– Итак, господа, мы вполне вовремя управились с Японией, – сказал император Михаил, когда принесший кофе вестовой вышел из каюты. – Разбираться с Британией нам будет куда сложней. – Михаил вздохнул. – Видит Бог, я не хотел этой работы, но если Он так решил, то я пойду до конца. Как работал мой предок царь Петр на Саардамских верфях и на Полтавских полях, до пота, до крови. Да и мой прадед Николай Первый называл себя порой «каторжником Зимнего дворца».

После некоторого молчания император сменил тему:

– Но, господа, теперь, давайте поговорим о деле. Виктор Сергеевич, скажите, почему именно сейчас британцы пошли на это преступление? Мама телеграфировала мне, что созданное вашими товарищами Главное управление госбезопасности уже поймало всех руководителей заговора. Британский след в деле о смерти моего брата настолько отчетлив, что нет сомнения в их участии в этом деле. У моего дяди Владимира Александровича и кузена Кирилла Владимировича, конечно, рыльце тоже в пушку, но в этом деле они марионетки, которыми управляли другие люди, предпочитающие оставаться в тени.

Я хочу знать, зачем британскому правительству вдруг срочно понадобилось убивать моего брата, не колеблясь при этом заявить о своей поддержке мятежникам. Я уже знаю, что в вашем прошлом, в ужасном семнадцатом году, Британия фактически руководила заговором против Ники, а когда он попытался спасти свою семью от расправы, англичане отказалась принять его на своей территории, понимая, что тем самым они обрекают всех Романовых на неминуемую смерть. Но даже тогда они предпочли остаться в тени, официально осудили это преступление, а всю грязную работу поручили своим тайным агентам среди революционеров. Что вы скажите, Виктор Сергеевич?

Адмирал Ларионов кивнул:

– Все довольно просто, Михаил Александрович. Это обычная истерика. У джентльменов сдали нервы. Нечто подобное было и в наши времена. Например, после поражения Франции в 1940 году англичане, панически боясь, что французский флот достанется германцам, напали на своих союзников и не дрогнув расстреляли французские корабли прямо в Оранской бухте. Погибли сотни французских моряков. А ведь французы накануне этого предательского нападения твердо обещали своим бывшим союзникам, что ни один их корабль не достанется немцам.

Теперь вы видите, что наши действия здесь, на Тихом океане, и решения, принятые вашим братом, сорвали британские планы, составленные с учетом ближней, средней и дальней перспективы. Огромная Россия должна была потерпеть поражение от маленькой Японии, и после такого унижения потерять остатки своего авторитета среди ведущих стран мира. Наше своевременное вмешательство предотвратило подобный исход войны, и японцы вместо победителей оказались побежденными. Одним из побочных эффектов нашей победы стало предынфарктное состояние британской финансовой системы, вследствие ожидаемого дефолта Японской империи по кредитным обязательствам перед английскими банками. Рассчитаться с англичанами японцы могли, лишь ограбив в случае победы захваченные ими Корею и Южную Маньчжурию.

– Так вы, Виктор Сергеевич, считаете, что причиной всему были деньги? – задумчиво спросил Михаил. – Как-то низко и пошло для серьезных политиков.

– Не просто деньги, – сказал контр-адмирал, – а очень большие деньги. Политика, особенно англосаксонская, очень круто замешана на деньгах. Тем более что в нашей истории, по результатам Русско-японской войны и связанным с ней кредитам, британцам и французам все-таки удалось оттянуть очередной экономический кризис с 1904 на 1908 год. От настоящей добротной паники европейские, а особенно английские биржи спасает только изоляция нашего с японцами переговорного процесса от внешнего мира. Как только мы опубликуем условия мирного договора, начнется такое…

Тут уж, Михаил Александрович, вы должны проявить стойкость и не слушать советы тех, кто будет подкидывать вам с идеи нового Берлинского конгресса и какого-либо международного посредничества в наших взаимоотношениях с Японией. Будьте уверены, Северо-Американские Соединенные Штаты, в лице их президента Теодора Рузвельта, вместе с англичанами поспешат «спасать японцев» от наших «варварских статей мирного договора». «Голуби мира», мать их…

При упоминания англичан у царя нервно дернулась щека. Ничем больше не выдав свое волнение, он сказал:

– Я все прекрасно понимаю, Виктор Сергеевич. Будьте уверены, всех советчиков я пошлю… Ну, в общем, вы знаете куда… К сожалению, я не могу объяснить эту дорогу лучше, чем когда-то это делал мой батюшка… Мама́, правда, почему-то запрещала мне повторять его слова…

Усмехнувшись, адмирал Ларионов продолжил:

– Если сказать честно, то к разгрому Японии ваш покойный брат имел весьма опосредованное отношение. Да и англичанам не впервой бросать на произвол судьбы своих союзников. Даже в той ситуации, когда Россия оказалась победительницей, они, скорее всего, как-то выкрутились, продолжая стравливать между собой Россию и Германию. Рано или поздно это закончилось бы большой войной между двумя континентальными державами.

План создания Антанты и последующее втягивание в нее нас посредством франко-русского союза, я считаю, при положительном для нас исходе войны, потребовал бы от англичан минимальной корректировки. Все издержки должны были достаться побежденным японцам, но как говорят в тех же Северо-Американских Штатах, проблемы индейца шерифа не волнуют. Кому интересно, что там думают какие-то узкоглазые дикари в какой-то там Японии…

И тут ваш брат с нашей помощью ловит французов на двурушничестве и расторгает франко-русский договор. Все, ради чего, собственно, и создавалась Антанта, мгновенно обесценивается. Ибо французы были ценны для англичан лишь тем, что тянули за собой, как на буксире, Россию. Без этого Париж для Лондона только обуза, которую к тому же надо защищать от агрессивных поползновений кайзера Вильгельма. Более того, с благословения вашего брата, который был дружен с кайзером, началась подготовка к заключению широкого русско-германского союза, больше известного теперь как Континентальный альянс. Я думаю, что в Лондоне совершенно правильно посчитали эту бумагу смертным приговором своей империи, и постарались сделать все, чтобы он никогда не был подписан.

Ваш брат был убит еще и потому, что до кайзера было куда тяжелее добраться, ибо германские спецслужбы свое дело знали, а ваш брат почему-то упрямо отказался усиливать меры своей безопасности.

Мы, правда, сперва ожидали угрозы войной и шантаж, для противодействия чему посоветовали вашему брату собрать силы в Туркестане. Но англичане сразу решили пойти по стопам своих предшественников, подобным же способом решивших все свои проблемы. Я имею в виду случай с вашим прапрадедом, русским императором Павлом Первым.

Результат налицо. Несмотря на успех покушения, заговор провалился. На троне, вместо их марионетки, сидите вы. Благодаря активной позиции кайзера Вильгельма, будущий союз с Германией будет заключен еще быстрее, чем мы ожидали, он еще больше углубился, и в нем будут некие секретные статьи. Ну, а британское влияние в России подорвано, причем теперь быть англофилом просто неприлично и опасно.

Вот тут-то и лордов и сэров сдали нервы. Ведь все, что они во время этой компании ни сделали бы, все оборачивалось против них. В шахматах есть такое понятие, как цугцванг… – Увидев непонимание на лице Михаила, Ларионов пояснил: – Это когда любой ход игрока ведет лишь к ухудшению его позиции. Мне было бы интересно понаблюдать – до каких вершин идиотизма сможет дойти Туманный Альбион в своем стремлении хоть чем-то уязвить Россию, в то время как мы, не доводя дело до войны, будем проводить свою политику отказа от уступок.

– Виктор Сергеевич, вы абсолютно правы, – задумчиво сказал Михаил. Потом он встрепенулся и, с надеждой посмотрев в глаза адмиралу, спросил: – Я хотел бы услышать ваш совет. Как человек, знающий нашу историю, и как старший по возрасту, более опытный – скажите, что мне делать дальше?

Ларионов ответил:

– Вы, Михаил Александрович, и Россия в вашем лице всегда можете рассчитывать на нашу помощь не только советом, но и силой оружия. Думаю, что еще не раз нам придется бросать свой меч на весы истории. А насчет того, что вам делать, то тут двух мнений быть не может. Международные союзы – дело хорошее. Они должны помочь нам избежать ненужных войн, ну или хотя бы закончить их быстро и без большого кровопролития. Но в первую очередь вы должны обратить внимание на саму Россию, на ее укрепление и усиление. В той России, что осталась вам в наследство от отца и брата, работы, что называется, непочатый край. Нужно укрепить роль служилого сословия, провести крестьянскую реформу, ликвидировать неграмотность и начать индустриализацию страны.

– Ну, с крестьянской реформой, ликвидацией неграмотности и индустриализацией мне понятно, – задумчиво сказал Михаил, – но в чем вы видите укрепление служилого сословия? Ведь и так на его права никто вроде бы не покушается? После введения тридцать лет назад всеобщей воинской повинности, на службу призываются молодые люди всех сословий, достигшие двадцати лет. Хотя обычно на службу призывалось не более четверти призывников. Призыву не подлежали лишь единственный сын у родителей, единственный кормилец в семье, а также если старший брат призывника отбывает или отбыл службу. Взятые на службу числятся в ней в сухопутных войсках пятнадцать лет – шесть лет в строю и девять лет в запасе, во флоте семь лет действительной службы, и три года в запасе. Для получивших начальное образование срок действительной службы сокращается до четырех лет, окончивших городскую школу – до трех лет, гимназию – до полутора лет, а имеющих высшее образование – до полугода.

– Я считаю, – сказал адмирал Ларионов, – что это все правильно, но все равно как-то неприлично, что из двух миллионов мужских душ потомственных дворян военнообязанного возраста в том или ином качестве на гражданской или военной службе пребывают не более ста тысяч. Служилое сословие нужно России при любом правителе и любом социальном строе. Сейчас русское дворянство почти утратило эту роль, превращаясь в класс бездельников, живущих за счет заслуг своих предков.

– Я вас понимаю, – вздохнул Михаил, – и сам не люблю подобных бездельников. По завету нашего великого предка Петра Великого, который говорил: «В службе честь!», мы, Романовы, все служим своей Отчизне. Но вы представляете, какой поднимется вой по поводу ущемления свобод, хотя честные служаки, скорее всего, будут довольны.

– Помилуйте, ваше величество, – шутливо воскликнул Ларионов, – пусть себе бездельничают и дальше. Но только, чур, находясь в мещанском сословии, и не пользуются больше привилегиями и льготами дворянства. Зато офицерский корпус и честные чиновники будут понимать, за что они тянут свою лямку, служа государю и России. По подвигу, Михаил Александрович, и награда будет.

Родственники вашей будущей жены говорят, что «долг тяжелей горы, а смерть легче перышка». Конечно, вносить в российское служилое сословие такое отношение к жизни было бы перебором, но укрепить чувство долга среди наших дворян следовало бы. Тем более что время сейчас суровое. Или мы сумеем укрепить Россию, или нас сомнут и слопают, и даже не подавятся…

Михаил посмотрел на сидящего рядом великого князя Александра Михайловича:

– Сандро, а ты что скажешь?

– Мишкин, – ответил тот вопросом на вопрос, – ты же хорошо знаешь моего папеньку? Бездельник – это самое страшное его ругательство, у него даже мой легкомысленный братец Миш-Миш был вынужден начать военную карьеру. Я думаю, что отец как Председатель Государственного Совета всецело поддержит тебя в этом начинании.

– Очень хорошо, – кивнул Михаил, – я все хорошенько обдумаю и чуть позже приму окончательное решение. Может быть, Виктор Сергеевич, вы еще хотите мне что-то сказать?

– Да, наверное, – ответил Ларионов. – Поймите, Михаил. Глава государства – это, как правило, не один человек, это команда, которая особенно необходима, если впереди столько дел, сколько будет у вас. Члены этой команды могут работать либо рядом с государем, либо на местах по всей России. Но всегда должен быть человек, на которого руководитель сможет опереться, как на свое второе я. Я имею в виду должность главы правительства и премьер-министра, на которую предлагаю вам назначить присутствующего здесь великого князя Александра Михайловича. Я думаю, что не пожалею, рекомендовав вам его, поскольку на этого человека можно навалить вагон и маленькую тележку дел, и он их потянет. Ну, и матушку свою не забывайте. Она женщина деятельная и умная. Возможно, ей тоже придется взять шефство над каким-нибудь немаленьким делом.

Император задумчиво посмотрел на сидящего рядом Александра Михайловича:

– А что, Сандро, думаю, Виктор Сергеевич абсолютно прав. Вот ты, друг мой, и попался. Это тебе не управлением торгового мореплавания руководить… Ты, помнится, в свое время «снял с Витте порты», то есть забрал у него в свое ведомство все морские порты в империи. Теперь взвалишь и его обязанности. Так что, Сандро, пойдешь со мной в Питер, разгребать тамошние авгиевы конюшни. А тут, на Дальнем Востоке и в Корее, наместник Алексеев с контр-адмиралом Ларионовым сами прекрасно управятся. Селяви, как говорят наши бывшие союзники, французы…

Итак, сегодня я попрощаюсь навсегда с моей дочерью Масако. Нет, это совсем не значит, что я ее больше не увижу. Вполне вероятно, что она навестит еще свою родину. Но это будет уже женщина с чужим именем и чужой верой. Хотя в жилах ее и ее детей будет течь божественная кровь потомков богини Аматерасу. Горько с ней расставаться, но ведь все равно когда-нибудь это пришлось бы сделать. Я хотел выдать ее замуж за принца Такэда Цунэхиса, достойного человека с прекрасной репутацией. Но даже я, чья власть безгранична, должен выполнить свой долг перед Родиной. Если брак Масако с новым русским императором спасет нашу страну от разгрома и позора, то так тому и быть.

За моей дочерью будет дано богатое приданое. Но и мы получим немалые выгоды от союза с Россией. Как глупо мы все недавно поступили, попытавшись решить спор между нашими государствами с помощью оружия! Надо было искать мирное решение всех противоречий между нами. А как мерзко выглядят эти проклятые англичане, которые втравили нас в эту войну? Боги наказали их – как рассказал маркиз Ито, Британия в самое ближайшее время ощутит горечь поражения и будет унижена так же, как Япония сегодня. Только, как мне кажется, русские поступят с ними не так благородно, как с нами.

А Масако… Она не должна считать, что я с ней поступил жестоко. Я читал, что Россия – огромная страна, и люди, населяющие ее, с уважением относятся к монархам и членам их семей. Моей дочери будут оказываться подобающие ее сану почести, ну, а сын ее, а значит, мой внук, станет когда-нибудь правителем этой могучей страны. А если что случится с мужем Масако…

Ведь недаром ей в детстве читали наши исторические хроники о женщинах-императорах, таких, как Суйко, дочери императора Киммэя, или Дзито, жены императора Тэмму. А императрица Го-Сакурамати, которая занимала Хризантемовый трон сто лет назад? Все в этом мире возможно, ведь и в истории России были императрицы, которые правили страной не хуже императоров-мужчин. Одну из них, которая, кстати, тоже была когда-то и просто супругой русского царя, ее подданные назвали Великой. И хотя она и была иностранкой, но все русские относились к ней, как к родной матери, так и называя ее – матушка.

Все. Пора. Пойду, попрощаюсь с Масако. Надо дать ей несколько добрых советов, которые помогут моей дочери быстрее стать своей среди чужих ей людей. Хорошо, что ей поможет в этом русский священник, которые вот уже почти три десятка лет проповедует в Японии. Говорят, что за это время он стал бо́льшим японцем, чем многие из тех, кто был рожден на священной земле Ямато.

Вчера, когда я в Такамацу пытался узнать от своих знакомых купцов хоть какие-то новости, на стене здания городской администрации я увидел бумагу, в которой объявлялось, что война с русскими закончилась и со дня на день будет подписан мирный договор. До сведения всех владельцев торговых и рыболовных судов доводилось, что теперь они могут безбоязненно выходить в море. Русские корабли их не тронут.

Подумав, я решил рискнуть и на следующий день попытаться наловить хоть немного рыбы. Из-за того, что рыбная ловля в прибрежных водах была связана с огромным риском, цены на рыбу выросли, и купить ее мог далеко не каждый. Может, попробовать? Конечно, я рисковал потерять свою шхуну, но в случае удачи прибыль будет немалая, и я смогу наконец рассчитаться с долгами.

С утра на море был туман, и я обрадовался этому. Проклятым кораблям-демонам будет трудно нас обнаружить. Хотя, как рассказал мне один раненый морской офицер, которого я встретил в Осаке, от этих русских кораблей-демонов не спрячешься ни в тумане, ни в ночной мгле. Я не поверил ему, и, как оказалось, зря.

