Глава тридцать шестая
Вена

Инспектор Обердорфер тщательно изучил дополнительные данные на Аливелиева, полученные в результате оперативно-следственных действий. В Москве и Екатеринбурге была арестована большая группа научных работников, причастных к контрабанде радиоизотопов. При задержании изъяли приготовленную к отправке партию кобальта, цезия и порошок кадмия, предназначенный для производства изделий путем спекания. Особое внимание МВД обращало на новый тип контейнеров из свинцовой керамики, почти полностью поглощающей излучение. В самом недалеком будущем это могло существенно осложнить действия по борьбе с провозом оружейного плутония и урана. Предлагались совместные меры контроля грузов, поступающих по железной дороге и водным путем, в частности по Дунаю. В качестве перевалочного пункта называлась Босния и Герцеговина, откуда ядерное горючее могло попасть на Ближний и Средний Восток.

Трудно было бы переоценить значение полученной информации. Создавалось впечатление, что в России осознали всю глубину нависшей над миром опасности. Во всяком случае полиция впервые заговорила самостоятельно, не с голоса Минатома и без подсказки МИДа, совместно прокручивавших чреватые тяжкими последствиями контракты с Ираном. Настораживали и появившиеся в печати сведения о покупке атомного ракетоносца «Нахимов» военно-морскими силами Индии.

Невзирая на двойственную политику и традиционное византийское коварство, сдвиг в мышлении был налицо.

Сама того не сознавая, Москва дала в руки австрийских партнеров ключ к заблокированному сознанию контрабандиста-атомщика, непосредственно связанного с расхитителями продукции екатеринбургского завода «Электроаппаратура». Первым ключевым словом явилась кличка Аливелиева — «Бек». Справившись в «Британике», Обердорфер установил, что так на Кавказе назывались князья низшего ранга. Не принц, не герцог, даже не совсем князь, а скорее местный князек.

Инспектора не интересовало, был ли Исмаил Аливелиев на самом деле потомком благородных особ или просто «авторитетом», но опробовать код определенно имело смысл.

С тем и поехал он в клинику имени Карла Юнга.

Каково же было радостное удивление профессора Кребса, когда спящий Аливелиев, словно по волшебству, раскрыл глаза и сел на постели готовый к действию.

У Кребса не было юридического права подвергать пациента действию «эликсира правды». Австрия — не Филиппинский архипелаг, где в девственных дебрях Лусона еще бродят первобытные племена. Но для того чтобы опробовать испытанный терапевтический метод гипноза, не существовало никаких препятствий, в том числе и морального свойства. Напротив, это была прямая обязанность врача-психиатра.

Теперь, когда стало известно, что Бек-Аливелиев принадлежал к одной из московских группировок, вопрос о языке кодирования отпал сам собой. Фамилии, сообщенные МВД, правда, указывали на украинское происхождение: Голобабенко, Торба, но это ничего не меняло. С таким же основанием они могли принадлежать и русским людям, не говоря уже о том, что в Москве говорят по-русски, и вообще это единственный язык межэтнического общения во всем СНГ, включая Азербайджан и Украину.

Разложив с присущей ему старомодной педантичностью все по полочкам, Кребс мог приступить к сеансу. Единственное, что его останавливало, это акцент. Когда ты просто говоришь в обычной беседе «пожялюста», тебя поймут без переводчика, но если это случайно окажется паролем, заблокированный мозг может и не отреагировать на команду.

С односложным «бек» — профессор произнес bök — удалось, пройсныc тоже кое-как проскочило, но на «фстан» вышла осечка. Аливелиев так и не встал. Чтобы привести в действие этого Голема, требовались новые коды или, в случае гипнотического раппорта, хотя бы приличное произношение. По-русски Кребс читал совершенно свободно, но выговаривать без акцента заковыристые слова так и не научился. С японским и китайским обстояло еще хуже. Он разбирал три тысячи иероглифов, но коварные азиаты отказывались понимать его устную речь. Обидно, ибо в клинике второй месяц лежал закодированный японец с драконом на груди, принадлежавший к той же загадочной секте, что и Аливелиев. Его тоже взяли в аэропорту с грузом синтетического наркотика «белый китаец» на сумму в триста миллионов шиллингов.

