Часть 1. Тихоокеанский дебют
19 (6) февраля 1904 года, полдень. Цусимский пролив, борт гвардейского ракетного крейсера «Москва»
Контр-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов
Ну вот, кажется, и начинается высокая политика. Два дня назад командир тяжелого авианесущего крейсера «Адмирал Кузнецов» сообщил мне, что к Чемульпо прибыл германский крейсер «Ганза», с которого сообщили, что на его борту находится представитель германского кайзера, желающий установить контакт с командованием нашей эскадры. Германская разведка, как всегда, на высоте, ну а мы, по ходу пьесы, сильно наследили. В отлив лежащий на боку крейсер «Асама» почти до половины выступает из воды, и тогда становится похож на дохлого обглоданного песцами кита – приходилось видеть такое на Севере. И любому специалисту ясно, что повреждения, которые он получил, не могли быть нанесены ни одним из известных в этом времени видов оружия. Опять же БМП нашей морской пехоты – это такая штука, применение которой совершенно невозможно скрыть от посторонних глаз. Сейчас, когда автомобили только делают первые робкие шаги, БМП – это из области фантастики.
Но я никогда и ни за что не пошлю своих бойцов против врага, многократно превосходящего их числом, не обеспечив им соответствующего технического превосходства. Даже в нарушение секретности. И вот по результатам всего этого первыми всполошились немцы. Англичане, конечно, тоже не прочь сунуть к нам свой длинный нос, но они не дураки, и понимают, что при нынешних англо-русских отношениях предложенный нами пеший эротический маршрут будет весьма продолжительным.
Ну а с немцами у нас отношения вроде неплохие, почти дружеские. Мешает только наш союз с Францией, и их – с Австрией. Но это так – политика будущего.
А сегодня мне предстоит встретиться с Оскаром фон Труппелем, губернатором немецкой, точнее, как принято здесь говорить – германской колонии Циндао. Наш самолет-разведчик при плановом облете акватории еще на рассвете засек германский крейсер на расстоянии примерно семидесяти миль от пролива. Визит этот хотя и полуофициальный, но от него будет зависеть очень многое. Командир «Кузнецова», капитан 1-го ранга Андреев, сообщил, что фон Труппель везет с собой личное послание адмирала Альфреда фон Тирпица.
Конечно, за такое короткое время никакая почта не успеет дойти из Берлина в Циндао. Это минимум двадцать дней в один конец. Письмо, скорее всего, было передано по телеграфу и переписано потом красивым почерком штабного писаря. В эти времена школьников и в России, и в Германии еще мучили таким предметом, как каллиграфия. Крейсер «Ганза» – флагман Восточно-Азиатской эскадры, а сие означает, что визит если и не официальный, то вполне солидный.
В оперативном отделе со всех любителей «старины глубокой» уже была собрана информация обо всем, что нынче по морям ходит, и даже о том, что ходить только будет. В первую очередь внимание уделялось русскому, японскому и британскому флотам. Германский флот, как нейтральный, шел по остаточному принципу. Но информация о германском крейсере «Ганза» там всё же нашлась. Кораблик по нынешним временам не очень крупный: шесть тысяч тонн водоизмещение, скорость – 19 узлов, броня – 100 миллиметров, два орудия – 208 миллиметров, шесть – 150 миллиметров. В боях не был – боевая эффективность пока не известна. Наша «Москва» в два раза больше по водоизмещению, а по вооружению так и вообще их не стоит сравнивать. «Москве» эта «Ганза» – на один зубок.
Смотрю на море и наслаждаюсь. Погода как на заказ. Море спокойное, даже солнышко выглянуло, не то что позавчера. А этот германский крейсер красивый. Белый корпус, желтые надстройки и трубы, белые орудийные башни, изогнутый форштевень с выступающим вперед тараном. Есть в старых боевых кораблях какая-то патриархальная красота.
Подношу к глазам бинокль. Еще полчаса назад с борта германского крейсера спустили на воду паровой катер. Из его единственной трубы уже валит густой черный дым. Ну, кажется, всё, пары подняты. По парадному трапу спускаются несколько важных господ. Отдав швартовы, катер направляется к «Москве». Скорость, правда, как у портовой галоши, узлов восемь-десять. Вахтенный офицер на «Москве» свое дело знает, по правому борту уже приготовлен трап для почетных гостей – всё же к нам направляется личный посланник адмирала Тирпица. Кроме того, по заключению, которое совместно сделали подполковник СВР Ильин и полковник ГРУ Бережной, за спинами фон Труппеля и Тирпица маячит фигура самого кайзера Вильгельма II. И я с ними полностью согласен. «Художественная самодеятельность» в таком вопросе у немцев никогда не приветствовалась.
Я прикинул, стоит ли звать переводчика. Ведь герр губернатор вряд ли владеет русским языком. А я немецкий уже немного подзабыл. Хотя когда-то говорил на нем свободно и, как отмечали мои знакомые из ГДР, даже с выраженным «берлинским» акцентом.
А всё началось с того, что в конце 70-х, когда я был еще курсантом Фрунзенки, в Ленинград пришел с визитом учебный двухмачтовый парусный корабль фольксмарине «Вильгельм Пик». Тогда-то я и познакомился с курсантом Иоганном Штраусом. Двойной тезка знаменитого венского композитора, по всей видимости, уже смертельно устал от подначек, связанных с его именем и фамилией. Во всяком случае, представляясь мне, он сразу же сказал на хорошем русском: «Нет-нет, коллеги, я не родственник. И даже, кажется, не однофамилец». Тогда-то мы с ним и подружились.
Иоганн был родом из Котбуса. Как он сам мне говорил, среди его родни были славяне – лужичане, которых, правда, сейчас осталось в Бранденбурге совсем немного, да и большинство из них уже подзабыли свой язык. Мы стали переписываться с Иоганном. Заодно я подналег на немецкий. К счастью, моим соседом по лестничной площадке был военный пенсионер, служивший в ГСВГ во Франкфурте-на-Одере. Он-то и помог мне освоить немецкую грамматику и произношение.
Потом мы еще несколько раз встречались с Иоганном. В Варнемюнде, куда заходил наш эсминец, в Ленинграде, куда приходил сторожевик «Берлин», на котором служил обер-лейтенант цур зее Иоганн Штраус. Ну, а после октября 1990 года, когда «меченый» по-предательски сдал ГДР, всё пошло прахом… Иоганна уволили со службы, он у себя в Котбусе занялся каким-то бизнесом, хотя, как писал мне, так и не мог расстаться с тоской по морю, плеску волн и крику чаек…
Я немного расслабился, вспоминая прошлое. Но к борту «Москвы» уже подвалил германский катер, и наступило время встречать гостей. По трапу легко взбежал моложавый и подтянутый немецкий морской офицер в мундире капитана цур зее (капитана 1-го ранга – «на наши деньги»). У него были густые – «кайзеровские» – усы и небольшая бородка.
Командир «Москвы», капитан 1-го ранга Остапенко, поприветствовал гостя. Выстроенные в качестве почетного караула морские пехотинцы в «полном боевом» взяли на караул свои акээсы. Было видно, что эти парни, прозванные противником «ночными демонами», произвели определенное впечатление на наших гостей. Потом Остапенко жестом пригласил немцев следовать за собой.
Я встретил фон Труппеля на палубе у лестницы, ведущей на ГКП. Увидев мои золотые адмиральские погоны, немец вытянулся в струнку, вскинув руку к козырьку фуражки с белым верхом и браво доложил мне по-немецки:
– Экселенц, я прибыл к вам с личным письмом моего начальника, адмирала фон Тирпица. Я хотел бы переговорить с вами лично. Где бы мы могли побеседовать?
Сопровождавший фон Труппеля господин в черном сюртуке и котелке, точь-в-точь буржуй с плакатов времен СССР, начал было переводить сказанное посланцем Тирпица на русский язык. Но я жестом остановил его, ответив по-немецки капитану цур зее:
– Я вас прекрасно понял, герр губернатор. И хотя язык Гёте и Шиллера мне не родной, но полагаю, что мы еще лучше поймем друг друга, если будем беседовать с вами с глазу на глаз.
Вид у фон Труппеля был удивленный и слегка ошарашенный. Он не стал спорить и последовал за мной, оставив адъютантов и переводчика любоваться морскими красотами на палубе. Всю дорогу немец старался сохранить невозмутимый вид, стреляя глазами направо и налево не поворачивая головы. Даже в обычных переходах было много того, что вводило его в ступор, например лампы дневного света на подволоке и приборы непонятного вида на переборках. Как я понял, ему очень хотелось задать мне несколько вопросов о назначении странных устройств, с которыми ему ранее не приходилось встречаться. Но он, хотя и с трудом, сдерживал свое любопытство.
В адмиральском салоне герр фон Труппель с изумлением уставился на матово-черную плазменную панель, висевшую на стенке, а потом долго разглядывал голографическую картинку с изображением Московского Кремля.
Я предложил своему гостю присесть на мягкий диван и для начала разбулькал по маленьким серебряным стаканчикам граммов по пятьдесят «Шустовского» – подарок наместника Алексеева. Попробовав после Порт-Артурского дела представительский «Наполеон» и «Метаксу» из наших погребов, Евгений Иванович в весьма характерных выражениях высказался о том, что прогресс прогрессом, а вот благородный напиток французы делать разучились! «Мужицкий самогон-с и то приятнее!» И тут же послал на берег катер за несколькими ящиками «Шустовского».
– Прозит! – поднял вверх свой стаканчик герр губернатор. – За боевую дружбу русских и немцев, за времена Кутузова и Йорка, Барклая и Блюхера!
– Прозит! – ответил я, внутренне усмехнувшись, – понял намек фон Труппеля, ведь во времена упомянутых русских и прусских полководцев общим врагом для нас была Франция.
После того как коньячок проскользнул внутрь, а на душе потеплело, я предложил своему визави вкратце изложить устное послание главы германского военно-морского ведомства. Немец немного замялся, видимо не зная, с чего начать, но потом немного успокоился и собрался с мыслями.
– Господин адмирал, – начал он торжественно, – я хотел бы поздравить вас и всех ваших подчиненных с блестящей победой над противостоящим вам флотом Японии. Это просто бесподобно! Вы уничтожили очень сильного и храброго врага, практически не понеся при этом потерь. Вызывает удивление боевая мощь ваших кораблей. Как человек, много лет прослуживший на флоте, я признаюсь вам, что ничего похожего на ваш флагманский корабль я никогда не встречал. За последние полчаса у меня появилось множество вопросов, но я понимаю, что не на все из них вы сможете дать мне ответ… – после этих слов капитан цур зее бросил на меня лукавый взгляд.
– Господин губернатор, – ответил я немцу, – не скрою, мне очень приятно услышать от вас комплименты в адрес эскадры, находящейся под моим командованием. Да, действительно, наши усилия, общие с Тихоокеанской эскадрой, базирующейся в Порт-Артуре и находящейся под командованием наместника Алексеева, привели к тому, что нам удалось нанести поражение японскому флоту и сорвать его планы по захвату Кореи. Но враг еще не добит, и наша ближайшая задача – победоносно завершить его разгром. Когда оружие выпадет из рук побежденного противника, нужно будет сесть с ним за стол переговоров и заключить мир, в котором Россия получит полное удовлетворение за вероломное на нее нападение и за все понесенные в ходе боевых действий убытки. Я думаю, что это будет справедливо… – я оценивающе прищурился: – А как вы считаете?
Фон Труппель пристально посмотрел мне в глаза, после чего вскочил, вытянулся и почти выкрикнул:
– Победителю – лавры, побежденному – горечь поражения! Подняв меч на вашу страну, японцы не должны были забывать о том, что фортуна переменчива, и на их силу может найтись другая, большая сила. Мой император с самого начала этой войны был на вашей стороне.
