Глава 39
Чистые
— Спокойно, поручик.
Он ее слышал, но не видел. Хотя после того, как зажгли свет, миновала уже целая минута, пораженные ослепительным сиянием ламп глаза продолжали слезиться.
— Где мой сын?!
— Поручик Ремер! — на этот раз и женщина повысила голос. — Успокойтесь наконец!
Он замер, напрягшись, словно струна, под широкими ремнями, которыми кто-то — наверняка профессор — привязал его к кровати. Откуда она знает его фамилию? Настоящую, довоенную? Он ведь не пользовался ею двадцать лет, с момента Атаки. И не без причин.
— Как ты меня назвала, девка?
Она не ответила. Помнящий слышал шелест ее одежды, а потому знал, что женщина осталась на месте, не отошла. Но — замолчала, едва лишь он начал ругаться.
Наконец моргание принесло хоть какой-то эффект: он уже не чувствовал сильного жжения, слезы тоже перестали литься. Учитель медленно повернул голову, чтобы глянуть в ту сторону, откуда ранее доносился голос. Увидел тени, абрисы человеческих фигур. Женщина была здесь не одна, рядом стояли еще пара человек.
— Веди себя по-человечески, — рявкнул какой-то мужик. — Ты уже не в каналах.
Еще несколько морганий, и Помнящий начал различать подробности. Картинка прояснялась с каждой секундой. Около его постели стояли не три, а четыре человека. За худощавой женщиной, одетой в темно-синее, он увидел двух высоких мужчин в пятнистой полевой униформе. Четвертого мучителя заслонял один из солдат, а потому Учитель не мог присмотреться к нему внимательней.
— Кто вы такие? — прорычал он, на время оставив ругательства. — Где мой сын?!
— С Якубом все в порядке, — уверила его женщина. — Он сейчас под нашей опекой.
«Якуб?! Она знает его настоящее имя? Тогда наверняка знает и всю правду. Но как, откуда?»
Он дернулся снова. Так сильно, что сделалось больно.
«Это какой-то проклятущий кошмар. Я должен проснуться. Вот сука! Я должен…»
Улыбнулся про себя. Человек в собственном сне может быть богом, но тогда он должен понимать, что спит, как он сейчас.
«Это только бред, а потому достаточно будет, если я…»
Помнящий сжал веки, а когда снова открыл глаза… ничего не изменилось. Люди, кем бы они ни были, никуда не исчезли. Терпеливо ждали, пока он закончит дурить, а он… он все еще пребывал на проклятущей кровати, как псих в приличном дурдоме.
Это дало ему пищу для размышлений. Чтобы оставаться уверенным, он ущипнул себя за бедро — только до этого места и сумел достать. Было больно. И он все еще лежал в шуршащей постели.
— Где я? — спросил он, облизнув пересохшие губы.
— В госпитале, — ответила женщина.
— Во Вроцлаве нет госпиталей, — выпалил он.
— На поверхности и правда нет, — кивнула она, — Но мы находимся глубоко под землей.
Теперь Учитель видел их отчетливо. И челюсть его отвалилась. «Чистые», — подумал он со страхом, глядя на седоволосую женщину с очень бледным лицом, на котором не было ни единой оспинки или шрама. Одежда ее, пусть и ношенная, тоже не казалась нарядом, принесенным с поверхности. То же самое касалось и солдат. Были они куда моложе своей начальницы, но наверняка относились к Помнящим, как и он сам. С удивлением он поглядывал на их мундиры, потрепанные и поблекшие, но все еще хорошо выглядящие. Даже ботинки их сверкали, словно лишаи шариков.
— Вас нет, — шептал он, — Чем этот гребаный Тесла меня опоил?
— Мы есть, — уверила его женщина. — И мы изрядно потрудились, чтобы вас сюда доставить, поручик.
— Нет, нет и еще раз нет, — он зажмурился так сильно, как только сумел. — Я хочу проснуться!
— Это не сон, поручик Ремер.
— Чистые — легенда, — он замотал головой, — Детская сказка! Вас просто-напросто нет! — последнюю фразу он произнес непривычно медленно, нажимая на каждое слово.
— Тогда прошу оглядеться.