— Скажите, инспектор, русские ничего не сообщили вам относительно господ Холопапенко и Торпа? — спросил Кребс, погрузив Аливелиева в сон. Он приказал «спы!», и тот послушно обрушился на подушку. — Меня крайне интересует, есть ли у них татуировка?

— Никаких сведений, господин профессор.

— Досадно. Нельзя запросить дополнительные подробности?

— Сегодня же отправлю запрос.

— Буду весьма благодарен. Вы случайно не знаете, как правильно сказать по-русски «отфетшайт»?

— Здравствуйте, до свидания, добро пожаловать, водка, икра, борщ — это весь мой словарь.

— Жаль. Не хотелось бы нанимать переводчика. Дополнительные расходы.

— Пришлите счет. Мы оплатим… Позвольте полюбопытствовать, господин профессор, по поводу гипноза. Насколько я знаю, далеко не все поддаются?

— Вы совершенно правы. Люди с сильной психикой могут противостоять гипнотическому воздействию. Однако с помощью наркотических средств можно подчинить своей воле практически любого. О пытках и прочих недозволенных средствах и говорить не приходится.

— Значит ли это, что в принципе нормального, законопослушного гражданина гипноз — я говорю о преступном применении — превращает в послушного исполнителя?

— Это так. Легче всего поддаются субъекты с подавленной волей, лишенные индивидуальности, с задатками рабства, прислужничества. Вы нашли верное определение: исполнитель. Но куда проще нанять такого за деньги или принудить угрозами. Вы в полиции знаете, как делаются такие вещи. Постепенно человек начинает уже программировать самого себя. Киллеров я рассматриваю как своего рода автозомби.

— Интересная мысль… А массовое зомбирование возможно?

— Сплошь и рядом. Возьмите, например, звуковые послания Асахары. Типичный метод группового программирования. С таким же явлением столкнулись в России, когда началось повальное обращение в Белое братство. Гипноз таит в себе множество до конца не раскрытых возможностей. Человек, абсолютно не причастный к искусствам, начинает вполне прилично рисовать, играть на рояле и так далее. Вспоминает языки, которых никогда не изучал, придумывает оригинальные комбинации в шахматах, покере — мало ли…

— И все это остается в постгипнотическом состоянии?

— За редким исключением, исчезает, как сон.

— Убийство под гипнозом?

— Не оставляет следа при пробуждении.

— А как насчет увеличения физической силы? Быстроты реакции? Меткости, наконец?

— Вы имеете в виду идеального убийцу? — усмехнулся Кребс. — Теоретически возможно. В определенные моменты пошлет пулю точно в цель, перемахнет через забор с колючей проволокой, даже сможет угнать вертолет без предварительных навыков пилотирования.

— Веселенькие у нас перспективы на грядущее тысячелетие.

— Но возможен и прямо противоположный эффект. Вполне реально воздействовать на подсознание таким образом, что данного индивида уже никто и ни при каких условиях не сумеет потом запрограммировать.

— Похоже на вакцинацию против зомбирования.

— Именно так. Тут уже не помогут ни наркотики, ни пытки. Иммунитет абсолютный.

— И вы проводили подобные эксперименты?

— Никогда! — возмутился Кребс. — Не забудьте, что я прежде всего врач.

— Прошу прощения, господин профессор, но мне ненароком пришла в голову крамольная мысль. Стоит вам выступить с лекцией на тему, скажем, автозомбирование или, напротив, антизомбирование, и не придется заботиться о финансировании. Гранты и пожертвования посыпятся со всех сторон.

— Вы не оригинальны, инспектор. Ко мне уже обращались с различными предложениями, но я старый человек. Хочу дожить отмеренный мне срок, ни в чем не изменяя себе. Свобода это, пожалуй, единственное, чем стоит дорожить. Вам, надеюсь, известно, что я провел два года в Штутгофе?

— Обычно полиция знает о людях, которым доверяет свои маленькие секреты, — улыбнулся Обердорфер. — Вас отправили в концлагерь по соображениям политики?