– Герр губернатор, – сказал я, – я благодарен вашему монарху за то, что Германия выбрала правильную сторону в этом вооруженном конфликте. Не в пример другим европейским государствам, – а сам подумал: «Гм, а вот сейчас от него должно последовать приглашение к танцам. Ведь не для того господин губернатор отправился в путь, чтобы поздравить нас с победой и высказать свое восхищение». И я не ошибся.
Посчитав, что официальная часть завершена, фон Труппель деловито извлек из внутреннего кармана кителя письмо. Склонив голову в полупоклоне, он протянул его мне. Я развернул лист отличной мелованной бумаги и прочитал адресованное мне послание, написанное по-русски каллиграфическим почерком. Суть его заключалась в следующем.
Адмирал Тирпиц, отдавая должное мужеству и боевой выучке моей эскадры, предлагал всю возможную помощь со стороны колониальных властей Германской империи на Тихом океане. Помощь эта могла, по мнению Тирпица, выразиться в поставках нам продовольствия, воды, угля и прочего имущества, которое имеется в распоряжении германской администрации. Отдельно предлагались услуги ремонтных мастерских и заводов в портах Германской империи на Тихом океане. При этом предполагалось рассчитываться с гостеприимными хозяевами по самым льготным ценам, а при недостатке денежных средств все товары и услуги могли предоставляться нам в кредит.
Хитрые немцы тонко намекнули, что возможны «и другие виды взаиморасчета, о которых договаривающиеся стороны определятся отдельно». То есть Тирпиц предлагал нам вариант своего рода бартера: за их материальные ценности – наши технологии или образцы военной техники.
«А вот индейское национальное жилище вам, господа германцы! Можем только продать новейшую ГЗМ – губозакатывающую машинку».
Тирпиц, сукин сын, по всей видимости, уже догадывался о нашем происхождении. В письме предлагался взаимный обмен информацией, в том числе и сугубо конфиденциальной. При этом прямым текстом он предлагал нам «достойное вознаграждение за наиболее ценные сведения».
Я оторвался от письма и внимательно посмотрел на сидящего по стойке смирно фон Труппеля. Похоже, он был знаком с текстом послания своего начальника. Капитан цур зее был напряжен и взволнован – вон, сидит с каменным лицом и облизывает пересохшие от волнения губы.
Среди прочих предложений Тирпица было еще несколько любопытных. Во-первых, адмирал просил разрешения прислать на нашу эскадру наблюдателя из Главного Морского штаба Германской империи (читай: разведчика!), который бы «поучился у наших российских коллег новейшим приемам ведения боевых действий». А во-вторых, Тирпиц писал о «необходимости противостоять непомерной экспансии одной из морских держав, которая пренебрегает общепринятыми законами и обычаями ведения войны на море и считает себя владычицей всех морей и океанов».
«Так, ясно, – подумал я, – вот в чей огород камушек. Только, камрады, всё это пока слова. Скажем так, зондаж наших намерений. Интересно, насколько немцы искренни? Хотя англичане сейчас для них противник номер один. И любой союзник в противостоянии с Британией для них подарок небес».
Я взял со стола красную шариковую ручку и демонстративно подчеркнул несколько строк в послании адмирала Тирпица. Фон Труппель зачарованно следил за моими действиями. Как там говорится в киносериале про Штирлица – информация к размышлению?
Закончив читать письмо, я отложил его в сторонку и с улыбкой посмотрел на фон Труппеля.
– Господин губернатор, я внимательно ознакомился с посланием уважаемого мною адмирала фон Тирпица. Считаю его своевременным, особенно в свете ближайших изменений в направлении русской политики… – При этих словах фон Труппель вздрогнул и невольно подался вперед. – Как вы понимаете, – продолжил я, – невозможно с ходу дать ответы на те серьезные предложения, которые изложены в этом письме… Ибо интересы России, патриотом которой я являюсь, требуют, чтобы все мои действия в этом вопросе были согласованы с высшим руководством моей страны… Кроме того, наша эскадра обеспечена всем необходимым, а захват Фузана дал нам удобную базу с развитой инфраструктурой. Мы можем разве что поговорить об организации аукциона для продажи нашей доли военных трофеев и арестованной военной контрабанды. Этого добра у нас много, и кое-что можно было бы превратить в деньги. Их наличие упростило бы наши взаиморасчеты.
В глазах моего гостя промелькнула тень разочарования. Он явно надеялся на большее. Не понимает губернатор, что не продаемся мы ни за фунты, ни за марки. И того, что нам надо, у них пока просто нет, а то, что есть – пока не к спеху.
– Господин губернатор, вы располагаете некоторым временем? – неожиданно спросил я фон Труппеля.
Тот поначалу не понял, о чем я его спросил, а спустя несколько секунд поняв, утвердительно кивнул мне.
– Если вы не против, то я покажу вам мой флагманский корабль. Думаю, что более близкое знакомство с его возможностями должно заинтересовать вас. Кроме того, вы кое-что поймете, и нам будет легче беседовать дальше.
Фон Труппель вскочил со стула и стал горячо благодарить меня за доверие и за предоставленную ему возможность ознакомиться с одним из кораблей эскадры – победительницы…
Мы вышли на палубу ракетного крейсера «Москва». В полумиле от него лежал белоснежный флагман Восточно-Азиатской эскадры Германской империи крейсер «Ганза». Фон Труппель посмотрел на своего флагмана, потом перевел взгляд на огромные цилиндрические пусковые контейнеры ракетного комплекса «Вулкан», вздохнул и сказал мне:
– Господин адмирал, я весь внимание… Откуда мы начнем осмотр?
– Прямо отсюда, герр Оскар, – я показал себе под ноги, – можно мне вас так называть? Когда я был молодым гардемарином, у меня был друг, немец, тоже гардемарин, Иоганн Штраус. Разговаривая с вами, я как бы возвращаюсь во времена моей молодости. Кстати, и вы можете называть меня просто Виктором. Мы сейчас разговариваем с вами не как представители двух государств, а как два моряка.
Фон Труппель кивнул.
– Да, да, Виктор. Молодость-молодость, как давно это было… А ваш друг, почему он не стал адмиралом? И где он учился, может быть мы знаем друг друга?
Я выругался про себя – вот же черт, расслабился и совсем забыл, что моя молодость пришлась на восьмидесятые годы ХХ века… Надо как-то выкручиваться.
– Знаете, Оскар, он так и не доучился, у него умер отец, и мой друг вынужден был оставить учебу, чтобы заняться отцовским хозяйством. Иоганн был старшим в семье, а всего у его родителей было четверо детей. Надо было их как-то содержать. А жаль, я считаю, что из него вышел бы неплохой морской офицер.
– Да, печальная история, – фон Труппель сочувственно покачал головой. В этот момент мы подошли к носовой башне со спаренными 130-миллиметровыми орудиями.
Фон Труппель долго разглядывал башню, потом повернулся ко мне и спросил:
– Виктор, а почему у вас такой маленький главный калибр, всего пять дюймов? Мне кажется, что это совершенно недостаточно для крейсера вашего ранга…
– О, что вы, Оскар! Ошибаетесь, причем дважды, – рассмеялся я. – Во-первых, это не главный калибр, а, прошу прощения, как сейчас принято называть, противоминный. Главный калибр – это вон те шестнадцать наклонных труб, на которые вы смотрите с таким интересом. Внутри них – хорошо упакованная смерть для броненосных кораблей любой державы, которая посмеет начать боевые действия против России. Один снаряд выпущен – значит, осталось пятнадцать… Вторая ваша ошибка – это то, что вы считаете калибр в пять дюймов недостаточным. Скорострельность в девяносто выстрелов в минуту на двухорудийную башню создаст перед противником стену огня. Дальнобойность – тринадцать с половиной миль, снаряды фугасные и шрапнель.
– О, так именно поэтому вы могли расстреливать японцев с недоступного для них расстояния, – воскликнул изумленный фон Труппель. – Браво! Меткость ваших комендоров тоже вызывает зависть. Не хотел бы я оказаться у них на прицеле.
Удивили его и шестиствольные зенитные установки АК-630. Услышав об их скорострельности, капитан цур зее поначалу впал в ступор. Потом, придя в себя, пробормотал:
– О, майн гот, четыре тысячи выстрелов в минуту! Господин адмирал, вы не шутите? Ведь это просто невозможно! Даже пулеметы не стреляют с такой скоростью!
– Картечница Гатлинга имела похожую скорострельность, – возразил я, – а эта машина как раз берет свое происхождение от нее. Когда нужно выпустить в противника тучу мелких снарядов… ну, вы сами понимаете, что может случиться… Одна очередь разрезает миноносец как ножовкой. Не ускользнут от этой машинки и более быстроходные минные катера.
Вот так вот тихо и мирно беседуя, мы, вместе с губернатором Циндао, больше часа обходили помещения крейсера. Естественно, кое-куда немецкого капраза не стоило пускать ни в коем случае. К примеру, в ангар, где стоял вертолет, или к пусковым ЗРК 300-Ф. Но даже то, что мы разрешили увидеть фон Труппелю, потрясло его. Маска невозмутимого немецкого офицера, которую он надел в начале нашей встречи, слетела с него напрочь. Губернатор вел себя как ребенок, которого запустили в магазин игрушек. Фон Труппель с восхищением смотрел на приборы, расположенные в боевой рубке, но, несмотря на все мои старания, по всей видимости, с трудом понимал, о чем идет речь. Для того чтобы вникнуть, ему необходимо было объяснить такие вещи, как радиолокация.
Выслушав мои объяснения, он воскликнул:
– О да, Виктор, Гильермо Маркони что-то писал о радиоскопе. Но по-моему, у него ни черта не получилось. А у вас такие стоят на каждом корабле, да еще и не по одной штуке. Удивительно! Им не мешает ни темнота, ни дождь со снегом, ни туман… Ха-ха, расскажите это англичанам с их вечно дождливым и туманным климатом, они оценят ваши приборы!
В общем, к концу нашей импровизированной экскурсии фон Труппель был, что называется, готов к употреблению. Вернувшись в адмиральский салон, он, позабыв спросить у меня разрешения присесть, что немыслимо для германского офицера, плюхнулся в кресло и, сняв фуражку, начал крутить ее в руках.
– Господин адмирал, – сказал он немного растерянным голосом, – единственное, что я точно понял, так это то, что вы не от мира сего – это я могу сказать вполне определенно. То, что я увидел и услышал сегодня, просто не укладывается у меня в голове. Ваш корабль – а я знаю, что он у вас не единственный – в одиночку может победить целую эскадру самых современных броненосцев. А если вы выйдете в море со всеми вашими кораблями?! Ведь нет на свете такой силы, которая могла бы противостоять вам! Боже, спаси тех несчастных, которым не посчастливится встать на вашем пути!
Видя смятенное состояние моего гостя, я понял, что его нужно срочно приводить в чувство. Взяв со стола недопитую бутылку «Шустовского», я налил не как обычно – маленькую серебряную стопочку, а половину стакана, и протянул его губернатору. Фон Труппель залпом выпил содержимое, как будто там была вода, а не коньяк.
Алкоголь немного привел его в чувство и упорядочил мысли. Взгляд стал более-менее осознанным. Он положил фуражку на стол и спешно стал застегивать случайно расстегнувшуюся на кителе пуговицу.
– Итак, господин губернатор, – начал я, – вы познакомились с крейсером моей эскадры. Скажу честно, этот корабль – один из сильнейших в своем классе. Да, действительно, из ныне существующих военных кораблей ни один не может сравниться по огневой мощи и многим другим параметрам с любым кораблем из моей эскадры. Теперь вы понимаете, почему Япония может считать себя побежденной. Правда, микадо пока так не считает. И мы постараемся сделать всё, чтобы в самое ближайшее время до него дошла эта мысль. Точных планов я вам выдавать не буду, но скучно не будет никому.
– Господин адмирал, – спросил ошарашенный фон Труппель, – а что вы намерены делать после того, как Япония будет окончательно повержена и подпишет с вами мир на самых выгодных для вас условиях? Против кого вы тогда повернете свое оружие?