Где-то после полудня мой впередсмотрящий увидел странный корабль, вынырнувший из тумана. Тот словно птица летел над морем. Похоже, что это был один из кораблей-демонов. Иначе как объяснить, что из низкой и широкой трубы этого русского крейсера – а по размерам этот корабль был не иначе как крейсером – не валил густой черный дым, а скорость его была просто огромной.

Мы уже приготовились к смерти. Ну, или в лучшем случае к тому, что мы потеряем нашу кормилицу – «Адзи-мару». Но удивительно – русские не тронули нас! Чуть сбавив ход, корабль-демон прошел на расстоянии полета стрелы от нас. Я видел на его палубе русских моряков, которые махали нам руками и что-то кричали. Судя по их улыбающимся лицам, они не собирались делать нам ничего плохого.

Корабль-демон пронесся мимо и скрылся в тумане как наваждение. Мы все облегченно вздохнули и переглянулись. Похоже, что действительно наступил мир. А это значило, что нам, рыбакам, предстоит теперь много работы, по которой мы так стосковались…

– Дал мне Господь радость великую – дожить до сегодняшнего счастливого дня, когда прекратилось кровопролитие и восторжествовала любовь, – эту фразу произнес епископ Николай, когда я прочитал ему телеграмму о том, что условия мира, которые мы предложили японцам, приняты императором Мацухито, чья дочь вскоре отправится в Россию, чтобы принять крещение и стать российской императрицей.

– А ведь совсем недавно, – продолжил епископ, – японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство как на злодейскую секту, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и чародеи. Теперь же дочь самого микадо станет женой русского императора и примет православие.

А как трудно было мне после начала войны! Я тогда отправил всей своей пастве «Окружное письмо», в котором благословлял японских христиан исполнить свой долг верноподданных, но напоминал: «Кому придется идти в сражения, не щадя своей жизни сражайтесь – не из ненависти к врагу, но из любви к вашим соотчичам… Любовь к отечеству есть святое чувство… Но кроме земного отечества у нас есть еще отечество небесное… Это отечество наше есть Церковь, которой мы одинаково члены и по которой дети Отца Небесного действительно составляют одну семью… И будем вместе исполнять наш долг относительно нашего небесного отечества, какой кому надлежит… И вместе с тем будем горячо молиться, чтобы Господь поскорее восстановил нарушенный мир…»

И вот, мои молитвы дошли до Господа – долгожданный мир настал. Хвала Всевышнему. И вам хвала, дети мои, ибо в Святом Писании говорится: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими».

– Аминь, – осенил себя крестным знамением император Михаил. – Пора подвести черту под всем случившимся. Окончательно мы поставим крест на нашей вражде с Японией после моего брака с дочерью императора Мацухито. Я попрошу вас, ваше преосвященство, как следует подготовить мою будущую супругу к принятию таинства крещения и начать обучение ее русскому языку. А когда я наведу порядок в своей столице и провожу в последний путь брата, то по окончании траура мы и подумаем о свадьбе.

– Сандро, – обратился ко мне Михаил, – что еще слышно в мире? Когда мы будем в точке рандеву с «Цусимой» и «Адмиралом Ушаковым»?

– Ваше величество, – ответил я, – пришли отрадные новости из Кореи. Из Фузана в Нагасаки вышли два парохода с рисом, захваченные ранее в ходе проведения блокады Японских островов. Пусть подданные вашего будущего тестя почувствуют, что война закончилась. Через желудок благие мысли порой лучше доходят до ума. Надо подкормить изголодавшихся японцев.

– А тебе, Мишкин, – уже неофициально обратился я к царю, – надо подумать о европейских делах. Они, пожалуй, будут потруднее, чем дела тихоокеанские. Там придется действовать без опоры на эскадру адмирала Ларионова. И противник наш будет хитрее и коварнее, чем сыны Страны восходящего солнца. Ну, впрочем, и с этими справимся. Как говорил Петр Великий, «природа произвела Россию только одну, она соперницы не имеет!»

Мы подошли к точке рандеву. Сигнал о появлении крейсера «Цусима» должен был нам подать эскадренный миноносец «Адмирал Ушаков». Хотя какой он миноносец – по водоизмещению будет, пожалуй, поболее некоторых наших крейсеров. А уж по вооружению и огневой мощи, это как «Новик», «Богатырь», «Боярин», «Аскольд» и «Варяг» вместе взятые…

На «Цусиме» должны находиться японская невеста Мишкина и ее духовник, епископ Николай. Именно он будет в пути готовить принцессу Масако к таинству крещения. Епископ прекрасно знает японский язык, знает характер и душу японцев, и ему будет легко склонить дочь японского императора сменить древнюю веру предков на православную.

Очень важно, чтобы приобщение будущей императрицы российской к новой для нее жизни прошло мягко, без нажима и насилия. Хотя японские женщины приучены с детства к тому, что мужчина – глава семьи, и долг супруги – выполнять все пожелания мужа. В этом есть определенная прелесть, но я неплохо знал японских женщин, которые порой, при внешней покорности, держат своих непутевых мужей в ежовых рукавицах.

Мне вспомнилась молодость. Служил я тогда на корвете «Рында». Во время нашей стоянки в Нагасаки я обзавелся «временной женой» из японской деревеньки Инасса. Она не чаяла во мне души, называла меня «Сан» – сокращенно от имени. «Сан» по-японски означает «господин». Я и был ей господином. Свое особое почтение ко мне она стала оказывать тогда, когда ей наши офицеры рассказали о том, что я родственник русского императора и приглашен в гости к самому «божественному Тэнно».

Кстати, моя «временная супруга» научила меня немного разговаривать по-японски. Правда, во время приема у императора, когда я сидел за столом по правую руку от супруги микадо, я набрался храбрости и попытался заговорить с ней на ее родном языке. Сперва она выглядела чрезвычайно удивленной. Я повторил сказанную мною фразу. И императрица неожиданно для меня рассмеялась. Тогда я счел наиболее уместным выразить ей по-японски мое восхищение по поводу достигнутых Японией успехов.

После этого императрица издала странный горловой звук. Она перестала есть и закусила нижнюю губу. Ее плечи затряслись, и она начала истерически смеяться. Японский принц, сидевший слева от нее и слышавший наш разговор, опустил в смущении голову. Крупные слезы катились по его щекам. В следующий момент весь стол кричал и смеялся. Куда только подевалась хваленая японская сдержанность! Я очень удивился этой веселости, так как в том, что я сказал, не было и тени юмора. Когда смех немного утих, императрица подала знак принцу, и он обратился ко мне ко мне по-английски:

– Позвольте узнать, где ваше императорское высочество изволили научиться японскому языку? – вежливо спросил он с глазами, полными слез.

– А что, разве я говорю плохо? – спросил я.

– Совсем нет! Вы замечательно говорите, но видите ли, вы употребляете особый местный диалект, который… Как бы вам это объяснить… Можно узнать, как долго вы находились в Нагасаки и не проживали ли вы в округе Ионассы?

Тут настала моя очередь засмеяться. Я понял, что те слова, которым меня научила «временная жена», был, гм, весьма специфическими…

Я улыбнулся, вспоминая те давние счастливые годы. Но тут раздался голос командира атомной подводной лодки капитана 1-го ранга Верещагина: «Приготовиться к всплытию…»

Несколько часов назад мы вышли в море. В точке рандеву, неподалеку от входа в Токийский залив, нас поджидал «корабль-демон», русский эскадренный миноносец «Адмирал Ушаков». Именно там и должна была произойти встреча нового императора России с принцессой Масако. На душе у меня была гордость и грусть. Гордость – из-за того, что дочь нашего божественного императора станет женой русского императора. А грусть, потому что фактически ее брак – уступка побежденных победителю. Сказать честно, при других обстоятельствах подобный брак был бы невозможен.

«Корабль-демон» мы увидели почти сразу же после того, как вышли из Токийского залива. Я знал, что он увидел нас гораздо раньше. После своего полета на чудесном воздушном корабле русских, я уже ничему не удивлялся. Но, как оказалось, зря. То, что я вскоре увидел, поразило меня до глубины души.

Когда наш крейсер приблизился к «Адмиралу Ушакову», мы увидели, что русский корабль стоит неподвижно, словно ожидая кого-то или чего-то. И тот, кого они ждали, пришел…

Море рядом с нами неожиданно вскипело, расступилось, и из его глубины всплыло… Я даже не нашел слов, чтобы описать это… Оно было похоже на Аякаси – морское чудовище, живущее в пучинах океана. Помню, как моя почтенная матушка пугала меня, когда я был совсем несмышленым мальчишкой, рассказывая страшные истории об этом гигантском морском змее, который топил лодки рыбаков.

Видимо, такие страшные истории в детстве слышал не только я. Один из моряков, стоявший рядом со мной, побелел, как снег на вершине Фудзиямы, и истерично завопил, глядя на существо, всплывшее рядом с крейсером:

– Аякаси! Он нас сейчас всех потопит! Спасайтесь!

Но я вдруг понял, что никакое это не чудовище, а военный корабль. Он был веретенообразной формы, с хвостовым плавником, похожим на рыбий, словно подводный корабль капитана Немо, описанный французским писателем Жюлем Верном. На боевой рубке этого удивительного корабля был изображен Андреевский флаг, какой-то герб и летящая над волнами чайка.

Вскоре в рубке открылась дверь, и оттуда появились несколько человек, одетых в оранжевые жилеты. Я взял из рук подошедшего ко мне офицера бинокль и стал рассматривать тех, кто приплыл на этом чудесном подводном корабле. К своему удивлению, я узнал императора Михаила, адмирала Ларионова, русского священника Николая и своего старого знакомого великого князя Александра Михайловича.

От «Адмирала Ушакова» отчалил быстроходный катер, который подскочил к борту подводного корабля. Приплывшие перебрались на катер, и он стремглав помчался к трапу, спущенному с правого борта русского эскадренного миноносца.

Минут через пятнадцать тот же катер был уже у борта «Цусимы». С крейсера был спущен трап, по которому на борт нашего корабля поднялся великий князь Александр Михайлович.

– Коничива, Ито-сан, – поздоровался он со мной.

– Коничива, ваше императорское высочество, – ответил я ему. – Со мной принцесса Масако и сопровождающие ее дамы. Я почтенно прошу вас, чтобы вы также позволили сопровождать ее двум самураям самого высокого рода. Они дали клятву нашему Божественному Тэнно, что будут верно служить вашему императору и его супруге. Если нужно, они тоже примут вашу веру. Кстати, все они неплохо говорят по-русски.

Я же, передав принцессу с рук на руки августейшему жениху, прошу вашего разрешения сопроводить ее до Владивостока, где она на поезде отправится в Петербург, на свою новую родину…

– Самураи… Владивосток… Поезд… – задумчиво протянул великий князь. – Маркиз, хочу вас огорчить, но все будет немного по-другому. По данным русской разведки, подтвержденным нашими немецкими друзьями, недоброжелатели России и Японии, пытающиеся сорвать наше сближение, готовятся совершить ужасное преступление. Они собираются напасть на поезд, в котором государь будет возвращаться в Петербург вместе со своей невестой, и всех убить. Мы, конечно, приложим все усилия, чтобы сорвать эти коварные замыслы, но ведь все может быть…

Поэтому, не желая подвергать риску августейшие особы, мы решили, что в Петербург наш император и его невеста отправятся на «Северодвинске», – великий князь указал рукой на качающийся на волнах подводный чудо-корабль. – А вместо них на поезде из Владивостока в Петербург должны отправиться одна из фрейлин ее императорского высочества, одетая в кимоно принцессы, и один из наших молодых офицеров, внешне немного похожий на государя императора Михаила. Им, разумеется, тоже будет обеспечена достойная охрана.

Я задумался. Я и сам подозревал, что наши бывшие английские друзья сделают все, чтобы сорвать подписание мирного договора. Знал я и то, что ради достижения своих целей они готовы на самые гнусные преступления. Поэтому предложение великого князя мне понравилось.

– Хорошо, ваше императорское высочество, – сказал я, – пусть будет так. Я понимаю, что те, кто будут изображать принцессу и вашего императора, крупно рискуют, но я уверен, что они с радостью отдадут за них свою жизнь.

– Тогда, уважаемый маркиз, – сказал великий князь, – попросите ее императорское высочество принцессу Масако собираться в дальнее и увлекательное путешествие. Я думаю, что оно запомнится ей на всю жизнь…

За окнами дворца уже было темно. Семидесятитрехлетний император Двуединой империи был мрачен и хмур. Дела внешние шли так, что хуже было некуда. Доклад министра иностранных дел графа Голуховского не способствовал хорошему настроению. Похоже, что Тройственный союз, с таким трудом созданный в 1882 году, разваливается на глазах. Ладно, если бы из него вышла Италия, от которой пользы было, как от козла молока. К тому же макаронники, терпевшие огромные убытки от таможенной войны с Францией, уже начали вести свою политику, подписав в 1902 году с Францией договор, по которому обязались соблюдать нейтралитет в случае нападения на Францию Германии.

Ведущим партнером в Тройственном союзе всегда была Германская империя, являвшаяся для Австро-Венгрии залогом безопасности в случае возникновения конфронтации с Россией. И вот теперь уже Германия начала заигрывать с Россией…

Император тяжело вздохнул. Получалось так, что Двуединая империя может теперь оказаться один на один с империей Российской, которая, несмотря на то что после убийства русского царя в ней началась какая-то смута, все еще оставалась опаснейшим противником. Примером стал молниеносный разгром Японии, которая на свою беду решила напасть на Россию.

– Ваше величество, – осторожно сказал граф Голуховский, прерывая тяжкие думы своего монарха, – если у нас не осталось старых союзников, то, наверное, нам надо поискать новых. В конце концов, если Берлин считает возможным начать тур вальса с Петербургом, то мы вправе пригласить на танец Лондон, а может быть, и Париж… – министр вопросительно посмотрел на императора.

Франц-Иосиф вздохнул и кивнул:

– Граф, я с вами полностью согласен. Как там в Британии говорят про постоянные интересы? Мы ведь тоже вправе при выборе союзника думать прежде всего о себе. Нас в первую очередь интересуют Балканы и наше доминирование там. С Британией нам там делить особо него, и противоречия могут возникнуть лишь после раздела наследства «больного человека на Босфоре» – Турции. Но до этого еще далеко. С Францией сложнее. В той же Сербии очень сильно финансовое влияние Франции. Но перед лицом русской опасности мы имеем шанс найти с ней общий язык. Впрочем, возможны компромиссы, причем за счет третьих стран – к примеру, той же Италии.

– Ваше величество, – сказал граф Голуховский, – от Британии и Франции поступили обнадеживающие сигналы, свидетельствующие о том, что эти страны уже созрели для начала переговоров с нами. В частности, О’Коннор, британский посол в Вене, и личный представитель французского президента Эмиля Лубе Жан Маршан попросили о личной встрече с вашим величеством. Я взял на себя ответственность и пригласил их приехать сегодня в ваш дворец. Время не ждет, и потому надо ковать железо, пока оно горячо.

– Граф, – встрепенулся император, – вы поступили абсолютно верно. Как только эти господа прибудут во дворец, я прошу немедленно пригласить их ко мне.

Министр иностранных дел поклонился своему монарху и вышел в приемную. Не прошло и пяти минут, как граф Голуховский вернулся в кабинет императора вместе с британским и французским дипломатами. О’Коннор и Маршан почтительно приветствовали императора Франца-Иосифа.

– Господа, – немного шепелявя, начал свою речь двуединый монарх, – я понимаю всю необычность и чрезвычайность нашей встречи. Но обстановка в мире сейчас такова, что нужно принимать меры, иначе в Европе может произойти катастрофа. Вы, конечно, знаете, что опасно усилившаяся Российская империя решила заключить политический и, как я узнал, военный альянс с Германской империей. Да, я вижу в ваших глазах вопрос – ведь Австро-Венгрия входит в Тройственный союз, и потому Россия, вступив в альянс с Германией, должна автоматически стать полноправным участником этого союза.

Но это не так, господа. Германия ясно сказала нам, что теперь интересы ее нового союзника будут для нее выше, чем интересы Австро-Венгрии. То есть Тройственного союза де факто уже нет, хотя де юре он пока существует. Вместо него появился так называемый Континтальный альянс. Как мне донесли, девизом этого странного и противоестественного союза является фраза: «Единая Европа от Страсбурга до Владивостока». Так что еще немного, и окончательный разрыв между Веной и Берлином станет свершившимся фактом.

– Ваше величество, – первым обратился к Францу-Иосифу британский посол, – вы абсолютно правы. Россия в союзе с Германией может стать страшной опасностью для всей Европы. Да что там Европы – всего мира. Подобным альянсам можно противостоять альянсами же. Вас, ваше величество, граф Голуховский уже, наверное, проинформировал о проекте военного и политического союза, который мы собираемся заключить. К нему должна была присоединиться и Россия. Острие этого союза было направлено против Германии и, извините, ваше величество, против вашей империи.

