32
Ари
Кей была права по поводу одной вещи: я все еще не смирилась. Как только она ушла, я оделась в нормальную одежду и направилась к дому Эхо и ее матери. Танцевать я не могла, Диана едва меня выносила, Маркос ненавидел, даже Кей меня отругала. Скоро весь город будет смотреть на меня так, словно это я повернула колеса грузовика Уина. Стоя возле двери, я собиралась с духом, ожидая, когда появится кто-то, на ком можно будет выместить праведный гнев.
Когда Эхо открыла дверь, я услышала вой. Это был пронизывающий, непрекращающийся звук. Одна нота.
Увидев меня, Эхо просияла и жестом пригласила войти, а затем убежала на кухню. Я не понимала, что делать, и переступила порог. Мать Эхо корчилась на диване, уткнувшись лицом между двух подушек. Все, что я видела, — были ее седые спутанные волосы. Это она так пронзительно выла. Я не понимала, как гекамистка еще дышит. Она лежала абсолютно неподвижно, напряженная, как струна. Словно любое прикосновение могло привести в действие невидимую пружину взрывного устройства. И тогда вой, подушки и все остальное вокруг сгинуло бы в пламени.
Я прислонилась спиной к входной двери. Эхо пошарила по шкафчикам и наконец залезла в холодильник. Оттуда она достала яблоко и инструмент, напоминающий хоккейную шайбу.
— Что с ней стряслось?
— Она умирает.
Я похолодела.
— Может, стоит позвонить в больницу?
— Это не тот вид смерти. Дай мне минутку.
Эхо положила на стол шайбу, а яблоко сверху на нее. Внезапно яблоко вдруг поднялось в воздух и закачалось, точно намагниченное. Она села перед странным сооружением и уставилась на покачивающееся яблоко.
Давление воздуха заметно усилилось, словно мы летели в самолете. У меня заложило уши. Стало так жарко, что рубашка прилипла к коже. Все это время мать Эхо продолжала неразборчиво завывать на диване.
— Что ты де…
— Тихо.
Я не могла оторвать глаз от яблока, которое осталось единственным пятном света в темном помещении.
Эхо наклонилась к свету. До этого момента я и не замечала, что она сняла свое любимое пальто, оставшись в футболке с длинными рукавами. Она закатала рукава, обнажая порезы от запястья и до плеча — некоторые из них казались свежими и даже не покрылись коркой.
Она взяла выщербленный каменный нож и выбрала точку. Я хотела подбежать и выбить нож у нее из руки, но не смогла пошевелиться. Делая надрез, она даже не пикнула. И не закрыла глаза. Она смотрела — и я тоже — как кровь из раны капала на хоккейную шайбу. Свет несколько раз моргнул, а затем комната осветилась багровым. Мне показалось, будто над яблоком я увидела чье-то лицо — злобное и дьявольское, а потом Эхо закричала. Я тоже закричала, зажмурив глаза и накрыв голову руками.
Когда я открыла глаза, в комнате было тихо. Только мама Эхо перестала выть. Она стояла возле кухонного стола и жевала яблоко. Эхо обмякла, голова ее лежала рядом с шайбоподобной штуковиной. Теперь, когда дом уже не казался готовым взлететь на воздух, я смогла подойти к Эхо, чтобы убедиться, что она еще дышит. Так оно и было.
Мама Эхо похлопала дочь по здоровой руке.
— Спасибо, — сказала она и легла на диван. Хруст яблока эхом разносился по комнате. Рука Эхо уже заживала, но лоб был перепачкан кровью.
Эхо гекамистка.
И ее не должно было существовать.
Все гневные обвинения, так заманчиво звучавшие в моей голове, вдруг стали совершенно бессмысленными. Эхо уже ничего не могла с этим поделать.
Я открыла и закрыла несколько шкафчиков прежде, чем нашла большую упаковку бинтов и антисептические влажные салфетки. Едва я приложила к ране салфетку, Эхо проснулась и дважды моргнула.
— Ты достала деньги? — слабым голосом сказала она, украдкой поглядывая на мать.
Прежде чем ответить, я несколько секунд сидела с отвисшей челюстью.
— Ты серьезно? Я пришла сюда, чтобы высказать свое фи, — Маркос все знает, а это значит, что скоро узнают и остальные. Я думала, ты устала ждать и рассказала ему.
Эхо ссутулилась и вся как-то съежилась.