– Господин губернатор, – ответил я, – мы бы хотели после победы над Японией зачехлить стволы орудий и заниматься обычными мирными делами. Но нет мира на Земле, и мы хорошо помним латинское изречение: «Si vis pacem, para bellum»…
– «Хочешь мира, готовься к войне», – перевел с латыни фон Труппель слова римского историка Корнелия Непота. – Но к войне с кем вы намерены готовиться, господин адмирал?
– Господин губернатор, – сказал с улыбкой я, – в переданном мне послании адмирала Тирпица было упоминание о «необходимости противостоять непомерной экспансии одной из морских держав, которая пренебрегает общепринятыми законами и обычаями ведения войны на море и считает себя владычицей всех морей и океанов». Вот вам и ответ!
– Итак, Британия, – тихо сказал фон Труппель. – Мы… я так и думал. Вы знаете, господин адмирал, я совсем не удивлен. Недружественная России политика Англии, которая к тому же является союзником и подстрекателем Японии, должна быть наказана. Я могу представить, что сделают ваши корабли с британскими, если те самонадеянно рискнут вступить с вами в бой. Это будет избиение младенцев! А в общем, так им и надо. Англия должна наконец избавиться от своей мании величия.
– Сила Англии не только и не столько в ее флоте, сколько в банках лондонского Сити, которые ворочают огромными суммами. Это их стараниями мрут дети в Индии, убивают буров в Африке, расстреливают в Бирме тех, кто хотя бы на словах пытается выступить против ненасытных инглизи. Лондонским банкирам выгодно, когда русские и японцы убивают друг друга. Потом они решат, что еще большую прибыль принесет война между Германией и Россией…
– Никогда! – с негодованием воскликнул фон Труппель. – Немцы не забыли, что именно Россия была повивальной бабкой германского единства. Именно у России мы, немцы, разделенные на десятки государств, учились тому, что значит быть единым народом. Я не могу ответить за его величество кайзера, но сердца простых немцев с вами.
«И ведь не врет, что интересно, – подумал я, – он действительно верит в то, о чем говорит».
А фон Труппель продолжал:
– Господин адмирал, а какие лично у вас мысли относительно моей державы? Кем вы ее видите – союзницей или соперницей?
– Господин губернатор, – осторожно начал я, – Германии и России самой судьбой уготовано жить в дружбе. Да, были в книге истории наших взаимоотношений и черные страницы, когда мы воевали друг с другом. Очень хотелось бы перевернуть эти страницы и больше их никогда не открывать. Нам не нужна территория Германии, да и Германии вряд ли пошла на пользу попытка оторвать часть земель от России. В этом отношении нагляден пример императора Наполеона Бонапарта, которому удалось добраться до сердца России – Москвы. Но закончилась война не там, а в Париже, куда русские полки вступили вместе с войсками прусского короля. Я знаю, что благодарная Германия не забыла тех, кто сражался с Наполеоном при Лейпциге, Лютцене и Бауцене…
– Да, это так, господин адмирал, – подтвердил фон Труппель, – и тем обидней, что Россия отвергла союз с теми, с кем вместе сражалась против Бонапарта, и нашла себе союзника в лице тех, кто дважды в течение прошлого века приходил на землю России с оружием в руках.
– Нельзя вам возразить, это действительно так, – ответил я, – но сию роковую ошибку сделали политики, запутавшиеся в хитроумных комбинациях. Сие было неимоверной глупостью, которую можно и нужно срочно исправить. Союз с Францией – это брак по расчету, а не по любви. А вам, наверное, известно, что подобные браки не бывают прочными. Любовь, купленная за деньги, непрочная, и супруги в таких случаях напропалую изменяют друг другу, особенно если жена – панельная шлюха, больная всеми либеральными болезнями. Скажу больше, либерализм – это сифилис политики.
Фон Труппель ударил кулаком о кулак:
– Не могу не согласиться с вами, господин адмирал, вы очень точно и емко дали определение противоестественному союзу России и Франции! Кстати, говоря о политических изменах, вы имеете в виду готовящийся к подписанию договор между Британией и Францией? – блеснул своей осведомленностью фон Труппель. – Действительно, как-то странно получается – вступать в «Сердечное согласие» с союзником врага своего союзника. Какой-то политический адюльтер.
– Гм, – ответил я, – вы правы. Россия в самое ближайшее время расторгнет этот брак. Я думаю, что в силу своей традиционной политики Британия, в случае каких-либо осложнений, возникших у Франции во взаимоотношениях с соседями, вряд ли полезет на континент для того, чтобы защитить союзницу. А вот на море и в колониях британский флот может причинить другим державам много неприятностей…
Фон Труппель впился в меня взглядом:
– Господин адмирал, вы говорите абсолютно правильные слова. На море мы пока не можем противостоять британскому флоту. Пока не можем… Одни… А вот если в союзе с теми, кто, так же как и мы, ненавидит этих зазнавшихся островитян…
Намек был более чем прозрачен. Германия, устами губернатора Циндао, приглашала нас на белый танец. Только вот кто в этом вальсе будет кавалером? Впрочем, пока это был только намек.
– Господин губернатор, – сказал я, поднимаясь с кресла. – К сожалению, у меня сегодня еще очень много дел, поэтому, несмотря на всю приятность нашей беседы, я вынужден ее прервать и попрощаться с вами. Передайте вашему командованию, что мы со вниманием отнесемся ко всему, что было высказано в письме адмирала фон Тирпица, и постарайтесь довести до него суть нашей сегодняшней беседы. Я полагаю, что наша встреча с вами – не последняя.
Капитан цур зее фон Труппель вскочил, вытянулся, одернул китель и привычным ловким движением нахлобучил на начинающую лысеть голову свою белую фуражку с кокардой кайзермарине.
– Яволь, герр контр-адмирал, – начал он торжественно, – поверьте, это самый необычный и самый удивительный день в моей жизни. Я обещаю во всех подробностях довести до адмирала фон Тирпица всю информацию о нашей беседе и о том, что я увидел на крейсере «Москва». Я думаю, что моим докладом заинтересуется и сам император Вильгельм Второй. Возможно, что мне придется в самое ближайшее время отправиться в Берлин для личного доклада кайзеру. Я думаю, что наши с вами мысли найдут понимание у моего повелителя…
…Паровой катер с крейсера «Ганза» давно уже отчалил от трапа «Москвы». Вскоре и сам крейсер, похожий на белокрылую чайку, густо задымив трубами, направился в сторону Циндао.
Я стоял на палубе «Москвы» и думал. Вот и произошел наш первый внешнеполитический контакт с представителем одной из ведущих европейских держав. Кажется, он прошел на должном уровне. Я думаю, что доклад фон Труппеля будет выслушан в Берлине с особым вниманием, и вскоре нам предстоит встреча с лицом более высокопоставленным, чем губернатор Циндао. Вот только с кем?
Скорее всего, новую делегацию возглавит адмирал фон Тирпиц. А может быть… А почему бы и нет? Мне была известна из исторических книг страсть кайзера к путешествиям, его склонность к авантюрам и любовь к морю и кораблям. Так что вполне вероятно, что вскоре к нам пожалует сам император германский Вильгельм II Гогенцоллерн. Впрочем, поживем – увидим…
21 февраля 1904 года, утро. Станция Чита, поезд литера А
Великий князь Александр Михайлович
Говорят, что бывают в жизни человека мгновения, определяющие всю его последующую судьбу. Вчера был именно такой день. И не только для меня он стал переломным.
Мишкин попрощался с гостями из будущего и всю дорогу пребывал в мрачном раздумье. А когда наш состав отошел от станции Танхой, он долго курил в тамбуре, смоля одну за другой папиросы, а потом, закрывшись в своем купе, напился, как сапожник. Весь день из-за двери его купе были слышны проклятия, плач, звон стакана. Утром же Мишкин вышел протрезвевший, бледный и какой-то сразу постаревший. Позвав денщика, он велел вынести из купе пустые бутылки и оставшееся спиртное…
– Сандро, – сказал он мне, – я дал себе зарок – больше не пить вообще. И жить мне теперь надо так, чтобы не позорить ни себя, ни свою семью. Я не должен больше быть таким, каким я был там и тогда! Я должен теперь жить так, как повелел всем нам наш великий прадед император Николай Первый, который говорил: «Всякий из вас должен помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение великого князя».
Ольга тоже не находила себе места. Едва поезд тронулся, она, схватив подаренный нам прибор, который пришельцы называли ноутбуком, бросилась в свое купе, включила его и стала лихорадочно просматривать картинки и тексты, чудесным образом появлявшиеся на экране. Так продолжалось несколько часов. Потом Ольга, вся какая-то опустошенная, прошла в купе отца Иоанна и попросила ее исповедать.
За ужином она сидела погруженная в себя, глядя на окружающих пустым, тусклым взглядом. Я попытался с ней заговорить, чтобы отвлечь от дурных мыслей, но она слушала меня невнимательно, отвечала невпопад, нехотя и рассеянно, словно сомнамбула. Я даже начал опасаться за ее душевное здоровье, но отец Иоанн на вечернем чаепитии сказал мне, что у великой княжны скоро всё придет в норму.
– Дух ее силен, но сейчас он находится в сильном смущении. Пусть великая княжна успокоится, поспит, помолится… Всё пройдет. Хотя никому из нас, тех, кому довелось выслушать откровения посланцев из будущего, отныне не будет покоя. Тяжек крест познания. Ведь как написано в Книге Экклезиаста: «И много видело сердце мое и мудрости и знанья. Так предам же я сердце тому, чтобы мудрость познать, но познать и безумье и глупость, – я узнал, что и это – пустое томленье, ибо от многой мудрости много скорби, и умножающий знанье умножает печаль».
Я понял, что на душе и у самого отца Иоанна неспокойно. Впрочем, разве может быть спокойно на душе у любого нормального человека в здравом уме и трезвой памяти, который заглянул в зияющую перед ним бездну, узнал, что ожидает его самого и его близких, и увидел, как рушится создаваемая веками держава, погребая под своими обломками миллионы людей.
Что же касается меня самого, то я тоже был потрясен развернувшейся передо мной картиной грядущей катастрофы. Но мне особо запомнились слова самого пожилого пришельца из будущего, капитана Тамбовцева Александра Васильевича. При таком небольшом чине он пользовался большим доверием и уважением со стороны окружающих его людей. Так вот он при расставании и шепнул мне на ухо:
– Не вешайте носа, тезка, ведь еще ничего не предопределено. Делайте что должно, и да свершится что суждено. Господь протягивает вам руку помощи и дает еще один шанс остановиться на краю пропасти. И вы должны этот шанс использовать, – капитан пристально посмотрел мне в глаза: – А коли упустите этот шанс – будете прокляты навечно своим народом.
Я крепко-накрепко запомнил слова Александра Васильевича. Как мне показалось, в тот момент его устами со мной говорил посланник Господа нашего. Того самого, каким я представлял его в детстве. И теперь всё, что я буду делать, направлю на спасение моей семьи, моей страны и моего народа. Только вот понимать, что есть добро, а что есть зло, мне придется самому.
За окнами вагона замелькали подъездные пути, какие-то станционные строения, вагоны и низенькие деревянные дома. Мы прибыли в Читу. Здесь мы простоим около двух часов. Железнодорожные служащие осмотрят вагоны и прицепят новый паровоз, загруженный углем и заправленный водой, после чего мы тронемся дальше. А пока осмотрщики и машинисты будут заниматься своей привычной работой, Карл Иванович успеет зайти в здание телеграфа на станции и отправить несколько шифротелеграмм.
Когда мы говорили с пришельцами из будущего, я понял, что они еще не знают точно, где им предложат расположиться по прибытии в Санкт-Петербург. Ехали они туда в неизвестность, ведомые только своим долгом. А наши придворные интриги – это дело долгое и нудное. Лучше всего было бы ввести их сразу на самый высший уровень нашей придворной жизни. И я решил предложить им для проживания свой дворец на Мойке, который подарил мне покойный император Александр III десять лет назад, после моей женитьбы на его старшей дочери Ксении. Услышав об этом, Александр Васильевич переглянулся с Ниной Викторовной.
