Макс заканчивает около трех и передает слово мне. Теперь мне уже известно об этих людях более чем достаточно, и я готов перейти к отбору. Но это моя первая возможность обратиться непосредственно к присяжным и заложить основу доверия, завоевать которое мечтает каждый адвокат. Я наблюдал за их лицами и знаю, что многие присяжные считают Макса слишком уж заискивающим и даже глуповатым. У меня полно недостатков и вредных привычек, но угодливости в их числе нет точно. Я не выражаю им признательность за пребывание здесь – их вызвали, и выбора у них не было. Я не стараюсь возвеличить то, ради чего мы собрались и частью чего они являются. Я не восторгаюсь нашей судебной системой.

Вместо этого я говорю о презумпции невиновности. Я настоятельно призываю их спросить у себя, не решили ли они уже заранее, что мой клиент, раз уж он здесь, в чем-то виновен. Не надо поднимать руку, просто кивните, если считаете его виновным. Такова человеческая природа. Именно так устроено все наше общество и культура. Есть преступление, арест, мы видим подозреваемого по телевидению, и мы радуемся, что полиции удалось схватить виновного. Точка. Преступление раскрыто. Виновный за решеткой. И мы никогда, буквально никогда не задумываемся над тем, что он имеет право на справедливое судебное разбирательство, что признать виновным его еще должен суд. И хотя его вину только предстоит доказать, мы уже все для себя решили.

– Вопросы, мистер Радд? – громко произносит в микрофон Черепаха.

Я не обращаю на нее внимания и спрашиваю, показывая на Тадео, есть ли среди присутствующих кто-нибудь, кто считает его абсолютно невиновным. Конечно, все молчат, потому что ни один потенциальный присяжный ни за что не признается, что уже принял решение.

Я двигаюсь дальше, перехожу к бремени доказательства и рассуждаю на эту тему, пока у Макса не лопается терпение. Он встает, разводит руками в жесте отчаяния и обращается к судье:

– Ваша честь, он не задает вопросы, а читает лекцию на тему юриспруденции.

– Поддерживаю. Либо задавайте свои вопросы, мистер Радд, либо сядьте обратно на место, – резко произносит Черепаха.

– Благодарю вас, – отзываюсь я, как самонадеянный нахал, каким в действительности и являюсь. Я смотрю на первые три ряда и спрашиваю: – Тадео не должен давать показания, не должен вызывать никаких свидетелей. Почему? Потому что бремя доказывания его вины лежит на обвинении. А теперь, допустим, он и в самом деле откажется отвечать на вопросы. Как вы на это отреагируете? Расцените ли это как желание что-то скрыть?

Я часто задаю этот вопрос на суде и редко получаю ответ. Однако сегодня присяжный номер семнадцать хочет что-то сказать. Бобби Моррис, тридцать шесть лет, белый, каменщик. Он поднимает руку, и я ему киваю.

– Будь я в жюри присяжных, то считал бы, что он должен давать показания. Я хотел бы выслушать подсудимого.

– Благодарю вас, мистер Моррис, – тепло отзываюсь я. – Есть еще мнения?

Теперь, когда лед наконец сломан, тянется еще несколько рук, и я продолжаю задавать наводящие вопросы. Как я и надеялся, наше общение все больше начинает походить на простое обсуждение, и все больше людей начинают раскрепощаться. Со мной легко разговаривать, я нормальный парень без выкрутасов и к тому же с чувством юмора.

Когда я заканчиваю, ее честь извещает, что мы должны отобрать состав жюри до конца сегодняшнего слушания, и дает нам пятнадцать минут, чтобы просмотреть свои записи.