— С чего бы мне рассказывать Маркосу? Держать все в тайне было моим единственным рычагом давления.
— Что ж, кто-то рассказал Маркосу.
— Может, он сам догадался, что ты лжешь.
— Мы с ним почти не виделись со дня похорон. У него не было возможности тестировать меня на всякие глупости об Уине.
Она резко втянула воздух так, словно я ее ущипнула. Больно.
— Ты разве не понимаешь, что это не шутки? Если ты не помнишь человека, это не значит, что он не умер.
Я потерла запястье в том месте, где болело сильнее всего.
— Я понимаю.
— Ты не можешь понимать. В том-то и загвоздка.
Она стерла кровь. На месте пореза осталась ровная линия, несмотря на то, что у камня, который Эхо до сих пор сжимала в руке, были зазубренные края.
— Это я рассказала Маркосу, — донеслось с дивана.
Мы с Эхо одновременно повернулись.
— Мама — зачем?
— Если бы ты получила деньги, ты бы меня бросила, — голос матери Эхо стал тише, она закрыла глаза. Огрызок яблока остался у нее на груди. — Я не могла этого допустить. Для моей Эхо слишком опасно выходить в мир… слишком много опасностей…
— Ты говорила с моей матерью? — спросила меня Эхо.
— Ну, — замялась я. — Да. Но… разве вы обе не шантажировали меня? Вместе?
Эхо медленно покачала головой:
— Она не хочет, чтобы я уезжала. Беспокоится обо мне. Черт.
Я попыталась сменить тему.
— Что такое?.. Я хочу сказать, ну, что с ней на самом деле стряслось?
Эхо склонилась над матерью, которая, похоже, уснула на диване, и начала бинтовать руку.
— Такое происходит, когда мы теряем членов ковена. Сначала страдает рассудок, затем наступает период боли. Внезапных, опустошительных приступов. В конце концов мы теряем способность есть, говорить и… — Она пожала плечами. — Чем больше творишь заклинаний, тем быстрее это происходит. Вот почему я до сих пор в порядке, а она так страдает. Я сотворила несколько заклинаний, чтобы притупить боль.
— Почему бы не сотворить одно-единственное заклинание и исцелиться?
Эхо покачала головой:
— Одно заклинание в таком состоянии способно ее убить. Все, что я могу, — это на время смягчить боль. Выкроить себе чуть больше времени.
— Больше времени для чего?
— Для того чтобы выбраться из города и убедить других гекамистов принять нас в ковен. И спасти ей жизнь.
— А ты не можешь просто им написать?
— Я вне закона. Меня вообще не должно существовать на этом свете. Если меня поймают, посадят всех членов ковена. Я должна переговорить с ними с глазу на глаз. Возможно, даже заплатить. Для чего, по-твоему, мне нужны деньги?
— О! — Я посмотрела на мать Эхо, спящую на диване. — Ох. Она разве не хочет найти новый ковен?
— Она боится. Что меня поймают и заберут. Боится, что я ее брошу.
— Но ты ведь действительно собираешься ее оставить.
— Будь мы обе в последние полгода в нормальном состоянии, она бы лучше понимала, зачем мне надо уехать. — Эхо махнула рукой в сторону дешевой мебели. — Люди хорошо платят за то, что мы делаем, но мама всегда прячет деньги. Говорит, что не хочет привлекать к себе внимание. Мне никогда не удавалось их найти. Я даже не уверена, что она сама помнит, где они. Так что я должна накопить денег самостоятельно.
Несколько мгновений мы сидели в тишине. До меня вдруг дошло, что все то время, пока я ходила в школу, Эхо вынуждена была сидеть в этом малюсеньком доме, невидимая для всех — до тех пор, пока у кого-то из нас не возникала нужда в ней или ее матери.
— Так, значит, ты гекамистка, — сказала я.
Эхо кивнула.
— И так было всегда? Я имею в виду, заклинания?
— Более или менее. Еда, кровь, воля. — Она повторила эти слова, точно мантру, затем откусила зубами кусок медицинского пластыря и закрепила бинт.
— А это… больно?
— Адски.
— Тогда зачем ты это делаешь?
Она уставилась на меня сквозь запачканные кровью волосы.