Но как вы знаете, Россия и Германия вдруг резко изменили свои политические курсы и сблизились между собой. В свою очередь, как вы сами сейчас сказали, Германия де факто уже вышла из Тройственного союза. Напрашивается вывод: не подумать ли нам о заключении нового альянса, острие которого будет направлено теперь против России и, возможно, Германии?

– Да, ваше величество, именно так, – поддержал выступление британца представитель французского президента. – Мы полагаем, что противоречия между нашими странами не настолько неразрешимы, чтобы они могли помешать нам в самом ближайшем будущем заключить новый Тройственный союз или, как мы уже успели назвать еще не подписанный союз между Францией и Британией, l’Entente cordiale – «сердечное согласие».

– Господа, – задумчиво произнес император, – сама идея присоединения к вашему союзу мне нравится. Конечно, трудно так сразу менять внешнеполитический курс, но если жизнь заставляет это сделать…

Так же нелегко будет и вам, месье Маршан, переменить настроение в вашей стране, которая всегда с большой симпатией относилась к России и с явной антипатией к Австро-Венгрии. Мы, помнится, даже с вами воевали в 1859 году. И у нас хорошо помнят поражения, которые потерпела Австро-Венгрия при Мадженте и Сольферино. Впрочем, и с нашей недавней союзницей, Германией, нам тоже приходилось сражаться – и мы помним несчастное для нас сражение при Садовой. Видите, господа, как причудливо складываются дела политические. Сегодня противники, завтра – союзники…

– Да, ваше величество, – сказал британский посол, – общая смертельная опасность порой заставляет бывших соперников объединяться, чтобы противостоять угрозе. Именно так и обстоят сейчас дела в Европе. Россию и Германию необходимо остановить. И чем быстрее мы это сделаем, тем лучше. Надеюсь, что все присутствующие здесь разделяют это мнение?

Не сговариваясь, австрийский император, граф Голуховский и представитель президента Франции закивали.

– Господа, – подвел итог беседы император, – мы обозначили наши позиции и обнаружили, что они во многом совпадают. Это меня радует. Самое главное, что мы едины в понимании опасности, которая угрожает нам в результате создания русско-германского союза. Мы пришли к выводу, что противоречия, которые нас когда-то разделяли, вполне преодолимы. И все три наших страны в принципе готовы к созданию нового альянса, целью которого будет нейтрализация угрожающего сложившемуся в Европе равновесию союза России и Германии. То есть имеется основа для дальнейших переговоров о заключении нашего будущего союза. Не так ли, господа?

– Именно так, ваше величество, – сказал представитель французского президента. Его британский коллега подтвердил кивком слова месье Маршана.

– Тогда, господа, – Франц-Иосиф устало опустился в мягкое кресло, – я думаю, что вы немедленно должны доложить своему руководству, президенту Французской республики и премьер-министру Британии о нашем сегодняшнем разговоре. Самое главное мы уже с вами обговорили. Ну, а все нюансы будущего союза вы можете согласовать позднее с графом Голуховским. А я, прошу меня извинить, немного устал. Болезни, возраст… Могу сказать вам одно, господа, доведите до своих правительств, что мы остановили Россию в 1856 году, в 1878 году – и должны сделать это сейчас. Другого выхода у нас нет, иначе континентальная Европа будет начинаться не в Страсбурге, а прямо во французском Бресте. Поверьте старому человеку, господа, я знаю русских и знаю пруссаков: если мы не остановим их сейчас, то не остановим никогда. Все, господа, до свидания.

Михаил II отставил в сторону чашечку с кофе и посмотрел на сидящего напротив командира АПЛ «Северодвинск».

– Владимир Анатольевич, я как человек сугубо сухопутный в ваших морских делах до сего момента совершенно не разбирался. Но теперь должен разбираться, поскольку положение к тому обязывает. Одно дело быть младшим братом императора, человеком без особых обязанностей и хлопот. И совершенно другое – когда эта каменная плита, именуемая властью, ложится тяжелым грузом тебе на плечи, и ты понимаешь, что только ты и никто другой ее не удержит. Вы меня понимаете?

– Абсолютно, ваше величество, – кивнул капитан 1-го ранга, – как и любой из тех офицеров флота российского, кто хоть когда-нибудь стоял на командирском мостике. Вы ведь знаете, что после того, как корабль покинул базу, командир на нем становится абсолютным монархом, «первым после Бога», и только на нем лежит ответственность – вернется ли корабль в родную базу или ляжет на дно морское. Командир вправе принимать решения, карать и миловать. Но зато и ответственность за все лежит только на нем.

– Мишкин, капитан первого ранга Верещагин прав, – добавил свои пять копеек великий князь Александр Михайлович, – ни один армейский полковник не имеет таких прав, какие есть в море у флотского лейтенанта, командующего заштатным номерным миноносцем. Любое другое положение дел грозит бедою и кораблю, и его команде.

– Ах, да, – отозвался император, – понимаю и сочувствую вам, господа моряки. Но все же, если нам, то есть России, придется в союзе с Германией выступить против Британии, то вопрос нашего флота видится мне первоочередным.

– А что с ним не так, Мишкин? – встревожено отозвался Александр Михайлович, – мы же вроде победили?

– Победили не мы, – назидательно сказал император, – а наши союзники из будущего. Мы же, со своим «вооруженным резервом», чуть было не оказались в полном дерьме. Прибуду в Петербург, еще поспрашиваю господина Коковцева на предмет того, кто его на такую хитрость надоумил. Брат мой и в той истории не сумел раздать всем сестрам по серьгам, слишком добрый был. Но будьте уверены, я это сделаю обязательно. Сорную траву среди высшего чиновничества будем выпалывать с корнем. Господа либералы еще узнают, что это такое – настоящий «тиран и деспот». Но это так, господа, к слову пришлось. Теперь, Сандро, давай все-таки поговорим непосредственно о флоте…

– Хорошо, Мишкин, – кивнул Александр Михайлович, – поговорим. Но позволь мне все-таки узнать, что же у нас не так с флотом, за исключением, конечно, «вооруженного резерва» дяди Алексея и министра Авелана?

– А все не так, Сандро, – спокойно ответил император, – совсем все. С точки зрения человека далекого от морских дел, вместо флота Российская империя имеет сейчас бессистемный набор военных кораблей, построенных в меру наличия денег и разумения отдельных начальников. И построенных большей частью, кстати, на иностранных верфях. А то, что строится в самой России, ни в какие ворота не лезет – ни по цене, ни по качеству.

Возьмем хотя бы крейсера «Диану», «Палладу», «Аврору». Скажи мне, Сандро, кому в наше время нужны бронепалубные крейсера, которые не смогут убежать даже от медлительных броненосцев, и от которых, в свою очередь, легко смогут удрать современные грузовые пароходы? Но бог с ними, с этими «сонными богинями». Их, по крайней мере, легко переделать в учебные суда. Но что делать с нашими броненосцами, которые через три года должны полностью утратить свою боевую ценность из-за появления дредноутов, и с крейсерами, которые не смогут противостоять их турбинным собратьям следующего поколения? По сути, Сандро, уже сейчас надо думать о том, что флот наш необходимо строить заново. Весь вопрос в том, где строить, и корабли каких типов. – Император посмотрел на капитана 1-го ранга Верещагина: – А вы что скажете, Владимир Анатольевич?

Командир «Северодвинска» вздохнул:

– Для ответа на ваш вопрос надо в первую очередь знать, какие именно задачи будут стоять перед Россией хотя бы в ближайшие четверть века. И кто будет ее противниками? Флот – это очень длительное и затратное дело. По сути, у России есть несколько основных направлений.

Во-первых, это Черноморский флот, задачей которого должен быть прорыв в Проливы, захват Константинополя и их долговременная оборона – от турок, англичан, и вообще от кого угодно. Так вот, если вы собираетесь реализовать эту задачу в самое ближайшее время, то ничего особо в корабельном составе Черноморского флота менять не надо. Тем более что поскольку Болгария – союзник Германии, которая в свою очередь становится нашим союзником, то штурм Проливов можно провести комбинированным способом – ударом одновременно с моря и суши, после чего Черное море станет внутренним морем России, а Черноморский флот – Средиземноморским. Для более успешного проведения десантной операции можно будет усилить вспомогательный состав большим количеством десантных транспортов и мониторов, способных оказать огневую поддержку десантникам, ну и передать флоту несколько стрелковых полков, научив их действовать как морская пехота. Инструкторами мы вас обеспечим. А решив главную задачу, можно будет думать, что делать с этим флотом дальше. Вопрос, станет ли Россия лишь оборонять захваченные Проливы, или будет бороться за господство на Средиземном море, можно отложить на потом. Но поверьте мне, это задача не завтрашнего, и даже не послезавтрашнего дня, поэтому сейчас решать ее пока преждевременно. Хотя планы на будущее можно и делать. Ясно одно – Проливы, и превращение Черного моря в чисто русское море – так оно, кстати, и называлось в глубокой древности – это ключевая задача по обеспечению безопасности России на юге.

На Балтике все одновременно и проще, и сложнее. После подписания соглашений о Балтийском союзе и Континентальном альянсе, Балтика естественным путем превращается во внутреннее море, и нынешние базы флота на ее берегах во многом утрачивают свое значение. Для совместной с Данией и Германией обороны Датских проливов, нашему флоту в военное время надо базироваться не на Кронштадте, Ревеле или Гельсингфорсе, а на одном из портов Дании или Норвегии. Но в общем, можно считать, что в случае войны с Англией этот флот будет блокирован противником, а потому никаких особых крейсерских сил в своем составе Балтийский флот иметь не должен. Только грубая сила линейных эскадр, необходимая для отстаивания Датских проливов от британских посягательств, а также большое количество минных заградителей и тральщиков.

Крейсерам, предназначенным для прерывания британской торговли, лучше всего базироваться на севере, там, где в наше время был построен незамерзающий порт Мурманск. Таким образом, Российская империя должна, наконец, обзавестись Северным флотом, который, с одной стороны, должен защищать ее пределы в Арктике от посягательств соседних держав, а с другой стороны, нести Британии угрозу от действий дальних рейдеров. Кроме того, если Мурманск будет соединен железной дорогой с центральной Россией, то у нас появится круглогодичный незамерзающий торговый порт, не ограниченный в своем действии режимом каких-либо проливов. Вдобавок к этому учитывайте и особые рыбные богатства Баренцева моря, продовольственный вопрос в будущем станет тоже очень важен. Короче, на Мурмане есть чем заняться, и есть что защищать. Поэтому Северный флот должен стать для России одним из самых сильных. Это в европейской части.

На Тихом океане задачи те же самые. Только, после разгрома Японии, соперники тут расположены на значительном удалении. Но надо готовиться к тому, что когда американцы в самом ближайшем времени достроят, наконец, свои трансконтинентальные железные дороги и пророют Панамский канал, то на Тихом океане станет, мягко говоря, тесновато. Нашим основным соперником там станут Северо-Американские Соединенные Штаты, и никто иной. Их основные базы: Сан-Франциско, Гонолулу, Гуам, Манила.

В первую очередь надо будет озаботиться созданием на Дальнем Востоке собственной судостроительной и судоремонтной базы. Невозможно строить и ремонтировать флот Тихого океана на Балтике. Основными передовыми базами должны стать Петропавловск-Камчатский и Фузан, соответственно для северной и южной части Тихого океана. В качестве тыловых баз, с развитым судоремонтом, лучше использовать Владивосток и Порт-Артур.

Теперь по корабельному составу. Вопрос о том, нужны ли России дредноуты и мичиганы, неоднократно поднимался и в наше время. Должен напомнить, что линейные корабли – это очень и очень дорогое оружие, рассчитанное на длительную эксплуатацию. Ясно лишь одно – боевые корабли в двадцать, тридцать, пятьдесят тысяч тонн когда-нибудь строить придется. Поэтому соответствующие судостроительные мощности иметь надо. Но без фанатизма, поскольку одними линкорами боевая мощь флота не исчерпывается. А построить такой флот, который завтра смог бы сойтись с британцами лоб в лоб, мы просто не в состоянии. Тут их численному перевесу можно противопоставить только качественное превосходство и отличную выучку команд.

Наши корабли должны быть вооружены более дальнобойными орудиями, комендоры должны стрелять точнее, а скорость полного хода должна позволять даже одиночным нашим кораблям отрываться от противника. Потому к проекту русского линкора нужно подойти с особым тщанием. Тут вы, опять же, можете рассчитывать на то, что русским инженерам не придется терять время, действуя методом проб и ошибок. В нашей истории линкоры уже прошли весь свой путь, от рождения до смерти.

Две другие важные составляющие в ударной силе флота – это быстроходные турбинные крейсера с большим радиусом действия и вооружением, размещенным в башнях, а также подводные лодки. Сама концепция дальнего крейсера, наверное, не умрет никогда. Поэтому с их проектированием промахнуться сложно. Мощная силовая установка, позволяющая развивать крейсерскую скорость в тридцать, а если надо, то и сорок узлов. Бронирование без фанатизма, только самых важных агрегатов. Вооружение – три-четыре трехорудийные башни, единым калибром в семь-восемь дюймов. Главным для этих кораблей должна стать скорость и огневая мощь. Они должны иметь возможность уничтожить слабого противника и легко уйти от сильного.

Помощникам им должны стать дальние подлодки крейсерского типа, о которых надо говорить долго и отдельно, и любимые уважаемым Александром Михайловичем вспомогательные крейсера. Это для того, чтобы защитники торговли не знали, с чем они встретятся завтра – со вспомогательным крейсером или с полноценным ударным прерывателем. Тогда можно будет посмотреть, как господа британцы начнут снаряжать в сопровождение к транспортным караванам драгоценные линкоры, сжигая топливо и ресурс их машин. Ибо без коммуникаций между метрополией и колониями, Империи, над которой никогда не заходит солнце, просто не выжить.

Капитан 1-го ранга Верещагин вздохнул:

– Примерно как-то так. Но имейте в виду, что без индустриализации всея Руси и ликвидации в ней нынешней нищеты мои слова навсегда останутся словами, ибо ударный океанский флот – это удел богатых и промышленно развитых держав.

Двое дюжих бойцов ввели в мой кабинет самого известного российского провокатора ХХ века. Мало кто в нашей истории удостоился столь мрачной славы, а точнее бесславия, как человек, носящий имя Георгия Гапона.

В принципе, почти все участники той январской драмы уже находятся в наших руках или мертвы. Отдельные камеры, с разной степенью комфорта, в нашем «богоугодном заведении» занимают Евно Азеф, полковник Зубатов, бывший директор департамента полиции господин Лопухин.

И вот теперь в качестве подследственного передо мной стоит сам Георгий Аполлонович Гапон. Для полного счастья и завершенной коллекции террористов-бомбистов и их сообщников нам не хватает только одного уникального экземпляра – убийцы, авантюриста и писателя в одном флаконе. Да, да, это я о Борисе Савинкове. Такой кадр – он будет как вишенка на торте. Одно ясно точно, сотрудничать мы с ним не будем, клоуны – это, господа, в балаган.

А вот с господином Гапоном – почему бы и не поработать. Тем более что у человека за спиной такой ценный ресурс, как новоучрежденное Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга – первая легальная рабочая организация в Российской империи. И пусть это детище господина Зубатова, но идея сама по себе хорошая.

Россия давно уже нуждается в сильных и независимых от политиканов профсоюзах. Но в данном случае мы-то хорошо помним, чем все это закончилось в прошлый раз. Все было как всегда – стреляли в империю, а попали в Россию. Так что никакой художественной самодеятельности нам не надо, тем более с эсеровским оттенком.

– Тэк-с, господа-товарищи, – промолвил я, разглядывая туго упакованного веревками поверх рясы Гапона, на голову которого был наброшен плотный черный мешок, – Снимите с него все это. Хочется полюбоваться на светлый лик столь выдающегося деятеля российского рабочего движения.

Арестовывали наши оперативники этого «борца за интересы пролетариата» тайно, можно сказать проще – похитили, дабы не заполучить сюда, под стены Новой Голландии, толпу возмущенных рабочих, требующих вернуть их любимого пастыря. Охранники сноровисто усадили Гапона на табурет, потом сдернули с его головы черный мешок и в дополнение ко всему энергично, с хряском, оторвали кусок скотча, которым был заклеен его рот. Садисты! У него же борода, а скотч из нее волосы с корнем рвет. Сидит Гапон на табурете, моргает, лицо перекосил, небось скотч изрядный клок волос из бороды вырвал.

– Явление первое… – я машинально постучал карандашом по столу. – Будем знакомиться. Я капитан Тамбовцев Александр Васильевич, следователь по особо важным делам Главного управления государственной безопасности. Наслышаны, небось? Сейчас вынужден копаться во всем том дерьме, которое наворочено вокруг убийства государя императора Николая Александровича.