– Институт Лесгафта?! – с вопросительной интонацией сказал капитан Тамбовцев. Нина Викторовна утвердительно кивнула. Видимо, она тоже знала, где находится и как выглядит мой дворец. Только я не совсем понял – какое отношение к нему имеет уважаемый мною Петр Францевич Лесгафт, профессор Санкт-Петербургского университета и создатель новой системы физического воспитания. Но я промолчал – об этом можно будет спросить потомков как-нибудь в другой раз.
Нина Викторовна и Александр Васильевич приняли мое предложение. Месторасположение моего дворца их вполне устроило – напротив Новой Голландии, до Зимнего дворца и других важных государственных учреждений недалеко. Да и Второй Флотский экипаж, можно сказать, совсем рядом. Там многие помнят и уважают меня.
Теперь было необходимо срочно сообщить моей дражайшей супруге о гостях, следующих в литерном поезде, чтобы наш управляющий заранее обо всем распорядился. То есть приготовил комнаты для посланцев и сопровождающих их людей, а из каретных сараев и со двора убрал бы всё лишнее, чтобы там можно было разместить их боевые машины. Еще я дал Нине Викторовне два коротких рекомендательных письма. Одно было адресовано моей супруге, а другое – августейшей теще. Что называется, с Богом.
И вот теперь Карл Иванович отправил несколько телеграмм. Две из них – в Санкт-Петербург. Первая предназначена лично Ники. В ней я сообщал, что встретился с интересующими его господами и нашел их предложения весьма интересными. На время пребывания в столице означенные господа приняли предложение остановиться в моем дворце на Мойке. Вторая телеграмма была предназначена супруге. В ней я поручал Ксении сделать все необходимые приготовления для встречи нежданных гостей. В конце этой телеграммы я написал: «Дорогая, эти люди везут с собой наше будущее и будущее наших детей… В их руках наша жизнь и наша смерть…»
Ну вот, Чита осталась позади. Через три дня рано утром наш поезд прибудет в Порт-Артур. Получилось чисто случайно, что все мы четверо посвященных собрались в салон-вагоне. Нам надо было поговорить. Никто из нас не мог более нести свои знания внутри себя. Один из моих братьев, большой поклонник французского парламентаризма, мог бы назвать это сборище «Комитетом четырех». Ну и пусть, мы ведь не делаем ничего предосудительного.
Мы дружно посмотрели на непривычно тихого и задумчивого Мишкина. Вернее, уже не Мишкина, а Михаила – теперь, после всего случившегося, лучше будет называть его так. Годы бесшабашного шалопайства остались в прошлом, и мальчик наконец-то повзрослел. Смущенный нашим молчанием, Михаил прятал глаза, краснел, сжимал и разжимал кулаки. Потом ему это, видимо, надоело, и он с некоторым вызовом произнес:
– Ну что вы так смотрите? Ники жив и здоров, а я совсем не рвусь царствовать. Но если всё опять повторится, то не сомневайтесь – в этот раз я не струшу, – он обвел нас жалобным взглядом. – И на этой самой японской принцессе, как ее там – Макако вроде, тоже женюсь, если так надо для пользы России.
– Не Макако, а Масако, – назидательно сказала Ольга. – И вообще, это пока только наши благие пожелания. Еще ничего не решено, ведь сначала надо закончить войну, подписать мир и уговорить как саму принцессу, так и ее солнцеподобного папашу. А он еще тот упрямец. Так что ты, братец, заранее не горюй, еще, может, ничего и не получится.
Но я хотела сказать совсем о другом. Давайте будем откровенны хотя бы между собой. Меня ужасает картина, какую нам обрисовали Александр Васильевич и Нина Викторовна. Фактически, чтобы не допустить краха империи, революцию в ней должны совершить мы сами. При этом против нас будут как и большинство мужиков, по природному своему консерватизму не жалующих перемен, так и всё так называемое высшее общество. Я даже не представляю, что может произойти, если нам удастся сохранить в неприкосновенности ныне существующие порядки. Войну выиграть возможно, тем более что это вопрос уже почти решенный. Но как нам выиграть после этого мир? Ведь для того чтобы по-настоящему ввести Россию в число мировых держав, нам придется делать вещи, которые многие воспримут в штыки.
А вовне, во всем мире, у нас нет и по определению не может быть надежных союзников. Скорее, наоборот, все наши соседи будут стараться нанести нам максимальный ущерб и всячески затормозить развитие России. Мы все знаем, что Ники ведет страну в пропасть. Но мы точно не знаем, какой путь не грозит нам великими потрясениями. Да, у людей из будущего, которых послал нам Господь, есть кое-какие готовые рецепты. Но вы не забывайте, что применялись они тогда, когда империя уже пала, и господину Сталину нужно было начинать всё заново.
Сандро, Мишкин, думайте! Но помните – что бы вы ни решили, возможно лишь одно: или Россия подомнет мир под себя, или мир раздавит Россию. Полвека назад была Крымская война. Мы все помним, как Европа объединилась, чтобы поставить предел русскому влиянию. Потом то же самое повторилось на Берлинском конгрессе после победоносной для нас войны за освобождение славян.
Господин Тамбовцев прав – скорее всего, нас вынудят воевать против всей Европы. И твоя, Мишкин, женитьба на японке есть своего рода страховка от того, что Япония снова не начнет войну с Россией, когда та будет сражаться на западе. Но наследник престола Алексей, как и в тот раз, скорее всего, родится больным. Как я понимаю, то, что цесаревич мог в любой момент умереть от мельчайшей царапины, очень сильно расшатывало власть. Я и не представляла, что среди моих родственников столько желающих сесть на трон брата. Распутин этот опять же, будь он неладен. Необходимо, чтобы Ники наследовали твои с японкой дети. Но как это сделать, я ума не приложу. Аликс ведь просто взбесится. Она так мечтала родить моему брату наследника-цесаревича, а тут такое…
Михаил задумчиво покачал головой.
– Забудем, сестренка. Наше дело царское – жениться не на том, кого любишь, а на том, на ком выгодно для страны. Насчет наследования – надо будет отправить в Государственный совет мама́. А уж там наша Палата лордов решит вопрос в нужную сторону. Мама́, когда захочет, может быть чертовски убедительна.
Я кивнул:
– Только делать это надо почти сразу же, как подтвердится болезнь ребенка. Но не это главное. Главное заключается в том, какой мы хотим видеть Россию. Да, как сказала госпожа Антонова, лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. А ведь есть разные пути достижения государственного богатства и здоровья. Вчетвером мы сможем во многом убедить Ники. Но для этого мы должны хотя бы знать – в чем его убеждать. К примеру, какое крестьянство нам нужно: фермеры-хуторяне по Столыпину или общинники-артельщики по Сталину? Как человек своего класса, я выбрал бы первый вариант, а как государственный муж – второй.
– Почему же? – спросил Михаил. – Ведь и сейчас крупные хозяйства, которых у нас едва одна десятая, производят половину всего хлеба в России. Пусть их будет больше.
– Э-э, нет, – ответил ему я. – Если основная масса крестьянства нищая, то оно не покупает ничего из промышленных товаров, а это значит, что в России не выгодно строить новые заводы и фабрики. А нам в будущем нужна промышленность. Причем промышленность должна быть такой мощи, чтобы многократно превзойти все наши самые смелые мечты. И еще: нищий мужик – это не опора трона и порядка, а сухая солома для пожаров мятежей и революций. А нам нужно спокойствие в народе. Но как сохранить спокойствие, когда потребуется миллионами переселять мужиков на новые места? Откуда взять для этого деньги, и как всё организовать, чтобы наши чиновники-казнокрады всё не растащили. Не знаю…
Отец Иоанн, до того слушавший нас молча, перекрестил сначала меня, потом Михаила и Ольгу.
– Думайте, думайте, дети мои… Об одном только забыли вы – церковь наша православная погрязла в лени и самолюбовании. Христианские начала попраны, всюду разврат и блудодейство. Священники чиновниками стали и о душе совсем забыли. А задач у церкви не меньше, чем у государства, души ведь тоже надо обиходить, а не только тела. Великая Россия должна стать воистину самодержавной, воистину православной и воистину народной. Патриарх нам нужен, пастырь строгий, но справедливый… Но где нам взять такого?
Я взглянул на нашего духовника.
– Отец Иоанн, вы всё так хорошо объяснили нам, что я подумал о том, что лучше вас кандидата на патриарший престол нет… Единственно, вам нужно будет принять постриг, но я думаю, что с этим проблем не будет. Ну, а кто сейчас более авторитетен, чем вы, в делах духовных на Руси? И не надо отказываться, ведь как говорится в Евангелии от Луки: «И от всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут».
– Грех это смертный – гордыня, – замахал руками отец Иоанн. – Не искушайте меня, не достоин я патриаршего белого клобука.
Я покачал головой.
– Отец Иоанн, ведь вы сами говорили, что люди из будущего есть посланцы Божьи. Говорили? Да и сейчас от своих слов не отказываетесь… А слышали вы, какой ад нас ждет, если мы не будем делать всё возможное и невозможное? Каждый из нас – и я, и Михаил, и Ольга, и государь, и государыня Александра Федоровна, и государыня Мария Федоровна – как и многие другие, должен будет нести свой крест безропотно. Ибо, как гласит Евангелие от Матфея, «так будут последние первыми, и первые последними; ибо много званных, а мало избранных».
Для спасения нашей Родины и народа нашего мы, первые, готовы стать последними. Вы же, пастыри, должны вносить в общество гармонию, покой и благорастворение, а еще веру в то, что всё делается во благо.
Я подвел итог этого затянувшегося разговора:
– Отец Иоанн, я понимаю, что легко никому не будет, но выбора у нас нет. Мы можем надеяться только на чудо. А чудо происходит лишь тогда, когда человек верит в него. Ибо говорил Господь: «По вере вашей да будет вам…»
Отец Иоанн встал и широко перекрестился:
– Аминь! Если будет на то воля Господа нашего и решение государя о возрождении патриаршества, то я согласен. Иисус терпел и нам велел. Потерплю и я эту юдоль скорбей, – он по очереди перекрестил всех нас. – Благослови вас Господь!
От всего этого разговора у меня осталось впечатление, что мы еще слишком мало знаем о нашем будущем, чтобы принимать какие-то конкретные решения. Конечно, понятно, что так жить дальше нельзя. Но ведь разве ж не это понимание потом толкнуло многих уважаемых людей на заговор против государя? Разве не с самыми лучшими намерениями предъявляли они Ники свой ультиматум в феврале семнадцатого? А потом получили то, что заслужили, ибо хотели они сделать, как лучше, а вышло – черт те что… Поэтому нам надо учиться, учиться и еще раз учиться, чтобы вместо старых ошибок не наделать новых…
21 (8) февраля 1904 года, вечер. Где-то между Новосибирском и Омском, поезд литера А
Капитан Александр Васильевич Тамбовцев
Бесконечные таежные леса, засыпанные снегом кедры и сосны навевали на меня лирическое настроение. Половина пути осталась уже позади. Чем дальше на запад, тем более обжитые места мы будем проезжать. О, матушка Русь, ты и огромная, ты и пустынная. Лишь редкий хант или манси бродит по этим просторам с кремневым ружьем времен Наполеона, а то и с прадедовским луком.
Видимо, те же настроения обуревали и наших спутников. Вот смотрит задумчиво в окно Андрей Августович Эбергард. Быть может, эти бесконечные леса напоминают ему седую штормовую Атлантику. Пригорюнился у вагонного окна читающий электронную книгу ротмистр Познанский. Да, правы были древние: многия знания – многия печали.