— Это не просто боль. Это еще и наслаждение — иметь силу. Быть частью чего-то большего, чем один человек. Чего-то прекрасного. Я поддерживаю порядок мироздания, обеспечиваю равновесие. Это приятное чувство. — Она опустила рукава рубашки, скрыв свежую перевязку. — Плюс это мой выбор. Я должна была помочь маме, прекратить ее страдания.
— И ты никогда об этом не жалела?
На секунду мне показалось, что Эхо сейчас на меня набросится, но потом она, видимо, все-таки передумала.
— Бывали моменты. Когда было бы проще… не быть гекамисткой.
Я видела по телевизору, как гекамисты протестовали против закона, запрещающего вступать в ковены, но они никогда не заявляли об этом вслух. Они говорили об истории, о природном балансе и свободном рынке и о древней мировой истории гекама. Никаких «еда, кровь, воля». Никакой боли.
Эхо откинулась на стуле. К ее щекам прилипли окровавленные пряди. Я протянула упаковку с влажными салфетками, и она вытащила себе несколько штук.
— Что ж, раз тайна выплыла наружу, думаю, мы в расчете, — сказала она.
— Да-да. Удачи. — Я направилась к двери, осторожно огибая неудобно стоящий диван, на котором спала старая гекамистка.
— Эй, — окликнула меня Эхо. Она задумчиво закусила нижнюю губу. — В ту ночь, когда Уин погиб, он собирался мне заплатить. Неужели ты вообще ничего не помнишь?
Я внимательно оглядела ее с головы до ног: от слипшихся волос до пряжек на ботинках. У нее были светло-карие глаза и острое, угловатое лицо. У меня вновь возникло это не воспоминание, нет, но непонятное чувство — ощущение какой-то плавучести. Воздух и свет.
— Ты кажешься смутно знакомой. Не знаю, что это значит, но у меня есть странное воспоминание чего-то светлого.
Она улыбнулась шире, потом еще шире, так, что ее рот чуть не треснул, и разрыдалась.
Возможно, мне следовало развернуться и уйти. Но снаружи меня не ожидало ничего, кроме просмотра видео с давними представлениями и друзей, которые мне больше не доверяли. Удивительно, но Эхо напомнила мне Диану, по крайней мере, прежнюю Диану, которая нуждалась в лидере, нуждалась в моей силе. Несмотря на то что Эхо была гекамисткой. Несмотря на то что теперь я была единственной, кто знал ее собственную тайну. Тайну, которая делала ее настоящей.
Я вернулась на кухню и села напротив нее. Эхо сидела за столом, скрестив руки, и продолжала рыдать. Слезы текли по ее щекам, смешивались с кровью и капали с кончика носа на черные рукава. Возможно, именно так выглядела бы я, если б не воспользовалась заклинанием. Если бы ощущала настоящее горе.
— Я никогда не влюблялась. Ни в него, ни в кого-то еще, — спустя какое-то время сказала она.
— О. Ну ладно.
— Но он слушал, он доверял мне. Долгое время я была сама по себе. Я… скучаю по нему. — Она вытерла глаза рукавом.
— Каким он был?
Она опустила глаза. Ее пальцы впились в шов рукава.
— Он играл в бейсбол. Заботился о сестре.
— Я видела ее, — сказала я, вспомнив маленькую бледную девочку, которая отчаянно цеплялась за меня на похоронах. Где она сейчас? Стала бы прежняя Ари искать ее, проводить с ней время? Скучает ли девочка по мне?
Эхо вскочила так резко, что мне показалось, она потеряет сознание. Эхо покачнулась, но устояла. Затем собрала тарелки и свалила их в раковину. Шайбу она убрала в шкафчик, где стояла груда выщербленных противней. Грязные бинты полетели в помойку, а чистые туда, откуда их достали. Она двигалась по маленькой кухоньке настолько быстро, что уследить за ней было невозможно.
— Уин был хорошим братом, — сказала она. — Не то чтобы мне было с кем сравнивать. Я единственный ребенок, это уж точно — даже представить трудно, как маме удалось меня заиметь. У гекамистов проблемы с деторождением. Вот почему большинство гекамистов старались вступать в ковен уже в почтенном возрасте. В те времена, когда это было еще легально. Они ждали, пока у них появятся дети. — Она вдруг остановилась на месте, словно шокированная собственными словами.
Я тоже пребывала в шоке. Никаких детей. Никогда. Не то чтобы я собиралась в ближайшее время обзаводиться ребенком, готова поспорить, и она тоже, но жить с подобным приговором непросто.
