Свен Шёман стоит за своим письменным столом, прижав к уху белую потрескавшуюся телефонную трубку. Воздух в его кабинете проникнут атмосферой сосредоточения. Малин и Зак сидят на стульях для посетителей, от нетерпения подавшись вперед.

Три коротких разговора – и Свен вышел на нужного человека, того сотрудника «Секуритас», который отвечает за камеры видеонаблюдения на автобусном терминале Стокгольма.

Малин только что в очередной раз увидела, как работает Свен, и снова подивилась его мощи и опыту, тому, как вся его усталость испаряется, когда он сосредотачивается на важной задаче.

– Добрый день, меня зовут Свен Шёман, полиция Линчёпинга, начальник предварительного следствия по делу о взрыве на Большой площади. Вы в курсе, хорошо…

Свен умолкает. Малин видит, как он сжимает челюсти, как набухают желваки, когда он слышит, что отвечает ему человек на другом конце.

– Вы хотите сказать, что СЭПО связались с вами еще вчера и запросили видеозапись за интересующее нас время? И вы отдали ее им?

Снова тишина, затем опять голос Свена – начальственный и умоляющий одновременно:

– А копия? Я предполагаю, что у вас все хранится в цифровом виде, так что вы наверняка можете послать нам копию? По электронной почте?

И тут лицо Свена замирает в гримасе отвращения.

– Вы хотите сказать, что запись была у вас в одном экземпляре? На видеокассете – и вы отдали ее СЭПО?

Свен приподнимает бровь, глядя на них, и Малин понимает, что у них возникнут проблемы – ни за что на свете СЭПО не отдаст им копию записи теперь, когда они обогнали полицию на два шага.

– Хорошо, мы поговорим с ними. Спасибо за помощь.

Свен кладет трубку и опускается в свое рабочее кресло.

– СЭПО опередили нас, – произносит он. – Об остальном вы уже догадались.

– Нам чертовски нужно это гребаное видео, – говорит Зак.

Малин ухмыляется.

– Все пошло еще хуже, чем можно было ожидать, – говорит она. – Что будем делать?

– Вы вдвоем поедете и навестите СЭПО в Центральном отеле. Проверьте, не отдадут ли они нам то, что нам нужно. Надавите на них, насколько это возможно.

На Большой площади вовсю работают мастера. Миллионы парящих в воздухе частиц пыльцы отражаются в лучах весеннего солнца и отбрасывают микроскопические тени на свежевымытые булыжники.

Столяры монтируют новую крышу над верандой «Мёрнерс инн», натягивают новую ткань на отремонтированные кресла Центрального отеля. Стекольщики вставляют новые стекла в окна отеля на первом этаже, техники устанавливают новый банкомат в здании закрытого офиса банка «SEB», в то время как другие стекольщики заменяют фанеру, которой временно были забиты окна, на новые сияющие стекла. Возле магазинчика «Пресс-бюро» уборщики собирают последний мусор, оставшийся от взрыва, в большие желтые контейнеры.

Но отгоревшие свечи оставлены на месте. И цветы. Хотя большинство из них уже завяло и новых, кажется, не появляется.

Вчера в церквах было куда меньше народу.

А вскоре кто-нибудь выметет с площади и свечи с цветами.

«Взрыв бомбы, – думает Малин. – А для кого-то – новая работа».

Толчок, который так необходим жителям Линчёпинга. Во всяком случае, некоторым из них – тем, кто оказался безработным и никак не может найти новую работу. Тем, у кого нет образования, – или просто слишком старым, кого общество прожевало и выплюнуло, больше ими не интересуясь.

Черные ласточки летают низко, проносясь над блестящими крышами.

«Они не поют, – думает Малин, когда они с Заком направляются к входу в отель. – А ласточки вообще когда-нибудь поют? Голуби воркуют, это я знаю…» Тут она осознает, что мысль о птицах – всего лишь способ не думать о девочках, об оторванной щеке с открытым одиноким испуганным глазом, который снова смотрит на нее, стоит ей подумать о них. Такие красивые были девочки – кажется, так высказался Стенссон, когда они бежали, когда ели сосиски – с очаровательной детской жадностью, полностью поглощенные своим голодом и его утолением, словно это самое главное в жизни».