— Вся жизнь третьего рейха была сплошной политикой. Вы — молодой человек, инспектор, вам трудно понять… Я совершил два государственных преступления. Во-первых, поставил Зейс-Инкварту диагноз — параноидальная психопатия. Это было еще до присоединения к рейху, но у гауляйтера оказалась превосходная память, что вообще характерно для невротиков. Наконец, уже перед самой войной, отверг лестное предложение штурмбанфюрера СС Гербигера-младшего бросить науку и посвятить себя нордической магии, рунам и прочей арийской белиберде. Такая вот политика… Я не надеялся выйти живым, но мне повезло. В лагерь назначили нового коменданта. Садист, наркоман, но исключительно гипнабильный субъект. Однажды наши глаза встретились, и этого оказалось вполне достаточно. Через три дня я очутился по другую сторону колючей проволоки.

— Потрясающе! Человек даже не догадывается, что его загипнотизировали, но уже действует по навязанной схеме. Неужели все так просто?

— Далеко не просто. Без применения технических средств, разумеется. Психотропные вещества, наркотики, электрические импульсы, свет, звук и другие новинки существенно облегчают задачу.

— Но вы смогли обуздать нациста за каких-то три дня голыми руками… Одними глазами, взглядом.

— Концентрация и выброс.

— Простите, профессор?

— Невозможно объяснить на словах. Слишком много неопределенных понятий. Душа, подсознание, психическая энергия — мы не знаем, что это значит. Внутренние силы? То же самое. Но представьте себе, будто вам удалось собрать в единый сверхплотный сгусток эти самые силы, которым и названия нет. Собрать и выстрелить. Словно лазер направленным импульсом света. Слишком много метафор, инспектор. Как сказал кто-то из русских поэтов, холоден и беден жалкий наш язык.

— Я понял вас, господин профессор, основной смысл… Это необратимый процесс, зомбирование? Можно ли вернуть человека в прежнее состояние?

— При традиционном гипнозе — безусловно. По крайней мере нам так представляется, хотя на самом деле… Кто знает, инспектор? Но зомбирование, жесткое зомбирование с использованием современной техники — сродни чарам, заклятию. Миллиметровые волны, мощный инфразвук, они вызывают необратимые изменения в организме, внутренний резонанс, разрушающий в конечном счете системы и органы: сердце, печень, нервную ткань, кровообращение в целом. Боюсь, что полный возврат невозможен. Сотни тысяч людей осаждают психиатрические больницы в тщетной надежде «снять проклятие» — так и говорят! — с их родных и близких, прошедших психологическую обработку. Результаты не обнадеживают. Раб, потерявший хозяина, ищет себе другого. Вот и кочуют неприкаянные души из одной секты в другую. Вчерашний кришнаит уходит под крыло какого-нибудь Шри Райниша или Дэвида Кореша, рой, вылетевший из развороченного улья «АУМ сенрикё», разбивается на группы, образуя новые семьи. Экзорцист и святая вода тут не помогут. Чтобы изгнать дьявола, необходимо знать первоначальную программу. Кодов и паролей далеко не достаточно. Важен принцип, последовательность, я бы сказал, алгоритм. По-настоящему раскодировать способен лишь тот, кто проводил кодирование, но и в этом случае никуда не деться от соматических нарушений: гипертрофия печени, ослабление деятельности сердца, сосудистые поражения, нарушения в деятельности эндокринной системы — полная перестройка организма.

— Но индийские йоги ухитряются творить чудеса, оставаясь здоровыми людьми! Больше того, сохраняют здоровье и молодость до преклонных лет. Выходит, что не всякая перестройка опасна?

— Йога насчитывает четыре тысячи лет, а что мы знаем о ней? Практически ничего. Упражнения, которыми увлекаются европейцы, вероятно, приносят пользу, даже помогают излечивать кое-какие недуги, но это — не йога. Зеленая ряска, под которой скрывается бездонный омут. Монахи, практикующие комплекс самадхи, до конца жизни остаются в плену фантастических грез. Это заменяет им реальный мир, куда уже невозможно вернуться. Впрочем, они вряд ли помышляют о возвращении. Наша реальность в их глазах — Майя, иллюзия, обман органов чувств.