И среди всех этих фекалий и вы, отче. Итак, Гапон Георгий Аполлонович, тысяча восемьсот семидесятого года рождения, вдовец, отец двоих детей, настоятель церкви Святого Благоверного князя Михаила Черниговского при Санкт-Петербургской городской пересыльной тюрьме?

– Да, – прокашлявшись, хрипло произнес Гапон, ерзая худым задом по прибитой к полу табуретке. Видно было, что он растерян и изрядно напуган.

– Очень хорошо, – сказал я. – Хотя, если честно сказать, ничего хорошего я в вашем положении не вижу. По политическим убеждениям вы, господин Гапон, типичный толстовец, а по сущности своей натуры – самовлюбленный карьерист, талантливый демагог и интриган, считающий, что общество недостаточно оценило ваши способности. И это ваше Собрание русских фабрично-заводских рабочих – всего лишь способ самоутвердиться, занять в обществе место, более соответствующее вашим амбициям.

И если для господина Зубатова, который, кстати, тоже находится тут, у нас, по соседству, первоочередными в его деятельности были социальное спокойствие в империи и удовлетворение первоочередных нужд рабочих, то для вас главной целью была личная слава и успех. Ведь так? Вы бы и бомбу в царя, наверное, самолично кинули, если бы, конечно, после сего героического акта можно было остаться в живых и воспринять одобрительные аплодисменты либеральной публики.

Гапон угрюмо молчал, не пытаясь ни оправдываться, ни опровергать мои слова, а как говорится, молчание – знак согласия.

– Итак, отсюда, из Новой Голландии, у вас только два выхода. Время сейчас военное, суровое. Посему или вы выйдете отсюда ногами вперед и встанете на «мертвый якорь» в Финском заливе… Знаете, в морской пучине холодно, мокро, корюшка объедает утопленников, да и оваций никаких, ведь никто не узнает, где нашел свое последнее пристанище отец Георгий. Или…

– Я согласен, господин Тамбовцев, – торопливо сказал Гапон, вздрагивая и суча ножками по полу, – не надо на «мертвый якорь». Я все подпишу…

– Э, нет, – сказал я, – так дело не пойдет. Мы же хорошо знаем, что эсдекам вы говорите одно, эсерам – другое, бундовцам – третье, анархистам – четвертое, полицейским – пятое, ну а рабочим – шестое. А еще священник, который должен говорить людям только правду! И не последователь Христа вы получаетесь, а сторонник Князя тьмы. Мы-то знаем, что и десять расписок не сможет удержать вас от обмана…

– Что вы хотите от меня? – почти простонал Гапон.

– Ну, ваши деньги нас точно не интересуют, ибо невместно. Будет достаточно если все «нажитое непосильным трудом» вы переведете на счет своей рабочей организации. Да-да, именно так, мы совершенно не собираемся распускать ваш Союз фабрично-заводских рабочих. По нашему мнению, это крайне полезная затея. Нас только не устраивают несколько моментов, которые могут похоронить эту идею на корню.

Мы не хотим, чтобы сия рабочая организация стала инструментом в конкурентной борьбе между промышленниками. И не делайте удивленные глаза, про забастовки, начатые по прямому заказу конкурентов, нам стало известно не вчера. Были-с прецеденты. Кроме того, никаких забастовок не должно быть на государственных предприятиях или частных заводах, выполняющих оборонный заказ, а также работающих в сфере транспорта. Пусть война и закончилась победой, но мы совершенно не желаем ставить под угрозу безопасность государства Российского. Механизм урегулирования экономических споров на таких заводах должен быть совершенно отличным, без забастовок и локаутов.

Нас не устраивает также узконациональный характер вашей организации. В Российской империи кроме русских проживает еще две сотни различных национальностей. И все рабочие, имеющие российское подданство, должны иметь право быть членами вашего Союза, вне зависимости от национальности и вероисповедания.

Ну, и не дело департамента полиции курировать подобные организации. В то же время мы считаем крайне полезным шефство над рабочим движением кого-нибудь из высших должностных лиц империи. К примеру, возможно, это будут или матушка прошлого и нынешнего императоров, вдовствующая императрица Мария Федоровна, или ее младшая дочь, великая княгиня Ольга Александровна. С такими шефами к интересам рабочих будут прислушиваться куда внимательнее, да и фабричная инспекция, возможно, наконец-то начнет заниматься тем, что ей положено. А не начнет, так мы разберемся, что это – глупость или преступный умысел, оплаченный фабрикантами и заводчиками. И в этом случае с ними поступят по всей строгости закона, ибо непорядки с положением рабочих в империи начинают угрожать государственной безопасности.

И последний пункт. Возможно, для вас самый важный. Вы, отец Георгий, аккуратно и тихо передадите руководство указанному нами человеку, а сами спокойно, не спеша, уедете отсюда куда-нибудь подальше, например, в Маньчжурию или в Корею. Там тоже есть паства, которая нуждается в окормлении и духовном руководстве. И запомните, с нами шутки плохи. Шаг вправо, шаг влево – попытка побега, прыжок на месте – попытка улететь. Достанем вас хоть в Америке, хоть в Австралии. Будете же вести себя хорошо, так проведете жизнь, полную славы, а также увлекательных, но безопасных приключений, и помрете в весьма преклонном возрасте и в своей постели. Кстати, как вам нравится ваш новый знакомый, Пинхас Рутенберг? Хороший человек, не правда ли? Ну, это я так, к слову… В общем, вы поняли меня?

– Так точно, господин Тамбовцев, – ответил Гапон. – Я… я согласен…

– Очень хорошо, – прервал я его. – Сейчас вы отправитесь в одиночную камеру, так сказать, со всеми удобствами. Там вам дадут перо и бумагу. Вы должны будете написать письма господам… к примеру, Варнашеву и Карелину о том, что семейные дела вынудили вас срочно уехать на родину в Полтавскую губернию, и что вернетесь вы в Петербург недели через три. Дело в том, что наш человек, который должен сменить вас у руля Собрания фабрично-заводских рабочих, сейчас находится в отъезде. Вот когда он вернется, тогда снова и встанет вопрос о вашей жизни или… Ну, вы понимаете меня… Это очень уважаемый нами человек, действительный борец за права рабочего класса. И если вы бросите на него хотя бы тень подозрения, тогда пеняйте на себя…

Гапон сглотнул и судорожно кивнул. Я взял колокольчик – что делать, электрический звонок еще не успели провести – и вызвал конвой.

– Этого господина в тринадцатую. Режим содержания – толерантно-щадящий. Постельное белье, ну и все такое… Пусть ему принесут ужин, а также перо и бумагу. Все написанное передайте лично мне. Все, товарищи, можете уводить подследственного…

Когда Гапона увели, я еще раз просмотрел на экране монитора записанный на видео допрос «пролетарского пастыря» и усмехнулся. Записи, обязательства – это хорошо. Но видеоматериал надежнее. Случись чего, посмотрит тот же Рутенберг все это, и отправится в Озерки с намыленной веревкой в руках. Ну, не в Озерки, так в другое место… Гапону ведь от этого уже будет ни жарко ни холодно…

Все шесть дней, прошедшие с момента покушения, врачи боролись за жизнь новой вдовствующей императрицы. Дочерей Николая отправили в гости к великой княгине Ксении Александровне, чтобы девочки не путались под ногами во дворце, фактически превращенном в штаб по подавлению мятежа и розыску виновных в смерти царя. Ну, и они, вместе с детьми Александра Михайловича, будут находиться в Новой Голландии в полной безопасности. Наверное, это место сейчас самое безопасное в Российской империи.

И вот, кажется, у врачей что-то получилось. Сегодня утром Александра Федоровна вышла из беспамятства и почему-то в первую очередь захотела видеть меня. Не скажу, что я была рада этому. «Шесть дней, которые потрясли мир» довели меня до полного изнеможения. Зимний дворец сейчас немного смахивает на Смольный образца семнадцатого года, а Мария Федоровна по своим морально-деловым качествам и по работоспособности ничуть не уступит Владимиру Ильичу. Да и обстановка тоже похожая: министры, которые изобличены в участии в заговоре, сейчас находятся в тюрьме, другие, хоть и ни к чему противозаконному не причастны, глупы, и посему удалены от управления государством. Временной главе государства приходится опираться лишь на армию и спецслужбы.

И вот тут очнулась Александра Федоровна. Конечно, трагедия перевернула всю ее жизнь и поставила крест на честолюбивых замыслах вдовы царя Николая.

Я вошла в спальню императрицы. Бледная, как мел, Александра Федоровна полусидела в кровати, опираясь спиной на пышно взбитые подушки.

– Здравствуйте, ваше императорское величество, – поздоровалась я. – Как вы себя чувствуете?

– Ой, госпожа Антонова, оставьте, – слабо возразила мне Александра Федоровна, – какое я сейчас величество? Ведь Ники уже нет. – Потом она немного поворочалась, устраиваясь поудобнее, и неожиданно спросила: – Скажите, он не страдал?

Я сразу поняла, о ком это она.

– Все произошло мгновенно, – ответила я, – в таких случаях человек даже не успевает испугаться. Бомба террористов упала прямо в сани. Смерть Николая Александровича, его адъютанта графа Гейдена и кучера была мгновенной.

– Ах, бедный Ники, – Александра Федоровна побледнела, хотя, казалось бы, куда ей еще больше бледнеть, и закрыла глаза. – Зачем мне теперь жить? – устало пробормотала она.

– Будьте мужественной, ваше величество, – сказала я. – Николай Александрович погиб на своем посту, как его венценосный дед, как настоящий офицер на службе Российской империи, павший на поле боя. Вечная ему память!

А у вас остались четыре любящих вас дочери. Что они будут делать, если вы оставите их полными сиротами? Ольге девять лет, Татьяне – семь, Марии – четыре, и Анастасии – три. Кроме того, у вас есть Россия, для которой вы еще можете сделать немало полезного. Вспомните, чем занялась ваша свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Она тратила все свое время и силы для помощи больным и бедным, она патронирует дома призрения, приюты, богадельни. Она заслужила любовь тысяч своих подданных. Поступите так же, как она, и вы скоро почувствуете, что то, что вы делаете, понравилось бы вашему покойному супругу.

– Вы так считаете? – щеки Александры Федоровны чуть порозовели.

– Да, – сказала я, – именно так я и считаю. И возьмите на попечение вдову и сирот несчастного кучера, погибших вместе с вашим супругом. У него их осталось трое: десяти, шести и двух лет от роду. Мне кажется, что так будет правильно и справедливо…

– Наверное, – пробормотала императрица и вдруг спросила: – Скажите, вы говорили с моим супругом о пророчестве преподобного Серафима Саровского?

– Говорила, и не только о нем, – ответила я, – с вашим супругом мы были полностью откровенны. Мои друзья передали ему несколько книг, в которых подробно описывалась трагедия России в начале двадцатого века и связанная с ней трагедия вашей семьи. Государь знал во всех подробностях, чем закончится его царствование, если он позволит себе плыть по течению и все оставит как есть. Но со стороны нам было видно, что Николай Александрович, зная свои силы и возможности, изнемогал под тяжестью ноши. Вы извините, но царская мантия его великого отца оказалась слишком тяжела для него. Ваш супруг и при куда менее трагических эпизодах нашей истории неоднократно порывался отречься от престола.

Но после знакомства с нами Николай Александрович узнал, что один раз его отречение уже поставило страну на грань катастрофы. Тогда рухнула империя, и погибли в кровавой междоусобице миллионы людей. И ваша семья, кстати, тоже.

Я думаю, он сознательно пренебрег мерами безопасности, желая вызвать огонь на себя и принести свою жизнь в жертву неумолимому року. И спасти тем самым свою семью, страну и свой народ. Другого выхода у него не было. Как написал в свое время граф Алексей Толстой в романе «Петр Первый», «Корона, в отличие от шляпы, снимается только вместе с головой». Мы старались предотвратить подобный исход, но невозможно спасти того, кто сам не хочет спасения.

– Наверное, – пробормотала Александра Федоровна, а потом переспросила, словно стараясь отвлечься от тягостной для нее темы: – А какой это Толстой? Я не знаю такого писателя, да и романа такого не читала.

– Вы его действительно еще не знаете, – ответила я, – сейчас Алексею Николаевичу должно быть двадцать два года, и он – студент Петербургского Технологического института. Это потом, через два десятка лет, он станет автором нескольких толстых романов, в числе которых и тот самый «Петр Первый». В нем господин Толстой воспевает тиранию Петра Великого во имя прогресса России. Отчасти он прав, великую страну не построить в бархатных перчатках…

Александра Федоровна вздохнула:

– Наверное, это так. Вам лучше рассказать то, что вы сейчас мне сообщили, новому императору. Господи, поверить не могу – маленький Мишкин на троне. Он же такой несерьезный…

– Говорят, в последнее время, побывав в бою и увидев рядом с собой смерть, Михаил Александрович сильно изменился, – сказала я, – да и ужасная гибель брата его сильно потрясла. Встретив его, вы, наверное, не узнаете в нем того былого Мишкина. А каким он будет императором, покажет время. Ясно лишь одно – у императора Михаила Второго совершенно иной характер, чем у его покойного брата, и возможно, в некоторых случаях его стоило бы даже придерживать от принятия поспешных решений.

– Вы его тоже посвятили во все подробности вашей истории? – спросила Александра Федоровна. – Я, конечно, ценю ваше стремление уберечь меня от тяжелых потрясений, но хотя бы скажите, что я должна или не должна делать, чтобы все не испортить?

– Ваше императорское величество, – сказала я, – для начала будьте заботливой и любящей матерью для ваших дочерей. И постарайтесь быть в стороне от политики. Это грязное и опасное дело.

– Наверное, вы правы, – вздохнула Александра Федоровна, явно утомленная этим нелегким для нее разговором, – я попробую. Но скажите, почему вы посоветовали Мишкину жениться именно на японке? Это ведь ваша затея, или Сандро постарался?

– Ну, принцесса Масако соответствует всем условиям для невесты императора, – сказала я. – Она не была замужем, происходит из правящего рода и согласна принять православие.

А потом, она молодая, здоровая и привлекательная девушка, способная продолжить династию Романовых и родить для своего мужа здоровых и крепких детей. В результате браков между родственниками европейские монархи стали вырождаться. Нужна новая кровь, пусть даже и не венценосных особ. В мое время князь Монако женился на актрисе, наследник испанского престола – на профессиональной спортсменке, а британский принц – на продавщице. Решение императора Михаила не противоречит законам Российской империи и будет полезно с точки зрения государственных интересов.

Я имею в виду то, что подобным образом мы смогли смягчить японцам боль от нанесенного нами поражения. Ведь несмотря на все их успехи в деле модернизации своей страны, многие на западе не воспринимают их как равных себе. А они в ответ называли всех европейцев западными варварами и делали вид, что такое признание им не очень-то и нужно.

Брак принцессы Масако и императора Михаила даст нам возможность постепенно вовлечь самураев в орбиту русской цивилизации. А это уже козыри высшего порядка. Нам мало было просто победить Японию. Надо было сделать ее своим надежным партнером и союзником. Кажется, это удалось. И кстати, этот брак планировался еще при жизни вашего супруга, и Николай Александрович как глава правящего дома дал на него свое согласие.

– Понятно, – Александра Федоровна закрыла глаза, – извините, но что-то я устала, и меня клонит в сон. Не могли бы мы продолжить наш разговор чуть позже? И попросите Ксению завтра привести ко мне дочерей. Я по ним очень соскучилась…

До Варшавы мы добрались на поезде Петербурго-Варшавской железной дороги. В столице Царства Польского, или как его сейчас было принято называть, Привислянского края пересели на поезд компании «Kaiserliche General-Direktion der Eisenbahnen», следующий по маршруту Варшава – Женева. Как и в российском поезде, чтобы не брать попутчика, я выкупил купе – четыре места.

И вот мы тронулись, бывшая столица гоноровой шляхты осталась позади. Впереди была Европа. Кстати, интересное наблюдение – когда вчера вечером наш поезд делал остановку в Гродно, то еще была зима. Лежали обильные, хоть и подтаивающие в полдень сугробы, с крыш свисали плачущие горючими слезами сосульки. А утром в Варшаве нас встретила уже весна, зеленая трава и чирикающие птички. Климатически Варшава – это уже Европа, и в ней редко бывает холодная и снежная зима.

Вот и сейчас за окнами были видны деревья, подернутые первым весенним зеленоватым пухом распускающихся почек, и до неестественности ярко-зеленые поля.

Проводник, проводивший нас в купе, с уважением посмотрел на мой офицерский мундир и новенький крест ордена Святого Георгия четвертой степени. Уж кому-кому, а немцам почтение к военному мундиру прививают на генетическом уровне.

– Герр офицер был на войне? – на довольно хорошем русском языке спросил проводник.

– Да, – коротко ответил я, – под Чемульпо.