– Не думай о них, Малин, – во всяком случае, не думай так, – говорит Зак, и она молча кивает.

Они уже вошли в холл и направляются к светловолосой девушке с безупречным макияжем, стоящей за зеркальной стойкой отеля, в которой Малин видит отражение своей голубой юбки и своих белых кед. Она вынимает полицейское удостоверение, спрашивает:

– СЭПО. Где они устроились?

Похоже, на девушку производит сильное впечатление вид Малин – наверное, она узнала ее. Вероятно, не раз видела на страницах газет.

– В зале Фольке Фильбютера на третьем этаже. У них там временный офис.

Малин и Зак ждут возле лифта, уже нажав на кнопку, когда девушка окликает их:

– Не торопитесь! Я должна позвонить и спросить, готовы ли они принять вас.

– Не нужно, – отвечает Малин. – Они знают, что мы придем.

Двери лифта медленно закрываются, и тот скользит вверх.

Стены тесной коморки тоже облицованы зеркалами, и Малин с Заком видят самих себя в тысячах отражений. В лифте ощущается запах торговцев и бизнесменов, и – дзинь! – они приехали, и прямо перед ними видна приоткрытая дверь зала Фольке Фильбютера, и оттуда доносятся голоса, возбужденно переговаривающиеся с характерным стокгольмским акцентом, – голоса людей, убежденных, что они все могут и все знают.

Малин входит.

Его зовут Стигман – на вид лет тридцать, одет в костюм элегантного покроя. Малин видела его сегодня утром возле подъезда Софии Карлссон. Вместе с пожилым, потрепанным типом по фамилии Брантевик он сидит за столом заседаний, на котором, как бы небрежно брошенные, лежат поверх стопки бумаг два «Айфона».

Малин и Зак стоят перед ними в позе просителей, оба раздраженные и злые, как бывает, когда ощущаешь, что не контролируешь ситуацию и ничегошеньки не можешь сделать.

Стигман, чертов клоун, только что рассказал им, что СЭПО послала в Линчёпинг шесть сотрудников, но делом занимаются гораздо большее количество людей, и что их работа сейчас находится в той критической стадии, когда вся информация должна в строжайшем порядке оставаться в кругу сотрудников СЭПО. Поэтому он сожалеет, но они не могут выдать видеозапись из кафе «Сайдуок». И никакой другой информации он им дать не может.

– Должен сказать, что вы молодцы, что так быстро добрались до этой информации. Не ожидал от вас такой прыти.

Малин более всего хочется послать этого клоуна далеко-далеко, крикнуть ему, что пора заканчивать с этой таинственностью – ведь новая бомба может взорваться в любой момент, и, может быть, им удастся этому воспрепятствовать, если им дадут копию этого трижды проклятого видео.

Зак тяжело вздыхает, проводит рукой по своему бритому черепу, потом разворачивается и выходит в коридор.

Малин остается одна перед двумя мужчинами из СЭПО. Они разглядывают ее, как проститутку в амстердамском квартале красных фонарей.

– Но ведь я могу посмотреть видеозапись? Здесь и сейчас?

Стигман качает головой.

– Мне очень жаль, но она в Стокгольме, у меня здесь нет копии, но если б даже она у меня была, я не смог бы вам ее показать.

– Чертова свинья, – выпаливает Малин, не в силах более сдерживаться. – Ты не даешь мне вести расследование! Ты хочешь прочесть об этом завтра в «Афтонбладет»? Или увидеть в новостях? Как СЭПО тормозит ход следствия?

– Делай что хочешь, – отвечает Стигман. – Но мне казалось, что ты умнее. Не очень-то хорошо выглядит, когда силовые структуры начинают выносить в СМИ свои разногласия. Но, возможно, тебе нет дела до своей карьеры?

Угроза – и угроза в ответ.

Бессмысленное хождение по кругу.

– Я знаю, кто ты, – произносит Малин. – И я тебе это еще припомню.

Стигман снова ухмыляется ей.