— В молодости я увлекался Шопенгауэром. «Мир, как воля и представление».

— Тогда вы прекрасно знаете, о чем идет речь. Скажу больше: к обману чувств эзотерический Восток добавил еще и обман самого процесса мышления. Не случайно, для того чтобы по-настоящему овладеть искусством медитации, необходимо научиться останавливать мысль, не думать вообще. И это, скажу вам, один из наиболее действенных факторов психологической обработки. Практически все секты — от сугубо традиционных до шарлатанских, на манер Рона Хоббарта и Асахары — основной упор делают на медитацию… Однако наша беседа несколько затянулась. Мне пора наведаться к пациенту, — Кребс отщелкнул золотую крышку карманных часов. — Так вы не забудете дать запрос о татуировке, инспектор?

— Не извольте беспокоиться, господин профессор, — Обердорфер потянулся за портфелем. — От американцев по каналам Интерпола мы получили один образец. Быть может, вас это заинтересует? — он извлек черный конверт с цветными фотографиями татуированной девушки, обнаженной и очень хорошенькой.

Пламенеющая жрица в венце из двенадцати звезд осеняла ее юные груди крыльями простертых рук.

— Кто эта прелестная леди?

— Патриция, — на немецкий лад произнес Обердорфер, — Кемпбелл. Зомбированная наркоманка. Здесь вы найдете полный отчет. — Он достал пакет с ксерокопиями. — Американцам, кажется, удалось выделить несколько опорных понятий, произнесенных ею в состоянии абстинентного бреда, наступившего в процессе ломки. Хорсмен, — прочитал подчеркнутые английские слова, — мессенджер и так далее. Возможно, код? Вы в этом куда лучше разбираетесь.

— Позвольте, позвольте, — Кребс так и впился глазами в снимки. — Как вы сказали?.. Хорсмен, мессенджер?.. Ну, конечно! Это же Свидетельство от Иоанна! Апокалипсис! Всадник, посланец и эта огненная дама со звездами… «И явилось на небе великое знамение — жена, облаченная в солнце; под ногами ее луна, и на голове ее венец из двенадцати звезд…» Раз, два, — начал считать он, загибая пальцы. — Так и есть: двенадцать. Жена, облаченная в солнце. Как это янки, кичащиеся приверженностью к Библии, не смогли распознать?

— Им не хватало ваших знаний, профессор, и опыта. Суровый немецкий гений — это кое-что значит! Кант, Гегель, Шопенгауэр и ваши покойные учителя: Зигмунд Фрейд и Карл Юнг.

— Не впадайте в шовинистический раж, дорогой инспектор. Юнг — швейцарец, а за Фрейда в мое время отправляли в Штутгоф, а то и в Аушвиц… The Messenger ist der Bote, — забормотал Кребс, мешая английский с немецким. — Посланьец по-русски… The Horesmen ist der Heeres, то есть Фсатник! Пойдемте со мной. Я должен немедленно испробовать.

Присев у кровати Аливелиева, он приподнял ему веки, пощупал пульс, приложил допотопную деревянную трубку и прослушал сердце.

— Десять-двенадцать ударов в минуту, — Кребс озадаченно покачал головой. — Удивляюсь, как он ухитряется жить. Впрочем, вы по-своему правы, Обердорфер, йоги способны на большее. Останавливают сердце на несколько суток. Непонятно только, как питается мозг… Ладно, попробуем, — он откашлялся и, устремив взгляд на переносицу спящего, отрывисто скомандовал: — Пройсныс, Бек!

Аливелиев открыл глаза и приподнялся.

— Слюшай менья. Я — посланьец!

Реакции не последовало. Расширенные зрачки едва заметно сузились, но глядели отсутствующе, без малейшего проблеска мысли.

— Слюшай менья, Бек. Я — Фсатник!

В лице Аливелиева произошла разительная перемена. Мускулатура напряглась, он как-то весь подобрался, словно изготовясь к броску, и медленно, как космонавт в невесомости, спустил ноги на пол.

— Фстан, Бек.

Глиняный Голем послушно выпрямился и застыл в ожидании дальнейших приказаний.

— Гофори.

Аливелиев молчал.

— Отфетшай!