– О! – воскликнул немец, поглаживая свои лихо закрученные усы а ля кайзер. – Да, Чемульпо! «Варяг»! Очень хорошо! Мы, немцы, хотели победы русским. Вы быстро победили этих… – немец пощелкал толстыми, как сосиски, пальцами, – этих макак! Я рад, что теперь Германия и Россия союзники. Когда мы вместе, нас не победит никто!

Я, улыбнувшись, посмотрел на этого проводника-милитариста и подтвердил ему, что, да, действительно, если русские и немцы будут биться спина к спине, то они будут непобедимы.

– Я, я, натюрлих! – довольно закивал немец, – вы, герр офицер, правы – вместе мы непобедимы. Германия не хочет воевать, но если воевать придется, то лучший друг – это Россия. – Проводник склонил голову так, что стал виден его тщательно расчесанный пробор и маленькая плешка на макушке, и щелкнул каблуками: – Если вам что-то надо, то зовите меня, Фриц Баум к вашим услугам. Приятного путешествия, герр офицер, приятного путешествия фройляйн, приятного путешествия герр… – Фриц вопросительно посмотрел на Кобу.

– Иосиф… – спокойно сказал Сосо, с усмешкой посматривая на проводника.

Когда немец вышел, Коба посмотрел на меня, потом на Ирину и удивленно пожал плечами:

– Что это с ним?

Первой ему ответила сидящая у окна Ирина:

– Сосо, понимаешь, немцы в большинстве своем просто помешаны на милитаризме. Ну, природа их такими создала. Для них маршировка гренадер во время развода караула в Потсдаме – зрелище, равное балету.

– У каждого народа свои странности, – задумчиво сказал Коба, – и с этим ничего не поделаешь. Вот возьмите, к примеру, поляков. Вы видели, товарищ Бесоев, как некоторые в Варшаве смотрели на ваш мундир?

– Видел, – ответил я, – мягко говоря, без особой любви. Ну и что? Почему поляки должны с умилением относиться ко мне, русскому офицеру?

– В общем, да, – согласился Коба, – только вот мне приходилось в ссылке встречаться с товарищами из Царства Польского, и никаких недоразумений у меня с ними не было.

– Ну-ну, – осторожно сказал я, – а не доводилось ли вам встречаться там с неким революционером из Польской Социалистической партии Юзефом Пилсудским? У него еще была партийная кличка Дзюк… Не слышали? Кстати, в молодости он проходил по одному делу со старшим братом товарища Ленина. Ну, знаменитое дело «Второго Первого марта». Тогда по молодости лет он получил пять лет каторги…

– Я что-то о нем слышал, – наморщив лоб, задумчиво произнес Коба, – только лично с товарищем Пилсудским мне не довелось быть знакомым.

– Ну, и хорошо, – ответил я, – так вот, сейчас товарищ Пилсудский находится в Японии и пытается быть полезным японскому Генеральному штабу, за деньги обещая шпионить в России. Только нашим бывшим врагам он уже не интересен. По всей видимости, он будет вскоре выдан нам, и за свои художества получит лет десять каторжных работ.

– Гм, – задумчиво сказал Коба, – вот, значит, как… А к чему вы, товарищ Бесоев, рассказываете все это?

– А к тому рассказываю, уважаемый Сосо, – улыбнувшись, ответил я, – что в нашем будущем вам пришлось встретиться лицом к лицу с этим соратником по борьбе с проклятым самодержавием. В одна тысяча девятьсот двадцатом году товарищ Пилсудский командовал всеми вооруженными силами буржуазной Польши – государства, созданного на территории оккупированного немцами Царства Польского. И этот бывший член Второго Интернационала повел, как это было во времена Смуты, своих жолнежей на завоевание Советской России – первого в мире государства рабочих и крестьян. И плевать было товарищу Пилсудскому на пролетарский интернационализм. Он хотел, чтобы Польша, как во времена Речи Посполитой, была «от можа до можа».

Ну, а вы, товарищ Коба, воевали с этим бывшим социалистом, будучи членом Реввоенсовета Юго-западного фронта, которым командовал, кстати, бывший подполковник царской армии Александр Ильич Егоров.

– И чем же закончилась та война? Я как-то пропустил этот момент, когда читал ваши книги, – с интересом спросил у меня Коба.

– Поражением советских войск под Варшавой, – ответил я, – поляки отобрали у Советской России Западную Украину и Западную Белоруссию… А своих «братьев по классу», русских рабочих и крестьян, поляки морили голодом в концлагерях, забивали до смерти, убивали просто так… Историки считают, что палачи товарища Пилсудского уничтожили около восьмидесяти тысяч красноармейцев…

После этой беседы Коба замкнулся и до самой границы о чем-то размышлял, лежа на верхней полке. Пересекли мы границу без особых трудностей. Русским чинам пограничной стражи был предъявлен документ, выданный нам самим Вячеславом Константиновичем фон Плеве. Ну, а для немецких пограничников мы припасли документ, полученный в посольстве Германской империи в Санкт-Петербурге. Так что наш уважаемый Сосо зря переживал – беглый ссыльнопоселенец оказался за границей России, что называется, «не замочив ног».

Уже после того, как все пограничные формальности были закончены, мы продолжили с Сосо деликатную и весьма актуальную беседу о национальном вопросе.

– Товарищ Бесоев, – спросил меня Коба, – как вы полагаете, что нам следует делать для того, чтобы из моих товарищей по партии не выросли такие вот… – Сосо замолк, подыскивая подходящее слово, – ну, в общем, Пилсудские.

– Странно слышать это от будущего наркома национальностей, – попробовал я пошутить, но увидев укоризненный взгляд своего собеседника, поправился: – Извините, товарищ Коба, действительно, вопрос, который вы мне задали, очень серьезен, и зубоскалить тут не следует.

Скажу сразу, рецептов готовых тут нет. Возьмем ваших хороших знакомых, грузинских социал-демократов. Уже при Советской власти они в Грузии установили такие порядки, что хоть святых выноси…

Я полез в карман и достал записную книжку, куда записывал для себя некоторые интересные факты. Коба с любопытством смотрел на меня.

– Итак. – Я начал читать: – «Национал-уклонизм представлял собой довольно разностороннюю систему националистических меньшевистских взглядов. Известно, что грузинские уклонисты пытались провести декрет «о разгрузке» Тифлиса, осуществление которого означало бы изгнание инонациональных элементов, и в первую очередь армян.

Известен также факт «дикого» декрета о кордонах, которыми Грузия огораживалась от советских республик, а также декрета о подданстве, по которым грузинка, вышедшая замуж за инонационала (не грузина), лишалась прав грузинского гражданства».

Вот эти документы:

Тридцать первого марта тысяча девятьсот двадцать второго года, за подписью председателя ЦИК тов. Махарадзе и зам. пред. Совнаркома тов. М. Окуджава, посылается следующая телеграмма: «От сего числа границы Грузии объявляются закрытыми, и дальнейший пропуск беженцев на территорию ССР Грузии прекращен…

Лица, получающие разрешения на право въезда в пределы Грузии своих родственников, платят за выдаваемые им разрешения пятьсот тысяч рублей.

Правительственные учреждения, возбуждающие ходатайства о выдаче разрешения на въезд лицам, кои по своим специальным познаниям необходимы, платят пятьсот тысяч рублей…

Лица, после тринадцатого августа тысяча девятьсот семнадцатого года прибывшие в пределы Грузии и желающие получить право на постоянное жительство в Грузии, в случае удовлетворения их просьбы, платят за выдаваемые им разрешения один миллион рублей…»

– Вот так-то, Сосо, – сказал я, – эти товарищи по партии совсем нам не товарищи…

– Ужасно, – сказал Коба, – и как долго продолжалось это безобразие?

– Закончилось лишь тогда, когда большевистскую организацию в Закавказье возглавил один ваш помощник, человек молодой, но энергичный и нетерпимый к этим националистическим извращениям…

– Это не Лаврентий Павлович? – спросила меня внимательно слушавшая нашу беседу Ирина.

– Он самый, – ответил я, – к сожалению, он сейчас еще совсем мальчишка. Но имя его запомнить стоит. А вы, товарищ Коба, подумайте над тем, что услышали от меня. Внимательно подумайте. Национальный вопрос – это вещь, о которой следует всегда помнить и учитывать в управлении государством. Уж очень потом дорого обходится пренебрежение этим вопросом.

Войдя в кабинет и оказавшись наедине с двумя женщинами, Саратовский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин был несколько смущен и раздосадован. Опять ничего не спросив, его жизнь ломали в третий раз, и как он понял, на этот раз окончательно. Сначала было нежданное-негаданное губернаторство в Гродно. Потом так же неожиданно его перевели в Саратов. И вот, не прошло и года, как его зовут… Нет, ему приказывают перебираться в Петербург на министерскую должность. Повышения по службе они, конечно, приятны, но и ответственность тоже возросла во много раз.

А министр земледелия, должность которого ему только что предложила вдовствующей императрица – в сферу ответственности попадают девять из десяти российских подданных, – это должность похуже губернаторской, и даже страшнее премьерской. Поработав в Гродно и Саратове, Петр Аркадьевич воочию убедился, как запущенны в империи дела, связанные с взаимоотношениями крестьянства и государства, крестьянства и помещиков.

– Ваше императорское величество, – Столыпин поклонился Марии Федоровне, – конечно, я благодарен вам за высочайшее доверие, но я считаю себя недостаточно подготовленным к столь высокой должности. Кроме того, мои личные и семейные обстоятельства…

– Оставим это, – сказала Мария Федоровна. – Прежде всего нам важны лишь ваши деловые качества. Мы уверены, что вы справитесь с такими задачами, с какими не справятся другие. Ну, а если уж и вы не справитесь… – тут Мария Федоровна развела руками, словно показывая, что тогда уже ничего нельзя будет поделать. – Скажу только, что работы вам будет много, очень много.

Услышав первые слова, обращенные к нему, Столыпин вздрогнул. Почти то же самое сказал ему министр внутренних дел Плеве, переводя из Гродно в Саратов. Похоже, что капризная судьба снова решила дать ему шанс – или вознестись к вершинам власти, или загреметь в тартарары. Но если вино налито, то оно должно быть выпито.

– Я согласен, ваше императорское величество.

– Ну, вот и прекрасно, – ответила Мария Федоровна. – Сейчас наступили такие времена, когда нельзя отсиживаться на тихой и спокойной должности. Хотя губернаторскую должность таковой назвать трудно.

Россия находится на грани великих перемен. Мы во многом отстали от других государств, и если за ближайшее десятилетие нам не удастся пробежать тот путь, какой другие державы проходили в течение столетий, то нас просто сомнут.

– Вы зря так скептически улыбаетесь, Петр Аркадьевич, – заметила Антонова, – культура сельского хозяйства и орудия труда подавляющей части российского крестьянства остались такими же, как во времена Бориса Годунова. Но даже тогда, чтобы на Руси наступил голод, потребовалось три абсолютных неурожая подряд. А сейчас Россия, являющаяся крупнейшем в мире экспортером хлеба, постоянно находится на грани голода. Как вы считаете, в чем здесь причина, Петр Аркадьевич?

– Э-э, госпожа Антонова, – замялся Столыпин, – одну из причин, причем несомненную, вы уже назвали. Это устаревший, не побоюсь этого слова – архаический инвентарь наших мужиков. А еще значительное увеличение населения без увеличения общего количества пахотной земли.

– В общем-то, да, – кивнула Антонова, – только можно еще добавить то, что при Борисе Годунове Россия хлеба за границу почти не вывозила, а в настоящее время это чуть ли не главная статья нашего экспорта.

– Все дело в том, – ответил Столыпин, – что товарный хлеб на экспорт производит относительно небольшое количество крупных хозяйств, использующих вполне прогрессивные европейские технологии. Вот у них как раз все нормально и с урожайностью, и с получаемой прибылью.

– Помещики? – заинтересованно спросила Антонова.

– Не только, – ответил Столыпин, – есть и отдельные разбогатевшие мужички и мещане, а также купцы, берущие в аренду целые поместья…

– Вот, вот, – сказала Антонова, – крупные хозяйства, несомненно, выгодны, но большая часть крестьянства в них задействована в лучшем случае как наемные работники. А следовательно, их наделы остаются заброшенными, и из года в год нищают. Они не производят достаточного количества зерна, которого им не хватает даже для собственного пропитания. Все эти безлошадные и однолошадные хозяйства являются тормозом для подъема экономики России.

– Да, но причем тут это… – начал было Столыпин, но его прервала вдовствующая императрица Мария Федоровна:

– Петр Аркадьевич, голубчик, будьте добры, послушайте госпожу Антонову. Она хорошо знает, о чем говорит. Поверьте мне, в крестьянской массе зреет такой социальный взрыв, что даже Пугачевский бунт не сможет с ним сравниться. Пожалуй, это будет страшнее даже Французской революции. К тому же и Робеспьеры свои у нас уже есть, и Дантоны с Маратами.

А причиной всему этому – крайняя нищета большей части нашего крестьянства. Именно она толкнет мужиков на бунт, «бессмысленный и беспощадный».

Я слышала о ваших мыслях по поводу возможной аграрной реформы. Только, как мне кажется, вашими хуторами да отрубами эту давно запущенную болезнь не решить. Тут другой подход нужен.

Артели в нашем народе весьма хорошо себя показали, но только в отходных промыслах. А надо это полезное дело внедрять, как говорит Нина Викторовна, и в сельском быте. Если мужики смогут хорошо зарабатывать, будут сыты, то они о всяких революционных идеях и думать забудут. Кроме того, наша российская промышленность не может развиваться, пока большая часть жителей России вообще не в состоянии покупать никаких товаров и живут натуральным хозяйством, как во времена Киевской Руси. Заводам и фабрикам нужно не только сырье, станки и работники, им нужны и покупатели. А пока таковых нет, наша промышленность будет развиваться медленно, и мы останемся аутсайдерами.

Вместе с тем, с изменением форм хозяйствования, повысится производство хлеба, а значит, увеличится доход государства. И не нужно будет постоянно помогать голодающим, за отсутствием таковых, – Мария Федоровна вдруг закашлялась и посмотрела на полковника Антонову.

– Есть еще и другие соображения, – снова вступила в разговор Нина Викторовна. – Только крупные хозяйства будут в состоянии приобретать современный сельхозинвентарь, без которого эффективное производство просто невозможно. Что вы, Петр Аркадьевич, слышали, например, о тракторах?

– О паровых? Впрочем, я читал в газетах, что несколько лет назад в САСШ начали выпускать колесные тракторы с двигателем внутреннего сгорания, – ответил Столыпин.

– Похвально, Петр Аркадьевич, что вы следите за новинками техники, – ответила Антонова, – так вот, поверьте мне, трактор перевернет все сельское хозяйство, сделает его рентабельным, ибо механическая обработка земли перестанет зависеть от лошадиного поголовья. Но для работы тракторов нужны большие поля и грамотные работники-механики.

– Возможно, возможно, – задумчиво сказал Столыпин, – я готов вам поверить. Но ведь не все мужики согласятся идти в эти артели. Кроме того, в центральных российских губерниях и в Малороссии мужиков просто слишком много для артельного хозяйства, а переселяться на другие территории, где есть свободная, годная для запашки земля, хотят немногие. Община – это капкан, из которого трудно вырваться тем, кто хотел бы начать жизнь на новом месте.

– Это не совсем так, Петр Аркадьевич, – сказала Антонова, – один умный человек сказал: «кто нам мешает, тот нам и поможет». Именно общину надо сделать центром формирования сельскохозяйственных артелей, и переселять в новые края надо тоже с помощью общины. Хотите вы или нет, но какое-то крестьянское сообщество на новом месте все равно образуется.

Знаете, то, что мы предлагаем, можно сравнить с размножением, к примеру, амебы. Отделившуюся часть общины, вместе со старостой, батюшкой, новым учителем и фельдшером, можно направлять, к примеру, из Полтавской губернии в Омскую. Или вообще в Маньчжурию. Мы не требуем поголовного охвата ни в деле создания артелей, ни в переселении. Если вместо восьмидесяти процентов хозяйств, находящихся сейчас на грани нищеты, через десять лет останется двадцать, то и это будет блестящим результатом. Остальные должны стать или членами артелей, или переселенцами.

По самым скромным оценкам, чтобы ослабить социальную напряженность в европейской части России, в течение десяти лет надо будет переместить на Восток не менее десяти миллионов семей с живым скотом и необходимым для ведения сельского хозяйства инвентарем. Огромные пустующие земли просто требуют, чтобы их распахали и засеяли. А обратно, по Транссибу, надо будет наладить транспортировку в Европу продуктов их труда – хлеба и продуктов животноводства. Покойный государь Николай Александрович не зря издал указ о государственной монополии во внешней торговле хлебом. Так что вопросами экспорта тоже придется заниматься вам.