«Мокрый прапор» Морозов тихонько терзает в углу расстроенную древнюю гитару, и выходит у него нечто длинное и заунывное, как песня казахского акына. Радости столько, что с ума сойти можно. Старлей Бесоев не выдерживает, отбирает у прапора гитару и забирает его на внеплановый обход постов. И снова наступила тишина.
Я знаю, какую книгу читает сейчас жандармский ротмистр, поскольку сам ее ему и дал. Прочтите и вы, советую: Елена Прудникова, «Битва за хлеб». Ужасное и леденящее душу повествование о бедственном существовании российского крестьянства и о тех методах, какими в нашей истории красный император Сталин решал эту проблему. И решил, по моему мнению, ровно на сорок лет, до левацко-идиотских экспериментов Хрущева, когда всё пошло вразнос. Мне было любопытно наблюдать за сменой эмоций на лице нашего милейшего жандарма. Не каждому дано узнать (слава богу!), в какую выгребную яму может провалиться Россия Серебряного века, если не принять экстренных мер. Правда, экстренные меры превратят Серебряный век в Век стали и электричества. При этом, возможно, удастся обойтись без стольких жертв, сколько их было в нашей реальности.
Жандарм осторожно отложил в сторону «читалку» и произнес:
– Господь Всемогущий, спаси и помилуй нас грешных! – ротмистр перекрестился и посмотрел на меня: – А вы-то, Александр Васильевич, что скажете?
– А что вам сказать, Михаил Игнатьевич? Вы не совсем корректно вопрос ставите.
Ротмистр вздохнул.
– Крамольная же эта книжка, Александр Васильевич, устои империи подрывает…
– Ну да, устои подрывает… – кивнул я, притворно соглашаясь. – Только учтите, что эти устои были давно уже подточены. Началось всё «Указом о вольности дворянства» 1762 года, а окончательно подкосила их проведенная через сто лет Крестьянская реформа 1861 года. Теперь эти самые устои прогнили настолько, что при малейшем толчке они рухнут, вместе со стоящим на них зданием российской государственности.
Конечно, кое-кто это понимает и пытается что-то сделать. К примеру, тот же Столыпин, нынешний саратовский губернатор, кстати, выдвиженец фон Плеве. Став премьер-министром России, он попытается подвести подпорки под покосившееся здание, но безуспешно. Точнее, кое-какие положительные результаты его реформа даст, но основного вопроса не решит. Основной же вопрос для нынешнего крестьянства – это выкупные платежи и безземелье. И как следствие – миллионы крестьян, которые из года в год не могут выплатить эти проклятые платежи и из-за этого живут буквально натуральным хозяйством, как в Средневековье. Какая уж тут механизация, какие удобрения? Всё мало-мальски накопленное уходит на оплату недоимок по выкупному платежу.
Общинные земли делятся на всё возрастающее количество хозяев, что приводит к тому, что крестьянский надел, в среднем составлявший в шестидесятых годах прошлого века 4,8 десятины на мужскую душу, нынче едва дотягивает до 2,8 десятины. А те, кто бросил свои наделы и подался в город на заработки, пополнил армию так называемых фабричных рабочих, которых нещадно эксплуатируют хозяева, а потом, когда выжмут из них все соки, выкидывают на улицу.
Я обратился к Познанскому:
– Господин ротмистр, вы хорошо знакомы с ситуацией, сложившейся в империи? Скажите мне, кто первый заводила при массовых беспорядках? Не те ли самые бывшие крестьяне, которые в городах растеряли все положительные качества, присущие российским крестьянам, но зато вобрали в себя все пороки городских босяков?
– Именно так, Александр Васильевич, – угрюмо ответил мне Познанский, – из этой категории так называемого пролетариата и выходят те, кто всегда готов участвовать и в погромах, и в бесчинствах, и в сопротивлении властям.
– А вы что предлагаете? – Андрей Августович Эбергард, заинтересовавшись нашей с ротмистром беседой, подсел к нам поближе.
– Господа, – я обвел взглядом своих собеседников, – согласитесь, что при огромности фактически незаселенных просторов России, слова о лишних людях звучат по меньшей мере издевательски. Вот Дмитрий Иванович Менделеев пророчил Российской империи к пятидесятому году миллиард населения, из которого ровно половину должны составлять великороссы, белорусы, малороссы. А вышло… Вышло так, что Сибирь и Дальний Восток так и остались малонаселенными. Не до того было людям, говорящим по-русски, всё это время они отражали вражеские нашествия или истребляли друг друга.
– Так всё же, – Познанский подпер щеку рукой, – есть ли выход из создавшейся ситуации? А если есть, то какой?
– Нет безвыходных положений, есть положения, в которые нет входа, – попробовал пошутить я. – Михаил Игнатьевич, в деревне, – кивнул я за окно, – из европейской России надо оперативно изъять те самые сорок миллионов «лишних» мужиков и переселить их за Урал вдоль Транссиба и КВЖД. Убрать всех голодных безлошадных, кому нечего терять, но кто еще готов впрячься в работу. Это даст облегчение ныне существующему в европейской части России сельскому хозяйству и подстегнет развитие промышленности.
Жандарм покачал головой:
– Позвольте вопрос, Александр Васильевич: а где же тут связь? Как уменьшение количества населения может улучшить хозяйство, да еще поднять промышленность?
– Господа, вы можете сами сделать выводы, – ответил я. – Сокращение крестьянских хозяйств в европейской части России увеличит наделы оставшихся. Отмена выкупных платежей и недоимок по ним стимулирует механизацию сельского хозяйства и применение минеральных удобрений (вот вам и стимул для развития соответствующих производств). Ну а государство должно бдительно отслеживать, чтобы этот спрос покрывался в основном за счет внутреннего российского производства, а не за счет импорта. Своего рода протекционизм, который подстегнет развитие отечественного производителя.
Насчет помещичьих имений. Большинство из них давно уже заложены и перезаложены, и являются таковыми лишь по названию. Государство должно выкупить их, и на базе этих имений основать то, что в нашем времени называлось совхозами. То есть государственное сельхозпредприятие, где работники получают твердую зарплату плюс премии за хорошую работу. Это не батрак, который отрабатывает взятое в долг.
Теперь, господа, вернемся на минутку на землю, то есть в деревню. Урожай сам-три, сам-четыре в крестьянских хозяйствах – это просто позор. Для сравнения. В той же Германии с применением удобрений и передовых агротехнологий урожаи выше на порядок. Но если даже направить в село достаточное количество агрономов и начать продажу удобрений, то вряд ли с ходу удастся переломить вековой консерватизм крестьянской общины. В то же время община может быть и полезна. Например, как база для создания коллективных крестьянских хозяйств, или кооперативов – тут важно не название. Эффективность подобных форм ведения сельского хозяйства доказали израильские кибуцы, которые признаны одним из самых удачных сельхозпредприятий.
Ну, и общины, ставшие колхозами, могут противостоять деревенскому кулаку-мироеду. Своего рода крестьянскому Шейлоку, который нещадно эксплуатирует своих же односельчан, давая им деньги в рост под большие проценты, продавая в сельской лавочке продукты с наценкой и скупая по дешевке выращенную другими сельхозпродукцию и продавая ее потом втридорога в городе. В этом отношении кулаку не дадут развернуться: сельпо – сельские потребкооперативы, крестьянский банк, который может ссудить крестьян деньгами под нормальные, не грабительские проценты, заготовительные конторы и прочие структуры, закупающие напрямую у производителей все, что они вырастят.
Я посмотрел на своих примолкших собеседников. Познанский иронически усмехался, а Эбергард задумчиво смотрел в окно.
– Хорошо, – сказал жандарм, – на словах всё это выглядит очень даже заманчиво. Только что вы с выселенными делать собираетесь? Ведь были уже программы переселения, но предложенного вами масштаба они ни в коем разе не достигали. Это надо же подумать – сорок миллионов!
– Да, но теперь у России имеется Транссибирская магистраль, стараниями князя Хилкова в стране строятся ежегодно сотни километров новых железных дорог. Теперь можно перевезти на восток всё необходимое для заселения Сибири и Дальнего Востока. Но одновременно с колонизацией, в Сибири и на Дальнем Востоке надо провести и индустриализацию.
Для новой переселенческой программы необходим целый комплекс подготовительных мероприятий. И прежде всего надо законодательно установить льготы для тех, кто намерен отправиться на освоение новых территорий. Подъемные, освобождение на определенное количество лет от налогов – это крайне необходимо для переселенцев. В Сибири крестьян лучше всего селить компактно. В тех суровых местах нужна взаимовыручка, помощь в обработке земли и строительстве села. Таким образом, через год-два сложится новая община. Привычка к совместной работе позволит крестьянам легче и безболезненнее объединиться в коллективное хозяйство. Государство же может поманить их туда и пряником: предложить по льготным ценам сельхозинвентарь, лошадей, молочный скот, птицу. Но тут же продемонстрировать и кнут – всё это продавать не по дворам, а на всю общину разом. И сразу же заключать с общиной договор о том, что первые пятнадцать или двадцать лет община работает как артель по совместной обработке земли и обязуется выполнять рекомендации агронома. Две трети посевных площадей засевать по государственному плану, одну треть – свободно. Госзаказ выкупается по твердой цене, также по твердой цене поставляются семена, племенной скот, удобрения и услуги машин. На уезд необходима одна машинно-тракторная станция и один племенной конезавод – для разведения рабочих пород лошадей, привычных к суровому сибирскому климату и более выносливых и работоспособных, чем нынешние крестьянские лошадки, которые и плуг-то не всегда могут потянуть.
Всё это должно стать основой для создания в Сибири мощной промышленности на новой технологической базе. В первую очередь селить переселенцев вокруг будущих промышленных узлов. Да, паи в артели должны быть неделимыми, следовательно, все сыновья крестьянина, кроме одного, должны заранее выучиться на разные специальности и найти себе работу в промышленности. Не обязательно в городе, на селе появится немало новых специальностей, которые там будут востребованы. Поэтому в новых местах сразу начинать вводить всеобщее четырехклассное, а потом и профессиональное образование.
– Уважаемый Александр Васильевич, а кто построит эти заводы? – спросил Эбергард.
– Вы имеете в виду тех, кто будет расчищать территорию под стройплощадку и копать землю под фундаменты? Это могут сделать сезонные рабочие, которые будут по мере надобности кочевать от одной стройки к другой. Местные крестьяне могут работать лишь в зимнее время, после окончания сельхозработ. Но зимой фундаменты не закладывают и деревья не корчуют. Ну, а возведение стен, установка станков и прочего оборудования – это дело профессионалов. Могу вам сказать, что в это время профессии каменщика, сварщика или монтажника станут самыми престижными и самыми высокооплачиваемыми.
– Нет, я спрашивал, откуда взять деньги на всё это?
– Ах, вы о деньгах? Мы тут после Байкала обменялись с наместником радиограммами и прикинули, что на два первых таких агропромышленных ядра на Квантуне и районе Фузана мы, скинувшись, денег наскребем. Призовые там, контрибуция с Японии и другие источники, о которых мы пока распространяться не будем.
Великий князь Александр Михайлович согласился войти в дело, он собирался и государя уговорить – миллионов десять личных денег вложить. ЗАО «Белый медведь» – как вам такое название? А потом, вы даже не представляете – насколько прибыльным может быть подобное высокомеханизированное вертикально-интегрированное производство по сравнению с местным. Дальше всё по законам бизнеса: прибыли вкладываются в развитие новых производств и привлекают новых пайщиков и новые деньги. Вложится в это дело казна – так вообще замечательно…
Но при этом вот что самое важное – порядок в управлении должен быть идеальный. Причина девяти из десяти всех провалов программ переселения и возмущения переселяемых заключалась в вороватости чиновников. Необходимо ужесточить нынешнее уголовное законодательство. За казнокрадство – или смертная казнь, или высылка за Урал. Чиновничеству надо накрепко вбить в голову, что красть у государства не только преступление против всех божеских и человеческих наставлений, но и смертельно опасное занятие.