— Но ты хотела узнать про Уина, — тихо сказала она. — Не обо мне. Хотела бы я что-нибудь тебе рассказать. Но я почти ничего о нем не знала — у меня даже не было шанса…
Лучше бы я не спрашивала. Это было глупое, эгоистичное желание. Желание той части меня, которая изучала отрывки из старых выступлений, надеясь откопать доказательство… чего? Секретики, поцелуи и взгляды не имели для меня никакого значения. Все это было вырвано из контекста. Я методично и эгоистично подбирала ключики к Уину, в то время как другие страдали.
— Он даже не воспользовался заклинанием, которое я для него сделала, — сказала она. Она бросила взгляд на мать, спящую на диване, села обратно за стол и уронила голову на руки.
— Мне кажется, ну, если бы он воспользовался им… Даже не знаю. Возможно, он был бы жив.
— Так, значит, деньги были нужны для заклинания? И для какого? — Она покачала головой и ничего не ответила. — Как твое заклинание могло предотвратить катастрофу? — продолжала нажимать я.
Она ничего не сказала. Еще один секрет, и очередная вещь про Уина, о которой я ничего не знала.
— Сожалею о твоей потере, — сказала я. Я больше не знала, что сказать. Она вновь уронила голову на стол, и я услышала ее прерывистое дыхание.
— Тяжело признавать, но… — Она сделала глубокий вдох и сказала прямо в стол: — Я понимаю, почему ты предпочла забыть.
Я так сильно сжала запястье, что рука заболела.
— Наверное, ты единственный человек, который это сказал.
— Люди — свиньи.
— Возможно, они меньше бы меня ненавидели, если бы узнали, что я больше никогда не смогу танцевать.
Едва у меня вырвались эти слова, я тут же пожалела о сказанном. Если бы только я могла запихать их обратно в свой глупый рот. Отъезд в Нью-Йорк был единственной вещью, на которую мне надо было ориентироваться.
Но теперь, когда все узнали, что я стерла Уина из памяти, больше не было нужды притворяться: я не занималась в классе много недель. Я с трудом поднимала руки над головой. У меня прошли все волдыри и мозоли — неотъемлемая часть настоящего танцора. Потому что я больше не была танцовщицей.
Я не могла танцевать.
— Насколько все плохо?
Я отодвинула стул и вышла на середину кухни, встала в четвертую позицию, одна рука над головой, вторая вытянута вперед. Мысленно я видела пируэт, который проделывала тысячи раз. Так просто. Глубокое дыхание. Руки открыты. Вес на переднюю ногу. Выждать момент для поворота. Я едва успела проделать половину движения, когда врезалась в холодильник.
Эхо задумчиво смотрела на мой торс, руки и колени, мысленно что-то подсчитывая.
— Чтобы исправить такую жуткую неуклюжесть, понадобится невероятно мощное заклинание с такими же мощными побочными эффектами.
— То же самое мне сказала твоя мама. У меня возникнет еще больше проблем, поскольку предыдущие заклинания будут накладываться друг на друга.
— Опытный гекамист мог бы подыскать способ, который сработает.
— Но побочные эффекты все равно накладываются друг на друга, разве не так?
Она окинула меня изучающим взглядом.
— Конечно, это рискованно. Но, если все сделать правильно, по большей части ты останешься в порядке.
— И это будет стоить пять тысяч долларов за постоянно действующее заклинание?
Она пожала плечами.
— Когда станешь знаменитой балериной, сможешь вернуть долг.
Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди в стремительном гранд жете.
— Что?
— Я помогу тебе. Если смогу.
Теперь мое сердце выписывало круги, пируэт за пируэтом. Ошеломленная, сбитая с толку, я едва стояла на ногах.
— Только не смейся надо мной, пожалуйста. Я понимаю, ты, возможно, меня ненавидишь…
— Я тебя не ненавижу.
— … только не морочь мне голову, ладно?
— Я не издеваюсь над тобой. — Она стояла, смахивая со стола невидимые крошки. — Считай, что я делаю это ради Уина.
Я оглядела комнату, словно здесь был тот, с кем можно поделиться новостями: все изменилось. Я пришла к Эхо в ярости, готовая обвинить ее во всех неудачах этого лета. Я лишилась воспоминаний, танцев и лучших друзей.
Но теперь я обрела надежду кое-что вернуть.