Кроме того, на всех крупных железнодорожных станциях в хлебопроизводящих губерниях нужно будет построить большие элеваторы, чтобы без потерь можно было на случай войны или неурожая хранить запас хлеба, не менее чем годовой. Понятно, что задача тяжелая, работы много, но мы уверены – вы справитесь.

– Я тоже так считаю, – поддакнула вдовствующая императрица, – а если что, то обращайтесь к нам, мы вам поможем.

Путешествие по Балтике на крейсере 1-го ранга «Светлана» порадовало мою душу. Вспомнилась молодость. Тогда я, молодой мичман, только что закончивший Морской кадетский корпус, ушел в свое первое дальнее плавание к берегам Китая. Плеск морских волн и качка доставили мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Все-таки восемь лет, причем самых лучших, я посвятил российскому флоту.

Когда «Светлана» пришвартовалась к причалу копенгагенского порта, я тепло попрощался с ее командиром, капитаном 1-го ранга Сергеем Павловичем Шеиным, и стал ждать, когда матросы опустят трап. На пристани меня уже ожидали посланник Александр Петрович Извольский, и оба его секретаря в расшитых золотыми позументами придворных мундирах и белых штанах.

При виде нашего посланника я поморщился. Извольский был известен как ярый сторонник союза России с Антантой и откровенный англофил. Человек с подобными взглядами на такой должности, да еще там, где сейчас завязывался тугой антибританский узел, был явно лишним. Я про себя решил, что Александра Петровича надо будет срочно переместить из Копенгагена в какое-нибудь другое место. Допустим, посланником в Сиам. Или еще куда подальше.

В этот же день в Копенгаген поездом в качестве обычного пассажира прибыл германский министр иностранных дел Освальд фон Рихтгофен. Договоренность об этом визите была озвучена еще во время пребывания кайзера в Санкт-Петербурге. Ну, а неофициальность была связана с приватностью предстоящих переговоров, которые должны были пройти в Копенгагене. В них я должен был сыграть роль ангела-миротворца. Мне предстояло весьма сложное дело – стать связующим звеном между двумя странами, давно уже враждебно настроенными по отношению друг к другу. Но искусство дипломата и заключалось в том, чтобы мирить народы и заключать альянсы, причем часто совершенно невероятные.

Как было уже предварительно оговорено, господин Рихтгофен прибыл в наше посольство на Брэдгадэ-сю, где он и я привели себя в порядок после путешествия. Там мы стали готовиться к трудному разговору с королем Кристианом IX, и еще с некоторыми особами, которые фактически и определяли политику Датского королевства.

Аудиенция нам была назначена на два часа пополудни в особняке Шак – одном из четырех, входивших в комплекс датского королевского дворца Амалиенборг.

В назначенное время нас там уже ждали – сам король, его наследник, принц Фредерик, министр иностранных дел Дании граф Раабен-Леветцау и Енс Кристенсен, глава правящей в Дании политической партии «Венстре».

Когда я и господин Рихтгофен вошли в зал, где должны были проходить переговоры, в нем повисла напряженная тишина. Енс Кристенсен, высокий и бодрый старик с характерным вздернутым чубом седых волос, воинственно посмотрел на германского министра иностранных дел. В его глазах полыхнуло пламя сражений при Дюббеле и Фредерисии, прогремевших пятьдесят лет назад. Но Кристенсен сумел сдержаться и поздоровался с нами. Со мной – тепло, с Рихтгофеном – сухо и официально.

Министр иностранных дел Дании граф Раабен-Леветцау, седой и моложавый старик, больше похожий на богатого помещика, чем на дипломата, на хорошем французском языке приветствовал гостей.

Король, кивнув нам, предложил садиться. Когда все участники встречи расселись вокруг большого круглого стола, я встал и передал королю письмо от его дочери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Кристиан, по-стариковски щурясь, прочитал послание своей любимой Минни, после чего еще раз кивнул мне. Потом он обратился к присутствующим:

– Господа, – сказал он, – мы собрались здесь, чтобы принять важное решение. Возможно, одно из самых важных за время моего правления. Как я уже говорил, это будет связано с особым режимом прохождения военных кораблей через Датские проливы, и с присоединением нашего королевства к союзу Российской… – он пристально посмотрел на фон Рихтгофена, – и Германской империй.

– Господа, – продолжил король, обращаясь к Раабен-Леветцау и Кристенсену, – вы понимаете, что я не могу единолично принять решение о присоединении Дании к этому Союзу. И потому прошу вас приложить все силы для того, чтобы добиться одобрения в фолькетинге моего решения.

– Все это замечательно, ваше величество, – нарушил немного затянувшееся молчание Енс Кристенсен, – но Дания – маленькая страна, и в случае нашего присоединения к союзу двух великих европейских монархий, на нас может обрушиться третья, не менее великая монархия, с примкнувшей к ней республикой. Что тогда будет с нашим королевством, ваше величество?

– Да, об этом надо хорошенько подумать, – подал голос граф Раабен-Леветцау, – тем более что в начале прошлого века корабли этой островной монархии дважды нападали на Копенгаген и громили орудиями своих линейных кораблей кварталы нашей столицы.

– Гм, – впервые обозначил свое присутствие на данном совещании германский министр. Потом он встал и, достав из кожаной папки лист бумаги, с поклоном передал его королю Кристиану. – Это послание моего императора вам, ваше величество, – сказал фон Рихтгофен. – В нем он дает гарантии полной безопасности для Датского королевства в случае нападения на нее любой из европейских держав. Подчеркиваю – любой! – министр иностранных дел Германской империи пристально посмотрел в глаза королю.

– Мы когда-то воевали с вами, – сказал он чуть погодя, – но война та уже стала достоянием истории и историков. Пора жить не прошлым, а настоящим. Лишь тогда у нас всех появится шанс на счастливое будущее.

– Ваше величество, – прервал я немного затянувшуюся паузу, повисшую после слов германского министра, – Россия тоже станет гарантом вашей безопасности. Вы можете быть абсолютно спокойны. Два флота – российский и германский, наши сухопутные части, которые в самое короткое время будут в случае опасности переброшены в Данию, наконец, мощные береговые батареи и мины, которые будут выставлены нашими минными заградителями – все это позволит сохранить Данию от угрозы нападения какой-либо другой державы.

– Если это так, – задумчиво сказал Енс Кристенсен, – то тогда есть смысл одобрить в фолькетинге предложение вашего величества. Дания должна перестать быть мальчиком для битья, когда в любой момент могут напасть эти наглые британцы.

– Только, господин министр, – обратился он к Освальду фон Рихтгофену, – прежде чем заключить договор о присоединении к вашему альянсу, хотелось бы получить письменные гарантии неповторения тех пагубных для нашего королевства событий, которые произошли пятьдесят лет назад. Вы понимаете, о чем идет речь?

Это был более чем прозрачный намек на войну между Данией и Пруссией, которую поддержала Австро-Венгрия. В ходе той войны Датское королевство лишилось Шлезвига, Гольштейна и Лауэнбурга.

– Мой император готов дать подобные гарантии, – отчеканил фон Рихтгофен, – а следить за их выполнением будет Российская империя. Мой уважаемый коллега это подтвердит, – и германский министр кивнул в мою сторону.

Видя, что разговор пошел в благоприятном для нас направлении, я решил подсластить пилюлю:

– Ваше величество, – сказал я, – хочу добавить, что присоединение к нашему альянсу может дать Датскому королевству не только безопасность, но и вполне материальные выгоды. Я имею в виду финансовые, экономические и торговые преференции, а также возможность получать крупные заказы от российского военного ведомства. Например, на пулеметы Мадсена. Крупную партию их мы уже недавно закупили. Будут и новые заказы на строительство кораблей для российского флота. Мы помним, что в составе Тихоокеанской эскадры прекрасно показал себя крейсер «Боярин», который был построен на датской верфи «Бурмейстер ог Вайн».

Глаза у Енса Кристенсена заблестели, и он переглянулся с графом Раабен-Леветцау, на лице которого появилась довольная улыбка. И я понял, что теперь договор о присоединении Дании к Альянсу пройдет в фолькетинге без особых затруднений.

– Господин Дурново, господин фон Рихтгофен, – обратился к нам король Кристиан, – нам надо будет еще раз, как следует, обдумать ваше предложение. Но я думаю, что решение по нему будет благоприятным.

Мы с фон Рихтгофеном раскланялись и вышли из кабинета.

– Господин Дурново, – обратился ко мне германский министр, – а не отметить ли нам сегодняшнюю беседу в ресторане?

– А почему бы и нет, – сказал я, снова вспомнив свою лихую флотскую юность. – Я тут знаю одно хорошее местечко…

Петербург встретил меня звонкой капелью, осевшими сугробами и громкими писком драчливых весенних воробьев. В Германии, которую я покинул три дня назад, получив телеграмму с приглашением прибыть от самого Степана Осиповича Макарова, уже вовсю зеленела трава и светило солнце. Там весна уже была в разгаре, а тут только начиналась.

Но за год моего отсутствия Петербург сильно изменился. Он стал каким-то напряженным и нервным. Главной приметой нового времени стало военное положение, о котором свидетельствовали патрули на вокзале, встречавшие каждый прибывающий в столицу империи поезд. В Петербурге после убийства императора Николая II начались волнения, даже мятеж, который был подавлен быстро и жестоко. Во всяком случае, об этом писали в германских газетах. Писали там и об установленном в городе особом порядке управления, и о стремительных и безжалостных действиях новой русской спецслужбы ГУГБ, в считаные дни переловившей убийц и заговорщиков. Сказать честно, читать такое было немного страшно. Но я все равно поехал, поскольку адмирал Макаров настоятельно телеграфировал мне о том, что русский флот крайне нуждается в моем изобретении.

Выйдя из вагона, я огляделся. Большая часть прибывших попадала в город беспрепятственно. Но некоторых пассажиров после проверки документов фельдфебелем – старшим вокзального патруля – солдаты отводили в стоящую на площади большую черную карету. Но вот дошла очередь и до меня. Мысленно прочитав молитву, я протянул фельдфебелю свой паспорт.

Взяв его в руки, тот прочитал вслух:

– Тринклер Густав Васильевич, инженер, – оторвавшись от чтения, он поднял голову и посмотрел мне в глаза.

– Да, – ответил я, – вы не ошиблись. Я инженер Густав Васильевич Тринклер. А в чем, собственно, дело?

– Оч-чень хорошо, – кивнул фельдфебель и взял из рук у одного из солдат плоскую доску с прикрепленной к ней хитрым зажимом стопкой бумаг, которые тут же начал листать. Я ощутил острый приступ инженерного любопытства и какой-то даже зависти. Такой штуки я ранее нигде не видел, а как она должна быть удобна инженеру, мне стало понятно сразу. Бумажки-то, небось, пружинка прижимает. И такое остроумное изделие человеческой мысли служит лишь для того, чтобы грубый вояка хранил в нем свои проскрипционные списки! А тут, как выходишь в цех из кабинета, ворох бумаг из карманов торчит. А если что записать надо прямо на месте или эскизик набросать, так целая проблема выходит.

– Тринклер, Тринклер, Тринклер… – бормотал тем временем фельдфебель, шурша своими бумагами. – Так, а вы у нас, уважаемый, по особому списку проходите…

У меня похолодело внизу живота. Никаких особых грехов я за собой не знал и проблем при проверке документов не ожидал. Мелькнула мысль: а что если вдруг кто-то из террористов воспользовался моей фамилией, и теперь…

– Да что это с вами? – удивленно воскликнул фельдфебель. – Вы, главное, не пугайтесь. Ни в чем предосудительном вы не замечены. Просто вас срочно требуют для одного очень важного разговора. – Он повернулся к одному из солдат: – Степан, отведешь господина Тринклера к авто и сразу возвращайся назад, – вернув мне паспорт, фельдфебель потерял ко мне интерес и стал рассматривать документы следующего пассажира.

– Ну что, пройдемте, – сказал мне Степан с сильным малороссийским акцентом, когда я, наконец, смог дрожащей рукой спрятать паспорт во внутренний карман пальто. – Та вы не беспокойтесь, – добавил он, поправляя висящую на спине винтовку, – тут совсем недалече.

Мы прошли по перрону и, миновав помещения вокзала, вышли на Знаменскую площадь. А там, – я чуть не воскликнул от удивления и восхищения, – чуть в стороне от того места, где обычно останавливаются извозчики, ожидающие прибывших на поезде пассажиров, стояло зеленое и приземистое, на широких дутых колесах, авто, не похожее ни на одно, которое мне доводилось видеть. На изделия господина Даймлера это походило не более, чем современный крейсер похож на ладью викингов. Небольшое окно на переднем месте слева было приоткрыто, а сидевший внутри человек курил папиросу. Степан одернул шинель и, подойдя к авто, склонился к окошку:

– Господин сержант, – сказал он, – вот, Никодим Ефимыч человека к вам послали. Нерусский, Тринклером его зовут, Густавом Васильевичем…

– Хорошо, Степа, – ответил человек, которого солдат назвал сержантом. – Тринклер – это хорошо.

В авто что-то щелкнуло, и с противоположной стороны открылась передняя дверь.

– Густав Васильевич, – сказал мне сержант, – вы машину обойдите и присаживайтесь. А ты, Степа, что скажешь, – обратился он к моему сопровождающему, – будет еще кто или нет?

– Та не, вряд ли, хотя бис его знае… – ответил солдат. – Вроде господин Тринклер – они из последних были.

– Ну, тогда, Степан, можешь быть свободен, – сказал сержант, – и передавай привет Никодим Ефимычу. А мы поехали.

Я обошел авто, втиснулся внутрь, захлопнул за собой дверцу, и теперь старался поудобнее устроиться на сидении. Получалось это у меня с непривычки плохо.

– Вы это, саквояжик на колени можете поставить, – подсказал мне человек, сидевший за рулем, и поворотом какой-то ручки завел мотор.

– А куда, собственно, мы едем? – спросил я, когда авто тронулось.

– В Новую Голландию, – ответил мне мой спутник. – Там вас уже ждут.

Тут мне опять стало нехорошо. Название этого места, штаб-квартиры ГУГБ, знал каждый образованный европеец. Я решительно не понимал – чем именно я мог провиниться перед хозяевами этого зловещего места. Но надеялся, что недоразумение разрешится благополучно, и имя Степана Осиповича Макарова, телеграмму которого сохранил, поможет мне. Но, как говорится, действительность превзошла все мои, даже самые смелые ожидания.

Свернув с Невского на Адмиралтейский проспект, а потом с Исаакиевской площади на Конногвардейский бульвар, наше авто подъехало к красным кирпичным стенам Новой Голландии.

Приняли меня там не как государственного преступника, а скорее, как дорогого гостя. Из разговора с господином Тамбовцевым, умнейшим человеком, прекрасно разбирающимся в современной технике, я узнал, что государственная безопасность, если трактовать ее расширительно, включает и поиск таких как я молодых и перспективных инженеров. И что мой «тринклер-мотор» исключительно важен для будущего России. А с господином Смирновым, изгнавшим в свое время меня с Путиловского завода, уже разговаривают совсем другие, куда менее вежливые люди.

– Вот вы, Густав Васильевич, – сказал мне господин Тамбовцев, – даже не можете себе представить – какие огромные возможности и перспективы у вашего изобретения. Моторы вашей конструкции, мощные, легкие, экономичные, можно использовать везде и всюду. И на кораблях, и на авто, на тракторах, и даже на железных дорогах. Локомотивы с моторами вашей конструкции со временем должны заменить паровозы. Конструкция вашего двигателя куда более прогрессивная, чем у господина Дизеля, что сулит фирме братьев Нобелей значительные убытки от конкуренции. Но нас это не волнует. Так что, Густав Васильевич, мы готовы помочь вам в вашей работе на пользу России всей, так сказать, мощью нашей организации. Патент ваш у братьев Кертлинг мы выкупим, вы не беспокойтесь. А пока будете работать у Степана Осиповича Макарова в Кронштадте на Пароходном заводе. Да и сам он должен подъехать сюда с минуты на минуту – ему тоже есть, что вам сказать, и что предложить. Привыкайте, ведь с этой минуты вы не просто инженер Тринклер, а человек, который может принести огромную пользу нашему государству.

Мерно стучат колеса вагона, наш поезд движется по Германии. После того, довольно резкого разговора о социализме с национальным уклоном, Сосо долго молчал. Время от времени он выходил из купе в проход покурить, и по часу стоял там, пристально вглядываясь в проносящиеся мимо нас типично немецкие пейзажи.