– Не могу возразить, – кивнул жандарм, – иногда самому хочется всех этих мздоимцев и казнокрадов перевешать. Только как вы собрались охранять собственность? А, понял: в деле доля государя и казенная деньги! Тогда да, однозначно по указу Петра Алексеевича можно вешать и за копейку…
– Ну, за копейку как раз только высылать, – ответил я, – а вот если суммы большие или если через этого вора люди пострадали, то тогда вешать однозначно. Например, спер чинуша вспомоществование, выделенное переселенцам, и пытается им же продать эти продукты за деньги. В той истории такое частенько бывало. Вот с такими людьми можно даже на мыле экономить. Но это еще не всё… Хотя о порядках на заводах мы поговорим позже.
Вы мне пока на слово поверьте, что если с русскими людьми поступать как с человеками и братьями во Христе, а не как со скотом бессловесным, они и горы свернут, и море на их месте выроют. Недаром светлейший князь Потемкин-Таврический говаривал: «Деньги ничто, а люди всё». И ведь отстроил же Новороссию и Тавриду за те же десять лет. А ему сложнее было: ни тракторов, ни железных дорог.
Только всё это, господа, потребует высочайшей согласованности и упорядоченности, а еще концентрации всех сил России и того, что пока мы перестраиваемся, нас не втравили бы в новую войну… Вот так. Всё это надо еще раз продумать и прорабатывать, чтобы не сделать хуже.
– Александр Васильевич, – тихонько спросил меня Познанский, когда Эбергард, извинившись, ушел в свое купе, – а почему, по вашему мнению, вся новая промышленность должна быть за Уралом? Почему не Москва, не Петербург, не Киев и не Юзовка?
– Во-первых, Михаил Игнатьевич, про две мировые войны, что были в нашей истории, вы уже слышали. Дважды нам приходилось эвакуировать из европейской части России заводы и фабрики, часто под угрозой захвата противником, под артобстрелом и бомбежкой. Лучше уж создать несколько индустриальных центров за Уралом, подальше от европейских границ, откуда на нас столетиями нападали, и поближе к месторождениям полезных ископаемых, ныне пока не известных и открытых уже в наше время. Сибирь в двадцатом веке дважды спасала Россию.
В Великую Отечественную войну, когда на ее территории заработали и стали производить боевую технику эвакуированные из европейской части страны фабрики и заводы, а сформированные и обученные дивизии сибиряков сдержали натиск германцев на Москву, а потом разгромили их в жесточайшем сражении у стен Первопрестольной. Второй раз – после так называемой перестройки, когда лишившаяся значительной части своей территории наша страна напоминала Русь после нашествия Батыя. Сибирские нефть и газ позволили спасти российскую экономику и выжить.
Кстати, Сибирь спасла Россию и в семнадцатом веке, когда после Смуты государство лежало в руинах. Сибирская «мягкая рухлядь» – меха – стали универсальной валютой, на которую за границей закупалось оружие, новые передовые технологии, нанимались иноземные мастера. Наконец, взятки мехами помогали российской дипломатии решать многие сложные вопросы международной политики.
И вот в наше время за океаном находятся человекоподобные зверушки, заявляющие, что богатства Сибири должны принадлежать всему мировому сообществу… Если сибиряков будет не пятьдесят миллионов, а пятьсот, никто об этом и пикнуть не осмелится. Поверьте мне, там, в недрах Сибири, Дальнего Востока и российского Севера скрыты такие сокровища, с которыми не сравняться ни Клондайку, ни Австралии, ни алмазным копям Южной Африки…
– Охотно верю вам, – ротмистр встал. – Позвольте откланяться, надо еще раз поразмыслить над книгой и вашими словами. Только вот государь наш быстро загорается и, к несчастью, быстро перегорает…
– Знаю, – вздохнул я, – потому там, где товарищу Сталину можно было переть напролом, мы должны извращаться со всякими ЗАО… Но, надеюсь, Господь не оставит нас своими милостями.
– Бойтесь просить милостей Господних, – усмехнулся жандарм, – ведь вы можете их получить. Честь имею!
22 (9) февраля 1904 года, вечер. Берлин, кабинет морского министра Германской империи адмирала Альфреда фон Тирпица
В дверь кабинета тихо, бочком, вошел адъютант морского министра.
– Экселенц, – обратился он к своему начальнику, – в приемной ждет капитан цур зее фон Тротта. Он просит срочно принять его, у него для вас экстренное сообщение.
– Пусть войдет, – сказал адмирал Тирпиц. Тридцатишестилетний Адольф фон Тротта сравнительно недавно работал в министерстве и занимался деликатным делом – военно-морской разведкой. Он курировал Тихоокеанское направление. Оно было ему хорошо знакомо – всего несколько лет назад фон Тротта служил в Восточно-Азиатской крейсерской эскадре германского флота, командуя миноносцем.
Вошедший офицер после подчеркнуто четкого приветствия сразу же перешел к делу.
– Господин адмирал, сегодня утром поступила срочная информация от нашего агента в Британском Адмиралтействе. Ему удалось получить сведения, касающиеся одной тайной операции, которую корабли Ройял Нэви собираются провести против русских на Дальнем Востоке в непосредственной близости от нашей базы Циндао.
Фон Тирпиц прищурился.
– Докладывайте, Адольф, это очень важная информация. Запомните, всё, что касается происходящего в районе боевых действий у побережья Японии и Кореи, необходимо сообщать мне без промедлений. И еще этими событиями интересуется лично кайзер!
– Так точно, господин адмирал, я помню об этом, – фон Тротта кивнул. – Поэтому я направился к вам сразу же после получения шифровки от нашего агента, – капитан цур зее раскрыл папку. – Итак, агент сообщает о том, что штаб британского флота, получив указание от первого лорда Адмиралтейства и при личном одобрении премьер-министра Великобритании, начал разработку операции, заключающейся в провокации против одного из кораблей Российского Императорского военно-морского флота, осуществляющего контроль над судоходством в водах Желтого и Восточно-Китайского морей. Предположительно всё должно случиться в районе гавани Шанхая. При этом… – капитан цур зее замялся, – целью провокации будет не обычный русский крейсер или канонерка.
Фон Тирпиц насторожился.
– Провокация будет направлена против русского корабля, входящего в эскадру контр-адмирала Ларионова?
– Именно так, господин адмирал, – кивнул фон Тротта, – британцев интересуют только эти корабли. И они готовы на всё, чтобы захватить один из кораблей эскадры адмирала Ларионова и взять в плен членов его команды.
– Продолжайте, Адольф, – сказал фон Тирпиц, – и, ради всего святого, постарайтесь не упустить ни одной даже самой мельчайшей детали из сообщения нашего агента. Это очень важно для будущего Германской империи.
Фон Тротта продолжил свой доклад:
– Агент сообщил, что британцы собираются использовать весьма подлую тактику. Из Гонконга в направлении Шанхая выйдет обычный грузопассажирский пароход, который уже в море поднимет французский флаг…
– Ферфлюхтен швайне, – не выдержав, выругался фон Тирпиц, – эти джентльмены могут быть джентльменами только у себя на острове. В других местах они ведут себя как подлые обманщики, не имеющие понятия ни о правилах ведения войны, ни о чести и совести…
– Господин адмирал, – заметил капитан цур зее, – трюки с чужим флагом они проделывали уже не раз. К примеру, во время нападения на русский порт Петропавловск на Камчатке во время Крымской войны, британский военный пароход вел разведку русских позиций под флагом САСШ…
– Извините меня, Адольф, что я вас перебил, – сказал фон Тирпиц, – но я не смог сдержать свое негодование, услышав о подлых приемах, к которым прибегают эти лаймиз.
– На этом судне под флагом Франции, – продолжил свой доклад фон Тротта, – в трюмах и надстройках будут спрятаны британские морские пехотинцы. Англичане рассчитывают, что русские, осматривающие все суда, следующие в направлении Японии, на предмет военной контрабанды, захотят проверить и это судно. При приближении русского вспомогательного крейсера – в этом районе обычно находится один из двух их однотипных крейсеров, «Смольный» или «Перекоп», – британцы поднимут флажной сигнал: «Терплю бедствие! Нуждаюсь в помощи». И на реях черные шары. Словом, имитируют неисправность двигателя. А когда русский корабль сблизится с британским кораблем на минимальную дистанцию, дадут полный ход, максимально сблизятся со вспомогательным крейсером, после чего появившиеся на палубе и надстройках морские пехотинцы пойдут на абордаж…
– Ну, прямо как во времена Дрейка и Моргана, – заметил фон Тирпиц, – эти британцы всегда в душе остаются пиратами, даже в смокингах и цилиндрах. Похоже, что страсть к захвату чужих кораблей у них в крови.
– Для страховки, неподалеку от этого пиратского, как вы сказали, судна, – продолжил фон Тротта, – будет находиться британский крейсер «Тэлбот». Его команда и капитан, коммандер Бейли, уже имели дело с кораблями эскадры адмирала Ларионова. Они находились в Чемульпо во время рокового для адмирала Уриу боя с крейсером «Варяг». В случае необходимости крейсер «Тэлбот» поддержит абордажников. Или, в случае неудачи захвата, своими шестидюймовыми пушками расстреляет русский вспомогательный крейсер.
– Гм, подлый план придумали эти лаймиз, – сказал фон Тирпиц, задумчиво поглаживая свою роскошную бороду, – но, во всяком случае, он имеет немало шансов на успех. Все будет зависеть от внезапности нападения и храбрости британских морских пехотинцев. Ну, трусами их назвать было бы несправедливо, поэтому главное – внезапность…
– А вот с этим у них ничего не выйдет! – торжествующе сказал адмирал, взглянув на фон Тротта. – Не будет у них внезапности, потому что русских предупредят… – в ответ на вопросительный взгляд капитана цур зее, адмирал, хитро подмигнув, продолжил: – И предупредим их мы. Всю жизнь мечтал увидеть, как британского льва мокнут мордой в грязную лужу.
– Адольф, – твердым голосом человека, привыкшего отдавать приказы, произнес фон Тирпиц, – срочно подготовьте шифрованное сообщение для губернатора Циндао фон Труппеля. Изложите в нем всё то, о чем вы мне сейчас рассказали – не указывая, естественно, источник информации. Подтвердите лишь то, что он вполне достоверный. И передайте приказ фон Труппелю немедленно, сразу же после расшифровки сообщения, связаться с адмиралом Ларионовым и проинформировать его о готовящейся провокации. Продублируйте сообщение германскому консулу в Сеуле и вице-адмиралу Макарову в Санкт-Петербург.
– Но, господин адмирал, – подал было голос фон Тротта, – ведь эти русские…
– Никаких но, господин капитан цур зее! – строго сказал фон Тирпиц. – Эти русские могут оказать нашему рейху неоценимую услугу. После того как русские испортили отношения с Францией, наш кайзер решил взять курс на сближение с Россией. Вы даже не можете представить, какими просто фантастическими возможностями обладает эта эскадра! Союз с Россией сделает Германию непобедимой. И приказ оказывать им полное содействие – это даже не мое личное требование, а приказ его величества кайзера Вильгельма Второго. И мы, как его подданные, обязаны сделать всё, чтобы выполнить повеление нашего монарха.
К тому же лично мне не совсем нравится эта грязная провокация. От нее мерзко пахнет. Так что мы должны как можно быстрее и как можно точнее доложить контр-адмиралу Ларионову, с которым, как я понял, у фон Труппеля сложились неплохие личные отношения, о готовящейся британской подлости. Адольф, запомните, о русских говорят разное, но еще никто и никогда не называл их неблагодарными свиньями. Они умеют помнить добро, и эта маленькая услуга в будущем может принести нам немалые дивиденды.
