался предупредительный аббат. Свита и капитул собрались к обедне. Тень на солнечном циферблате подбиралась к полуденной черте.

Упав в высокое кресло, Ричард повертелся, прилаживаясь к подложенной подушечке, и закрыл глаза. Музыка, пение и четко отмеренные цезуры латинской молитвы действовали успокоительно.

Но не успел он прийти в себя, как где-то сзади захлопали двери, послышался топот бегущих ног и гневные возгласы, раскатившиеся дробью отраженного звука. Службу пришлось прервать, прелаты и лорды обеспокоенно завертелись на скамьях. Нервы и без того были натянуты, и каждому не терпелось узнать, что же случилось. Сохраняя полнейшую невозмутимость, король устало закрыл глаза. Он готов был примириться с чем угодно, лишь бы его оставили в покое.

Каменные плиты все отчетливее разносили эхо приближающихся шагов. Аббат нерешительно попятился от алтаря со святыми дарами и нетерпеливо прищелкнул пальцами. Но не успел молодой монашек с гладко выбритой макушкой, которому предназначался знак, проскочить мимо исповедальной кабинки, как все увидели вбежавших ремесленников. Не обращая внимания на знатных прихожан и даже не притронувшись к чаше у входа, они кинулись прямо к священному саркофагу. По всему было видно, что знали, где нужно искать. Обнаружив в одной из кабинок забившегося в уголок беглеца, живо вытолкнули его на всеобщее обозрение, а затем увели.

По рядам пролетела шелестящая волна страха и возмущения.

— Бедняга! — воскликнул Бомонт с несколько запоздалым гневом. — Вот увидите, изверги потащат его на Чипсайд!

Король даже не повернул головы, хотя, конечно, узнал маршала Имуорса, начальника стражи и коменданта главной тюрьмы. Тюрьма лежит в развалинах, а маршалу скоро отрубят голову. Впрочем, как знать, вполне вероятно, что он, Ричард, умрет еще раньше. И он навсегда забыл Имуорса, которого тоже звали Ричардом.

— Дурной знак, — пробормотал граф Арондел.

— Замолчи, милорд, или одному из нас придется умереть, — тихо предостерег Солсбери.

— Я готов. — Граф схватился за меч. — Пора действовать, и немедленно, иначе будет потеряно все, ради чего стоит жить!.. — незаметно для себя он возвысил голос до крика. — Признайся, эрл, твой план трусливых оттяжек окончательно провалился!

— Напротив, он приносит плоды, и только слепой этого не видит! — Всегда выдержанный и строго корректный, Солсбери был вне себя от гнева.

— Образумьтесь, милорды, — вмешался Арондел-епископ. — Нашли где ссориться и когда!

Дневной распорядок был исчерпан до донышка.

Король преклонил колени, принимая последнее благословение, с трудом проглотил облатку.

— Пора ехать, — сказал Солсбери.

Уот Тайлер уже неторопливо трусил вдоль Чипсайда, направляясь в Смитфилд. Били фонтаны — шедевры водопроводного искусства. По широкой мостовой вдоль акведука торопливо сновали пугливые горожане. Рыночная площадь, Молочная и Хлебная улицы, как всегда в это время, были запружены озабоченным людом. Но не слышно было шумных приветствий, не видно улыбок. За два дня, всего за два долгих дня и две бессонные ночи, в настроении города произошел перелом. Даже преданные союзники, вроде Хорна и мастеров-ткачей, отшатнулись от новой власти. Потому так замкнуты, а то и откровенно враждебны были лица жителей Сити. Они готовы были примириться не только с Гонтом, но с самим дьяволом, лишь бы поскорее спровадить пришельцев. На углу Треднидл-стрит конных повстанцев окружила кучка молодых подмастерьев.

— Будь осторожен, Джон Правдивый, — предупредил рослый бородач в кожаном переднике. — Уолуорс затевает нехорошее. Слыхал я, что до света из Сити к Варфоломею Великому прошли вооруженные люди.

— Они натравливают на твоих парней купеческих сынков и пьяную шваль, которую собирают по кабакам, — сообщил огненно-рыжий ирландец, обвешанный мотками стальной проволоки.

— Я сам видел, как их покупали в «Таверне дьявола», — подал голос темнолицый стекольщик. — Старшина рыбников ставил эль, а на дне уже лежал пенс.

— И никто не подавился? — Тайлер с улыбкой похлопал стекольщика по плечу. — Спасибо, братья. Я буду начеку.

— Если они посмеют сотворить подлость, мы спалим город! — крикнул кто-то из молодежи.

— Уж мы им покажем! — каждому хотелось сказать ободряющее слово. — Только не уходите, братья. На вас вся надежда.

Со всех сторон набегали люди, чтобы принять участие в разговоре или просто поглазеть на знаменитого вождя бедноты. Поставив корзины с провизией, останавливались служанки и разодетые купчихи. Мадам олдерменша, подобрав шлейф, даже пустила в ход локти:

— Ну-ка, дайте пройти, а то ничего не видно!

И добилась своего, плюнув под ноги белой лошадке.

Только бедняжке Гвенделон не удалось пробиться сквозь враждебную стену ротозеев. Еще издали заметила она зеленого всадника и выбежала из лавки, где подбирала нитки для вышивания. Но коротенькая Треднидл была основательно закупорена.

— Пропустите меня, умоляю, мой дружок возвратился из дальних земель, милый рыцарь, убитый в крестовом походе!

Но в ответ она слышала лишь издевательский смех:

— В каком-каком походе?.. Да ты, видно, рехнулась, девчонка!

— Да она с пеленок такая, Безумная Гвен!

— Дура-колдунья.

— Спаси меня, милый! — Гвен испуганно вскрикнула и закрыла лицо.

Но Тайлер не слышал. Джон-оруженосец и Джек Строу с трудом расчищали дорогу.

Волновался народ, шумела вода, сбегая с лотка на лоток, из мраморных чаш вырывались три высокие струи.