Утром, проснувшись, он снова стал прежним Кобой, разговорчивым, улыбчивым. Только к той проклятой теме мы по негласному уговору больше не возвращались. Разговор теперь шел о местах, где нам пришлось побывать. Причем не только по своей прихоти. Коба путешествовал под конвоем, я – в служебных командировках, часто на военном борту, где по чисто техническим причинам любоваться окрестностям не было возможности. Ирина же тоже, к нашему удивлению, несмотря на свой сравнительно молодой возраст, немало попутешествовала по белу свету. Сначала вслед за отцом, которого вышесидящее начальство гоняло по дальним гарнизонам, а потом уже по работе, ведь журналист – это турист поневоле. Он не выбирает себе маршрут, бегает, как наскипидаренный, вслед за дебилами-политиками, выслушивает часами ахинею, которую они несут с трибун. На пресс-конференциях приходится задавать им идиотские вопросы, получая взамен не менее идиотские ответы. Правда, бывали и интересные поездки.

Подведя итоги, мы выяснили, что побывали чуть ли не во всех частях света. Только в Антарктиде оказаться не сподобил нас Господь. Да и то, если все дела в России утрясутся, надо будет отправить туда экспедицию и застолбить целый материк. Ведь мы его открыли, мы его и будем осваивать. А то англичане Скотт, Шеклтон и Уилсон уже начали его втихаря обкладывать. А мы возьмем, да и обгоним того же Скотта и Амундсена. Воткнем российский флаг на Южном полюсе.

Посмеявшись над этими рассуждениями, мы стали разглядывать живописную местность за окном поезда. Мы уже миновали Баварию и двигались по территории королевства Вюртемберг.

– Богато и хорошо живут здесь люди, – сказал со вздохом Коба, рассматривая уютные немецкие городки с непременной кирхой или католическим собором на главной площади.

– Хорошо там, где нас нет, – философски заметила Ирина, с трудом подавляя зевок – похоже, что ночами не высыпалась, и теперь ее укачало и клонило ко сну.

– Ирина, а ты разве здесь уже бывала? – спросил с усмешкой Коба, незаметно подмигивая мне. Похоже, что он решил немного подразнить нашу красавицу, чтобы разогнать ее тоску-печаль.

– Да была я здесь, была, отстань, окаянный, дай человеку хоть немного вздремнуть! – Ирина, уже не стесняясь, зевнула, прикрыв для приличия свой изящный ротик с накрашенными губками узкой ладошкой с длинными пальцами.

– Ну и как здесь живется? – спросил Коба. – «Ладно за морем иль худо, и какое в свете чудо?..»

Ирина, поняв, что вздремнуть ей так и не дадут, в свою очередь решила немного поэпатировать будущего генсека:

– Знаешь, Сосо, мне что-то не очень здесь понравилось, – сказала она, – а чудес было – хоть пруд пруди. Тут и негры с арабами и турками, слоняющиеся по улицам без дела, словно здесь не Германия вовсе, а Багдад какой или Каир. Ну и на гей-парад посмотрела – тьфу, омерзительнее зрелища я не видела еще в своей жизни!

– Ирина, ты меня обманываешь? – недоверчиво спросил Коба. – Откуда здесь, в центре Европы, турки, арабы и негры? Чего им тут делать? Кстати, а что такое гей-парад?

– Гм… – Ирина густо покраснела, теперь только поняв, что ей придется объяснять человеку, не понимающему реалии XXI века, то, о чем в веке двадцатом приличные люди стараются не говорить вслух. Она умоляюще посмотрела на меня. Придется выручать Иришку, подумал я, ей трудно будет объяснить Сосо, почему люди, в их времени прятавшие от других свои противоестественные наклонности, в наше время выставляют их напоказ.

– Видишь ли, – начал я осторожно, – в будущем, из которого мы прибыли сюда, в Европе царит, не к ночи будет сказана, толерантность и политкорректность. Сие означает, что капитализм достиг высшей точки своего развития, успел совершенно разложиться, и теперь любой извращенец может гордо демонстрировать окружающим его людям свои пороки. Гей-парад – это торжественное шествие по главной улице с оркестром толп содомитов, зоофилов и лесбиянок. Ирина права – для нормального человека, наверное, нет зрелища омерзительней.

У Кобы от удивления даже челюсть отвисла.

– Шени деда… – пробормотал он. Потом, видимо вспомнив, что как минимум один из присутствующих здесь понимает по-грузински, оторопело спросил: – Вот так прямо и идут содомиты, заявляя всем, что они… – тут он посмотрел на красную как рак Ирину и закашлялся.

– Именно так, генацвале, – сказал я. – Теперь ты понимаешь, что эта Европа совсем не похожа на ту Европу. И она вряд ли может понравиться нормальному человеку.

– Да как же они живут-то, – все еще не оправившись от удивления и возмущения спросил Коба, – дети-то у них откуда берутся?

– А детей для них рожают другие, – сказала Ирина, – а содомиты воспитывают приемных детей по образу своему и подобию.

– Какой ужас, – тихо сказал Коба, – как вы только там живете, с такими вот?

– Ну, в России с этим как бы вроде все в порядке, – сказал я, – у нас не дают подобным извращенцам голову поднять, за что весь просвещенный Запад обзывает нас дикарями и отсталым народом.

– Ну, и слава богу, – сказал Коба. При этом он с интересом посмотрел на Ирину. А я сделал зарубку на память – похоже, что он положил глаз на нашу красулю. С одной стороны, дело молодое, тут мы все грешны… А с другой стороны, как найдут общий язык люди, которые выросли в разное время, в разных странах, и по своим взглядам на жизнь и на мир, который их окружает, так непохожи друг на друга?

Впрочем, пусть будет то, что должно быть. Вот, кстати, и Ирина, как я успел заметить, постреливает глазками в сторону Сосо. А что, он мужчина яркий, выразительный, самобытный, чем-то похожий на мачо из мексиканских сериалов. И рост у него нормальный – врут историки-либерасты, в полицейском розыскном деле он точно указан – тридцать восемь вершков, или «на наши деньги» – 170–175 см. А это даже в наше время считается средним ростом.

Имея дело с нами, Сосо пообтерся и даже приобрел некоторый лоск, который, скорее всего, был у него прирожденным. Ну не на пустом же месте возник Красный император, о котором так много писали в наше время. Умел он нравиться людям, которые если и не боготворили его, то считали вполне надежным и приятным в общении товарищем.

Надо помнить и о том, что летом 1917 года Сталин оставался чуть ли не единственным высокопоставленным большевиком, не севшим в тюрьму и не ушедшим на нелегальное положение. Он вполне находил контакты и со своими, и с чужими. Так что, имея перед собой носителя харизмы такой силы, Ирина и вправду может не устоять перед натиском кавказского джигита.

Но, может, это и к лучшему. Ведь кто знает, каким бы стал Сталин, если бы на протяжении своей жизни не потерял одну за другой двух любимых женщин. Может, им с Ириной и впрямь стоит попробовать начать все с чистого листа?

Я решил дать им возможность побыть одним и, сказав, что хочу сбегать в вагон-ресторан, вышел из купе. Уже темнело. В сумерках мелькали тусклые огни немецких городков и станций. В соседнем купе кто-то на губной гармошке выводил незамысловатую мелодию. Получалось у музыканта, кстати, неплохо. Трогательно даже.

Мне вдруг стало грустно. Вспомнился покинутый нами навсегда мир, родная Алания, Владик и Терек с его мостом и старой кирпичной мечетью на левом берегу. Сердце защемило. Надо будет, когда вернемся назад, в Питер, отпроситься у Деда, и хотя бы на пару деньков съездить во Владикавказ. Конечно, в начале ХХ века он мало похож на тот, который я видел в конце того же века. Но все же…

Сосо и Ирина в купе подозрительно молчали. Гм, надо бы мне нарушить их уединение. Далеко ли до греха. Ведь Ирина – девица молодая, романтичная, ну а Сосо – тот человек восточный, горячий… Земляк…

Я вежливо постучался в дверь и, дав двум нашим голубкам минуту на то, чтобы надеть на лица скучающе-безразличное выражение, отодвинул дверь купе… Но, клянусь Святым Георгием, что-то между ними уже началось.

Восточная часть Берингова пролива, через которую проходит теплое течение, несущее свои воды из Тихого в Северный Ледовитый океан, полностью не замерзает даже в суровую зиму. Во избежание навигационных рисков и ускорения форсирования пролива, капитан 1-го ранга Верещагин поднял свой атомоход в позиционное положение. То есть у «Северодвинска» из воды выступала только рубка. Лет через пятьдесят или сто такое зрелище в этих краях вызвало бы нездоровый ажиотаж на американском берегу. Но сейчас все было тихо и мирно. Никого, включая северных медведей и моржей, а также регулярно охотящихся на них чукчей из России и эскимосов из Аляски не заинтересовала скользящая между льдин черная рубка «Северодвинска». Дальше на север, когда глубины станут больше, а полынья превратится в редкие разводья, «Северодвинск» погрузится подо льды Арктики, для того чтобы, миновав Северный полюс, ровно через неделю всплыть уже по ту сторону океана, в Баренцевом море.

Ледовая пустыня, непреодолимая для обычных морских кораблей, для подводного атомного крейсера является надежной торной дорогой. Именно по этой причине капитан 1-го ранга Верещагин, как гостеприимный хозяин, пригласил своих высокопоставленных пассажиров выйти на свежий воздух и полюбоваться на берега пролива, разделяющего Азию и Америку. Следующей сушей, которую они смогут увидеть, будут скалы в районе Осло-фиорда.

Из всех присутствующих на борту ВИП-персон, один лишь великий князь Александр Михайлович отказался от прогулки на «свежем воздухе». Обязанности, которые собирался возложить на него новый император, требовали знаний, знаний, и еще раз знаний. Когда в империи, наконец, разберутся в том, что именно произошло, то все станут тянуть одеяло на себя. Армейские потребуют аэропланы, скорострельные карабины и бронеходы. Флотские станут требовать строительства могучих многобашенных линкоров и невидимых с поверхности моря подводных лодок.

Помещикам, крестьянским артелям и отдельным зажиточным мужикам потребуются трактора, а железнодорожники захотят получить мощные и экономичные локомотивы с двигателями дизеля-тринклера.

Словосочетание «Большой скачок» Александр Михайлович не знал, но о смысле его инстинктивно догадывался. Только вот надо было помнить о том, что, учитывая крайнюю слабость российской промышленности, главное не надорваться, пытаясь поднять заведомо непосильный груз.

Поэтому, чтобы не наступить на кем-то уже опробованные грабли, великий князь Александр Михайлович заперся в своей каюте с букридером и покидал эту спартанскую обитель только ради посещения кают-компании и походов в гальюн.

К концу путешествия, то есть ровно через одиннадцать дней, он должен будет представить императору Михаилу II доклад о том, что, когда и как он предполагает делать с российской промышленностью и наукой. Да ведь и самому интересно это понять, черт возьми!

Итак, оставим ВКАМа, увлеченного чтением, в его каюте и поднимемся на самый верх рубки, на мостик, где, открытые всем ветрам, стояли особо важные пассажиры «Северодвинска». Погодка, надо сказать, была так себе, температура воздуха – минус пять градусов по Цельсию, ветер два метра в секунду, восточный. Из низких серых туч сыпалась мелкая снежная крупка. Видимость была не более километра-двух, и азиатский, и американский берега Берингова пролива скорее угадывались в серой хмари, чем были отчетливо видны.

Колорита этой картине добавляли плавучие льды, стремящиеся вместе с течением достичь Северного Ледовитого океана и вмерзнуть в его монолитную ледовую шапку. Ни один командир российского, да и японского императорского флотов не решился пройти через пролив в такую погоду. Но у командира «Северодвинска» и его штурмана, в дополнение к собственным глазам и подробной лоции, имелись еще сонар, радар и подробнейшая трехмерная рельеф-карта морского дна, что позволяло уверенно двигаться, обходя относительно толстые полуметровые льдины и размалывая в кашу тонкий молодой ледок.

Шестнадцатилетняя принцесса Масако с раскрасневшимися от холода щеками стояла на мостике, одетая в так называемый матросский костюм, весьма популярный в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, как спортивный и неофициальный наряд высшей аристократии Европы. Во время так называемой «модернизации Мейдзи» эта мода была перенята и японской императорской семьей. Множество принцев и принцесс, князей и княгинь, графов и графинь были смолоду знакомы с этими костюмчиками в стиле тогдашнего «милитари», и считали их чем-то самим собой разумеющимся. Поверх матросского костюмчика на принцессе был надет теплый подплавовский бушлат и зимняя шапка.

Стоявший рядом с невестой император был одет в черный мундир, весьма напоминавший повседневную форму морских пехотинцев, такой же теплый бушлат, какой был на принцессе, и шапку. У епископа Николая, который в этом походе выполнял обязанности наставника и опекуна принцессы, такой же бушлат был накинут на плечи поверх рясы.

Пока «Северодвинск» скользил вперед, с легким шелестом раздвигая рубкой ледовую кашу, на мостике шел негромкий разговор. В основном говорили между собою император Михаил и кап-раз Верещагин. Темой, естественно, был Северный морской путь и налаживание по нему регулярного торгового сообщения.

Во-первых, до Дальнего Востока, хотя бы и из Архангельска, это все равно было вдвое короче, чем переход через Суэц. А во-вторых, этот путь проходит исключительно в российских территориальных водах и не может быть перехвачен вероятными противниками.

Конечно, существует еще и Транссибирский путь. Но не все грузы можно отправить по железной дороге. Да и надо по возможности сокращать те океанские маршруты, которые находятся под контролем этих наглых британцев.

Вдруг принцесса запрыгала, захлопала в ладоши и, лопоча что-то по-японски, стала показывать куда-то в сторону азиатского берега. А там, в кабельтове или полутора от «Северодвинска», на массивной плавучей льдине, как будто так и положено, разлеглось стадо моржей. Клыкастый глава семейства наконец заметил приближающийся непонятный предмет, пусть и не похожий на длинные лодки чукчей и эскимосов, но вероятнее всего, все же опасный, и издал тревожный протяжный рев. По его сигналу все моржихи встрепенулись, заворочали могучими телесами и одна за другой рыбками стали бросаться в воду. Последним свой пост покинул могучий патриарх, еще раз, для порядку, рявкнув в сторону приближающегося неведомого врага. Не прошло и минуты, как льдина опустела. Чуть поодаль на соседней льдине показался раздосадованный белый медведь, который подкрадывался к моржовому стаду.

– Испортили мы охоту мишке, – капитан 1-го ранга Верещагин показал на могучего полярного хищника, – еще чуть-чуть, и умка был бы с добычей.

– Может, подстрелить его? – задумчиво сказал Михаил. – А шкуру невесте подарить…

Но, словно услышав размышления императора, медведь быстро подошел к ближайшей полынье и нырнул в нее.

– Ушел, бродяга! – махнул с досады рукой Михаил, а потом засмеялся: – Каким шустрым оказался, плакала Машкина шкура, – и уже спокойным и деловым голосом продолжил: – Владимир Анатольевич, помнится, вы как-то говорили о ледоколах? Зверобойный промысел в северных краях он, конечно, нашей стране важен, но транспортный путь через Арктику – еще важнее. Без него все промыслы в этих краях всего лишь баловство, смысла не имеющее. А с Северным путем мы вполне можем стать независимыми от наших заклятых друзей… – стало ясно, что Александру Михайловичу добавится еще одна головная боль – ледоколы.

Или не добавится, поскольку за этот вопрос со всей своей энергией мог взяться Степан Осипович Макаров, который был ярым фанатом освоения Арктики. Не утонувший на «Петропавловске», он сейчас был живее всех живых и вполне был готов стать адмиралом Русской Арктики.

Разговаривая с императором, капитан 1-го ранга Верещагин вдруг заметил, что Михаил то ли специально, то ли неосознанно копирует манеры одного человека, портрет которого висит в кают-кампании, и который в этом мире еще не родился, да и вряд ли уже родится. Короткая стрижка рыжеватых волос, прищуренный взгляд водянистых глаз, сардоническое выражение лица, появившееся у младшего Романова сразу после ранения.

Валяясь на больничной койке, сразу же, как только Михаил пришел в себя, он попросил принести к нему планшет, в который было бы загружены все имеющиеся видео – и фотоматериалы по этому человеку. И просматривал их часами, пытаясь понять его сущность.

Если его брат сумел ввергнуть внешне благополучную страну в бездну разрухи, то этот человек делал все наоборот, он попытался полуживой развалине вернуть статус мировой державы. И ведь вполне удалось. Он тоже не хотел власти, но не бежал от нее, а принял на себя как тяжкий крест.

А там, в Питере, встречи с ним ждал еще один – сын грузинского сапожника, которому тоже удалось нечто подобное. Михаил помнил слова своего деда, императора Александра II, что посредственному правителю нужны умные и волевые помощники. Но, черт возьми, рядом с такими людьми рубака-кирасир должен соответствовать хотя бы внешне!

Вот и свершилось. Пару часов назад в Токио был подписан мирный договор между Японией и Россией. Произошло то, о чем я мечтал, будучи еще зеленым курсантом. Как мне тогда хотелось переиграть Русско-японскую войну! Чтобы и «Варяг» уцелел, и «Рюрик», и «Петропавловск», и «Стерегущий»… Чтобы Порт-Артур устоял, а наш флот победил в Цусимском сражении.