Кроме того, русские помнят и зло, и в случае провала британцы окажутся в такой заднице, из которой им будет трудно выбраться. К тому же русские им не простят этой провокации. И создать коалицию России, Франции и Англии, которая острием своим будет направлена против нас, уже будет просто невозможно. Так что действуйте, Адольф, помните, что время не ждет. Чем быстрее контр-адмирал Ларионов получит наше предостережение, тем лучше он сможет подготовиться к британской подлости. И я не сомневаюсь, что русские морские пехотинцы, которые, как я слышал, есть на каждом их корабле, смогут дать достойный отпор своим английским коллегам. Во всяком случае, если верить фон Труппелю – а я склонен ему верить, – они подготовлены так, что вряд ли кто на свете сможет с ними тягаться.
Итак, Адольф, за дело! Я буду рад услышать в самое ближайшее время о том, как парни контр-адмирала Ларионова надрали задницу этим чопорным английским пиратам, которые возомнили, что им всё можно и что они самые лучшие моряки на свете!
23 февраля 1904, утро. Станция Мукден, поезд литера А
Великий князь Александр Михайлович
Через сутки мы будем на месте. Настало время собраться и поговорить. Стучат колеса на рельсовых стыках, всё ближе и ближе финиш нашей поездки. По прибытии откровенно разговаривать будет уже поздно. Все эти четыре дня мы сменяли друг друга у Ольгиного ноутбука. Вот и я «причастился» от источника знаний из будущего, перечитывая собственные мемуары, изданные в Швейцарии в тридцатых годах этого века.
Ужас и шок – вот что испытал я, как, впрочем, и каждый из нас, погружаясь в будущее, против которого сражаются наши потомки. И суть даже не в том ужасном конце, который должен постигнуть империю через тринадцать лет. Главное то, что эту катастрофу приближали, как могли, сотни и тысячи вполне воспитанных и образованных людей, среди которых были и члены императорской фамилии, крупнейшие фабриканты и банкиры, и агенты французской и британской разведок.
Кто-то из них хотел власти неограниченной, как у монарха, кто-то хотел барышей, а в некоторых просто кипел либерал-радикализмом. Ники своей политикой, внутренней и внешней, довел общество до такого состояния, что все хотели перемен, и никто не подал ему руку помощи. А противников и прямых врагов у него было хоть отбавляй. В оправдание ему можно отметить, что в истории государства Российского еще не было императора, на которого сваливалось сразу столько проблем. Хотя бы гемофилия у единственного сына чего стоит. Я думаю, Ники согрешил, когда выбрал себе неподходящую пару и умолял отца, уже лежащего на смертном ложе, благословить этот брак.
Потом случились Ходынка, Кровавое воскресенье, Цусима, эта инспирированная англичанами война с Германией… Кровью людей, пришедших приветствовать его, своего императора, началось царствование Ники – и закончилось оно реками крови в Гражданскую войну. Воистину Николай заслуживает прозвище Кровавого.
И что самое главное, из текста моих же мемуаров следует, что я несколько раз предупреждал Ники, но на свою беду он меня не послушал. Самое обидное в том, что новая мировая война, которая начнется в 1939 году, ровно через четверть века после начала первой, показала другой пример построения государства. Сталинский СССР, вооруженный «самым передовым и прогрессивным учением», подвергшийся вероломному нападению, несмотря на страшную силу, обрушившуюся на него, в итоге наголову разбил германскую военную машину. Сперва, правда, пришлось отступать до самой Волги, но зато потом русский солдат дошел до Берлина и Вены. И не говорите мне про помощь союзников, не надо меня смешить. В таком деле, как и во время войны 1812 года с Наполеоном, важны единство русского народа и вера в святость своего дела.
Сын грузинского сапожника Джугашвили сумел собрать из обломков Российской империи такое государство, которое по праву можно было бы назвать сверхдержавой. Это была Красная империя во главе с Красным императором. И ужасный конец той великой страны всё больше укрепляет меня в моих монархических убеждениях. Если бы Горец мог бы оставить страну своему сыну, не было бы тогда такого хаоса и сменяющих друг друга дилетантов на троне.
А сейчас, когда появится возможность, надо будет обязательно встретиться с молодым Джугашвили и поговорить с ним. Идея совместить положительные элементы Российской империи и сталинского СССР всё больше овладевает моим умом. Без этого России не выстоять против всего западного мира, стремящегося не просто ограничить ее рост, но поделить на части, выкроить из нее для себя куски пожирнее. От объединения Европы против нас пока спасает лишь перманентный, тлеющий уже четвертый десяток лет конфликт между Францией и Германией.
Но всё хорошее однажды кончается. Или Германия разгромит и расчленит Францию, или союзники по Антанте и САСШ сумеют разгромить Германию. И как в Версале после Первой мировой войны, они заложат бомбу, которая громыхнет через тридцать лет. Но в любом случае, как только в Европе появится неоспоримый гегемон, она дружно отправится походом против нас. И мы, Романовы, должны быть готовы к этому. Необходимо помнить об угрозе, исходящей с запада, и все наши дела должны быть направлены на предотвращение и отражение этой угрозы.
Вот в салон-вагон заходит Ольга, глаза заплаканные. Опять, наверное, смотрела какой-нибудь душещипательный фильм с трагическим концом. Ага, и Михаил вместе с ней, придерживает сестру под руку, значит, смотрели вместе, и что-то военное. Наш будущий «военный гений» мелодрамы про любовь на дух не переносит, просто убегает. А вот военные фильмы может смотреть часами. Есть в них нечто, что завораживает мужчин. Окошко в другой мир, яростный и беспощадный, ведущий борьбу не на жизнь, а на смерть. У Михаила вид, напротив, решительный – изменился мальчик за эти четыре дня, повзрослел.
– Доброе утро, Сандро, – звякнув шашкой, Михаил присел за мой столик. – Что такой невеселый? Мы ехали, ехали и наконец почти доехали. Уже через сутки будем в Порт-Артуре, а там уже и до Кореи недалеко. Я вот что подумал. Интересно, а почему Ники вслед за нами адмирала Макарова не послал, как в тот раз? Неужто на Алексеева надеется?
– Больше на Ларионова, – ответил я, отодвигая от себя чашечку кофе и делая стюарду знак, чтобы принес еще – мне и Михаилу с Ольгой. – Пойми, Миша, Ники совершенно прав. Тут на Дальнем Востоке управятся и без Макарова. А вот если англичане полезут к Петербургу, то в Кронштадте Макаров будет как раз на своем месте.
Михаил удивился:
– Ты полагаешь, англичане влезут в эту войну?
– Влезут или нет – это как Ники себя поведет, – ответил я. – Для того и армию перебрасывают не в Маньчжурию, как в тот раз, а в Туркестан. В Маньчжурии трудами адмирала Ларионова и его соратников нашим солдатикам уже и делать-то нечего. А из Туркестана рукой подать как до Персии, так и до Индии. Для того и Макаров на Балтике – встретить британские броненосцы на дальних подступах к столице, например в Датских проливах. Если Ники заручится еще и поддержкой кайзера Вильгельма, что почти неизбежно, то русско-германо-датский флот сумеет не пропустить бриттов в Балтику. Фон Тирпиц – это еще тот рыжий черт, и стоит нашего Макарова.
Я думаю, Миша, на войну они не решатся, это был бы самый простой выход. Тут от них мелких пакостей ждать надо. Революционеры-нигилисты-бомбисты и журналисты-либералы-масоны – вот каким будет их оружие в этой войне, а отнюдь не броненосцы. Ненавидят они нас люто еще чуть ли не со времен наполеоновских войн, но умеют эту ненависть затаивать и наносить удары из-за угла.
– Сандро, Миша, – подала голос Ольга, – ну что вы всё о войне да о войне. А без войн как-нибудь можно?
– Оля, – ответил я, – с времен Каина и Авеля сильный отбирал у слабого еду, одежду, дом, женщину. Если ты не хочешь, чтобы тебя ограбили и убили, ты должен быть сильнее своего обидчика. Англия поднялась как ведущая мировая держава с помощью пиратов, грабивших испанские галеоны с серебром и золотом. Эти повадки грабителей с большой дороги никуда не исчезли. Старого пирата не перевоспитаешь, его можно успокоить, лишь повесив на рее. И еще: для пиратов нет законов чести, для них, ради успеха, допустима любая подлость, любой обман. Бесполезно вести с ними дела, как с обычной нацией – к примеру, с французами или германцами.
– Но, Сандро, у французов верность слову и честность тоже не ночевала, – поправил меня Михаил. – Вспомни, как их император Наполеон завалил Россию фальшивыми деньгами, которые печатались в Париже. А сейчас они за нашей спиной договариваются с британцами. А еще союзники называются. Правильно их Ники осадил, должны знать свое место…
– Твои немцы тоже не сахар, – огрызнулся я. – Сегодня друзья, а завтра – нож в спину. Вспомни Берлинский конгресс, и чем за всё добро отплатила Германия твоему деду? Ты действительно думаешь, что дружба с Германией – это надолго? Стоит им подмять под себя Европу, так пойдут совсем другие песни. Сторону на войне они меняют с легкостью необычайной. Вспомни, сначала они воевали против Наполеона, и он разбил их при Йене. Потом пруссаки вместе с прочими немцами пришли с тем же Бонапартом к нам в 1812 году. Потом они же, вместе с русской армией, сражались против французов под Лейпцигом, Кульмом, и, скажу прямо, сражались неплохо.
Но опасаюсь я, Миша, таких союзников. Уж лучше по заветам твоего отца надеяться только на собственные армию и флот. Боюсь, что будет наихудший вариант – Россия против всей Европы. Выстоять-то мы выстоим, силой Россию еще никто не побеждал. Но столько крови прольется, что мне даже думать об этом страшно. Мировую войну можно только оттянуть, но не избежать, в этом я готов поверить потомкам. И к этой войне надо готовиться, готовиться каждый день и час.
Впрочем, ты ведь знаешь, как непостоянен Ники в своих пристрастиях. Страну надо поднимать на дыбы, как сделал это Петр Великий – может, тогда что-то и успеем. Только руки у нынешнего самодержца слабоваты. Во времена твоего папа́ всё было бы куда проще, да и в Европе с ним считались.
Михаил вздохнул:
– Очень жаль, что папа́ с нами нет. Так что нам придется справляться самим. И с Ники, Бог даст, всё образуется. Вроде он неплохо начал. Я о другом. Чтобы подготовить Россию к такой войне, надо многое менять. Мне кажется, что совершенно недопустимо, когда дворяне, опора монархии, увиливают от военной службы. Был бы я на месте Ники, я бы таких, простите меня, столбовых тунеядцев загонял в Тмутаракань сибирскую, невзирая на титулы и заслуги их отцов и дедов. И ведь подобных в нашем дворянстве половина, если не более.
– В нашем дворянстве хватает выходцев из гоноровой польской шляхты, – возразил я. – Многие из них честно служат России, но есть и такие, которые лишь мечтают нагадить клятым москалям при первом же удобном случае. Вспомните, как будущий диктатор Польши Юзеф Пилсудский сразу же после нападения японцев на Порт-Артур помчался в Японию, чтобы заручиться поддержкой у наших врагов, обещая им взамен проводить диверсии на Транссибирской магистрали и агитировать против России и царя. Ох, и не любят нас паны, мечтающие о возврате границ Речи Посполитой от можа до можа. Того и гляди, взбунтуются в очередной раз.
– Ну, значит, Магадан тогда заговорит по-польски… – усмехнулся Михаил и, видя мое непонимание, добавил: – Есть в этом чемоданчике – ноутбуке, книжка господина Ланцова «Александр». Она про то, как в нашего папа́ в раннем детстве вселился дух солдата из будущего. Знаешь, при жизни он был человеком, с которым соседним государям было непросто разговаривать. Но с этакой добавкой он стал для них смертельно опасным. Есть там несколько замечательных идей, к которым нам стоит прислушаться. Мы с Ольгой, считай, двое суток только и делали, что читали…
– А при чем тут Магадан и поляки? – не понял я.