– Не стоит казнить гонца, – отвечает он, и Малин вдруг понимает, что он прав. Решение по поводу видеозаписи принял не сам Стигман – оно принято кем-то другим, кто считает себя повыше других.

Когда Малин выходит из зала, Брантевик кричит ей вслед:

– Послушайте, девушка! Оставьте эти дела большим парням. Пойдите выпейте кофе. На улице такая отличная погода.

Так они и поступают. Спускаются к Гюлленторгет, заходят в кафе и выпивают по двойному эспрессо. Крепкий кофе очень вкусный, вокруг затишье, а на веранде кафе они вообще одни. Никаких мам с колясками. Никаких безработных. Никаких студентов.

Отсутствие людей делает пустые витрины магазинов на площади еще более выразительными – зияющие окна, за которыми скрываются чьи-то личные трагедии, складывающиеся в рассказ о сегодняшнем дне, о несбывшихся надеждах и лопнувших мечтах, которые для многих стали результатом экономического кризиса.

Немногочисленные люди, идущие мимо, таращатся на них.

Смотрят с подозрением.

Поспешные движения, словно они стремятся как можно скорее пройти открытое пространство. У входа в новую торговую галерею сидит пожилой мужчина и просит милостыню. Славянская внешность. «Я голоден», – написано на его табличке. Он наверняка как-то связан с группировками попрошаек с Балкан. Или и вправду нуждается? «Строго говоря, он не должен тут сидеть, но у нас есть дела поважнее», – думает Малин.

– Какой день! – восклицает Зак. – Жаль только, что люди не решаются выйти на улицу.

– Ничего странного.

– Только ты какая-то странная.

– Заткнись, козел!

– Козел? Что ты имеешь в виду?

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Зак, что-то бормоча себе под нос, потягивает кофе.

Через некоторое время подходит официантка, чтобы забрать их чашки.

– Народу мало, – говорит Зак.

– Никто не решается пойти в центр, – отвечает девушка. – Народ напуган до смерти. Единственное, что все обсуждают, – когда будет новый взрыв.

– А ты? – спрашивает Малин. – Ты не боишься?

– Честно говоря, не боюсь. Мне кажется, опасности нет. Но я бы лично трижды открутила голову тому, которого показали на видео – того, что подложил бомбу возле банка.

Малин вздрагивает от ее слов. Открутить голову…

Официантка всего на пару лет старше Туве, симпатичная, но с некрасивым шрамом на подбородке. Чувствуется, что это крутая девушка, которая хорошо знает, чего хочет.

Она останавливается и замирает у их столика, держа в руках поднос.

– И даже если б я боялась – я не позволю каким-то грязным террористам управлять моей жизнью; ведь тогда получается, что они добились, чего хотели, не так ли?

От кофе по телу разливается упругая волна энергии, когда они идут обратно к машине, припаркованной у «Гамлета».

«Когда на Большой площади назначена минута памяти? В обеденный перерыв? – думает Малин. – Похоже, это уже скоро. Может быть, нам пойти туда, посмотреть, кто придет, много ли народу соберется…»

Зак прерывает ход ее мыслей.

– Эспрессо крепкий попался, – говорит он, и Малин кивает, ощущая, как в кармане пиджака начинает звонить телефон.

– Свен, толку ноль, – говорит она, сняв трубку. – Они отказались дать нам видео.

– Я предпринял формальные шаги, – отвечает Свен. – Послал запрос главному начальнику СЭПО. Может быть, нам все же удастся заполучить эту запись.

– Еще что-нибудь?

– Да, – говорит Свен. – Только что звонили из университетской больницы. Врач Ханны Вигерё. Он говорит, что она очнулась и что у нас есть небольшая возможность побеседовать с нею, очень кратко и с осторожностью.

– Мы будем там минут через пять, максимум десять, – говорит Малин.

– Спросите Петера Хамсе, – добавляет Свен.

«Задавака-доктор, – думает Малин. – У нас сегодня просто парад задавак».

Она ощущает, как адреналин в крови смешивается с кофеином, от чего возникает чувство кайфа – как в тот единственный раз, когда она попробовала кокаин, на той дикой вечеринке в годы учебы в полицейской академии в Стокгольме.