И теперь мои мечты сбылись. На этот раз Япония признала себя побежденной, а мирный договор подписан не в Портсмуте, под бдительным оком американского президента Теодора Рузвельта. Вместо Витте нашу делегацию возглавлял великий князь Александр Михайлович, а японскую – вместо Комуры Дзютаро – маркиз Ито. Но обе участвовавшие в мирных переговорах стороны прекрасно понимали, что мир этот не был бы подписан, если бы не наша эскадра, ворвавшаяся, словно цунами, на просторы Тихого океана. И вполне закономерно, что и мы стали одной из договаривающихся сторон.

С Российской империей мы узаконим взаимоотношения позднее, когда новый император Михаил Второй наведет порядок в Петербурге и после коронации станет полноправным монархом – самодержцем. А с Японской империей наши переговоры еще не закончены. Мы оставили за собой Корею, и теперь надо договориться об эвакуации японских войск на территории империи, о японских предприятиях в Стране утренней свежести, о статусе подданных микадо, живущих в Корее, и еще о многом другом. Ломать через колено японцев мы не собираемся, и, как я обещал маркизу Ито, все вопросы будем решать полюбовно. В конце концов, нам нужны лояльные, трудолюбивые и законопослушные граждане, а не злобные апатриды, готовые при первой же возможности вонзить вам нож в спину.

А пока мы направляемся на аудиенцию к самому Божественному Тэнно. Ну, или проще говоря, императору Японии Мацухито. Я совсем не удивился тому, что он передал мне через маркиза Ито просьбу о встрече. Правда, чтобы не было лишних разговоров, одновременно со мной был приглашен и великий князь Александр Михайлович. Но Мацухито раньше уже с ним встречался, а вот со мной пока нет… Тем более что микадо наверняка очень хочет лично увидеть командующего теми самыми таинственными и страшными «кораблями-демонами», эскадра которых играючи расправилась со всем японским флотом.

Мацухито с детства был человеком любопытным, жадно впитывающим все достижения так называемой мировой, а на самом деле европейской цивилизации. Мне этот человек тоже был очень интересен как властитель, железной рукой сумевший вывести свою страну из Средневековья и сделать ее в течение сравнительно небольшого времени одной из ведущих держав мира.

Маркиз Ито, сопровождавший нас, шепотом сказал, что император просит считать эту встречу неофициальной, а посему можно при разговоре с ним обойтись без обязательных дворцовых церемоний.

– Тэнно прекрасно понимает, с кем он имеет дело, – сказал маркиз, – и желает, чтобы разговор шел на равных. Он хочет лично выразить вам свое извинение за то, что начал эту войну, и поблагодарить вас за то, что вы предупредили нас о коварных замыслах наших бывших союзников.

Вот мы, наконец, входим в помещение, где нас встречает пожилой и грузный человек с бородкой и усами. Он одет в военный мундир европейского образца, но с золотым шитьем в виде традиционных японских узоров. Чтобы показать свое расположение к нам, император надел цепь и знак ордена Святого Апостола Андрея Первозванного, которым наградил его еще в 1879 году император Александр II.

Когда мы с великим князем подошли поближе к микадо, я обратил внимание на внешность Мацухито. Лицо его было грубоватое, нижняя губа чуть выступала вперед, а густые брови нависали над слегка раскосыми глазами. Вид у японского императора был болезненным. Я вспомнил, что он страдает диабетом и нефритом. Последнее заболевание в нашей истории свело его в могилу в 1912 году. Надо будет ему посоветовать – неофициально – посетить наш плавучий госпиталь «Енисей». Возможно, пройдя там курс лечения, он проживет еще лишний десяток лет. Ведь теперь Японии предстоит еще одно превращение: из колониальной империи британского типа в небольшую страну, живущую исключительно за счет собственной высокотехнологической промышленности, и таланты императора Мацухито еще долго будут нужны его стране.

Император лишь скользнул взглядом по великому князю, после чего с любопытством посмотрел на меня. Наши взгляды встретились. В глазах японского императора я заметил усталость и печаль и подумал, что этому пятидесятидвухлетнему утомленному властью и серьезно больному человеку сейчас очень нелегко. Он искренне старается, чтобы его страна заняла достойное место среди мировых держав. А сейчас, после оглушительного поражения, она снова рискует оказаться среди обычных азиатских государств, которые становятся объектами колониальной экспансии европейских держав. Надо бы его хоть немного взбодрить.

Мацухито кивнул вошедшим и поприветствовал нас глухим монотонным голосом. Говорил он по-японски, а маркиз Ито переводил сказанное на немецкий язык, которым я и Александр Михайлович владели достаточно хорошо.

– Я рад видеть столь славных воинов, – сказал японский император, – которые показали доблесть и храбрость на поле боя. Поэтому мы не испытываем чувства стыда, оказавшись побежденными. Скрестить с вами мечи для нас было большой честью.

– Ваше величество, хотя мне и пришлось большую часть своей жизни носить военный мундир, – ответил я ему, – но все же для меня приятней было бы встретиться с таким уважаемым мною человекам, как вы, ваше величество, при других обстоятельствах. И мне искренне жаль храбрых японских воинов, погибших во время этой бессмысленной и никому не нужной войны.

– Адмирал, – ответил император, – смерть на поле боя – это лучшее, что можно пожелать воину. Хотя я согласен с вами, нашим странам лучше дружить, чем воевать. Надеюсь, что теперь, когда мир между нашими империями подписан, и моя дочь вскоре станет супругой вашего монарха, нам больше никогда не доведется скрестить мечи.

– Надеюсь, что так оно и будет, ваше величество, – ответил я, – только спокойно нам жить все равно не дадут. Одна страна, весьма огорченная тем, что состояние войны между нами прекращено, попытается снова нас поссорить, а если это ей не удастся, то она нападет на Японию, хотя не так давно она клялась вам в вечной дружбе.

Мацухито понимающе кивнул:

– Я понял, о ком вы сейчас говорите. Маркиз Ито уже передал мне ваши предостережения. Я полагаю, что эта страна такой же враг и вам. Ведь вы не простите Британии подлое нападение на ваш боевой корабль, во время которого чуть было не погиб мой будущий зять. Так что, вполне возможно, что мы, бывшие враги, вместе будем сражаться против страны, которая всего месяц назад была нашей союзницей.

– Мы не исключаем подобное развитие событий, – ответил я японскому императору, предварительно обменявшись взглядами с великим князем. – Вы, ваше величество, как всегда правы – ничто так не скрепляет дружбу между двумя народами, как кровь, пролитая в совместных сражениях с врагом. Поверите мне, Россия, пожалуй, единственная европейская страна, которая искренне желает успеха и процветания Стране восходящего солнца. Могу вас заверить, что любое нападение на вашу страну мы воспримем как нападение на нас, и тогда наши «демоны» снова вырвутся на свободу.

Должен сказать вам, ваше величество, что в боях против доблестного японского флота мы использовали едва ли одну треть своих возможностей. Обещаю вам, что по отношению к европейским державам мы не будем столь скупы и застенчивы. Их ждет еще много удивительных открытий.

Император Мацухито улыбнулся. Лицо его при этом преобразилось, став из хмурого и озабоченного добрым и мягким.

– Адмирал, – сказал он, – я очень рад, что такой достойный противник, как вы, волею богов превратился в хорошего друга. Я уверен, что после того, как мы подпишем с вами договор о Корее, наши дипломаты начнут работу над новым договором – о дружбе и союзе с государством, которое вы хотите создать на территории Корейского полуострова. Я обещаю, что моя страна будет вам надежным союзником. Мы сможем существовать рядом, не вступая друг с другом в конфликты и решая все возникшие между нами недоразумения исключительно мирным путем.

Думаю, – тут Мацухито повернулся к великому князю Александру Михайловичу, – что и Российская империя будет придерживаться такой же внешней политики. Тем более что мы с вашим монархом теперь родственники. Значит, и наши страны должны жить между собой дружно…

Еще раз хочу высказать сожаление о том, что чужая злая воля и цепь роковых случайностей привели к этой ненужной и бедственной для нас войне. А теперь, господа, я вынужден с вами попрощаться. Всего вам наилучшего.

Уже когда мы в сопровождении маркиза Ито покинули зал для аудиенций, я по-немецки негромко сказал японскому вельможе:

– Маркиз, примерно через неделю, в знак нашей доброй воли, в Токио с дружественным визитом придет наш плавучий госпиталь «Енисей». Мы знаем о тех недугах, что мучают вашего императора. Посоветуйте ему инкогнито посетить наших врачей. Даю вам гарантию, что наши врачи, своими познаниями не уступающие нашим военным, облегчат страдания вашего монарха. Он еще нужен Японии.

– Спасибо вам, адмирал, – маркиз Ито поклонился мне, – я передам ваши слова его величеству.

Кронштадт – колыбель и цитадель русского флота, здесь его начало и исток, отсюда русские корабли уходили на все славные битвы прошлого, и именно здесь скрыто его не менее славное будущее. Вчера, как выяснилось, Степан Осипович не смог побывать в Новой Голландии, и поэтому мне самому пришлось нанести ему визит. Добравшись на пригородном поезде до Ораниенбаума – Рамбова, как звали его моряки, – я пересел в сани, которые с ветерком помчали меня к Кронштадту по льду Финского залива.

Сейчас тут затишье, но скоро портовые суда начнут проламывать своими мощными форштевнями подтаявший весенний лед для того, чтобы вывести к чистой воде могучие броненосцы и крейсера. Во всех газетах, как русских, так и германских, пишут, что в воздухе пахнет войной. Британия угрожает покарать тех, кто бросил вызов ее морскому могуществу, и похоже, что вскоре немцам и русским предстоит плечом к плечу отражать натиск англичан.

Правда, добрейший Александр Васильевич все же успокоил меня, сказав, что угрозы угрозами, а к настоящей большой войне с Континентальным альянсом Британия сейчас не готова. Флот ее разбросан по всему миру, сухопутной армии как таковой, считай, что и нет. Ну, а союзники находятся в состоянии мучительного осмысления своего положения. Так что если такая война и случится, то не сейчас, а лет так через пять-шесть, да и то лишь в том случае, если британцам удастся сколотить какой-никакой союз в противовес Континентальному альянсу.

Ведь морская мощь – это, конечно, весомый аргумент, но как говаривал в свое время светлейший князь Горчаков, «Каракумов броненосцами не завоевать». Тот, кто хочет победить союз России и Германии, должен сойти на грешную землю и проливать кровь на полях сражений. А британцы делать этого не любят. Им бы хотелось, чтобы кто-нибудь другой умирал за них, а они сами, сидя на своем острове, наблюдали за кровопролитием. Поэтому пока такие простаки не будут найдены, никакой войны не будет. В крайнем случае произойдет парочка инцидентов со стрельбой, после которых наши отношения официально станут «недружественными».

– Но, – сказал мне господин Тамбовцев, – поскольку основными противниками России в ближайшие полвека будут морские державы, то современный флот необходим нашей стране как воздух. Если, конечно, мы действительно хотим, чтобы она осталась мировой державой. Поэтому вам, Густав Васильевич, в первую очередь сейчас придется поработать со Степаном Осиповичем Макаровым. Паровая машина тройного расширения уже устарела, и нашему флоту нужны новые, более современные, мощные и экономичные двигатели. В общем, я в этом вопросе не специалист, и адмирал Макаров лучше меня сможет поставить перед вами задачу.

Воодушевленный такой речью, я и прибыл в Кронштадт, где меня уже ждал адмирал Макаров, один из лучших наших флотоводцев. Из-за широкой окладистой бороды и прищуренных глаз у него был вид доброго дедушки. Но я слышал, что Степан Осипович, если нужно, может быть жестким и требовательным.

– Здравствуйте, здравствуйте, Густав Васильевич, – встал он навстречу мне из-за стола, заваленного какими-то чертежами и схемами, – вы, как я понимаю, только что прибыли прямо из Германии?

– Да, господин адмирал, – ответил я, – как у вас, моряков, говорят, «с корабля на бал».

– Э, нет, Густав Васильевич, – махнул рукой Макаров, – оставьте вы эту официальщину. Вы человек штатский, инженер, поэтому зовите меня просто – Степан Осипович.

– Хорошо, Степан Осипович, – согласился я, пожимая руку адмиралу.

– Ну, вот и замечательно, – сказал Макаров, подводя меня к столу. – Видите ли, Густав Васильевич, вы приехали вовремя. Внезапно выяснилось, что весь наш флот, даже те корабли, которые еще и не спущены со стапелей, необратимо устарел. И для того, чтобы исправить эту ситуацию, нам понадобится ваша помощь.

– Господин Тамбовцев сказал мне, что паровая машина уже не подходит для современных кораблей, – заметил я, – только вот не понимаю, чем могу быть вам полезен – ведь мой двигатель не предназначен для установки на морские корабли, а уж тем более военные.

– Густав Васильевич, – всплеснул руками Макаров, – вы заблуждаетесь. Двигатели, по своей конструкцией подобные изобретенному вами, можно устанавливать почти на все типы боевых кораблей и вспомогательных судов. Почти на все – вы понимаете? Варьируется только потребная мощность и размер. На данный момент двигатель Тринклера – это самый совершенный двигатель в соображении соотношения собственного веса, мощности и расхода топлива. Единственным недостатком, делающим невозможным его применение на крупных артиллерийских кораблях, является сильная вибрация при работе на полную мощность. Но мне кажется, что и с эти можно бороться, если установить ваш двигатель на фундамент с амортизаторами…

– Э-э-э… – только и смог я сказать. – Степан Осипович, скажите, а откуда это вам все это известно?

– Известно, и все, – загадочно ответил мне Макаров, – вы, Густав Васильевич, не о том спрашиваете…

– А о чем я должен спрашивать? – поинтересовался я. Честно говоря, этот разговор начал уже сбивать меня с толку.

– А вот о чем, – Степан Осипович развернул передо мной один из чертежей, – люди, которые посоветовали мне обратиться к вам, также просили показать вам вот это…

Я вгляделся в чертеж и спросил:

– А что это такое? Похоже на какой-то насос.

– Это не просто какой-то насос, – ответил мне Макаров, – это топливный насос высокого давления. Как меня уверили, при применении этой штуки КПД вашего двигателя поднимется с двадцати восьми процентов до сорока. Сравните это с пятью процентами КПД паровой машины тройного расширения, и вы увидите, какой плюс получит наш флот при использовании вашего двигателя.

– Наверное, – немного неуверенно пробормотал я, – надо сначала попробовать…

Адмирал Макаров огладил свою знаменитую бороду.

– Я тут вчера радио-депешу от государя получил. Принято окончательное решение осваивать Северный путь в Азию. Теплые моря, как вы понимаете, пока контролируются англичанами. Будем строить для Арктики специальные корабли-ледоколы. Вот на них и попробуете свой двигатель. За основу возьмем мой проект ледокола «Ермак». Работать будем с вами вместе – вы по машине, я по кораблю. Строить будем на Балтийском заводе. Потребная мощность силовой установки не менее девяти тысяч лошадиных сил. Договорились, Густав Васильевич?

Я не знал, что и сказать. Такое предложение было крайне неожиданным для меня. И в самом деле с корабля на бал. С другой стороны, при поддержке адмирала Макарова, это действительно может стать прорывом, и я никогда себе не прощу, если не сумею воспользоваться предоставленным мне шансом.

– Э, да… – только и смог вымолвить я. – Степан Осипович, я согласен. И для начала мне хотелось бы знать, должна ли это быть одна машина на девять тысяч лошадиных сил, или можно использовать две машины, каждая в половину требуемой мощности?

– Желательно, чтобы была одна, – ответил мне адмирал. – Два винта слишком уязвимы для обломков льда, затягиваемых при движении под корпус. Если вы согласны, то рабочее место для постройки и испытания вашей машины мы готовы предоставить вам прямо тут в Кронштадте, на Пароходном заводе. И кланяйтесь добрейшему Александру Васильевичу. Как только вы скажете, что согласны, он обеспечит вас всем необходимым для инженерной работы.

– Да, Степан Осипович, – кивнул я, – считайте, что я полностью согласен. Где-то после Пасхи представлю вам переделанный под ваши требования проект тринклер-мотора с этим вашим насосом высокого давления.

Лицо Макарова сразу стало серьезным.

– Ну, Густав Васильевич, тогда начнем помолясь. И запомните, раскачиваться нам некогда.

Адмирал взял со стола колокольчик и позвонил. В дверях появился адъютант.

– Гриша, – сказал Макаров, – распорядитесь там, чтобы нам с Густавом Васильевичем принесли чаю. Мы еще с ним немного посидим, так сказать, приватно. Сделай так, чтобы нам никто не мешал.