Никакого ответа.

Скудный запас паролей был исчерпан.

— Атум, послетнее просфетление.

Название секты тоже не произвело никакого впечатления.

— «Так фител я ф фитении коней и на них фсатникоф», — по-русски, но с характерным акцентом процитировал Кребс стих из Апокалипсиса. — Черт возьми, как же его достать?.. Я тфой фсатник, Бек, где ты нахотишса?

— Я прибыл в Вену, Петр Захарович, — нежданно забормотал Исмаил. — Меня взяли в аэропорту. Я в полиции. Что мне делать?

— Стес нету полиции. Стес я, тфой фсатник, я тебье помоху. Ты устал, Бек, спат, отыхай пока, Бек… Спат!

Аливелиев, как подрубленный, упал на постель. Напряженные черты разгладились, веки плотно сомкнулись.

— Как зовут тех русских физиков, инспектор?

— Сейчас посмотрим, господин профессор! — Обердорфер восхищенно вздохнул. — Вот это да!

— Ну же, — нетерпеливо притопнул Кребс.

— Момент! — Обердорфер нашел нужную запись. — Торба и Голобабенко, — прочитал по складам.

— Имья, отшестфо! — по-русски потребовал психиатр. На его пергаментных висках вздулись синие жилки.

— Торба Владислав Леонидович, Голобабенко Петр Захарович.

— Холопапенко и есть фсатник, — Кребс устало перевел дух. — Проповедь конца света перекликается с цитатами из Апокалипсиса. Как можно было этого не заметить?.. Иерархия секты построена на базе библейских образов. Они послужили символами и, вольно или невольно, вошли в код. Для меня это очевидно.

— Шифры, которыми пользуются секретные службы, тоже основываются на какой-нибудь произвольно выбранной книге.

— Здесь совсем иная система кодирования.

— Так точно, без перевода в цифровые группы.

— Пойдемте отсюда! В разговоре с ним нельзя употреблять таких глаголов, как отвечай, говори, признавайся, — широко шагая по коридору, рассуждал Кребс. — Он запрограммирован на допрос. Я совершенно случайно напал на вопрос: «Где ты находишься?». Он отмыкает одну из бесчисленных задвижек в его заблокированном мозгу. Не исключено, что такое предусмотрено. Как вы считаете?

— Полагаю, вы совершенно правы, профессор.

— Вы бы могли связаться с американцами, инспектор?

— Нет ничего проще.

— Обратите их внимание на жену, облаченную в солнце… A woman clothed with the sun. Пусть попробуют выяснить обстоятельства, при которых была нанесена татуировка у этой… Как ее?

— Патриция Кемпбелл.

— Вот именно!.. И вообще, Обердорфер, есть смысл расширить масштабы поисков. Интерпол ведь действует по всему миру?

— С некоторыми исключениями.

— Например?

— Много, профессор. Китай, Северная Корея, Вьетнам, Ирак, Иран — устанешь перечислять.

— А Япония?

— С Японией полный порядок.

— Отлично! — Широко распахнув дверь, профессор влетел к себе в кабинет, проявив прыть не по возрасту. Подскочив к письменному столу, украшенному бронзовым чернильным прибором со сфинксами и фараонами в стиле начала века, он, стоя, написал библейскую сентенцию на нескольких языках. — Пусть дадут эту даму в диадеме из звезд, эту woman, во все англоязычные страны. Не исключено, что где-то и отзовется. Французов тоже не грех озадачить, — подчеркнул он строку, где значилось: «Une femme envelopée du soleiel». — Ваш германский коллега еще здесь?

— Отбыл в Гамбург.

— Пошлите ему туда.

— На английском?

— На всех языках! «Жена, облаченная в солнце!» — Кребс с чувством продекламировал грозный библейский стих. — Не берете в счет прибывающих иностранцев? Господин Аливелиев вас ничему не научил?

— Простите, господин профессор, — повинился инспектор, словно проштрафившийся студент. — Сразу как-то не сообразил.

— А это — японцам, — Кребс тщательно выписал столбцом изящные иероглифические знаки страны восходящего солнца. — От них пошло, к ним и вернется. «И возвращается ветер на круги своя».