Учитель подумал и последовал ее совету. Уже первый взгляд на помещение, в котором он лежал, дал ему понять, что это не может быть бункер на Стшегомской. Все стены здесь были ровными и бетонными. На большей части — следы опалубки. Под потолком тянулись толстые кабели, от перегородки до самых дверей, где исчезали под косяком. Мебель тоже выглядела подозрительно хорошо, словно ее и не использовали последние лет двадцать. Все производило впечатление старого, но прекрасно оберегаемого бомбоубежища.
— Кто вы такая и откуда вы меня знаете? — вернулся он к теме, чуть успокоившись.
Помнящий сосредоточился на женщине. Он не знал ее, и она не была похожа ни на кого из тех, с кем он общался после того, как перевелся во Вроцлав. Потому не понимал, откуда она могла столько о нем знать — и откуда могла знать о Якубе.
— Мое имя Катажина Бондарчук. Я, как бы это сказать, — женщина заколебалась, — одна из тех, кто управляет этим проектом. Я вас не знаю, мы видимся впервые в жизни, но бумаги — никуда не деваются, — она взмахнула папкой, еще одним реликтом из мира, который перестал существовать.
— Откуда у вас мое личное дело? — спросил Учитель, рассчитывая, что, возможно, на этот раз ее ответ несколько прояснит ситуацию.
— У меня есть документы обо всех людях, связанных с проектом, — пояснила она коротко.
— С каким таким проектом? — выдохнул он. Надежды его лопнули, словно мыльный пузырь.
— Я понимаю, что вы чувствуете себя растерянным, поручик, — Бондарчук наклонилась к нему. — Но уже скоро вы все поймете. Клянусь.
— Почему я связан?
— Ради вашей и нашей безопасности, — ответила она искренне, — Мы не были уверены в вашей реакции. Некоторые из кандидатов… как бы это сказать… являлись не только потенциальной угрозой, — закончила она, видя, что он не почувствовал удовлетворения предыдущими объяснениями.
— Понимаю, — пробормотал Учитель, устраиваясь поудобней.
— Я прикажу вас освободить, едва лишь мы придем к пониманию, — уверила она.
— К какому пониманию? — насторожился он.
— Мы хотим, чтобы вы на нас работали.
— На вас — это на кого?
Бондарчук улыбнулась. Широко и искренне.
— На Польшу, поручик. На нашу родину.
— Похоже, вы давно не бывали на поверхности, — фыркнул он.
— Это правда, — призналась она. — Но это не меняет того факта, что я лучше вас знаю, как выглядит ситуация на самом деле.
Он засмеялся: хрипло, нервно и сразу же об этом пожалел. Раскашлялся, словно туберкулезник на сквозняке. Без свободы рук промучился с этим несколько минут. Ни один из наблюдающих за ним людей и с места не сдвинулся, чтобы ему помочь. Наконец он пришел в себя, тяжело дыша.
— Надеюсь за моим сыном вы присматриваете лучше, чем за мной.
Бондарчук приблизилась на шаг.
— Закончим эти игры, поручик, — сказала она холодно. — Якуб не ваш сын, о чем мы прекрасно знаем, — она развернулась и двинулась к выходу, потом, правда, остановившись на пороге. Явно ждала, пока кто-нибудь из солдат — или, скорее, охранников — отворит для нее дверь, — Я и правда не понимаю, отчего вы его оставили в живых, — добавила она, глянув на него внимательней.
Помнящий пожал плечами. Что он должен был ей сказать? Он и сам не понимал до конца причин своего решения, и чем дольше задумывался над этим, тем менее был уверен в своей истинной мотивации.
— А вы умеете рационально объяснять любое из своих решений? — ответил он вопросом на вопрос.
— Нет. Но мы говорим не обо всех выборах, а лишь об одном из них, быть может, самом важном в вашей жизни.
— Скажем так: этот мальчик стал моим искуплением.
Она понимающе покивала.
— Надеюсь, вы окажетесь готовы к разговору, когда я вернусь.
И Бондарчук вышла, не дожидаясь ответа. Помнящий как раз собирался выругаться ей вслед, но так и замер с раскрытым ртом, когда увидел, кого еще выпускают из комнаты солдаты.
Четвертым человеком была девушка, и выглядела она словно… Искра. Он видел только ее спину, но двигалась она очень похоже… и эти рыжие волосы… Дверь захлопнулась, оставляя его наедине с мечущимися мыслями.