– А при том, что когда в той книжке поляки устроили очередной свой рокош, наш папа́ сказал эту фразу и вывез всех шляхтичей в тот самый Магадан. Конечно, кроме тех, что служили империи верой и правдой… Ладно, Сандро, книжки книжками, но в государстве действительно черт знает что творится. Так нас скоро не только немцы с французами, а зулусы или папуасы завоевать смогут. Нужно что-то делать!
– Что-то или ты точно знаешь – что? – переспросил я.
– Точно сейчас никто не знает – ни ты, ни я, ни Ольга, ни Ники, ни даже наши пришельцы из будущего. Хотя они думают, что знают. Но их рецепты совсем для других условий. Что-то в них правильно, а что-то и нет. Я не знаю, что именно, но что-то надо делать, чтобы не допустить этих самых трех революций и гражданской войны. В такой войне нет победителей и побежденных, в ней неправы все.
Чтобы снять внутреннее напряжение в стране, наверное, в первую очередь необходимо переселить максимально возможное число народа на малозаселенные земли в Маньчжурии и по Амуру. Когда у мужика есть земля, есть хлеб, есть возможность досыта наесться и накормить свою семью – он не бунтует, а пашет… Да и окраины за собой можно закрепить только так, иначе не хватит никакой стражи и никаких казаков.
– Миша, смотрел я их расчеты, – вздохнул я. – Переселять надо сорок миллионов человек. Ты представляешь, как это будет выглядеть?
– Представляю, Сандро, но на войне, как на войне, – ответил Михаил. – Не хотелось бы, но возможно, придется заселять, как говорят наши потомки, добровольно-принудительно. А как Петр Великий заселял Петербург, а Екатерина Великая Тавриду? Ставки в этой игре огромные. Пойми, мы или сделаем это, или нас сожрут. Потом начнется то же самое с заводами – мы или построим их нужное количество, или нас сожрут. Потом армия и прочее…
– А кто против? – я посмотрел на Михаила с Ольгой. – Идите-ка вы, голубчики, в свои купе и ложитесь-ка спать. Глаза у вас красные, как у кроликов. Читали, небось, всю ночь? А на эту тему мы еще не раз с вами поговорим. Поймите, трудно сделать так, чтобы и овцы были сыты, и волки целы… Ну, вы понимаете, о чем я. Михаил, скажи своему денщику, пусть принесет ноутбук в мое купе, теперь я читать буду.
23 (10) февраля 1904 года, утро. Санкт-Петербург, здание МИД Российской империи у Певческого моста. Кабинет министра иностранных дел Петра Николаевича Дурново
Рано утром я был извещен о том, что в приемной моей аудиенции дожидается посол Великобритании сэр Чарльз Стюарт Скотт. Всего лишь только неделю назад мы с ним имели довольно трудную и напряженную беседу. Ситуация за это время совершенно не улучшилась, скорее даже наоборот. Контр-адмирал Вирениус, перегонявший на Тихий океан отряд кораблей в составе броненосца «Ослябя», крейсера «Аврора» и нескольких миноносцев, развернул в Красном море активную охоту на пароходы, перевозящие грузы для Японии. В числе задержанных судов, везущих контрабанду, были и британские. И если действия эскадр контр-адмирала Ларионова и наместника Алексеева в тихоокеанских водах довели русско-британские отношения до критической точки, то действия орлов адмирала Вирениуса вызвали у Владычицы морей самую настоящую истерику. И это при том, что наши моряки неукоснительно соблюдают все пункты Призового права.
Но я не угадал. Надутый как индюк джентльмен от имени своего правительства вручил мне для передачи государю ноту. Прочитав сей документ, я не поверил своим глазам. Нота была чрезвычайно грубой и оскорбительной по стилю и наглой по содержанию. В ней правительство короля Эдуарда V предписывало Российской империи: немедленно снять морскую блокаду с Японских островов; рассмотреть международным судом неправомерные действия командиров российских военных кораблей, занимающихся пиратством в международных водах (это о наших моряках – они совсем там с ума посходили на своих островах?!); при посредничестве европейских держав немедленно приступить к переговорам с правительством Японской империи о заключении вечного и справедливого мира.
Вот так вот – вечного и справедливого, не больше и не меньше. Не далее как три дня назад государь, встречаясь со мной, предупредил, что по имеющимся у него сведениям, в ближайшее время со стороны Британии может последовать довольно резкий дипломатический демарш. Но такой наглости, наверное, не ожидал даже он. Таким тоном дипломату невместно разговаривать даже с диким африканским вождем, не то что с императором Всероссийским. Внутренне я был просто взбешен такой наглостью, но как дипломат и министр иностранных дел огромной империи я не мог себе позволить проявить эмоции, которые меня переполняли.
Усилием воли я сохранил спокойное и невозмутимое выражение лица и спокойно сообщил сэру Чарльзу Скотту, что врученная им нота будет немедленно доведена до сведения государя, и ответ на нее в том или ином виде будет доведен до сведения британского кабинета министров. Скотт открыл рот, собираясь что-то сказать, но после такой ноты всякие разговоры были уже излишни, и я прервал его, заявив, что аудиенция окончена и я его больше не задерживаю. На лице посла не дрогнула ни одна мышца, и он, чопорно поклонившись, покинул мой кабинет.
Сердце у меня громко билось где-то под самым горлом. Полвека назад Британская империя в союзе с Францией уже нападала на Россию. Всё закончилось тогда гибелью Черноморского флота, захватом полуразрушенного врагом Севастополя и позорным Парижским миром. Никто не снискал большей славы, чем героические защитники Севастополя. Я был тогда совсем ребенком, но хорошо помню то горькое чувство бессилия и стыда, которое мы все испытывали тогда. Господь покарал нас за спесь и самодовольство, овладевшие нашими отцами и дедами после разгрома Наполеона и Венского конгресса.
И вот снова над нашими головами сгущаются тучи. Сможем ли мы достойно ответить на этот вызов и смыть позор полувековой давности? Позвонив в колокольчик, я приказал послать гонца в Зимний дворец с сообщением, что намереваюсь испросить срочной аудиенции у его величества по неотложному государственному делу.
Тот же день, около полудня. Санкт-Петербург, Зимний дворец
Министр иностранных дел Российской империи Петр Николаевич Дурново
Государь принял меня безотлагательно. Как я уже говорил, подобный демарш со стороны британцев не стал для него неожиданностью, но и он не мог себе представить всей беспрецедентной наглости британцев. Самообладание не изменило ему и на этот раз. Дочитав ноту, он аккуратно положил ее на стол.
– Ну, Петр Николаевич, что вы обо всем этом думаете? – голос государя был ровным и спокойным.
– Ваше императорское величество, мое мнение таково. Британия к войне прямо сейчас не готова, – ответил я, – в ноте нет никаких угроз применения силы или торговых санкций, а есть только голые требования. Расчет здесь на то, что мы испугаемся и хоть что-то из этого списка выполним.
– Может быть, – уклончиво ответил государь и усмехнулся в усы, – а что у них там с этим «Сердечным согласием»?
– Пока заминка, ваше величество, – ответил я, – сумятицу в переговоры внесла та выволочка, которую вы устроили месье Бомпару. Теперь франки и бритты торгуются между собой, как на восточном базаре. Видите ли, для Франции цена соглашения выросла и стала почти неоплатной, поскольку заключение союза с Великобританией теперь означает разрыв с Россией. Для Британии же, наоборот, ценность этого соглашения резко упала в связи с тем, что Франция вместе с собой не приведет в британские конюшни Россию, что лишает всю затею смысла. Что такое Франция сама по себе, мы видели тридцать пять лет назад: Мец, Седан и Парижская коммуна…
– Так вы считаете, что Британия еще не готова… – государь прошелся по комнате, – это очень хорошо. Это значит, что мы сможем подготовиться получше к возможному конфликту… И определиться с союзниками… Петр Николаевич, – обратился ко мне император, – я попрошу вас пригласить ко мне сегодня вечером посла Германской империи графа Альвенслебена. Я считаю, что нам будет о чем с ним поговорить…
Я понимающе кивнул. В последнее время в здравомыслящих кругах нашего общества авторитет государя, ранее, честно говоря, не очень высокий, резко вырос. Во-первых, это было связано с громкими победами в войне с Японией, а во-вторых, с теми изменениями во внешней политике, которые появились после демарша государя Франции по поводу готовящегося к подписанию ее договора о «Сердечном согласии» с Британией. Свою роль сыграла, несомненно, и отставка Витте, этого злобного интригана, который при каждом удобном случае старался поссорить общество с монархом и его семьей. Конечно, выйдя в отставку, Сергей Юльевич продолжил свое любимое занятие, но теперь ему труднее было это делать. Узнав о подлинном лице господина Витте, многие просто отказали ему от дома.
Ну а пока мы поговорили с государем о состоянии европейских дел. Мне было что ему рассказать. Надо отметить, что смена руководства МИДа положительно повлияла на его работу. Господин Ламсздорф, прекрасный дипломат и честнейший человек, был слишком мягок и бесхарактерен. В его ведомстве царили склоки и интриги, товарищи министра ненавидели друг друга, что не могло не сказаться на работе министерства. После отставки господина Ламздорфа я изрядно почистил его авгиевы конюшни. Кое-кто ушел в отставку, кто-то поехал усмирять свои амбиции в качестве послов в Южную Америку или еще куда подальше.
В первую очередь государя интересовало состояние франко-британских и австро-германских дел. Я понимал направленность его вопросов – если оторвать Австрию от Германии и толкнуть в объятия нарождающейся Антанты, то это закончится печально, в первую очередь для Австрии. Она лишится покровительства Германии, а новые союзники предадут ее при первом же удобном случае.
Так за деловым и весьма обстоятельным разговором подошло время, на которое была назначена аудиенция германскому послу фон Альвенслебену. Граф был по-немецки точен. Вошедший адъютант доложил, что посол Германской империи находится в приемной. Государь велел пригласить его.
– Ваше императорское величество, добрый вечер. Я рад видеть вас, хотя и не знаю, чем вызвано ваше столь внезапное и срочное желание увидеться со мной.
– И я рад видеть вас, граф, – кивнул в ответ государь. – Столь внезапное желание побеседовать с вами появилось у меня после утреннего визита посла Британии в российский МИД. Посол вручил господину Дурново ноту, которая, как мне кажется, войдет в учебники по истории дипломатии. В качестве примера того, как европейские государи не должны обращаться друг к другу. Вот посмотрите на некоторые перлы, извлеченные из этой ноты, – государь протянул фон Альвенслебену листок, где были выписаны некоторые требования, предъявленные нам Британией.
По мере чтения лицо графа стремительно меняло выражение – от изумления к негодованию, а потом к брезгливости. Закончив читать, он осторожно положил бумагу на стол и внимательно посмотрел на меня и на государя.
– Ваше величество, но ведь это можно считать объявлением войны?!
– Не думаю, – ответил император. – Британия сейчас не готова к полномасштабной войне с Россией. Вы ведь прекрасно помните слова вашего коллеги, покойного канцлера фон Бисмарка: «Британия может воевать лишь тогда, когда в Европе найдется простак, который будет готов подставлять свои бока за ее интересы». Таких простаков в Европе сейчас нет.
А вот нам с вашим императором стоит подумать над сложившейся ситуацией. Граф, я попрошу вас срочно сообщить кайзеру Вильгельму Второму о моем желании встретиться с ним. Я слышал, что он мечтает принять участие в охоте на медведя.
Граф Альвенслебен понимающе кивнул.
– Ваше императорское величество, я сегодня же отправлю соответствующие донесения кайзеру Вильгельму Второму. С вашего позволения, я сообщу ему о той возмутительной ноте, которую вы сегодня получили от Британского правительства.
Государь кивнул и стал прощаться с графом, которому, как я видел, не терпелось побыстрее попасть в посольство, чтобы сообщить своему монарху новость, которая, со временем, полностью поменяет расклад сил в Европе, да и в мире. Я прекрасно его понимал – такие звездные часы случаются в жизни не каждого дипломата.